Текст книги "Подвиг № 2, 1987 (Сборник)"

Автор книги: Булат Окуджава

Соавторы: Юрий Давыдов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Бутурлин тонкой своей рукой отпихнул всхлипывающего Авросимова, но толчок был слабоват, так что нашему герою пришлось даже самому отстраниться, чтобы хоть видимость была.

Бутурлин уселся в экипаж, сделав Авросимову тайком ручкой.

– А что это ты за грудь держишься, – спросил граф, – ровно пистолет у тебя за пазухой?

«Как это он знает?» – ужаснулся наш герой, но тут оконце захлопнулось и кони понесли, дыша паром.

После этого нелепого разговора, которого лишь со стороны военного министра, одуревшего от водки и гордости, и можно было ожидать, наш герой намеревался наконец заняться своими делами, но не тут-то было. Войдя в дом, он тотчас же по лицу Ерофеича понял, что в доме что-то неладно, и тут же вспомнил, как вчера капитан Майборода сидел на его постели и пил напропалую. Да неужели до сих пор сидит?!

И вот, разогревшись решимостью, полный благородной высокопарности, сверкая синими своими глазами, отворил он дверь в комнату.

– Господин Ваня, – обрадовался Аркадий Иванович, – а я вам сучку в презент принес. Я обид не помню, как ваш человек волком на меня глядел… Тут мне, господин Ваня, пофартило в Петербурге, чудный город, а я не могу, чтобы радостью с вами не поделиться.

Авросимову трудно было оставаться с капитаном в одном дому после всех разговоров и намеков, но хохол устроился поудобнее на диванчике и сладко зевнул.

Свечи были погашены. Тени успокоились. Наш герой так устал, что не мог противоречить капитану в его желании остаться ночевать именно здесь. Дремота подступила. Послышался храп Ерофеича.

– Ох, господин Ваня, – вздохнул в этой тишине капитан, – разве ж я знал, що так оно выйдет? Вы не смотрите, что я смеюсь, мне, господин Ваня, страшно…

– Это вы про что? – спросил Авросимов, борясь со сном.

– Да все про то же, господи боже мой… Я ведь думал, как лучше, а видите?.. Всем-то не угодишь. Государю хорошо, а полковнику моему худо.

Сон отлетел прочь.

«Черт бы его побрал! – подумал наш герой. – Эдак я не высплюсь, буду вареный ехать…»

– Вы бы уж спали, Аркадий Иванович. Ночь ведь…

– Да я бы и рад, господин Ваня, ах, не спится… Как вы думаете, что полковнику моему быть может?

Слова падали тихо-тихо, как легкое шуршание травы или кисеи под ветром, но были они отягощены былым безумством, былой горечью…

– Что ж это вы все на одного навалились? – прошептал наш герой, зарываясь в подушку. – И друзья и враги…

– Кто враг?! Кто враг, господин Ваня?.. Вы этим поверили, которые меня во флигеле вашем бесчестить пытались?.. Эх, вы… Да вам же полковник-то неизвестен, вы же не знаете, что он замышлял, как же вы можете его сторону брать? Вот что мне удивительно! Я ведь его любил, а как прознал про тяжкий умысел, какая уж тут может быть любовь, господин Ваня? Тут надо выбирать, господин Ваня.

Авросимов, не желая продолжения этого нелепого разговора, притворился спящим, даже всхрапнул.

– Господин Ваня, – зашептал капитан, – а господин Ваня, вы послушайте меня… Мне ваше расположение терять не хочется… Уже как вы представили меня героем, так не раскаивайтесь… Легко ли по лезвию-то ходить?.. Вы слышите? Вот вы себя честным считаете, порядочным, да вы и есть порядочный, господин Ваня, так вот вы же поедете с подпоручиком донесения делать? Разве ж вас за то судить можно? А меня можно, что я отечество спасал?.. Господин Ваня, вы меня слышите?..

Господи, кто же прав-то? Пестель, ждущий своей участи, поверженный, приуготовляемый к казни за любовь к отечеству; капитан со своими цыганскими глазами, получивший пощечины за любовь к отечеству… Кто же?!

– А те, господин Ваня, которые меня по щекам хлестали, разве ж они отечеству не служат? Да вы им прикажите – они тотчас всех бунтовщиков на Голгофу-то и поведут…

– На Голгофу? – поразился наш герой.

– На Голгофу, господин Ваня… Вот и вы едете, чтобы полковника уличить. И я его уличил. И ваши друзья. А за что же они меня по щекам-то били?

– За барышню, – сказал Авросимов, теряя остатки сна.

– Ох-хо-хо, господин Ваня, не прикидывайтесь… Ну да я их прощаю, прощаю… Мы ведь все ради отечества да государя стараемся…

Вот, милостивый государь мой, сколько слов всяких об отечестве!

– Поезжайте, господин Ваня, с богом. Привезите сочинение – узнаете, кто прав…

– А ежели его не найдут?

– Найдут! – крикнул капитан с ужасом. – Непременно найдут! – и уже шепотом: – Не может быть иначе. Иначе я лжецом прослыву… Вы что, с ума сошли, говорить такое?

– Я говорю: если…

– Нет, нет, господин Ваня… Тогда я сам в ножки высоким чинам упаду, чтобы меня послали. Я всю Украину перерою, все поля да леса, а сочинение найду… «Если»… Да как же может быть «если», когда моя судьба от того зависит? И судьба нас всех… Да вы знаете, чего там написано? О, он читал мне, читал, господин Ваня! Да и они не отступятся, все генералы и великие князья, и сам государь… Они сами землю рыть будут, господин Ваня, чтоб только найти сей документ…

– Да что же там написано, черт! – не выдержал Авросимов.

– А вот что, – вдруг засмеялся капитан. – В нем описаны способы, как революции производить, как низвергнуть наше христианское государство… В нем много соблазнов, господин Ваня, для молодых людей, таких, как вы и прочие… Уж ежели это вам в ручки попадет, вы ночей спать не сможете, а все будете думать, как бы жизнь переворотить…

– Пустое вы все говорите, вздор все, – сказал наш герой, – Я не верю вам. Какие такие способы? Ну?..

– А вот какие, – сказал капитан шепотом, – пора бы, к примеру, холопам дать волю, а?

– Может, и пора, – откликнулся наш герой.

– Да с землей. А не боитесь, господин Ваня, сами холопом стать у прежних-то своих холопов?

– Ерофеич! – крикнул Авросимов с дрожью.

Старик вошел неторопливо.

– Хочешь, я тебе вольную дам?

– Ай обиделись, барин? – спросил старик, бледнея.

Аркадий Иванович захохотал, потер руки.

– Велите вашему человеку, господин Ваня, кваску мне дать. Дюже горло у меня сушит…

Ерофеич вышел. Аркадий Иванович продолжал свою беседу, но Авросимов вдруг словно провалился. Голос капитана звучал издалека, все глуше, глуше. А в сердце Авросимова возник страх за кого-то, и этот страх заглушал голос капитана. Вдруг голос совсем исчез. Тут наш герой понял, что очень просто, это он сам завернул за угол. Голос остался там, где-то за спиной. А впереди снова лежал все тот же знакомый коридор, и наш герой чуть было не побежал по нему, задыхаясь от тревоги за кого-то. «Скорей, скорей!» Наконец снова показалось то самое место, где кто-то расплескал злополучные щи. «Скорей, скорей!..» Он потянулся за пистолетом, но тут коридор заколебался, пошел волнами и исчез. Лишь кто-то печально позвал издалека и смолк. Он открыл глаза. Аркадий Иванович в одном исподнем сидел на краешке его кровати с кружкой в руке.

– Я понимаю ваше нежелание его звать, – сказал он, словно разговор их не прерывался, – его не добудишься… Да я и сам могу об себе позаботиться, – и он отхлебнул квасу.

А кто-то там опять звал, призывал, просил беззвучно и настойчиво.

Тут наш герой подлинно уж разгневался.

– Спите вы! – прикрикнул он на капитана, изменив своей природной деликатности.

11

Две кибитки скользили по укатанному тракту, направляясь на юг. Утро едва занималось, но начало его уже обещало ясный день. Морозец был самый жгучий, накопивший за ночь силу.

Мелькали мимо просыпающиеся деревеньки, и барские дома, и грустные кладбища, утопающие в сугробах, и веселые церквушки, каждая на свой лад, на свой манер.

Подпоручик Заикин скорбно покачивался на сиденье перед нашим героем, у которого все надежды поспать в дороге разом схлынули, едва только их усадили в одни сани. Это произошло еще там, в крепостном дворе, и ротмистр Слепцов, адъютант генерала Чернышева, которому было поручено возглавлять пред-приятие, уселся рядом, и они понеслись в первой кибитке. Теперь два офицера покачивались перед Авросимовым, один в ручных и ножных цепях, другой – вольный. На подпоручике была его обычная военная форма, так что, ежели отвлечься от цепей, можно было бы представить, что это он, Авросимов, арестован, а два молчаливых офицера сопровождают его неведомо куда. Дорога вилась бесконечно, воистину – в неизвестность. Так, разглядывая обоих офицеров, предаваясь всяким размышлениям, которые в нем рождала дорога, наш герой внезапно вздрогнул, пораженный странной мыслью. Действительно, оба офицера, и конвоир, и пленный, были поразительно меж собой схожи, если не считать одеяния. Оба молодые, с лихорадочным румянцем на щеках, одинаково задумчивые, даже печальные. Пожалуй, ротмистр был несколько постарше, но эта разница не мешала видеть в них братьев.

Минуло часа два, как вдруг ротмистр Слепцов наклонился к пленнику и принялся, орудуя маленьким ключом, сымать с него цепи, которые, робко позвякивая, смирно укладывались на сиденье рядом со своим недавним обладателем.

Авросимова поразила эта процедура, и все, все, все минувшее, милостивый государь вы мой, снова показалось ему игрой, которую вот сейчас почему-то решили прекратить, дабы не зайти слишком далеко.

– Благодарю вас, – сказал Заикин с недоумением, растирая запястья.

– Так вам как будто полегче, – смущенно улыбнулся ротмистр.

«Слава богу, – подумал наш герой с облегчением, – как хорошо стало. Ах, так бы вот всегда! – и он взглянул на подпоручика: – Господи, как же он на сестрицу свою похож! Так же горд и нежен».

Авросимов глубоко вздохнул, и оба его попутчика тотчас же на него воззрились.

– Кабы ничего этого не было, – сказал наш герой дрогнувшим голосом, – ну этого всего… Ну там всего этого печального происшествия… а кабы мы могли с вами вот так запросто отправиться втроем… ну, скажем, к вам, господин ротмистр, в имение, ну и там нас, натурально, ждут…

Заикин, насупившись, глядел в оконце.

– …Погода чудесная, – продолжал Авросимов, вдохновляясь. – Стол накрыт. Милые люди выходят встречать нас. Все нам рады. Могло бы и так случиться.

– Вы поэт, – засмеялся ротмистр.

Тут наш герой поглядел на подпоручика и подумал, что, может, и неучтиво так-то вот разглагольствовать, когда у человека горе, хотя он с самыми добрыми намерениями, от глубины сердца, старается развлечь этого человека в беде… Да кто его знает, в самом-то деле, виноват ли он? Может, он как лучше хотел, а его в злоумышленники записали… Ах, господи боже мой, хоть бы кто ответил, не томил бы!

– Нет, уж вы продолжайте, продолжайте, – попросил ротмистр, – вы уж с подробностями, что да как, тем более, что нам действительно через мою усадьбу проезжать…

Тут Заикин снова с недоумением быстро глянул на ротмистра.

– Да, да, – сказал Слепцов торопливо, – мы там и ночлег устроим, господа. Зачем же нам в ямской избе душиться?

И снова наш герой заметил недоумевающий взгляд подпоручика, а сам и вовсе преисполнился к ротмистру расположением, ибо вдруг так легко и просто недавние несчастья отступили, и легкое облачко тревоги, которое вот уже несколько дней висело над Авросимовым, причиняя боль, тоже вдруг рассеялось, как и не было.

– Да продолжайте же, – сказал ротмистр. – Покамест вы все точно предусмотрели. Интересно, как у вас дальше получится. Вы и на картах гадать умеете?

– Нет, – засмеялся наш герой. – Это так, совпадение…

– Жаль, – искренне пожалел ротмистр, – мы бы славно вечер провели… Однако продолжайте, сударь, покорно вас прошу.

Авросимов задумался на мгновение.

– А что, может, вы и дом мой опишете? Ну-ка, интересно…

Наш герой, втянутый в игру, напрягся и вдруг увидел явственно перед собой на зеленом взгорке белый помещичий дом, окруженный столетними липами, и красную крышу, проглядывающую сквозь пышную листву. Под взгорком едва колебался пруд, по которому скользили белые лебеди…

– Полноте, – удивился ротмистр, – вы разве у меня бывали?!

Пламя всевидения охватило нашего героя. Он засмеялся.

– А откуда же зелень-то, сударь? – спросил ротмистр. – В январе!

– Да я так увидел, – сказал наш герой. – А что?

– Да нет, все правильно, сударь… Вот только, пожалуй, лебеди…

Печаль сползла с лица подпоручика, и было видно, что он с живейшим интересом прислушивается к разговору своих спутников.

– Ну, дальше, – попросил ротмистр. – Подъезжаем, и что же?

Авросимов вновь погрузился в угадывание. Зелени уже не было. На запорошенном снегом крыльце толпилась дворня. Они вылезли из кибитки. По белым ступеням начали подниматься на крыльцо, обрамленное шестью колоннами, на которых покоился белый портик с облупившейся штукатуркой. Среди дворни, молчаливо приветствующей барина, Авросимов вдруг различил господские лица: какие-то немолодые дамы, барышни с расплывчатыми лицами, кавалеры – то есть их было даже больше, нежели простых людей, то есть они-то как раз и стояли молчаливым полукругом, а дворня была малочисленна, и она жалась к стеночке, к стеночке…

– Все правильно, – засмеялся ротмистр с еще большим изумлением, – только колонн – восемь. А что это за барышни – понять не могу? Какие там барышни вам померещились?

– Милодора, – сказал Авросимов в пространство.

– Почему Милодора? Кто такая Милодора?

– Я и вашу сестрицу вижу там, – сказал наш герой Заикину.

Тот помертвел весь, передернулся бедный подпоручик, провел ладонями по щекам, но попытался улыбнуться все же.

– Ну, дальше дальше, – нетерпеливо сказал ротмистр. – Ну, стало быть, приехали, так? Ну теперь пропустим лобызания и всякие там разговоры на крыльце… Ладно, пусть Милодора и сестрица господина Заикина… Вошли в дом, да? Что же видим мы перед собою? Ну говорите, сударь…

Нашему герою предстояло тешить уже не только ротмистра, но он сам теперь заигрался так, что и остановиться не мог, и воображение его, все более и более распаляясь, распахивало перед ним картины, одна другой невероятнее.

– Тут мы входим в дом, – сказал Авросимов с улыбкою, полною тайны, которая давно уже не озаряла его лица. – Сбрасываем шубы, а должен вам сказать, что вечер близок, и несут свечи, и мы усаживаемся в гостиной у горящего камина…

– А камина-то нет, – засмеялся ротмистр.

– …и пусть, бог с ним. Однако тепло. Скорей, скорей несите нам вина и яств! Несут. Ваша сестрица, господин подпоручик, ее ведь Настенькой зовут? Так вот она…

– Браво!.. – крикнул ротмистр.

– Черт… – сказал подпоручик с восхищением.

– Она садится между вами, сударь, и мною, мы ведь с ней давно знакомы. «Ты-то как здесь?» – спрашиваете вы. «А вот так», – говорит она, а сама смотрит на меня с лукавством. Тут вы, натурально, все понимаете, и вы этому рады, сударь. «Ладно, – говорите вы, – я не возражаю, а ежели что – я сам батюшке в ноги упаду, умилостивлю его, живите, господь с вами…»

– А что, сударь, – вдруг спросил подпоручик, уставясь на нашего героя, – вам и в самом деле Настенька по сердцу или же вы балагурите?

– Не мешайте ему, пусть он рассказывает, – попросил ротмистр.

– Затем, – сказал наш герой, не ответив на вопрос подпоручика, – затем Настенька удалилась, чтобы не мешать нам в мужском разговоре, а мы сидим, пьем вино и рассуждаем о всяческих там возвышенных предметах, и ждем гостя, который с минуты на минуту должен объявиться.

– Кто же этот гость? – с удовольствием засмеялся ротмистр.

– Сейчас, сейчас, – проговорил подпоручик, – сейчас он скажет… Вы только ему не мешайте…

– Мы ждем гостя, – продолжал наш герой, обращаясь снова в пространство, как бы и ни к кому. – Наконец он входит к нам. Мы все встаем, потому что невозможно сидеть, когда он входит. Сам он невысок, кряжист, армейский полковничий мундир ладно сидит на нем. Глаза холодны и глубоки. Движения размеренны. Он садится в кресло и сидит, ровно Бонапарт, ногу чуть вытянул…

– Кто же он? – спросил ротмистр хрипло.

Но Авросимов не отозвался. Распаленное воображение безумствовало. Теперь он совсем явственно видел все, что воображал, а попутчики его нисколько не заботили. Они сидели, вытянув длинные шеи и раскрыв глаза. Авросимов даже позабыл, что он в санях и какая печальная миссия ему предстоит, но видел, как он подошел к таинственному незнакомцу, на ходу оправляя свой майорский мундир, и сказал ему, словно век уже целый был с ним близок:

– Судьба не часто балует нас встречами.

– Полноте, – улыбнулся подпоручик, – с нашими-то заботами в наш век можно ли видеться чаще? Господа, – обратился он к остальным, – мы все продрогли с дороги, не выпить ли нам чего?

– Пусть ротмистр распорядится, – сказал Заикин.

Покуда люди по приказанию ротмистра подавали, приехавшие уселись поплотнее.

– Я было согласился с вашими республиканскими воззрениями, – сказал подпоручик полковнику, – но мысль об непременном цареубийстве столь для меня ужасна, что она меня от вас отдаляет.

– Какая же республика, коли жив монарх, пусть даже бывший? – жестко отпарировал полковник. – Что это вы? Да разве вас кто силой тащил к нам? Вот ротмистр Слепцов полный наш антагонист, так что ж из того? Я могу уважать врагов.

– Какой я враг, – засмеялся ротмистр, – я, может быть, более друг, чем вы предполагаете… Я хочу вас предостеречь от неверного шага, но понятия благородства мне не чужды. Я выдавать не способен, господа, я просто вас арестовываю. Я даже понимаю ваш пафос, вы где-то там по-своему правы, и все-таки, господа, когда час ударит… Вы понимаете?.. Но пока вы в моем доме, прошу, господа, откушать.

Аромат гвоздики почему-то распространился по комнате. Все потянулись к бокалам и с наслаждением отхлебнули.

– Вот видите, – сказал ротмистр, – как хорошо мы сидим в тепле и наслаждаемся беседой и вином, а ведь осуществись ваши планы, господин полковник, и ничего этого уже не будет, а будет холод, кровь и братоубийство.

– Вздор какой, – засмеялся подпоручик, – просто вино и другие прелести тогда будут для всех.

– Это вот и есть вздор, – сказал ротмистр, – ибо всем всего никогда не может хватить. Так не бывает. Это же не сказка какая-нибудь. Да и зачем простому человеку то, что привычно нам?

Ах, не в этом дело, – сказал подпоручик. – Но когда наступит народное правление, тогда один не будет унижать других, тогда наступит расцвет искусств…

– Позвольте, – засмеялся ротмистр, – но народное правление – это ведь тоже власть, а власть, господа, шутить не любит. Сегодня одним плохо, а завтра – другим. Какой же резон в ваших словах?

– Короче говоря, вы исповедуете рабство, – сказал полковник, – но это анахронизм…

– А кто доказал сие? – снова усмехнулся ротмистр.

– Это очевидно, – сказал полковник.

– Нет, нет, – вмешался Авросимов, – я не вижу ни у одного из вас резона, не вижу.

– Значит, вы утверждаете, что республика не может быть без цареубийства? – спросил подпоручик полковника. – Вы настаиваете?

– Это не главное, – ответил тот. – Почему вы все время это помните? Вы же поклялись освободить отечество?

– Да, но он присягнул царю, – сказал ротмистр.

– Не беспокойтесь, господин подпоручик, – мрачно усмехнулся полковник, – думайте об избавлении родины от рабства. Царя я беру на себя…

…В этот момент кибитку тряхнуло. Это словно подстегнуло усталых коней, они понеслись пуще, а Авросимов прекратил свои фантазии.

– Кто же этот полковник? – спросил ротмистр упавшим голосом.

– Я знаю, – сказал подпоручик. – Но выдумки вашей хватило ненамного, сударь.

– Отчего же? – сказал ротмистр Слепцов. – Ротмистр Слепцов в вашем повествовании выглядит вполне благопристойно. Хотя, что касается таинственного полковника, я-то догадываюсь, сударь, кого вы имеете в виду, это не вполне соответствует истине, уж поверьте.

В этот момент кибитка стала, послышались хриплые голоса, в окошечко виднелась ямская изба, и на утоптанном снегу золотилась раскиданная солома… Пришла пора смены усталых лошадей.

– Поскучайте-ка, господа, – сказал ротмистр и выбрался наружу.

Авросимову совсем было показалось их путешествие мирным, и он готов был фантазировать и дальше, поскольку это доставляло удовольствие его попутчикам, но тут не успел ротмистр выйти, как тотчас немолодой жандармский унтер, ехавший в задней кибитке, оказался у распахнутой дверцы, и полез внутрь, и уселся рядом с Заикиным.

Наш герой как бы очнулся, ибо это напомнило ему о цели их путешествия, что тюрьма не спит, бодрствует. И тут он взглянул на подпоручика. Тот сидел с печальной усмешкой на устах, словно знал наперед, как все случится, хотя, может, и в самом деле знал.

«Вот как наяву-то жестоко все, – подумал Авросимов. – Сидит унтер, будто его кто врыл сюда, и, хоть ты убейся, с места не сойдет, и жилы у тебя вытянет, коли ему велят… А кто он? А он мой соплеменник, брат мой…»

– Хороший день нынче, – обратился к унтеру Авросимов. – Что за охота в кибитке сидеть? Шли бы погуляли.

– Ваше высокоблагородие, – раздельно произнес унтер, – мы уж вернемся – нагуляемся. Нынче нам нельзя-с.

– Простыть боитесь? – спросил наш герой.

– А как же-с, – засмеялся унтер, довольный, что с ним молодой, рыжий, в пышной шубе господин ведет беседу. – У нас простужаться никак невозможно, – и одними глазами указал на подпоручика, который словно и не слышал этого разговора. – Я бы и рад прогуляться, да ведь простынешь, – он засмеялся вновь. – Мне перед отъездом строго-настрого велели: мол, гляди, Кузьмин, ежели простынешь!.. Мол, лучше обратно не вертайся – лечить зачнем.

– А больно лечат?

– Ох, и не спрашивайте лучше, ваше высокоблагородие, аж до самых печенок, и не встанешь опосля… Так что лучше я в тепле посижу.

– А зачем же, Кузьмин, так больно-то? – спросил Авросимов, начиная испытывать раздражение и не понимая, отчего оно в нем вдруг пробудилось. – А может, это хорошо, Кузьмин, что так лечат? Может, без этого нельзя?

– Без этого, знамо, нельзя, – уже не улыбаясь, сказал унтер. – Кабы можно было, не лечили. Да я этого избегну.

– А ты сам-то, Кузьмин, других лечил?

– А как же, ваше высокоблагородие, бывало-с. У меня рука верная.

Тут подпоручик резко оборотился к нему. Унтер засмеялся.

– У меня рука верная, – повторил он.

– А не совестно вам рассказывать о своих злодействах? – с гневом спросил Заикин, весь бледнея.

– Так что, ваше высокоблагородие, – подмигнул унтер Авросимову, – как надобность будет, вы не сумлевайтесь: у меня рука верная.

Авросимову захотелось вскочить наподобие медведя и взмахнуть руками, чтобы унтер, прошибив дверцу, летел в снег, и глядеть, как он там будет извиваться, но следующий вопрос подпоручика остановил его.

– Неужто вам так лестны ваши обязанности? – спросил Заикин.

Унтер успел только подмигнуть Авросимову, как дверца распахнулась и ротмистр Слепцов, румяный и счастливый, предстал перед ними.

– Ну-с, – сказал он, – можно и отправляться.

Тут унтер начал покорно выбираться вон, чтобы уступить место ротмистру, и Авросимов глядел на его напрягшуюся шею, пока он медленно сползал с сиденья и протискивался в дверцу, и сердце нашего героя сильно скакнуло в груди, ударилось обо что-то, и он ринулся к выходу… От сильного его толчка унтер рухнул в придорожный снег, распластавшись, и наш герой заторопился следом, будучи не в силах удержаться в кибитке.

– Ба, – засмеялся Слепцов, – что за оказия!

– Ноги размять, – сказал Авросимов. – А ты что же это падаешь, любезный друг? – обратился он к унтеру, который наконец поднялся.

– Ваше высокоблагородие меня толкнули-с маленько, – сказал тот, стряхивая с шинели снег и недобро поглядывая на нашего героя.

– Пьян ты? – спросил, смеясь, Слепцов. – Ступай на место!

Жандарм заковылял к своей кибитке. Золотая соломинка пересекала его спину.

Первое время они ехали молча.

Подпоручик, бывший свидетель странной сцены, разыгравшейся перед ним, изредка взглядывал на Авросимова; ротмистр, вспомнив о дорожных фантазиях нашего героя, вдруг поник лицом, глаза его сделались печальны и настороженны, счастливое выражение исчезло.

Что же касается нашего героя, то он попросту спал или делал вид, что спит, во всяком случае, глаза его были закрыты, голова откинута, а щеки терялись в густом приподнятом воротнике.

И все-таки он не спал, а, полный случившимся, заново все это переживал и изредка поглядывал синим своим торопливым глазом на бедного подпоручика, лишенного даже права постоять за себя.

– Простите, господин подпоручик, – вдруг сказал ротмистр, – я вынужден был приказать унтеру занять мое место на время стоянки, хотя сие вовсе не указывает на мое к вам недоверие, а просто инструкция…

– Да уж пожалуйста, – откликнулся Заикин, не поворачивая головы, – поступайте, как знаете, сударь.

– Но вы не должны на меня быть в претензии, ей-богу… Давайте-ка обо всем забудем, а попросим господина Авросимова продолжить свои фантазии, а там, глядишь, и моя Колупановка вывернется.

– Э-э-э, – сказал Авросимов, – я и придумать больше ничего не могу. Ведь вот как стройно все получалось, а тут не могу, да и только. А вы, господин ротмистр, стало быть, и мне не доверяете, ежели считаете долгом своим жандарма…

– Да что вы, господь с вами, – обиделся Слепцов. – Но видите ли, какая штука. Ежели, предположим, преступнику вздумается бежать и он, ваш пистолет отобрав, вам же его в лоб и уставит, вы ведь, милостивый государь, руки вскинете, и все тут, верно?

– А жандарм? – усмехнулся наш герой.

– А жандарм, сударь, при исполнении служебных обязанностей и рук подымать не смеет, а ежели и подымет, так чтобы на преступника накинуться…

В этом ответе ротмистра было ровно столько резону, чтобы не возражать, а только глянуть краем глаза на подпоручика, которого так открыто именовали преступником.

Ах, милостивый государь, мы всегда беспомощны, когда правы, ибо неправота лихорадочно обзаводится доказательствами, и она тут же все это вывалит вам, и вы отступите, ибо она свое дело знает, а правота об том не заботится: мол, ежели я правота, так и без всего всем ясно, что я правота. Вот так.

Наконец, как снова поменяли лошадей, и уже другой молоденький жандарм насиделся в кибитке вместо унтера Кузьмина, они снова тронулись, Авросимов почувствовал, что голод его истерзает и холод замучает, а каково-то подпоручику в его шинелишке?

Ротмистр словно услыхал его размышления, а может, и его проняло холодом да голодом, но он первым нарушил длительное молчание и сказал подпоручику:

– Вы простите, сударь, что я так долго не распоряжаюсь покормить вас. Ежели на пути – так мы время потеряем, а уж доберемся до Колупановки, там вам будет все, чего ни пожелаете, ей-богу.

– Да я уж терплю, – улыбнулся Заикин. – Мне другого исхода теперь нет.

Поверите ли, как это ужасно, когда человек улыбается, произнося горькие слова!

И наш герой об этом же подумал, и снова волна сочувствия к подпоручику и расположения к ротмистру окатила его.

«А ведь он мог бы и не извиняться, – подумал Авросимов, – а он вот извиняется».

Так они ехали.

На взгорке в зимнем саду расположилась белая усадьба, и восемь колонн отчетливо вырисовывались в сумерках, а за усадьбой, за садом, тянулась Колупановка, переваливаясь с пригорка на пригорок, будто старая баба с коромыслом.

Вожделенные тепло и сытость были теперь рукой подать, но смутное ощущение тревоги, уже знакомое, пропавшее было на солнышке, снова шевельнулось в душе нашего героя. Словно мохнатая серая птица неизвестного имени, затаившаяся и бесстрастная, висела она над ним, и при виде этой птицы сердце тотчас начинало колотиться о ребра, и чей-то печальный голос все звал да звал непонятно кого, и откуда, и зачем, но так настойчиво и невыносимо. И наш герой делал невероятные усилия, чтобы отогнать эту птицу и не слышать этого зова, и на какое-то время это ему удавалось, как вдруг снова сквозь сумерки, сквозь лес пробивался этот зов, и серая ночная тень, а может, и не тень, а так нечто нависало над ним.

– Господа, – сказал ротмистр Слепцов, – мне, господа, очень по душе пришлись ваши фантазии, – и он кивнул нашему герою. – Давайте же сделаем вид, что нет перед нами этой печальной цели, что мы просто завернули сюда для отдыха и все мы равны.

– Мне все равно, – не поднимая головы, отозвался подпоручик. – Поступайте, как сочтете нужным.

– Вот и славно, – обрадовался Слепцов. – Я жандармов отправлю в деревню, чтобы они нам глаза не мозолили, да велю им молчать обо всем. Мы славно отдохнем, господа.

По всему, дом был построен недавно, всего в конце прошлого века, но как-то быстро обветшал; видимо, сырость и ветры, дующие на взгорке, решительно творили свое дело, так что колонны облупились, а в широких и гостеприимных сенях паркет кое-где вздыбился и отстал, так что руке доброго и неумелого деревенского мастера пришлось там и сям ставить следы своего мастерства в виде желтых сосновых заплат, прочных, но грубых.

Правда, этого никто толком и не замечал из приехавших, ибо челядь так искренне радовалась приезду барина, а путники так сильно продрогли и оголодали, что обволокшее их тепло и пробивающиеся с кухни нехитрые и здоровые ароматы приятно закружили головы.

– А вот и Дуняша, – громко провозгласил ротмистр, – хозяйка сего гнезда, – и указал рукой на черноглазую вострушку, которая, вспыхнув вся от радости и смущения, загородилась концом белого платка.

– Милости просим, – пропела она из-за этого своего прикрытия.

– А что, Дуняша, чем ты нас побалуешь? – спросил ротмистр, скидывая шинель и знаком приглашая попутчиков последовать его примеру.

– Чем же вас баловать, свет вы наш? – пропела Дуняша, уже не таясь.

Авросимов глянул на подпоручика. Тот стоял в стороне, уже без шинели, и если бы не небритые щеки, можно было бы подумать, что он и впрямь прикатил сюда в гости, а завтра, на заре, помчится обратно к Настеньке своей или еще к кому, ибо у всякого есть к кому торопиться.

– Будто ты и не знаешь, чего я люблю, – засмеялся ротмистр. – И гостям моим будет любопытно.

И тут она опустила глаза.

«Эге!» – подумал наш герой, любуясь девушкой.

– Идемте, господа, – пригласил ротмистр, и процессия тронулась.

Вечер выдался особенный, надо вам сказать. В тесной, но гостеприимной столовой круглый стол встретил путников уже припасенной на нем семьей графинов и графинчиков, поигрывающих отраженным светом свечей, хитросплетением граней и тонов от белого до темно-вишневого.

Старые и позабытые вниманием кресла были удобны и мягки, даже легкий скрип не нарушал уюта, а, напротив, добавлял к нему нечто, подобное песенке сверчка.

Еще не успели уставить стол обещанными яствами, а уж у дверей вдоль стены начали выстраиваться девушки, готовые грянуть песню.

Ротмистр Слепцов глядел на их приготовления с улыбкой. Особенно он вспыхивал, стоило только милой Дуняше посмотреть на него. Вдруг он наклонился к подпоручику:

– Все это ради вас, милостивый государь… Я хочу, чтобы вы поняли, как я к вам отношусь. То, что там, в Санкт-Петербурге – все это вздор. Истинное – здесь. Видите, как вам все рады? Видите?.. Вон и Дуняша, а она иной петербургской барышне не уступит, а она… Видите? И все это для вас… Как она их расставила с толком…