Текст книги "Верните себе здравомыслие: Применение нестандартного подхода общей семантики (ЛП)"

Автор книги: Брюс Кодиш

Соавторы: Съюзан Кодиш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Глагол “to be”

Среди других аспектов нетождественности можно рассмотреть использование глагола “to be” в нашем (английском) языке.[18]18
  To be (изменяется по формам is, am, are, was, и т. д.) – быть, являться, находиться; быть эквивалентным чему-либо, и т. д. Служит связкой подлежащего со сказуемым. В русском языке подразумевается или заменяется каким-либо из перечисленных или других глаголов, в частности, подразумевается, будучи употреблён в настоящем времени. На письме может обозначаться знаком тире. She is a psychologist. – Она – психолог; they are policemen. – Они – полицейские; he is just the way he is. – он просто, такой, какой он есть.


[Закрыть] Как говорил Коржибски: «Это маленькое слово ‘to be’ видится весьма особенным словом и возможно, несёт ответственность за многие человеческие семантические [оценочные] трудности».⁸⁸ Используя различные формы этого глагола (is, am, are, were, will be, и т. д.) мы можем спроецировать ложные оценки на самих себя и других.

Слово “is” («есть») играет центральную роль в главных аристотелевых принципах. Мы уже отметили, что аристотелев принцип «А – это (есть) А» (англ. A is A) подразумевает тождественность, которую Коржибски определил как «абсолютную одинаковость во всех отношениях»,⁸⁹ между двумя чего-либо. Но теперь нам известно, что мы живём в постоянно меняющемся процессуальном мире уникальных индивидуумов.

Как два чего-либо могут быть идентичными? Даже если, для наших глаз (мозгов), скажем, два яблока выглядят ‘одинаковыми’, как вы думаете, что станет с этой ‘одинаковостью’, если мы посмотрим на них под микроскопом? Очень мало ‘объектов’ выглядит в точности одинаково даже для наших глаз. Когда мы используем “is” (в русском языке подразумевая «являться», «быть», и т. д.), мы подчёркиваем схожести и игнорируем отличия. А что насчёт вас? Вы ‘одинаковы’ от одного-момента-к-другому? Совсем не меняетесь? Конечно же, нет: вы, будучи организмом-как-целое-в-средах, постоянно меняетесь на субмикроскопическом уровне. ‘Вы’ сейчас – не в точности такие же как ‘вы’ вчера или даже минуту назад!

Ориентируясь по ОС, мы ясно отрицаем аристотелевы отождествления. Мы утверждаем: «А – это не А». Карта – это не территория». «Территория» в пространстве-времени₁ – это не та «территория» в пространстве-времени₂. «Карта» в пространстве-времени₁ – это не та «карта» в пространстве-времени₂. Яблоко – это не другое яблоко. Яблоко – не ‘оно же’ момент спустя. Мы обратили на это внимание в обсуждении процесса абстрагирования. Теперь мы подробнее рассмотрим роль “is” и других форм глагола “to be” в том, как мы используем наш язык.

Этот глагол можно использовать, по меньшей мере, четырьмя способами. Один способ подразумевает существование (наличие) и местоположение: «Я – здесь, а вы – там». С этим способом у нас почти нет проблем. Другой способ включает вспомогательное использование; то есть, он используется с другим глаголом. Мы можем сказать: «Я бегу» (англ. “I am running.” – дословно: «Я есть бегущий»), чтобы указать на длящееся действие. Мы также можем сказать «называется» (англ. “is called” – дословно: «есть названный»), «используется» (англ. “is used” – дословно: «есть использованный»), как мы сделали два предложения назад (страдательный залог). Эти вспомогательные формы дают нам гибкость в языке, и с ними у нас тоже не возникает много проблем (хотя из-за того, что страдательная форма не указывает деятеля(-ей), её можно использовать, чтобы затенить ответственность за действия).

Другие способы применения могут позволить нам говорить о чём-либо таким образом, который, строго говоря, противоречит тому, что мы знаем о том, как мы абстрагируем. Используя “is” («есть», «– это») мы можем сказать: «Это (есть) роза». «Роза – это роза». Съюзан может сказать: «Я (есть) психолог». Этот способ (который иногда называют “is of identity” – «‘есть’ тождественности») позволяет связать два существительных, будто они идентичны. Но мы знаем, что на уровне события, никакие две розы не одинаковы. Мы знаем, что даже притом, что Съюзан обучалась на психолога, «психолог» не составляет её личность, хотя это может подразумеваться в предложении. Мы также знаем, что «психолог» может иметь различные ‘значения’.

У нас есть другие способы составления предложения, чтобы избежать и не способствовать отождествлению. Например, мы можем сказать: «Мы называем это розой», чтобы показать факт, что мы относим её к категории. Мы можем сказать: «Роза₁ – это не роза₂», и по желанию, описать аспекты каждой розы, как мы их видим. Съюзан может сказать: «Я работаю психологом», показывая, что это представляет лишь часть её занятий. Съюзан может сказать: «Я использую ОС в своей работе», показывая, что разные психологи работают по-разному.

Используя «есть» мы также можем сказать: «Эта роза (есть) красная», «Я (есть) высокий», «Он (есть) ленивый». Этот способ применения (называемый “is of predication” – «‘есть’ утверждения») связывает существительное и прилагательное, которое определяет это существительное. Используя «есть» таким способом, мы можем подразумевать, что краснота находится в розе, что высокость находится во мне и что лень находится в нём. Когда мы используем слова таким способом, мы можем поступать так, будто то, что мы проецируем вне нас самих, может находиться вне нас самих. Однако мы знаем, что в процессе абстрагирования то, что мы видим или оцениваем что-либо другими способами, исходит из транзакции между тем, что воздействует на нас и тем, как мы принимаем и интерпретируем это воздействие.

Так как каждый из нас оценивает, по меньшей мере, немного по-другому, я могу видеть «красным» то, что вы видите «розовым». Какой розу увидит «дальтоник»? Как и кто определяет, что ‘означает’ «высокий»? Вы когда-нибудь замечали, какие вы «низкие», стоя рядом с человеком, который выше вас, и – «высокие» рядом с человеком ниже вас? Что мы имеем ввиду под «ленивый»? Все бы сочли мальчика ‘ленивым’ в каждой ситуации?

Поэтому используя ОС, нам стоит стараться избегать ‘есть’ утверждения. У нас есть другие способы, которыми можно составить предложения. Например, мы можем сказать: «Эта роза выглядит красной для меня», «Я вижу это красным». Мы можем сказать: «Я чувствую себя высоким сейчас». Мы можем сказать: «Этот ребёнок видится мне ленивым». Таким образом, мы признаём оценки нашей нервной системы как наши собственные, а не существующие вне наших нервных систем.

Когда мы писали эту книгу, мы старались не пользоваться ‘есть тождественности и утверждения’, кроме как в примерах, показывающих, как их можно использовать, и в цитатах. Мы пользуемся ‘is not’ (‘не является’, ‘не есть’) нетождественности. Мы обсудим проблемы перефразирования в целях их избегания в Главе 13, об экстенсиональных приёмах.

Не-всеобъемлемость

Второй и третий аристотелевы принципы («Что-то – это либо А, либо – не А» и «Что-то не может быть одновременно А и не-А») могут подразумевать «всеобъемлемость», будто мы можем учитывать ‘все’ ‘вещи’ в наших категориях для их описания. Мы можем сопоставить это с не-аристотелевым принципом: «Карта охватывает не всю территорию», из которого мы понимаем, что наши карты (то, как мы категоризуем и говорим о чём-либо) не могут учитывать «все» невербальные процессы. Несколько важных аспектов ОС происходят из этих разнящихся способов оценивания.

Либо/либо

Эти два последних аристотелевых принципа подразумевают двусторонний характер (либо/либо, или/или), который способствует оценивать так, будто на каждый вопрос можно ответить «да либо нет». Однако, как мы обсудили в предыдущей главе, даже факты не обязательно чётко подпадают под такого рода точные категории. Например, рассмотрите такой вопрос: Вам нравится место, где вы живёте? Да или нет? Многим людям одновременно нравится и не нравится место, где они живут, в определённой степени. Полезнее использовать «да и нет», «возможно» и другие выражения, которые выражают включаемость и промежуточность.

Используя язык «либо/либо», можно проще выразить то, что называется двустороннее ориентирование. Когда мы используем язык «и то/и то», мы пользуемся тем, что называется МНОГОСТОРОННИМ ОРИЕНТИРОВАНИЕМ. В ОС мы используем «либо/либо», когда это уместно, но мы идём дальше, до «и то/и то».

Таким образом, мы понимаем, что иногда бывает полезно оценивать в рамках либо/либо. Когда мы думаем о том, что будем делать сегодня, в какой-то момент мы встаём перед решением сделать одно или другое: например, пойти в кинотеатр или взять фильм в прокате и посмотреть дома. Когда мы думаем над тем, нравятся ли нам все яблоки, если мы обнаруживаем, что нам не нравится сорт грэнни Смит, то мы можем сказать, что нам нравятся не все яблоки.

Тем не менее, в ходе приближения к этим двум сторонам решения, мы стараемся принять многосторонний подход, в котором мы создаём альтернативы за пределами либо/либо. То есть мы не начинаем с единственными выборами: «пойти в кино или посмотреть кино дома». Мы генерируем множество выборов: Что мы можем сделать сегодня? Да, а что ещё? Что ещё? и т. д., и т. д. Среди возможностей «и, и» у нас есть больше шансов сделать хороший выбор.

Если мы рассматриваем выбор наших яблок как либо голден делишес, либо ред делишес, мы пренебрегаем возможностями. Обращая внимание на множество сортов яблок, мы получаем возможности не только отказаться от грэнни Смит, но и получать удовольствие от сортов макинтош, рим, и других.

В нашем языке можно найти много примеров ограничения за счёт либо/либо. Можно легко найти противопоставления: хорошо/плохо, замечательно/ужасно, высокий/низкий, толстый/худой, лёгко/тяжело, счастье/печаль, больной/здоровый. Нам стоит осознать ограничения ориентирования по либо/либо и расширить наш лексикон, чтобы он отражал оттенки средних качеств.

Например, Съюзан обнаружила, что людям полезно составить список из как можно большего числа ‘эмоций’ на протяжении длительного времени. Список помогает им обратить внимание на намного больше собственных качеств, отличий и изменений. Похожим образом, Брюс узнал, что людям полезно определять различия в ощущениях, например, различение типов боли и ощущений комфорта, и т. д. помогает лечиться и замечать улучшения.

Нам может быть полезно осознать нашу способность создания множества альтернатив в любой ситуации. Если мы выработаем привычку спрашивать: «И что ещё?», мы поймём, что нам редко приходится ограничивать себя одним или двумя выборами.

Причинно-следственные отношения

Другой аспект двустороннего ориентирования в сопоставлении с многосторонним ориентированием включает проблемы причинно-следственных отношений. Когда мы считаем, что можем чётко отнести вещи к категориям ориентируясь на либо/либо, мы склонны искать ‘единственную’ причину чего-либо.[19]19
  «Единственную причину», в оригинале: ‘the’ cause – определённый артикль the перед существительным предполагает ‘значение’ тот самый, конкретный, уже известный, и т. д. в зависимости от контекста.


[Закрыть] Однако понимая сложный многомерный характер восприятия на немом уровне, мы можем осознать тщетность этого поиска. Как мы вообще можем знать ‘ту самую’ причину. Нам стоит искать некую причину; искать причины.[20]20
  «Некую причину», в оригинале: a cause – неопределённый артикль a перед существительным предполагает ‘значение’ какой-либо, некий, один из многих, и т. д.


[Закрыть]

Как мы говорили в Главе 6, когда мы ищем функциональные связи (когда что-либо служит функцией чего-либо), мы стараемся искать множество причин и следствий. Любые факторы, связанные со взаимодействием организмов-как-целое-в-средах, прошлое, настоящее, и прогнозирование будущего, могут повлиять на то, что происходит.

Вместо того чтобы говорить: «В моей неудаче виноват начальник», мы можем рассмотреть, что мы и другие в среде нашей работы, включая начальника, внесли в сложившуюся ситуацию. Когда мы рассматриваем множество вовлечённых факторов, мы более способны решать проблемы.

Вместо того чтобы говорить: «Тепло исходит от одеяла», мы можем рассмотреть различные способы нашего влияния на то, насколько нам тепло. Вместо: «Антибиотики помогли мне поправиться», мы можем рассмотреть различные способы нашего влияния на наше здоровье.

Вместо: «Ты меня разозлил», мы можем учесть многие внутренние и внешние факторы, которые влияют на то, как мы поступаем. Таким образом, мы повышаем наши шансы оставаться в тепле, здравии и здравомыслии; мы лучше готовим себя к новым сложным ситуациям.

Именование

В нашем обсуждении структурного дифференциала мы отметили, что на первом вербальном уровне происходит именование и описание. Когда мы именуем или вешаем ярлык на относительно простые ‘объекты’ (такие как яблоки), у нас относительно не много проблем, покуда мы понимаем, что то, как мы называем это, «этим» не является.

Даже здесь, однако, мы можем создать путаницу, если наши ярлыки создают неадекватные категории, относящиеся к территории. Например, как-то раз мы спросили человека, какое яблоко она хотела. «Обычное яблоко», она ответила. По-видимому, её опыт с яблоками был ограничен до одного вида, из-за чего она не различала между грэнни Смит, голден делишес, рим, и т. д., и т. д. Её определение «яблока» ограничивало её наблюдения. Если всё, что мы ищем, когда хотим «яблоко», это то, что мы называем ред делишес, то мы можем пропустить другие сорта как яблоки и возможно упустить возможность съесть что-то вкусное.

Неточное и неадекватное именование (определение) может иметь более серьёзные последствия. Мы рассмотрим здесь два примера.

То, что мы называем «СПИД» изначально называли «ГСИД», акроним для Гей-связанного иммунодефицита. Этот ярлык появился в ранних наблюдениях случаев иммунодефицита, который, как казалось, выявлялся только у мужчин гомосексуалистов. Как отметил Рэнди Шилтс в своей книге And the Band Played On, на заре эпидемии «СПИД» (1982), когда его называли «ГСИД» многие учёные отказывались признать вероятность или даже возможность того, что это явление проявлялось у матерей и их детей – всё таки: «…под самим своим названием ГСИД была болезнью гомосексуалистов, а не болезнью детей или их матерей».⁹⁰ Это неадекватное именование имело трагические последствия – задержку в обнаружении болезни и исследовании её проявлений. Критерий распознавания СПИДа ограничивал диагностирование женщин, что привело к тому, что многие случаи болезни среди женщин оставались незамеченными до тех пор, пока они не оказывались на пороге смерти.

Уэнделл Джонсон, эксперт в логопедии, и его студенты, изучали расстройство речи, которое называют заиканием.⁹¹ К 1946 году, они не нашли ни одного подтверждённого случая заикания среди коренных американских индейцев, кроме двух, которые выросли и/или получали образование среди белых. Они также узнали, что у коренных американских индейцев не было слова ‘обозначающего’ заикание. По-видимому, считалось, что каждый ребёнок говорил нормально, не зависимо от того, как ребёнок говорил. Паузы и повторения были приемлемы; никого не смущали некоторые отсутствия беглости речи. Из этих наблюдений, Джонсон сформулировал понятие «диагнозогенных» расстройств. Он ввёл этот термин, чтобы обозначить риски диагнозов или именования кого-либо как принадлежащего к той или иной категории. Он отметил, что диагностирование чего-либо порой создаёт то, что диагностировали.

Насколько часто такие «диагнозы» или ярлыки, как умный, глупый, неуклюжий, неудачник, успешный, нервный, музыкальный, не артистичный, и т. д. создают расстройства в функционировании людей? Мы можем сказать: «Я – не артистичен», что склоняет нас избегать рисования и таким образом, не знать о том, как хорошо мы рисуем, и не учиться рисовать лучше. Мы можем сказать: «Я – успешен», что может заставить нас поверить, что нам больше нечему учиться, и мы можем оказаться менее успешны, когда новая ситуация потребует научиться чему-то новому. Мы можем сказать: «Я – нервный человек», и избегать определённых ситуаций, не давая себе возможности узнать, как преодолевать определённую нервозность.

Нам стоит понимать эти именования как абстракции высокого порядка, чтобы избегать их и говорить об определённых подробностях в определённой ситуации. Нам стоит спрашивать, что мы ‘имеем в виду’ под различными именованиями. Вопросы о ‘значении’ ведут нас к вопросам о само-рефлексивности. Мы продолжим обсуждение структуры языка в следующей главе.

Применения

1. Выберите десять – двенадцать разных ‘объектов’ в вашем доме, на работе, во дворе, и т. д. Определите категорию – например, ‘зелёные’ вещи – и разделите объекты на две группы, ‘зелёные’ и ‘не зелёные’. Напишите список объектов, которые вы поместили в каждую группу. Затем выберите другую категорию и разделите объекты снова, и напишите новый список. Вы можете делать это любое количество раз на протяжении некоторого времени. Обратите внимание на то, сложнее или проще отнести некоторые объекты в определённую категорию. Все согласны с распределением? Обратите внимание на то, как с каждой последующей категорией разные объекты могут быть отнесены к одной или противоположным группам.

2. Рассмотрите следующее утверждение антрополога Грегори Бэйтсона. Как вы можете связать его с обсуждением элементализма/не-элементализма и организма-как-целого-в-средах? (См. ссылку, чтобы ознакомиться с нашими взглядами.)

…Единица выживания – это организм плюс среда. Мы узнаём на горьком опыте о том, что организм, который уничтожает свою среду, уничтожает себя.⁹²

3. Напишите, и затем прочтите описание на одну страницу того, как вы используете «есть» тождественности и утверждения. Теперь перефразируйте описание так, чтобы избавиться от «есть» тождественности и утверждения, а затем прочтите обновлённое описание. Какие отличия вы нашли? Как вы реагируете на каждое из описаний? Как эти отличия могли бы вас изменить?

4. За счёт каких факторов вы сейчас читаете эту книгу? Каких ещё? И т. д.

5. Как эти эксперименты и вопросы помогают вам работать над вашими личными проблемами?

Глава 11
Само-рефлексивное картирование

Мы люди, рождаемся (и можем дальше развить) со способностью, которой обладает мало других созданий: способностью мыслить о нашём мышлении. Мы – не просто естественные философы; мы можем философствовать о нашей философии, раздумывать над нашими раздумьями… Мы можем, хотя и не обязаны, исследовать и судить о наших целях, желаниях и предназначениях. Мы можем рассматривать, пересматривать и менять их. Мы также можем размышлять о наших изменённых идеях, эмоциях и поступках. И мы можем менять их тоже. И менять их снова и снова!

Альберт Эллис⁹³

Если мы подумаем над нашими языками, мы обнаружим, что в лучшем случае их стоит рассматривать только как карты. Слово – это не объект, который оно представляет; и языки также проявляют эту специфическую само-рефлексивность в том, что мы можем анализировать языки языковыми средствами. Эта само-рефлексивность языков представляет серьёзные структурные сложности, которые можно решить лишь теорией многопорядковости… Пренебрежение этими сложностями – трагически катастрофично в повседневной жизни и науке.

Альфред Коржибски⁹⁴

Третье не-аристотелево положение утверждает, что карты рассматриваются как само-рефлексивные. Это отражает идею о том, что мы можем создавать карты наших карт; мы можем говорить о том, что мы говорим, ‘думать’ о том, что мы ‘думаем’, реагировать на наши реакции. Оно также отражает идею о том, что наши карты служат картинами наших нервных систем в той же мере, в которой они служат картинами того, что мы картируем. Другими словами, мы картируем наши нервные системы вместе с чем-либо ещё, и то, что мы говорим, говорит что-то о нас самих в той же мере, что и о теме, на которую мы говорим.

Поэтому мы подвергаем сомнению вопрос здравого смысла: «Что ‘значит’ это слово?» В нестандартном подходе общей семантики мы задаём более уместный вопрос: «Что вы имеете ввиду, когда используете это слово?».[21]21
  В русском языке значить (о словах, и т. д.) и иметь ввиду (чаще о людях); в английском языке используется одно слово – mean.


[Закрыть] Так как слово ‘значить’ может подразумевать, что ‘значение’ существует отдельно от того, кто обозначает (использует знак, представляющий предмет), мы обособляем его кавычками.

Эти аспекты само-рефлексивности создают многообразие в нашем абстрагировании и оценивании. Слова включают множество ‘значений’, и ‘значения’ меняются в зависимости от контекста, по-разному для каждого из нас. Мы можем называть слова ‘бессмысленными’ до тех пор, пока мы не узнаем, в каком контексте они используются; поэтому вопрос «Что вы имеете ввиду?» – важен.

Много-‘значность’

В английском языке 500 самых употребимых слов имеют около 14 000 словарных определений. Мы называем это МНОГО-‘ЗНАЧНОСТЬ’ ТЕРМИНОВ. Как нам определить, что имеется ввиду, когда используется то или иное слово? Вы можете знать, что ‘значит’ «утка»? А как насчёт «бежать»? Нам нужно учитывать контекст, в котором слово используется. Например, вас кто-нибудь спрашивает: «Что ‘значит’ это слово?» Вы можете ответить: «Прочтите мне предложение». Вы понимаете, что вам нужно знать «целое-слово-в-его-среде», чтобы попытаться ответить на вопрос.

Предположим у вас есть контекст, и вы ищете слово в словаре. Каким словарём вы пользуетесь? Мы поискали первое определение слова “abandon” («бросать; посвящать», и др. ‘значения’) в трех словарях. В словаре Webster’s Seventh New Collegiate Dictionary (1963) мы нашли: «оставлять что-либо с намерением никогда не заявлять о праве или интересе». В словаре Webster’s Ninth New Collegiate Dictionary (1987) мы нашли: «поддаваться контролю или влиянию другого человека». В словаре Chambers Compact Dictionary (1969) мы нашли: «прекращать». Какое ‘значение’ ‘истинное’?

Сравнение двух словарей Webster’s выявляет важный аспект словарей. В издании 1963 года, за словом “a” следует слово “aardvark”. В издании 1987 года, за словом “a” следует слово “aah”. Откуда взялось слово “aah”? Словари меняются со временем, отражая изменения в речевой практике, введение неологизмов, приемлемость слов, различных редакторов, и т. д.

Словари не могут сказать, что слово ‘значит’ сейчас или в будущем. Они могут только дать информацию о прошлых практиках употребления.

То, как мы используем слова, представляет практику употребления в определённое время – в настоящем, и практику употребления определённым человеком. Каждый раз, когда используется слово, оно имеет, в некоторой степени, другое ‘значение’, так как его производит другая нервная система в другое время; в то время, когда оно ещё никогда не было использовано.

Люди, которые с нами общаются, привыкают к вопросу: «Что вы имеете ввиду?», потому что мы предполагаем, что не можем знать в точности, что имеет ввиду другой человек в этот момент до тех пор, пока у нас нет ответа на этот вопрос.

Например, у Съюзан был клиент, который сказал: «Я – нарциссичен». Съюзан спросила: «Что вы имеете ввиду под нарциссизмом»? Сначала он возмутился: «Вы должны знать. Вы же психолог». Когда она объяснила, что она знала, что написано в некоторых книгах о нарциссизме, но ей хотелось узнать, что он имел ввиду и чтобы он, таким образом, описал себя, он начал понимать уникальность своей оценки (и важность конкретности).

Мы не предлагаем вам спрашивать: «Что вы имеете ввиду?» о каждом слове, которое вы слышите; иначе разговор быстро остановится. Мы рекомендуем учитывать знание о многих ‘значениях’ слов и проверять своё понимание, когда могут случиться важные недопонимания.

В целом, мы можем сказать, что слова ничего не ‘значат’; скорее люди создают ‘значения’ тем способом, которым они используют слова. Мы можем реагировать наиболее подходящим образом, когда понимаем ‘значения’ того, что мы имеем ввиду, когда говорим о ‘значении’.