Текст книги "Трагическая история острова Пасхи (СИ)"

Автор книги: Брячеслав Галимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Потрясенный всем услышанным Кане не выдержал, он выхватил нож и занес его над Капуной.

– Я не буду тебя прогонять, я убью тебя! – закричал Кане. – Мало того, что ты мерзкий предатель, – ты сделался слугой Аравака и его ничтожного сына! Ничтожество тянет к ничтожеству; недаром возле Аравака и Тлалока вечно крутились все подлецы и негодяи острова. И ты теперь в их компании, – что же, это самое подходящее место для тебя! Но я не дам тебе позорить нашу землю, я убью тебя, – пусть у нас будет хотя бы одним мерзавцем меньше! – и Кане замахнулся, готовясь нанести удар.

Капуна бросился наутек.

– Не убивай меня! Не убивай, Кане! – завопил он на весь лес. – Кане! Я же сам пришел к тебе! Я предупредил тебя о смертельной угрозе! Кане, я не хотел причинить тебе зла, – это все Мауна, она сбила меня с толку, глупая женщина! Кане, не убивай меня, я люблю тебя, ты мой друг, мы росли вместе! Не убивай меня, Кане!...

В мгновение ока Капуна скрылся из виду, и его крики, удаляясь, затихли вдали.

Кане и не собирался его преследовать. Отбросив нож, он уселся на поваленное дерево и обхватил голову руками. Раскачиваясь и стеная, он проклинал себя и молил великих богов спасти людей острова; молился он и о Парэ, убеждая богов, что он один виноват, если обидел их, а она всегда была чиста перед ними помыслами и душой.

Дрожа от внезапного озноба, он думал, как можно предотвратить войну, вернуть на остров мир и спокойствие. Планы, один безумнее другого, приходили ему в голову; несколько раз он вскакивал, собираясь бежать к людям, чтобы сделать какую-нибудь невероятную, но спасительную вещь, – однако, поразмыслив хорошенько, понимал, что это не поможет, а, пожалуй, лишь ухудшит положение. К вечеру он впал в полное отчаяние, – приходилось признать, что Капуна прав: спасения нет.

В безысходной тоске Кане отправился назад, в ущелье, – и при этом он должен был принять радостный и бодрый вид, чтобы Парэ ничего не заподозрила и не была сражена ужасными известиями.

***

По берегам ручья, бегущего по ущелью, распустились сотни новых благоухающих цветов. По белым, скрученным, как жгуты, стволам необыкновенных деревьев ползли молодые лианы, образуя живые, золотисто-коричневые столбы, поднимающиеся до неба; внизу, на мягких кустах без колючек созрели сочные оранжевые ягоды, вкус которых был сладок и приятен. Птицы звонко пели в листве; их пение сливалось в одну чудесную мелодию вместе с шелестом листьев и журчанием ручья. А ночами над ущельем открывалась синяя, безбрежная глубина небес, в которой сияли тысячи звезд, – и гимн неба торжественно звучал над благоговейно внимающей ему землей.

Все было, как раньше, когда Парэ и Кане пришли сюда, но счастье их стало хрупким. Ни один из них, храня покой своего любимого, не рассказал другому о том, что поведали Баира и Капуна. Влюбленные старались жить в своем маленьком мирке так, будто большого мира не существовало, но мысли о происходящем там отравляли их жизнь. Случалось, что Парэ вдруг становилась рассеянной и печальной, и глаза ее увлажнялись слезами; бывало, что Кане неожиданно сжимал кулаки, а взгляд его делался грозным. Каждый из них, замечая эти изменения в поведении своего возлюбленного, приписывал себе причину этого. Парэ думала, что она огорчает Кане своими слезами, а он ругал себя за то, что пугает ее вспышками своей необъяснимой ярости.

Чувство вины, не покидавшее теперь влюбленных, заставляло их относиться друг к другу с особым вниманием и нежностью: их отношения стали трепетными и тонкими, а каждый миг общения обрел огромную ценность. Если бы верховный жрец мог видеть Кане и Парэ, он был бы доволен: они жили теперь в полном соответствии с его советами.

Бог В ойны

Когда люди, впоследствии переселившиеся на остров, еще не покинули Большую Землю, одним из их главных богов был Бог Войны. Едва появившись на свет, он доказал, что не намерен отступать ни перед чем: он запятнал себя кровью собственной семьи – отрубил головы двум своим братьям, которые поспорили с ним, и сестре, не угодившей ему. В левой руке он носил колчан с огненными стрелами, а в правой лук; пущенная им стрела поражала врага и производила пожары. На бедре бога висела палица, и удар ее был страшен – она разбивала горы и дробила камни. Бог Войны был жестоким, упрямым и несговорчивым: он не признавал никаких договоров, потому что надеялся на свою несокрушимую мощь. Он терпеть не мог мира, считая истинным счастьем только бой и уничтожение врагов. Неизменными спутниками Бога Войны в бою были его жена Сила и дочери – Бледность и Ужас.

Бог Войны любил кровавые жертвы: весной в его честь проводились празднества, заканчивающиеся человеческими жертвоприношениями. Празднества начинались с шествия жрецов; после того как процессия приходила в храм этого бога, вперед выступал вождь племени. Он призывал: "Не оставь нас, Бог Войны, мы – твои дети". Затем процессия поднималась наверх, на плоскую крышу храма; туда же приводили пленников, захваченных в боях, или похищенных из других племен. Одного за одним их кидали на алтарь бога, лицом к небу, и верховный жрец разрезал им грудь священным ножом. Потом он вынимал еще бьющееся сердце жертвы, давал стечь крови в богато украшенную чашу, после чего бросал сердце в огонь, а тело сбрасывал вниз, на землю, к ногам толпы. С алтаря вниз струились потоки крови, омывая стены храма красным дождем.

Когда чаша наполнялась до краев, жрец отливал из нее половину в разверстую клыкастую пасть идола Бога Войны, а вторую половину теплой крови давал выпить вождю. Жертвенная кровь усиливала воинственный дух вождя, и этот дух передавался затем всем мужчинам племени, делая их неистовыми в бою и страшными для врагов.

Сын Солнца, открывший людям путь на чудесный остров, запретил им приносить жертвы Богу Войны. Тысячу лет на острове не воевали; на нем не строили крепостные стены и не изготовляли оружие. Бога Войны почти забыли, предания о нем были похожи на сказки, а правду знал лишь верховный жрец. Накануне своего выступления в поход Аравак пришел к Баире и попросил его рассказать о древних обычаях, связанных с воинственным богом. С большой неохотой верховный жрец поведал вождю о кровавых жертвоприношениях – те сведения, что хранили тайные записи предков.

В глазах вождя появился жестокий блеск, а на лице промелькнула хищная улыбка.

– Мы обязаны снова почитать Бога Войны, – сказал он. – Мы будем воевать, мы должны разбить наших врагов, а для этого нам необходимо покровительство этого бога.

– Но Сын Солнца строго наказал нам забыть о Боге Войны.

– Когда это было? – возразил Аравак. – Времена изменились, и нам следует измениться. Если бы Сын Солнца вернулся к нам, он отменил бы сейчас свой запрет, – я уверен в этом.

– Ты думаешь, он разрешил бы нам проливать человеческую кровь?

– Ты забыл, верховный жрец, про великую засуху. Ты тогда принес в жертву Богу Дождя лучшего юношу и лучшую девушку острова, – Аравак не сводил взгляда с Баиры.

– Верно, – отвечал Баира, опустив веки. – Однако эти юноша и девушка сами, добровольно, захотели отправиться к этому богу для того чтобы напомнить ему о нашем острове, рассказать о постигшем нас бедствии и просить милости для нашего народа. Бог Дождя снизошел к их просьбам: засуха закончилась, наступили благодатные годы. А души благородных молодых людей присоединились к душам наших предков; предки с уважением приняли их и дали достойное место в своих чертогах... Ты же предлагаешь, великий вождь, возродить жестокий обычай древности, когда людей приносили в жертву, не спрашивая их согласия. Но даже в те времена в жертву Богу Войны приносили иноплеменников, а кого ты собираешься приносить в жертву? Наших братьев и сестер?

– У меня нет братьев и сестер среди святотатцев и богохульников, – возразил Аравак. – Они прокляты и обречены на страдания в потустороннем мире, их смерть угодна богам.

– Кто знает, что угодно богам? – сказал Баира. – Я служу им вот уже более сорока лет, но все равно не стал бы утверждать, что знаю их помыслы. А ты, конечно, знаешь все тайные мысли богов, великий вождь?

– Твое замечание глубоко и остроумно, верховный жрец, – Аравак недобро усмехнулся. – Ты указал мне на мою гордыню, – благодарю тебя за это. Ты прав, я не могу знать волю богов: так пусть же они сами явят нам ее так, чтобы не оставалось сомнений! Ведь боги не допустят, чтобы осуществилось то, что им не угодно? Попробуем завтра принести жертву Богу Войны, – и если нам будет дан знак остановиться, мы немедленно остановимся и больше уже никогда не попытаемся вернуться к древнему обычаю. Пусть боги явят нам свою волю, верховный жрец!

– Но где ты собираешься приносить эту жертву, и кто будет ею? – Баира поднял веки и пронзительно взглянул на вождя.

Аравак сухо рассмеялся.

– Пока у нас нет храма, посвященного Богу Войны, мы используем храм Бога Лесов. Я прикажу своим мастерам, и они за ночь изготовят изображение Бога Войны, которое мы установим в этом храме. Мы подарим Богу Войны самый крепкий щит, самую тяжелую палицу, самый острый нож. Этим же ножом мы заклаем жертву богу, – а жертвой станет вражеский воин. Его схватили вчера, он разведывал наш лагерь у Священного поселка. По словам этого лазутчика, враги собираются напасть на нас первыми, еще до того как мы выступим в поход. Видишь, верховный жрец, они хотят убить нас, но Бог Войны не даст им этого сделать, раз он отдал в наши руки их разведчика. Разве не обязаны мы отблагодарить бога кровью этого человека? Кем мы будем, если не отблагодарим; тебе же известно, что неблагодарность – самый тяжкий из людских пороков.

Баира опустил веки.

– Но не обидим ли мы Бога Лесов, потеснив его в собственном храме, отдав предпочтение Богу Войны? – это было последнее возражение верховного жреца.

– Мы и ему принесем жертву – лесных птиц. А вернувшись из похода, построим храм для Бога Войны, и Бог Лесов не будет потеснен. Я не могу, конечно, знать его помыслы, – язвительно сказал Аравак, – но мне кажется, что Бог Лесов не обидится на нас.

***

На следующий день рев труб, сделанных из больших ракушек, возвестил о начале жертвенного праздника в честь Бога Войны. Все жители Священного поселка, все пришедшие к Араваку воины хотели собственными глазами увидеть возрожденный древний ритуал. Места в поселке не хватало; народ толпился вдоль улицы, которая вела к храму Бога Лесов, оставив узкий проход для участников процессии; для того чтобы избежать давки Аравак приказал оттеснить лишних людей в поле, за поселок. Они были недовольны, но им обещали, что после совершения жертвоприношения каждому будет дана возможность войти в храм и посмотреть на принесенную жертву.

Процессия вышла из дома вождя Аравака, что сразу вызвало оживленные толки: раньше главные участники праздников всегда выходили из дома верховного жреца Баиры. Вождь давал понять, что он – основное действующее лицо в празднике Бога Войны, и, следовательно, этот бог является, в первую очередь, покровителем вождя.

Второе обстоятельство, вызвавшее пересуды народа, – участие в процессии Тлалока. Сын вождя был никем, если исходить из обычаев и традиционных представлений островитян. Тлалока могли избрать вождем после смерти его отца, но могли и не избрать; в любом случае, пока Аравак был жив, Тлалок ничем не выделялся из числа прочих жителей острова, – по какому же праву он шел во главе процессии вместе с вождем? Или теперь вождь будет сам назначать себе преемника? Но что скажут старейшины, что скажет Народное собрание? Впрочем, никто из толпы не посмел открыто выступить против Тлалока, потому что это означало выступить против Аравака; что же касается старейшин, то они шли в процессии за вождем и его сыном, тем самым признавая верховенство их обоих.

Третье обстоятельство, поразившее народ, было связано с поведением Баиры. Верховный жрец присоединился к процессии, лишь когда она поравнялась с его домом. Почему? Может быть, Баира не хотел участвовать в празднике? Может быть, у него были какие-то сомнения? Была и еще одна непонятная вещь: присоединившись к шествию, Баира занял место перед старейшинами, но после Аравака и Тлалока. Верховный жрец идет за спинами вождя и сына вождя?! Немыслимое дело! Что бы это значило? То ли Баира был согласен с Араваком в том, что Бог Войны является, в первую очередь, покровителем вождя, – то ли он намеренно показывал, что Аравак не считается с верховным жрецом. Что же это было: самоуничижение или вызов? Ответа на эти вопросы не было, поэтому, пошептавшись, люди скоро замолкли, поглощенные происходящим действием.

Молодой жрец, помощник Баиры, низко поклонился Араваку (еще одно новшество!) и передал ему щит, на котором лежали палица и нож.

– Мы дарим их Богу Войны! – громко провозгласил Аравак. – Да будет он милостив к нашему народу! Да поможет разбить врагов!

– Что вы молчите? – зашипели старейшины, обращаясь к людям. – Кричите: "Славься, Бог Войны! Мы чтим тебя; мы – дети твои, ты – отец наш"!

– Славься, Бог Войны! – дружно закричали воины.

– Мы твои дети, ты наш отец! – вразнобой подхватили жители поселка.

Аравак торжественно понес щит, палицу и нож к храму Бога Лесов. Двери храма были широко открыты, и находившиеся поблизости счастливцы с изумлением, восторгом и страхом рассматривали деревянное изваяние Бога Войны, которое было поставлено здесь сегодня утром впереди изваяния Бога Лесов.

Бог Войны был ужасен: его жестокое лицо было искажено яростью, клыкастая пасть ощерена, в руках он сжимал лук, целясь в людей, – было ясно, этот бог не знает жалости и милосердия. Боги островитян тоже были грозными, но они не были жестокими, – даже те из них, которые имели звериные черты в своем облике. А Бог Войны, хотя и был похож на людей, но от него не приходилось ждать ничего доброго.

Процессия вошла в храм. Аравак приблизился к богу и почтительно возложил к его ногам свои дары.

– Прими это оружие, величайший из всех богов, – сказал вождь. – Твой народ чтит тебя. Даруй нам свою милость; да будет благосклонна к нам также твоя жена Сила; да помогут нам твои славные дочери – Бледность и Ужас!

Аравак опустился на колени перед богом, и тут же опустились на колени Тлалок и старейшины; последним последовал их примеру Баира.

Пробыв несколько мгновений в коленопреклоненном состоянии, Аравак поднялся и дал знак своим воинам. В храм втащили связанного вражеского лазутчика: он дрожал всем телом и испуганно озирался по сторонам.

Аравак взглянул на Баиру, – тот, не поднимая глаз, продолжал стоять на коленях. Тогда вождь оборотился к молодому жрецу и кивком головы указал ему на нож, лежащий у ног бога. Жрец взял этот нож, а воины Аравака бросили наземь вражеского разведчика и обнажили ему грудь.

– А-а-а! – пронзительно закричал он, только теперь поняв, что его ожидает.

Народ на улице замер; молодой жрец заколебался и нерешительно посмотрел на вождя. Взгляд Аравак был непереносим; жрец побледнел и со всей силы ударил жертву в сердце. Из раны потекла кровь: убитый издал странный звук, похожий одновременно на всхлипывание и стон, и забился в агонии. Старейшины дрогнули, Тлалок жадно глядел на страдания умирающего человека, Баира еще ниже склонил голову.

Молодой жрец выпустил нож из рук.

– Ну же, вытащи его сердце, – тихо сказал ему Аравак.

На бледном лбу жреца выступили крупные капли пота; он трясся, не двигаясь с места.

Арак презрительно прищурился. Наклонившись к убитому, он провел ладонью по ране, а затем размазал кровь по клыкастой пасти Бога Войны.

– О, величайший из богов, вот пища, которую ты любишь, ибо для тебя нет ничего слаще крови врага! – громовой голос Аравака был слышен далеко за пределами храма. – Обещаем, что дадим тебе много вражеской крови, если ты поможешь нам победить! – Народ мой, – прибавил вождь, обращаясь к людям на улице, – приди к Богу Войны и восславь его!

***

Жители острова боялись звезд. Богов можно было разжалобить, уговорить, умилостивить, – но влияние звезд на людские дела не зависело ни от чего, звезды двигались по своему установленному пути, и бесполезно было пытаться его изменить.

Явления, происходившие на небе, были во вред людям – одним из самых ужасных было, безусловно, затмение Солнца. Оно наступало вдруг, – и это вызывало еще больший ужас. Бывало это так: ясный день, на небе ни облачка, – ярко светит высоко поднявшееся Солнце. Люди занимаются своим повседневным трудом, не обращая внимания на привычное дневное светило. И вдруг среди бела дня происходит что-то необъяснимое: сначала какое-то странное ослабление солнечного света. Может быть, облако набежало на Солнце? Нет, небо чистое, да и когда облако набегает на Солнце, то на земле видна движущаяся тень, а ее как раз и нет. Но солнечный свет явно ослабевает, – и тогда, взглянув на Солнце, люди видели, как на него справа надвигается что-то черное, и дневное светило имеет не привычный круглый, а серпообразный вид, как стареющая Луна.

Вот уже от Солнца остается узенький яркий серпик; солнечные лучи уже почти не согревают, становится прохладно. Еще несколько мгновений, и Солнце совсем исчезло: наступили сумерки. День внезапно превратился в ночь, на небе появились яркие звезды, а на месте Солнца виден черный круг, окруженный растрепанным серебристым сиянием.

В панике разбегались люди по домам, стремясь укрыться от солнечного затмения. Но милость богов была безгранична: вскоре на небе снова появлялся узкий солнечный ceрп, исчезали звезды, лучистое сияние светлело, – и Солнце принимало свой обычный вид...

Так же вдруг наступало и затмение Луны. Оно было менее страшным, чем солнечное, как по виду, так и по последствиям. Если солнечное затмение предвещало большие несчастья всем людям вообще, то лунное оказывало дурное влияние только на некоторых из них, – но кто мог знать, что он не попадет в число несчастных? В лунное затмение зверь Рекуай, живший, как известно, именно на Луне, скрывая ночное светило, насылал на землю своих слуг – демонов, и они вредили людям. Дабы уберечься от их дурного влияния, в день затмения нельзя было начинать ничего важного, – а дела, которые все же были начаты, могли нехорошо отозваться даже через многие годы.

Но хуже всего приходилось тем людям, которых демоны задевали своими крыльями. У женщин после этого могли быть выкидыши, неудачные или опасные роды; у стариков наблюдалось ухудшение здоровья; вожди или жрецы могли внезапно погибнуть.

Помимо затмений Солнца и Луны страх жителям острова внушали появлявшиеся иногда в небесах хвостатые звезды, которые подолгу блистали в вышине. Впрочем, находились люди, которые считали, что хвостатые звезды посланы богами и предупреждают о несчастьях, – однако большинство островитян сходились во мнении, что эти звезды предвещают тяжкую кару, медленную, но суровую, ужасную и жуткую. Одни говорили, что хвосты таких звезд наполнены кровью; другие утверждали, что звезды эти – огромные небесные головы с распущенными волосами, веяние которых смертельно для всего живого...

Жители деревни, где Капуна был старостой, отличались особенной, упрямой верой в знамения и приметы. Они замечали такие вещи, которые другие жители острова оставляли без внимания: веял ли ветер на закате солнца, набежала ли туча на молодую луну, скрыл ли туман утреннюю звезду, – всё это было важно для них и наполнено глубоким смыслом.

Точно так же – осмысленно и глубоко – воспринимали односельчане Капуны вообще все явления окружающего мира, не пропуская никаких, даже самых мелких деталей. Если петух вдруг прерывал свой крик поутру – днем следовало ждать неприятностей; если вода проливалась из кувшина – надо было готовиться к болезням; если дверь открывалась сквозняком – в доме наступала проруха. Были, разумеется, и хорошие приметы, но в них было мало проку, потому что прихода добра не нужно было опасаться; приметы же, предвещающие беду, были важнее и полезнее, ибо помогали не только предвидеть будущее, но иногда изменить его в лучшую сторону.

В целом, от злых сил можно было получить защиту или, по крайней мере, достигнуть с ними приемлемого соглашения. Но поскольку вызывать по каждому случаю, связанному с предзнаменованием, верховного жреца или его помощника, было, к сожалению, нельзя, – приходилось полагаться на себя. Например, были три ночи в году, когда глава каждой семьи проводил обряд изгнания злых духов из своего жилища: ровно в полночь он вставал, босиком обходил все помещения и выходил за порог. Омывшись родниковой водой, он девять раз бросал через плечо, не оглядываясь, сушеные древесные плоды или земляные клубни. Каждый раз он повторял: "Эти плоды (или клубни) я даю вам и этими плодами (или клубнями) выкупаю себя и своих близких". Затем глава семейства вновь совершал омовение и девять раз ударял одним глиняным сосудом о другой, каждый раз прося злых духов покинуть его дом.

Для защиты от злых сил подходили и другие древние способы: использование талисманов, татуировки, магических жестов и прочего. Никого в деревне не удивляло, если кто-нибудь из ее жителей вдруг расписывал свои щеки и нос таинственными знаками, или прыгал на одной ноге, высоко подняв руки, или обматывал разноцветными ниточками большой палец правой ноги, или надевал на шею веревку, на которой висели две скрещенные палочки, или просто плевал то и дело через левое плечо, – каждый человек знал, что все это отвращало злых духов.

Никто в деревне не удивился, поэтому, увидев однажды утром Капуну со свежей татуировкой на лице, с несколькими амулетами, висящими на груди, и с перьями в волосах, – однако жители деревни сильно встревожились, ибо подобные меры предосторожности свидетельствовали о серьезной опасности. Но кому она угрожала: одному лишь Капуне или всем, – вот что волновало его односельчан.

Кругами ходили они около дома старосты, перебрасываясь пустыми словами, и, в конце концов, решились расспросить Капуну о причинах его беспокойства.

– Так ты говоришь, Капуна, что вождь Аравак благосклонно принял тебя? – сказал один из жителей деревни, считавшийся большим хитрецом.

Капуна, постигающий искусство общения с людьми, решил отвечать так, как его учила Мауна. Он поднял глаза к небу, потом посмотрел на землю, потом куда-то вдаль, – и лишь после этого вымолвил:

– Великий вождь выказал благосклонность всей нашей деревне.

Все жители уже слышали рассказ о посещении Капуной вождя, – тем не менее, издали дружный вопль "О-о-о!" и вздели руки.

– Великий вождь обещал нам свое покровительство, – ведь мы прокляли Кане, святотатца и колдуна, и приговорили его к изгнанию, – продолжал Капуна.

– Пусть боги покарают Кане! – громко вскричали жители деревни, заглушив чье-то невнятное бормотание: "Но люди приходили к нам из-за него...".

– Безгранична милость богов, но и ярость их велика, – сурово произнес Капуна, кстати вспомнив слова Баиры.

– Воистину так! – поддержали Капуну односельчане.

Тут человек, считающийся большим хитрецом, решил, что настал момент для главного разговора.

– Боги, заботясь о нас, посылают предупреждения, дабы отвратить опасность. А еще есть амулеты, особые знаки и поступки, помогающие спастись от беды, – хитрец многозначительно поглядел на татуировку, амулеты Капуны и на перья в его волосах.

Люди замерли, с трепетом ожидая, что скажет староста.

Капуна опять поднял глаза к небу, потом посмотрел на землю, потом куда-то вдаль, – и не издал ни звука. Пауза становилась зловещей; Капуна по-прежнему молчал – тишина сделалась непереносимой.

– Я надел амулеты, покрыл лицо татуировкой и вставил перья в волосы для того, чтобы спасти нашу деревню от демонов войны и смерти, – мрачно сообщил, наконец, Капуна, пронзив своим взглядом того, кто задал вопрос.

– А-а-ах! – выдохнула толпа, и в ней раздался истерический женский смех.

– Да, демоны войны, разрушения и смерти вырвались на волю, – проговорил Капуна еще мрачнее, чем раньше. – Колдун Кане и его сообщники вызвали их из ада.

Капуна покосился на Мауну; она с одобрением смотрела на него.

– Но наш великий вождь, наш Аравак призвал на помощь Бога Войны, – а что такое демоны перед богами? – возвысил голос Капуна. – Аравак сокрушит колдунов и демонов, ведь Бог Войны на нашей стороне! Аравак и его сын Тлалок – наши защитники и покровители, а мы их народ. Возблагодарим же богов за то, что у нас такие вожди и поклянемся, все как один, служить Араваку и Тлалоку! Повторяйте за мною. Клянемся служить Араваку и выполнять все приказы его...

– Клянемся служить Араваку и выполнять все приказы его, – послушно подхватили жители деревни.

– Быть покорными ему, как покорны мы богам...

– Быть покорными ему, как покорны мы богам.

– А также клянемся служить сыну его Тлалоку и подчиняться ему...

– А также клянемся служить сыну его Тлалоку и подчиняться ему.

– Никогда не выйдем мы из повиновения им, потому что... потому что... – Капуна запнулся и беспомощно взглянул на Мауну.

Она досадливо сморщилась и свистящим шепотом подсказала:

– Потому что власть Аравака и Тлалока...

– Да, да! – обрадовался Капуна. – Потому что власть Аравака и Тлалока подобна власти божеской, и ослушаться вождей – все равно что ослушаться самих богов.

– Никогда не выйдем... Не выйдем из ослушания... Потому что власть вождей подобна богам... Подобно богов... – сбивчиво повторяли в толпе.

– А того, кто нарушит эту клятву, пусть поразят громы небесные, пусть отсохнут у него руки и ноги, пусть затреплет его лихорадка и замучают демоны ночи!

– А того, кто нарушит, пусть убьет громом... Пусть руки и ноги отвалятся у него... Пусть его демоны затреплют и лихорадка замучает в ночи... – повторяли люди.

– Помните же, что теперь мы не можем отступать, – сказал в заключение Капуна, – и радуйтесь, что отныне душой и телом мы принадлежим великому вождю Араваку.

– ...Ты уж извини меня, Мауна, что я забыл слова клятвы, – говорил Капуна жене, когда они остались вдвоем. – Как будто обухом из головы вышибло: помню, что мы не выйдем из повиновения Араваку и Тлалоку, – а дальше, хоть убей, не помню! Что-то с богами связанное, с громами небесными и демонами ночи, – и почему-то отвалившиеся руки и ноги вспоминаются, – но как оно воедино звучит, не могу понять. Хорошо, что ты мне подсказала.

– Вчера целый день с тобой разучивали, а ты забыл, – с неудовольствием отвечала Мауна. – Думаешь, мне легко было клятву составить? А тебе оставалось только выучить ее, как следует, да произнести с чувством, – а ты и этого сделать не смог! О, великие боги, за что вы так мужчин покарали, за что вы отняли у них ум? Эх, Капуна, Капуна, – ну что бы ты без меня делал, если ты даже с моей помощью не можешь справиться с простым заданием... Ладно, не расстраивайся, я тебе и дальше буду помогать. Кое-что у тебя уже получается: про демонов войны ты очень хорошо сказал, про колдуна Кане тоже неплохо, а про Аравака с Тлалоком, что они наши защитники и покровители, просто замечательно! Ничего, ничего, Капуна, не расстраивайся, – ты еще у меня таким старостой станешь, что другого, похожего на тебя, на всем острове не найдешь! Наши дети будут гордиться, что у них такой отец.

Капуна улыбнулся и осторожно погладил Мауну по животу.

– Не брыкается пока? – спросил он, имея в виду будущего ребенка.

Мауна засмеялась.

– Рано ему брыкаться, срок маленький! А вот интересно, когда он родится, Аравак уже наведет порядок на острове? Хорошо бы к тому времени война закончилась.

– Конечно, закончится, – уверенно сказал Капуна. – Аравак быстро разобьет своих врагов. Да и по всем приметам выходит то же, – сама знаешь.

– Да, это так, – согласилась Мауна. – Видишь, как правильно ты поступил, послушавшись моих советов, – а спорил, сопротивлялся и даже обижал меня... Зато теперь какой ты у меня молодец; и я буду не я, если ты не сделаешься со временем первым помощником Аравака, а затем и Тлалока!

***

Жители острова не были жестокими. Конечно, им случалось убивать: во-первых, на охоте, но птицы, которых они убивали, тоже охотились и убивали, чтобы жить – они убивали других птиц, червяков, букашек или плоды и семена растений. Ни одно существо на свете не могло прожить без убийства, ведь даже деревья убивают себе подобных, чтобы вырваться к солнцу. Так было заведено в мире – убивать, чтобы жить – нечего было и задумываться об этом.

Во-вторых, изредка на острове совершались ритуальные убийства: например, чтобы задобрить богов, когда те гневались на людей и насылали на них стихийные бедствия. Однако и эти убийства были вызваны необходимостью, что понимали даже жертвы, предназначенные для заклания.

В-третьих, иногда происходили убийства, вызванные злобой, завистью, ревностью или иными понятными причинами. Убийц осуждали и проклинали, но все же и это не вызывало ужаса, ибо было объяснимо недостатками человеческой натуры и слабостью людей.

Труднее поддавались объяснению случаи непредвиденной злобы, приводящие к тяжелым последствиям. Все помнили, как несколько лет назад на одном из праздников подрались жители двух деревень. Повод для драки был незначительным: зашел спор о том, в чьей деревне умеют лучше плести сандалии. Вначале разговор сопровождался шутками и смехом, затем начались крики, потом вспыхнула ссора, в ходе которой кто-то ударил кого-то кулаком, – и не успели опомниться, как три десятка человек ожесточенно молотили друг друга, не останавливаясь ни перед чем. Исход драки был печален: одного мужчину забили насмерть, семерых покалечили. Долгое время спустя люди с недоумением вспоминали об этом побоище, не понимая, как ссора, возникшая из-за сандалий, могла закончиться смертью и увечьями.

Другой подобный случай произошел при обряде посвящения во взрослые. Подростки, проходившие этот обряд, подвергались всевозможным испытаниям, которые должны были доказать умение молодых людей терпеть боль и лишения, – то есть готовность к взрослой жизни. В специально отведенном месте юношей и девушек, достигших половой зрелости, заставляли голодать, терпеливо переносить дневной зной и ночную прохладу; им делали надрезы на теле, прокалывали уши и ноздри, вгоняли острые шипы под кожу, прижигали раны огнем и натирали едкими мазями. Молодые люди обязаны были переносить все эти испытания хладнокровно, не выдавая своих страданий; тех, кто издавал крики и стоны, или, хуже того, молил о пощаде, – изгоняли с места испытаний, что было большим позором, так как следующая проверка на готовность к взрослой жизни проводилась только через год, и в течение этого времени над слабаком издевались все кому не лень.

И вот при очередном подобном обряде одного молодого человека замучили до смерти, причем, опять-таки никто не мог понять, как это произошло. Привязанный к дереву юноша стойко переносил мучения, но на лице его порой отражалось страдание, а на глазах появлялись предательские слезы, – казалось, еще немного, и он не выдержит. Это заставляло испытующих удваивать свои усилия и применять новые, более жестокие средства. Юноша, однако, продолжал терпеть, и тогда тех, кто испытывал его, обуяло какое-то странное чувство, похожее на страсть, – они стали получать удовольствие от истязаний, и пришли в себя лишь после того, как обнаженное тело молодого человека безжизненно обвисло на веревках.