Текст книги "Трагическая история острова Пасхи (СИ)"

Автор книги: Брячеслав Галимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Но ведь боги милостивы к людям? – спросил Капуна для того, чтобы направить мысли верховного жреца в другую сторону.

– Боги милостивы к людям? – повторил за ним Баира все еще в задумчивости, но тут же оживился:

– О, да! Боги добры и милосердны, они любят людей. Случается, конечно, что боги гневаются на нас, порой они бывают несправедливы, но все это преходящее, а любовь богов к нам – вечная. Сколько они прощают нам, сколько наших желаний исполняют, – балуют нас, как любящие родители своих детей, – и сколько зла не желают замечать! А какую прекрасную землю они нам дали, чтобы мы жили на ней и радовались! Вот как велика милость богов, – Баира смахнул слезу со щеки.

– Но почему же тогда, о, верховный жрец, боги допускают существование демонов? – не давая старику опомниться, выпалил Капуна. – Почему не истребят их и не изгонят с земли?

– Всё из-за той же любви, а еще из-за того, что боги ценят людей, – я бы сказал даже, уважают их, – и хотят видеть их сильными, могучими, возвышающимися над другими существами земного мира, – произнес Баира с внезапным юношеским задором.

– Мне не понятны твои слова, верховный жрец. Ведь от демонов одни беды, от них ужасы и зло: как нам было бы хорошо, если бы демонов не было, – изумился Капуна, подлив масла в огонь.

– Было бы хорошо? – Баира издал какое-то бульканье, похожее на смех. – Но подумай сам, староста деревни, чем мы стали бы, во что превратились, если бы боги лишили нас всех забот, – да если бы мы, к тому же, не могли различать добро и зло? Когда-то так на земле и было: в самом начале эпохи четвертого Солнца. В своей великой любви к людям боги ограждали их от болезней и напастей, давая, в то же время, чудесную еду, услаждая людской слух пением птиц, а обоняние – благоуханием великолепных цветов. Боги тогда запросто ходили между людьми, а они воспринимали это как должное. Людей было в ту пору немного, – не больше, чем сейчас живет их в твоей деревне, юноша, – и они были бессмертными, молодыми и красивыми, какими их создали великие боги. Все свое время люди проводили в невинных забавах, не зная ссор и распрей; не было между ними и вожделения, ибо любовь их друг к другу была бестелесной. Так шли дни за днями, – и вот боги стали понимать, что такое существование превращается в ничто: пройдут годы, пройдут столетия, пройдут столетия столетий, но все будет по-прежнему, без изменений, а чем тогда эта жизнь отличается от смерти? Люди, созданные богами по подобию богов, были только внешне похожи на них, однако не имели главного – воли. Той воли, которая правит всем в нашем мире, – и большим и малым.

Собравшись на совет, боги стали думать, что делать дальше. Долго думали они, и, в конце концов, каждый из них решил передать людям часть своей силы и своей власти над миром. Кроме того, Отец-Небо должен был дать людям понятие о свете, а Мать-Земля – о тьме, вместе с тем разделив мужское и женское начало в людской природе.

Как боги задумали, так и сделали, – и люди в тот же миг прозрели: увидели они, что мир безбрежен, как океан, и много в нем есть такого, о чем они не знали раньше. Жить, как прежде, они уже не могли, потому что возымели дерзость и желание познать этот мир и даже изменить его, проявив волю, которая теперь была у них. И тут же потеряли они бессмертие, так как изменились сами, а любое изменение уничтожает вечность. Эта потеря сильно огорчила людей, но боги дали им утешение, даровав бессмертие в соединении мужского и женского, – так как это происходит со всеми живущими. Но в том таилась и большая опасность, ибо к людям пришла страсть, а ее боятся даже боги, потому что она открывает дорогу таким темным силам, с которыми трудно совладать...

Уподобившись богам почти во всем, люди возомнили себя настолько могущественными, что перестали слушать голос совести, глас божий, – а ведь демонам только этого и надо! Напрасно боги старались образумить людей, напрасно посылали им предостережения – ничего не желали слушать возгордившиеся люди, а демоны, между тем, становились сильнее и сильнее. Людей одолели звериные инстинкты, демоны же были близки к тому, чтобы захватить власть над всем миром, как в первую эпоху Солнца. И тогда во имя спасения мира боги уничтожили людей, вызвав на земле потоп.

Но боги не могли допустить, чтобы род людской канул в вечное небытие: что-то в людях богам нравилось, чем-то богам они были интересны. Может быть, тем, что люди были похожи на богов, и боги видели в них повторение себя, пусть и в искаженном виде?.. Так наступила пятая эпоха Солнца. Боги сотворили нового человека, Кане, а ему позволили создать женщину, которую он собственноручно слепил из глины, и оживили ее... Да, Кане, первый человек на земле в нашу пятую эпоху Солнца...

Баира прервал свой рассказ, думая о чем-то и покачивая головой.

– Что же было дальше? – терпеливо слушающий верховного жреца Капуна был настороже.

– Дальше? – вздрогнул Баира.

– Да, дальше, в пятую эпоху Солнца?

– Род человеческий воскрес, но вместе с ним на землю опять вернулись демоны, – со вздохом отвечал Баира. – Что же, богам опять уничтожать род людской? Нет, полные сострадания к нему они решили дать возможность людям исправится, пройти по "лестнице искупления". Вот как добры боги к людям, как милостивы они к нам! Благодарить богов и слушать голос совести – вот и всё, что от нас требуется.

– Я всегда благодарю богов и ничего не делаю вопреки их желаниям, – сказал Капуна. – И все жители нашей деревни поступают так же.

– Ты благочестивый и богобоязненный молодой человек, – согласился Баира. – Если останешься таким и впредь, великие боги будут защищать тебя до конца твоей жизни.

– Я никогда не отступлю от богов и не поддамся демонам! – воскликнул Капуна. – Клянусь тебе, о, верховный жрец!

– Хорошо, – пробормотал Баира, – я тебе верю. А теперь ступай; я устал и хочу побыть один.

***

Раньше, для того чтобы улаживать споры и ссоры, которые возникали на острове, вождю Араваку достаточно было всего нескольких человек, составлявших его личную дружину, – да и то они по большей части занимались своим хозяйством, чем службой вождю. По правде сказать, Аравак мог бы обойтись и без них: его сила и власть были безграничными, и никто не отваживался прекословить ему, если не считать отдельных смутьянов, конечно, но с ними вождь легко справлялся сам. По острову ходили известные истории о том, как Аравак забросил одного из таких смутьянов на высокую гору, а другого вогнал в землю, а за проступки третьего разрушил его деревню, разметав дома, как стога высушенной травы.

На стороне вождя, помимо прочего, неизменно выступали высшие силы, которые действовали как сами по себе, так и при посредничестве верховного жреца Баиры, – а уж он-то был способен легко вызывать милость или гнев богов, и пуще того, напускать на ослушников демонов. Последних островитяне боялись до смерти, поэтому рассказы о демонических проделках передавались исключительно шепотом, без упоминания, чьи это проделки: вместо слова "демоны" употреблялись другие слова – "темные", "проклятые", "поганые", или просто "они".

Один из последних рассказов на эту тему был таков. Некий человек постоянно нарушал обычаи, мало почитал богов, оказывал неуважение верховному жрецу и вождю. Попытки усовестить его успеха не имели, а применять в отношении его силу было нельзя, так как он не нарушал порядка на острове. Как же поступить с ним? Баира решил напустить на дом нечестивца "поганых". Опасное и страшное это дело – вызывать "поганых", – но Баира знает, как с ними обходиться, и они покорны ему.

И вот, в доме этого человека поселились "проклятые" и начали выделывать всякие нехорошие штуки. Огонь в очаге перестал разгораться: как ни старался его разжечь нечестивый человек, ничего не получалось, – однако время от времени огонь вспыхивал сам собой, без причины, и был так силен, что пламя, вырываясь через дымоход, доставало до неба.

Вода также оказалась заколдованной. Пока ее несли из родника, она была чистой и прозрачной, но стоило внести кувшин в дом, как вода мутнела, покрывалась тиной, и в ней начинали квакать лягушки. Бывало и хуже: вода превращалась в нечистоты, запах от которых был настолько зловонным и сильным, что жители деревни, заткнув носы, убегали в лес.

Спать в доме, где поселились "поганые", было невозможно: они сгущали ночную мглу до такой степени, что не видно было ладони, поднесенной к глазам. И в этой непроглядной тьме "поганые" устраивали дикие шабаши: от заката до рассвета швырялись посудой, разбрасывали съестные припасы, портили вещи, ломали домашнюю утварь и жутко завывали, показывая из тьмы свои гадкие рожи.

Таким образом этому человеку житья не стало. Раскаявшись, он прибежал в Священный поселок и целый день простоял на коленях под дождем у дома верховного жреца, пока Баира не смилостивился над грешником. Верховный жрец загнал "проклятых" обратно в их темный мир, заклятие с жилища раскаявшегося нечестивца было снято.

Подобных рассказов островитяне знали много, и такие рассказы должны были служить предостережением смутьянам и грешникам, но в последнее время, когда люди разделились на два враждебных лагеря, в каждом из них смутьянами и грешниками считали представителей противоположной стороны. На святость Баиры по-прежнему никто не посягал, но святость Аравака его враги ставили под сомнение и говорили также, что и сила вождя преувеличена. Аравака ничуть не смущали эти разговоры, потому что он собирался в ближайшем будущем показать свою силу грозно и жестоко, – так, чтобы содрогнулись людские души и воплем наполнилась земля.

Между тем, число воинов Аравака стремительно увеличивалось. Вождь во всеуслышание объявил, что каждый, кто придет к нему и станет сражаться за него, получит в награду всё что будет отобрано у врагов, – и даже жены и дочери врагов станут наложницами победителей. Пришедшим к вождю воинам раздавали боевое оружие – палицы, копья и длинные ножи – и обучали владеть ими. Получившие оружие преисполнились грозным боевым духом и сделались безжалостными. Можно было выступать в поход, но Аравак медлил, ибо люди продолжали приходить к нему...

Двор вождя был беспорядочен и сумбурен: по нему бесцельно бродили давние соратники Аравака, которым он доверял больше, чем вновь прибывшим, и потому велел постоянно находиться возле себя; служившие вождю жители поселка перетаскивали с места на место какие-то тюки и свертки, а в дальнем углу мастера продолжали изготовлять оружие.

Когда Капуна вошел во двор, на молодого человека сначала не обратили внимания; он терпеливо стоял в сторонке, и к нему подошел, наконец, старый воин, спросивший, как его зовут и зачем он пришел. Капуна назвался и объяснил цель своего прихода, после чего был обыскан (что вызвало его удивление), и лишь затем препровожден к Араваку.

Помня наставления Мауны, Капуна низко поклонился Араваку, – и теперь уже пришел черед удивиться старому воину, приведшему молодого человека; Аравак, однако, и глазом не повел, восприняв поклон Капуны как должное.

– Кто ты? – спросил вождь.

– Мое имя Капуна. Я только что избран старостой деревни, – той, что находится у опушки Большего Леса, между двумя реками, впадающими в океан. Я пришел представиться тебе, великий вождь, и сказать, что я готов... что мы все готовы слушаться твоих приказаний, и ни в чем не отступим от них, – почтительно ответил Капуна, не поднимая взора на Аравака.

– Старостой? Тебя избрали старостой? Но ты еще так молод, – услышал Капуна голос вождя. – Впрочем, твои слова и твое поведение достойны зрелого и мудрого человека. Видимо, жители твоей деревни знали, кого выбирать. Бывает, что боги даруют мудрость юноше и отнимают ее у старика. Мы знаем примеры этого, – произнес Аравак с едва заметной усмешкой. – Скажи мне, Капуна, много ли молодых людей из вашей деревни стали моими воинами?

Капуна испугался этого вопроса, но в тот же миг вспомнил Мауну, и ответ нашелся сам собой:

– Нет, великий вождь, наши люди еще не пришли к тебе. Не подумай, что мы не поддерживаем тебя: мы полностью на твоей стороне. Однако мои односельчане опасаются твоего гнева, великий вождь.

– Моего гнева? – переспросил Аравак. – Но за что мне гневаться на вас?

– Ну как же... Ведь этот преступник... Кане... родился и вырос у нас. И зачем боги допустили такое? – вскричал Капуна.

Взгляд Аравак сделался тяжелым, и Капуна почувствовал это даже сквозь опущенные веки.

– Кане – из вашей деревни? Я и забыл. Деревня у опушки Большего Леса: он родом оттуда... И как же вы относлесь к тому, что сделал ваш односельчанин?

– Мы проклинаем Кане и молимся богам, чтобы они покарали его, – твердо проговорил Капуна, снова вспомнив свою жену, и прибавил: – Мы возмущены поступком Кане, этот поступок ужасен. Так думают все жители нашей деревни, и я, выполняя их волю, осудил сына рыбака на вечное изгнание из родных мест.

– Славно сказано. А теперь подними глаза.

Капуна с замиранием сердца выполнил приказ вождя. Взгляд Аравака был непереносим; Капуна обмер и почти перестал дышать, но глаз все-таки не отвел.

Губы Аравака дрогнули в усмешке.

– Твои слова идут от души. Нет, жители твоей деревни не ошиблись, избрав тебя старостой. Передай им, пусть не боятся моего гнева. Если вы враги Кане и враги его друзей, значит, вы мои друзья. Я не буду мстить вашей деревне за то, что она вырастила этого преступника.

– О, великий вождь! Твоя милость безгранична! – с неподдельным чувством воскликнул Капуна. – Бери нас, распоряжайся нами, – мы все твои!

– Хорошо сказано, – повторил Аравак, подошел к Капуне и потрепал его по щеке.

– Такие люди, как ты, юноша, будут достойными жителями нашего острова при новых порядках, которые мы установим, разбив наших врагов... Тлалок! Эй, Тлалок, подойди сюда! – затем позвал он. – Вот это – Капуна, староста деревни у опушки Большого Леса.

– Из деревни, откуда родом Кане, сын рыбака, наш главный враг? – Тлалок злобно взглянул на Капуну.

– А, ты помнишь, откуда родом Кане? – удивился Аравак.

– Я все помню, – ответил Тлалок, продолжая зло смотреть на односельчанина ненавистного ему Кане.

– Тогда запомни и его, Капуну, – сказал Аравак. – Он на нашей стороне. Он и жители его деревни осудили сына рыбака и приговорили к изгнанию. Отныне Капуна – наш друг и помощник. И не важно, что он еще так молод, это даже хорошо: пройдет время, вождем станешь ты, Тлалок, и тебе нужны будут верные люди. Один из них стоит перед тобой... Капуна, ты ведь будешь так же слушаться приказаний моего сына, как моих?

– Клянусь! – с восторгом вскричал Капуна. – Я и все жители моей деревни принадлежим теперь тебе, Аравак, великий вождь, – и тебе, Тлалок, сын великого вождя и великий вождь в будущем.

– Вот видишь, – сказал Аравак сыну. – Люди готовы служить нам; сколько их пришло, сколько еще придет... И если даже родная деревня Кане восстала против него, – значит, мы обязательно победим! Каждый получит от нас по заслугам: мы покараем врагов и наградим друзей... И ты, Капуна, можешь рассчитывать на награду, – прибавил вождь. – Ты совершил мужественный и смелый поступок, осудив Кане. Мы не забудем тебя.

– Мы не забудем тебя, Капуна, – вслед за отцом повторил Тлалок.

***

А в ущелье, где жили Кане и Парэ, по-прежнему царила мирная, счастливая любовь. Она не проходила, не становилась меньше, – она укреплялась день за днем. Кане не мог уже понять, почему он сразу, как только увидел Парэ, не взял ее в жены и не увел с собой; Парэ не могла понять, почему она не пошла с ним в тот же день, когда увидела и полюбила его. Все препятствия, которые были на их пути, выглядели теперь для Кане и Парэ не просто незначительными и несущественными, – они казались счастливой паре просто смешными.

Парэ особенно забавным казалось предположение, что их с Кане любовь вызвана демонами: со смехом вспоминала Парэ свое испытание и то, чем оно закончилось. Ее отец был неправ, назначив это испытание, – и она была уверена, что он и сам понял это. Люди острова тоже, без сомнения, поняли, что любовь посвятившей себя богам девы к сыну рыбака не была демонической: разве могли великие боги отдать деву, посвятившую себя богам, во власть демонов?.. Странно, однако, что к Парэ и Кане никто не приходил, – остров был не так велик, чтобы на нем нельзя было отыскать место, где нашли прибежище влюбленные, – но подумав, Парэ решила, что люди попросту стыдятся своих былых нехороших мыслей и поэтому не приходят сюда...

Как то раз, когда Кане ушел на охоту, Парэ сидела на берегу ручья и смотрела, как весело играют в воде мелкие пестрые рыбки: они то носились друг за другом наперегонки, то застывали, сбившись в стайку и подрагивая хвостиками. На этих рыбок можно было смотреть часами, – так красивы они были, так беззаботна и легка была их жизнь. Вдруг Парэ услышала шаги за своей спиной, и вздрогнула: она знала шаги Кане, но это был не он. Парэ повернулась и увидела своего отца – он шел по берегу ручья, опираясь на посох и тяжело дыша.

Парэ встала и склонила голову; уверенная в своей правоте она ждала, тем не менее, со страхом и смущением приближения Баиры. Старик молча подошел к ней и устало уселся на камень.

– Вот я и нашел тебя, – сказал он безо всякого выражения. – Трудно было дойти до вас.

– Да хранят тебя великие боги, отец, – Парэ опустилась перед ним на колени, поцеловала его руку и неожиданно для самой себя заплакала.

Баира знаком показал ей, чтобы она села возле него, и спросил:

– Как тебе здесь живется? Ты нашла свое счастье?

Парэ улыбнулась сквозь слезы:

– Прости меня, я не знаю, почему плачу... Да, я очень счастлива, и мне очень хорошо здесь.

– А где твой муж? – Баира огляделся по сторонам. – Он ведь муж тебе теперь.

– Кане ушел на охоту, – сказала Парэ. – Да, он мой муж, хотя у нас и не было свадьбы. Я люблю его, а он любит меня. У нас настоящая любовь, отец. Она никакая не демоническая, она – от богов. Ты, наверно, и сам убедился в этом.

– Я убедился в том, что от судьбы нельзя уйти, а от любви – спрятаться. Я знал это и раньше, но мне хотелось спасти тебя от ярости людей, а наш остров – от буйства демонов, – произнес Баира все так же. – Но я всего лишь немощный старик, – что я могу?

– О, не говори так, отец! – воскликнула Парэ, вновь целуя его руку. – Ты верховный жрец, ты ведаешь тайны богов! Боги любят тебя, они дали тебе силу и святость.

Баира посмотрел на нее, а после нерешительно погладил по щеке.

– И в тебе есть божественная сила, Парэ. Твоя мать – женский Дух Озера, младшая дочь Отца-Неба и Матери-Земли. Или мне это пригрезилось?.. Но ты и моя дочь, и я сильно тебя люблю. Я только сейчас понял, как сильно. Пока ты была рядом, пока ты была вне опасности, я не понимал, что так люблю тебя. Сейчас понимаю.

– И я люблю тебя отец, – Парэ в третий раз поцеловала его руку. – Но скажи мне, отчего ты так печален? Разве ты не рад моему счастью?

– Ах, Парэ, Парэ! – тяжело вздохнул Баира. – Ты молода, и еще не знаешь, что за счастье надо платить. Всегда надо платить. И чем больше счастье, тем больше плата за него; твое счастье велико, – и плата за твое счастье будет великой.

– О чем ты говоришь, отец? – рассмеялась Парэ. – Кому я должна платить? Пожалуй, лишь богам, даровавшим мне любовь!

– Богам... – Баира покачал головой. – Боги-то как раз не потребовали бы платы. Они добры к людям и, как ты правильно сказала, даруют им свои милости, – даруют, а не продают. Если бы боги продавали свою милость, ее можно было бы купить, но во что тогда превратился бы наш мир? Одни люди купили бы себе много всего у богов, другие – мало; да и что это за милости, которые можно купить? Нет, боги именно даруют нам то, что хотят подарить. Купить у них ничего нельзя, – мы можем только благодарить их за милость и, в свою очередь, приносить им дары, которые они могут принять, а могут и не принять. Боги добры к нам. Добры... Да, добры...

Баира впал в глубокую задумчивость. Парэ, привычная к подобному поведению отца, ждала, когда он продолжит свой рассказ. Ждать пришлось долго, – до тех пор, пока какая-то птица на дереве не запела над их головами, и тогда Баира очнулся от раздумий.

– Однако люди сами должны выбирать между добром и злом: в этом они подобны богам, – какая честь! Но стоит людям выбрать зло, как демоны входят в наш мир, вырвавшись с восторгом из адской бездны... На острове будет война, – продолжал Баира без малейшей паузы. – Вождь Аравак и его сын Тлалок собрали воинов, а противники Аравака готовы дать отпор.

Парэ переменилась в лице:

– Великие боги! У нас никогда не было войны! Чего же хотят эти люди?

– Одни хотят покарать Кане и тебя, другие – выступили в вашу защиту. Одни обвиняют вас в святотатстве, другие говорят, что такова воля богов: Кане, победитель на Празднике Птиц, Сын Большой Птицы, имеет право взять в жены деву, посвятившую себя богам.

Однако первые возражают, что, нарушив святость девы, Кане перестал быть божественным любимцем, и заслуживает суровой кары... Примирения между первыми и вторыми быть уже не может, – люди готовы драться.

Парэ была так поражена, что не могла вымолвить ни слова.

– А я-то думала... – пробормотала она, наконец. – Я-то надеялась... Я хотела... Но если люди хотят воевать из-за нас, мы вернемся в Священный поселок и отдадим себя на суд вождю, – сказала она через мгновение, и ее голос отвердел. – Пусть нас накажут, пусть даже убьют, но войны не будет!

– Как ты наивна, – с горечью произнес Баира. – Ты полагаешь, что всем этим людям есть до вас дело? Если бы вы были нужны им, вас бы давно нашли. Но тебя и Кане никто и не ищет; когда речь заходит о вас, люди говорят: "они бежали" или "они спрятались" – и всё! Вы существуете, но одновременно вас нет – вот и прекрасно! Если вы придете в Священный поселок, суда не будет, потому что ни Араваку, ни его врагам этого не надо. Суд устранит повод для войны: вы понесете заслуженную кару, – а может быть, вас оправдают, – но повод для войны в любом случае исчезнет. Зачем воевать, если суд, согласно обычаям вынесет свой справедливый приговор? Поэтому Кане и тебя не станут судить, вас спрячут где-нибудь и приставят надежную охрану, – а скорее всего, просто тайно убьют; по острову же пустят слухи, что вы снова бежали, испугавшись в последний момент суда.

Нет, Парэ, война начнется не из-за вас. Долго, долго на нашем острове царили мир и спокойствие, потому что мы не пускали демонов в свой мир и боролись с ними, как только они появлялись у нас. А ныне люди с нетерпением ждут прихода демонов. Что стало причиной тому: жажда власти и богатства, и вызываемые ими злоба и зависть; неуемная гордыня, и обидчивость, ее вечный спутник; злопамятность, и идущая вслед за ней мстительность, – или иные темные страсти, таящиеся в глубинах человеческой души? Я не знаю, я не знаю... Любая из этих причин, или все они вместе взятые вызвали демонов. Я бессилен в борьбе с ними, – я стар, я слаб, я немощен... Люди сделали свой выбор, – теперь свершится то, что должно свершиться. Добро показалось нам пресным, вкусим же остроту зла!

– Что же делать нам, что делать мне и Кане? – спросила Парэ в тоске и печали.

– Вы оставили мир, и вам не надо возвращаться в него. Ты говорила, что ваша любовь – от богов. Да, это так. Я ошибался, считая, что вами овладело плотское влечение или вы поддались соблазну призрачной страсти. Страсть принижает и рано или поздно разъединяет людей; любовь, настоящая любовь, соединяет и возвышает их, ибо она – божественное чувство. Но все, что божественно, несовместимо со злом. В мир сейчас пришло зло, а значит, в нем нет места божественной любви, – любовь гибнет в мире зла. Вы создали свой мир, и он прекрасен, – так и живете в нем. Не возвращайтесь в наш мир.

– Разве о нас забудут навсегда? Сколько мы так проживем? – прошептала Парэ.

– Сколько вам отпущено великими богами. Благодарите их за каждый миг жизни и не просите большего, – Баира с кряхтением поднялся с камня. – Я пойду. Я сказал в Священном поселке, что ухожу молиться Богине Огня, к озеру на вершине Большой горы; не хочу, чтобы меня хватились и стали задавать ненужные вопросы... Прощай, Парэ.

– Я провожу тебя до выхода из ущелья, – сказала она, подавая ему посох, и, не сдержавшись, опять заплакала. – Увидимся ли мы еще?

– На все воля богов...

***

В то время, когда Парэ разговаривала со своим отцом, Кане, охваченный охотничьим азартом, гнался за птицей Моа. Он обнаружил ее следы в густом лесу, недалеко от ущелья, и шел по ним. Найти птицу Моа было редкостной удачей для охотника, потому что на острове почти не осталось этих птиц. Их убивали не только из-за вкусного мяса, но и из-за яркого, красивого оперения. Перья птицы Моа были лучшим, дорогим украшением, – головные уборы, изготовленные из них, носили исключительно жрецы и вожди.

Бескрылая птица Моа была вдвое выше человеческого роста, отличалась большой силой и быстро бегала, но имела недостатки, делающие ее легкой добычей охотников: Моа была слишком любопытной, самонадеянной и забывчивой, – а кроме того, она была большой сладкоежкой. Последнее выражалось в том, что, хотя в лесной чаще было множество сочных листьев и побегов, которыми питалась Моа, она не могла обойтись без сладких фруктов, растущих на деревьях по опушке леса. Будучи птицей далеко не глупой, Моа понимала, конечно, что при ее огромном росте появляться на лесной опушке чрезвычайно опасно, однако бороться с искушением у нее не хватало сил, – к тому же, она была уверена, что сумеет убежать, если почует неладное. Начав же поглощать сладости, она уже забывала обо всем на свете, и становилась, таким образом, беззащитной и уязвимой.

Много птиц Моа погибло из-за страсти к лакомствам, но еще больше этих птиц умерло из-за неумеренного любопытства. Беда, если Моа замечала что-то новое и необычное в лесу, – любопытство начинало жечь ее изнутри, как яд съеденного по ошибке гигантского муравья. Напрасно Моа пыталась победить это болезненное жгучее любопытство, – напрасно старалась отвлечь себя чем-нибудь, напрасно уходила подальше, чтобы избежать искушения, – ее будто притягивало к необычному предмету. Вначале она наблюдала за ним издали, то вытягивая свою длинную шею, дабы рассмотреть его сверху, то наклоняясь до земли, чтобы взглянуть на него снизу. Затем она медленно приближалась к нему, держась несколько боком и делая вид, что занята совсем другим. В конце концов, Моа не выдерживала такой пытки и стремглав пускалась к тому, что так мучило ее, – и не важно, что это было: кусок древесной коры, болтающийся на ветру, огромная бабочка, отдыхающая на нагретом солнцем камне, – или чучело для приманки, поставленное хитрым охотником...

Птица Моа, которую выслеживал Кане, тоже лакомилась на опушке леса сладкими плодами, но потом убежала в чащу: что-то вспугнуло ее, – чем меньше оставалось птиц на острове, тем пугливее они становились. Моа сперва бежала быстро, а после замедлила шаги; Кане улыбнулся, поняв, почему – засохшая лиана скрутилась здесь причудливым клубком, ветер набросал на него листья, землю и перья попугаев, так что получилось подобие толстой взъерошенной птицы, которую Моа просто обязана была тщательно изучить.

Кане понял, что Моа близко. Он стал ступать осторожнее, стараясь не производить ни малейшего шума, – и в этот самый момент раздался чей-то приглушенный возглас:

– Кане, Кане! Остановись, прошу тебя!

Кане оглянулся: к нему несся, тяжело дыша, его друг Капуна.

– Капуна! – Кане бросился ему навстречу, вмиг забыв об охоте. – Как ты здесь очутился? Как ты меня нашел?.. Друг мой Капуна, до чего я рад тебя видеть!

– Я с раннего утра блуждаю в этом проклятом лесу, – пожаловался Капуна, вытирая пот со лба. – Лесные духи заморочили меня, я все хожу и хожу кругами. А недавно я видел птицу Моа. Вот страшилище! Ростом чуть ли не выше деревьев, а ноги у нее такие, что если ударит человека, переломает ему все кости. О, боги, как я испугался!

Капуна засмеялся:

– Она не такая страшная, как тебе показалось. Я как раз охотился на нее, – ну да ладно, пусть живет, в лесу дичи много... Но расскажи мне, зачем ты пришел и откуда узнал, что я здесь?

– Дай перевести дух... Присядем, – да вот хоть на это поваленное дерево! Вот так... Что ты спрашивал? Откуда я узнал, что ты здесь? Догадался... Помнишь, ты когда-то приводил меня сюда и показывал ущелье, вход в которое закрывают папоротники? Я и подумал: где Кане может еще спрятаться, как не в этом ущелье. На острове не много мест, где можно скрыться... Я и шел в это ущелье, но духи застлали мне глаза, закружили и сбили с пути. Я бы пропал, наверное, если бы не встретил тебя.

– Твои предки были охотниками, они бы не допустили, чтобы ты погиб, заблудившись в лесу, который можно трижды обойти за один день, – весело сказал Кане. – Но все равно хорошо, что мы встретились. Ты первый человек, которого я вижу с тех пор, как мы с Парэ стали жить тут. Нам живется прекрасно и мы готовы остаться в нашем ущелье до конца жизни, однако мне все-таки хотелось бы знать, как там у нас в деревне, а главное, – чего скрывать, – как люди отнеслись к нашему с Парэ побегу?

– Так за этим-то я и пришел! – вскричал Капуна. – Ах, Кане, Кане, мой бедный друг!..

Кане насторожился:

– Нас осуждают? Наш поступок не одобрили? Говори же, плохие новости надо сообщать сразу!

– Ах, Кане, если бы просто не одобрили... – горестно протянул Капуна. – Все гораздо хуже: вас объявили преступниками, прокляли и осудили на вечное изгнание. И это еще не все, – на острове вот-вот начнется война. Нашлись люди, которые выступили в твою защиту, воспротивились воле вождя, и тогда Аравак и Тлалок собрали воинов, чтобы покарать непокорных.

– Великие боги!.. – только и смог произнести Кане, у которого перехватило дыхание.

– Да, да, будет война, – подтвердил Капуна. – Никогда еще на нашем острове не было войны.

– Нет, этого допустить нельзя! – решительно произнес Кане, придя в себя. – Пойдем скорее, – он вскочил и потянул Капуну за руку. – Я пойду в Священный поселок, предстану перед Араваком, отдам себя ему на суд. Только я виноват во всем; пусть Аравак убьет меня, но другие люди не пострадают.

– Отпусти мою руку, ты сломаешь ее, – сморщился Капуна. – Опомнись, тебе незачем идти в Священный поселок.

– Почему? – изумился Кане. – Я не понимаю тебя.

– Потому что твоя смерть ничего не изменит, – правда, я не думаю, что Аравак убьет тебя. По обычаям, он обязан созвать общее собрание, которое должно решить твою участь и вынести приговор. Не забывай, ты ведь у нас не простой человек, ты победитель на Празднике Птиц, Сын Большой Птицы. Убив тебя без приговора, Аравак, сам станет святотатцем и преступником. Но кому сейчас нужно это собрание; видел бы ты, что творится на острове! Все будто обезумели, все хотят войны, – и никто не хочет мира. Жив ты или мертв, война будет в любом случае; говорю тебе, люди сошли с ума, – даже моя Мауна... Кстати, она беременна. Вот так вот – с первого захода, – Капуна довольно улыбнулся. – Боги явно благоволят нам. А твоя Парэ? Еще не ждет ребенка? Нет?.. Молись почаще, тогда боги и вас не оставят без потомства... Но я про свою Мауну хотел сказать. Она у меня добрая, хотя и любит покомандовать, показать себя. Но зла она никому никогда не желала, а тут ее как будто подменили. Я не хочу вспоминать, чего она добивается теперь, чего требует от меня. Да что, Мауна!.. Я должен перед тобой покаяться, Кане! Ты называешь меня другом, а я – подлый предатель! Я снова предал тебя. Меня избрали старостой нашей деревни, – опять-таки Мауна постаралась, – и я, именно я, осудил тебя на вечное изгнание из родных мест... Не перебивай меня, я еще не закончил! Кане, нет конца моему падению, я вообще недостоин называться человеком: не говорил ли я тебе, что я – сын стервятника и куриный помет! Перед тем, как придти сюда, к тебе, я был у Аравака: я проклял тебя перед ним и поклялся в верности ему и Тлалоку, твоему злейшему врагу. Прогони же меня, Кане, прогони меня пинками, – я заслуживаю этого!