Текст книги "Трагическая история острова Пасхи (СИ)"

Автор книги: Брячеслав Галимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Благодарю тебя, верховный жрец. Твое угощение достойно богов: в своих жилищах они, наверно, едят так же, как мы сейчас, – проговорил Аравак, накладывая себе того и другого.

– Что же, – прибавил он, вновь наполняя чаши, – теперь воздадим хвалу всем им. Пусть славятся все боги, которые существуют на свете, ведомые и неведомые нам. Пусть они славятся, и да не оставят нас своими милостями!

– Пусть славятся! Да не оставят они нас своими милостями! – подхватили Баира и Тлалок.

С улицы послышались возбужденные голоса людей; искупавшись в реке, жители Священного Поселка возвращались домой.

– Воздержание закончилось, – повторил Аравак слова Баиры, и странная гримаса исказила его лицо. Баира удивленно взглянул на вождя, но Аравак был уже холоден и невозмутим, как всегда.

– Позволительно ли будет мне задать вопрос верховному жрецу? – сказал в это время Тлалок как бы в некотором смущении.

– Мне задают вопросы все кому не лень, и часто эти вопросы таковы, что от них хочется смеяться или плакать, – вздохнул Баира. – Отчего же ты не можешь спросить меня? Спрашивай, я постараюсь ответить.

– Сегодня на острове будет ночь любви, бурная ночь; так бывает каждый год после воздержания. Почему любовь имеет такую силу над людьми? – проговорил Тлалок, потупившись.

– Ах, молодежь, молодежь! – покачал головой Аравак. – Одна любовь у них на уме.

– Так и должно быть, – возразил Баира. – У нас, – у тех, у кого жизнь уже клонится к закату, – любовь подобна огню светильника, который горит ровно и постоянно, но озаряет лишь малое пространство вокруг себя. Но у молодых любовь – это пламя, которое бушует во Вселенной, и свет его страшен, но живителен. Многие сгорают в этом пламени, но угаснет оно – и не будет нашего мира. Любовь молодых позволяет миру жить.

– Выпьем, – сказал Аравак. – Выпьем за огонь любви!

– Расскажи мне еще что-нибудь о любви, о, верховный жрец, – попросил затем Тлалок.

– Охотно, – ответил Баира. Его взгляд слегка затуманился, но речь была по-прежнему тверда. – Мне часто приходится говорить о любви: больше всего вопросов мне задают о ней... Любовь – божественное чувство, оно начало всех начал. Боги даровали нам любовь из милости к нам, дабы мы познали, что есть счастье. Любовь добра, велика, справедлива, красива и нежна; она подобна песни небес. Кто не любил, тот не знает, что такое упоительное блаженство, чистейшая отрада, безудержный восторг. Любите и будьте любимы, если хотите, чтобы ваша душа воспарила над землей.

– О, верховный жрец, на нашем острове никто не может сказать так, как ты! – Аравак налил чашу Баиры до краев. – Твои слова мудры и прекрасны. Выпьем за мудрость и красоту!

– Благодарю тебя, вождь, – Баира выпил, не дожидаясь своих сотрапезников.

– Есть, правда, и другая любовь, демоническая, которая представляет собой влечение страсти, – вдруг загрустив, сообщил он. – Ярким выражением демонического в мужчине является, например, вожделение, которое само по себе околдовывает, соблазняет женщину, если она увлечена этим мужчиной; в противном случае у нее возникает отвращение.

Подобное проявление демонического наблюдается и у женщины; оно необходимо ей, чтобы испытывать откровенное влечение к мужчине, чтобы хотеть его и чтобы исподволь дать ему понять, что она его хочет. И мужчина, и женщина нуждаются в этом самоутверждении, чтобы перебросить мост через разделяющую их пропасть и прийти к единству. Но это единство призрачно, оно вскоре исчезает, и тогда беда! Демоническая любовь опасна, зла, жестока и коварна. Бойтесь, бойтесь демонической любви, если не хотите навек погубить свою душу!

– Как ужасно то, что ты сказал, о, верховный жрец! – воскликнул Тлалок, а его отец немедленно налил всем в чаши хмельной напиток, приговаривая:

– Да не войдет страх в наши сердца, и демоны пусть обходят нас стороной!

– Чтоб им, поганым, не жить на нашем острове! – подхватил Баира и осушил свою чашу одним махом.

– Я вам поведал о любви божественной и любви демонической, – продолжал он, и язык уже плохо слушался его. – А теперь я расскажу о любви призрачной; я редко говорю об этом, ибо люди не понимают меня или не хотят понять... В призрачной любви каждого из нас охватывает влечение к чему-то иному, непохожему; это новое может быть предугаданным нами и страстно желанным, но никогда не осуществимым. Как только мужчина и женщина, околдованные призраком любви, открываются друг другу, они еще долгое время испытывают искреннюю симпатию. Но эта симпатия, увы, не имеет ничего общего с настоящей, божественной любовью, – она полна мелких обид, постоянной досады, которую, как правило, пытаются скрыть. То, что мы любим призрачной любовью, схоже со светом звезд, далеких от нас; мы любим то, что есть и чего одновременно нет. Луч угасающего света – вот что такое призрачная любовь.

– О, да, я уже слышал все это от одной из посвященных дев, – сказал Тлалок.

– Мудрые мысли приходят во многие головы. Мудрость существует для всех, глупость – для каждого в отдельности, – изрек Баира, сам налил себе хмельной напиток в чашу и выпил.

Аравак, наблюдавший за ним, решил, что пришло время для главного вопроса:

– А твоя дочь Парэ, где она? Она уже проходит испытание своей любви?

– Несчастная Парэ! Как могла она поддаться любовному влечению?! – запричитал вдруг Баира, обхватив голову руками. – Несчастная Парэ, она теперь томится в лесу; в лесу, в который и войти-то страшно!

– Ты говоришь о лесе около Священного озера? – быстро спросил Аравак.

– Да, о нем, о чем же еще? – Баира утер слезу. – Моя несчастная дочь, моя Парэ!

– Выпьем за благополучный исход ее испытания, – Аравак вновь наполнил чашу верховного жреца до краев. – Выпьем, и пусть все плохое останется в прошлом.

***

В лесу около Священного озера шла своя повседневная жизнь, и она была наполнена любовью, – по крайней мере, так казалось Кане. Большие пестрые бабочки парами кружились и порхали в воздухе, и было ясно, что они не могут налюбоваться друг другом; попугаи сидели по двое на ветках, томно прижимаясь головами; в ручье разноцветные рыбки сближались и касались друг друга плавниками и хвостом. Великий дух любви носился повсюду, и все сущее вздрагивало и вздыхало от прикосновения его легких крыльев. О любви говорил шелест листвы, о любви напоминал запах цветов, о любви пел ветер в верхушках деревьев, о любви свидетельствовал свет солнца в небесах...

Сколько времени Кане находился у Священного озера, он не знал. Кане прибежал сюда сразу после того, как Капуна сказал ему, где спрятана Парэ. Найти пещеру под корнями большого дерева не составило труда, но дверь была заперта изнутри, и как Кане ни стучался, как ни умолял открыть, Парэ не впустила его. С тех пор он жил в лесу; каждый день Кане ходил к пещере, в которой жила Парэ, и слова лились потоком из его уст.

– Моя красавица, моя Парэ! Мои глаза, мое сердце и моя душа тоскуют без тебя! – говорил он ей как-то утром. – Глаза льют слезы, не видя тебя, а если ты являешься им во сне, они мучаются еще больше, ибо при пробуждении горше чувствуют свою потерю. Сердце стонет от огня, сжигающего его, – он все разгорается и разгорается от разлуки с тобою, о, моя несравненная Парэ! Мой ум и моя душа день и ночь гадают, почему ты оставила меня, о, моя Парэ, и казнят меня за то, что я, возможно, тому причиной!

Но дни шли за днями, а дверь пещеры по-прежнему оставалась закрытой. Неужели Парэ разлюбила его? Нет, такого не могло быть, с отчаянием восклицал Кане.

Наступил момент, когда молодой жрец принес для Парэ припасы. Приносил ли он их раньше, пока Кане был здесь? Или Парэ жила старыми запасами? Как могла она жить в темной пещере, одна, не выходя оттуда, без самого необходимого? В голове Кане все так смешалось, что он не смог бы ответить на эти вопросы, но готов был поклясться – молодого жреца у пещеры он еще не видел. Вспомнив рассказ своего друга, Кане затаился неподалеку, надеясь, что Парэ покинет свое убежище хотя бы на миг.

Жрец стукнул в дверь, положил свою поклажу на землю, поклонился несколько раз, прошептал молитву, – и пошел обратно. Теперь надо было ждать, когда Парэ заберет припасы. Кане боялся вздохнуть лишний раз: вдруг девушка не захочет выйти, если будет знать, что он рядом?

Ждать пришлось долго, Парэ не торопилась открывать дверь, опасаясь, видимо, что Кане где-то неподалеку. Но в конце концов, дверь все-таки отворилась, и тонкая, худая рука девушки протянулась к узелку, оставленному молодым жрецом. В одно мгновение Кане оказался перед пещерой и широко открыл дверь.

Парэ вскрикнула от испуга, впрочем, при виде Кане любой бы испугался: юноша так одичал, что мало походил на человека.

– Это я – Кане! – поспешно произнес он. – Умоляю, дай посмотреть на тебя. Только посмотреть, а потом и умирать не страшно!

Девушка затрясла головой и попыталась закрыть дверь, – но не тут-то было! Никакие силы на свете не смогли бы заставить Кане опять разлучится со своей любимой Парэ.

– К чему эти глупые испытания?! – закричал он, и голос его эхом разнесся по лесу. – Разве нашу любовь надо испытывать? Кто мог придумать такое?

Парэ глядела себе под ноги и молчала.

– Почему ты не отвечаешь мне? – Кане осторожно тронул ее за плечо.

Парэ отстранилась и сделала знак, показывающий, что она не может говорить.

– Тебе запретили разговаривать? Какая жестокость! – возмутился Кане. – Кто это сделал? Кто привел тебя в этот лес, где живут одни лишь духи, демоны и призраки? Неужели твой отец? Неужели он придумал все это?

Парэ вздохнула.

– Но если твой отец так жесток с тобой, то я-то не дам тебя в обиду! – вскричал Кане. – Пошли, пошли скорее отсюда, моя любимая, моя дорогая Парэ! Нам не нужны никакие испытания, мы любим друг друга, и наша любовь – навечно!

Парэ отчаянно замахала руками и развернулась, чтобы уйти в глубь пещеры.

– Нет, я не дам тебе уйти! – сказал Кане, преграждая путь. – Ничего не бойся – я отвечу перед богами и людьми за тебя и за себя. И пусть кто-нибудь только попробует помешать нашей любви! Ему не поздоровится; это говорю тебе я, Кане, – тот, кто любит тебя больше жизни!

И не тратя больше времени на слова, он подхватил девушку и понес ее прочь от ненавистной пещеры.

– Ах, Кане, что ты делаешь? – воскликнула Парэ. – Нас постигнут проклятие богов и ненависть людей, – а сама прижималась к нему все сильнее...

***

Все хорошее, что люди получили в пользование, став людьми, было краденным. Как, например, люди добыли огонь? Украв его у великих богов. Раньше хранительницей огня была богиня подземного мира – дочь Матери-Земли. Но один из первых людей, гордый Мауи подумал, каким сильным он станет, какими сильными станут люди, если они будут владеть огнем.

Он нашел дыру в земле, которая вела в подземный мир, и отправился в гости к богине подземного царства, Богине Огня. А она, хотя и богиня, но сердце-то у нее женское: настолько очаровал ее красивый Мауи, что она потеряла из-за него голову. День и ночь богиня не разлучалась с ним, водила его за собой по всему подземному миру, все показывала и не скрывала ничего.

Так Мауи узнал, где хранится огонь: в самом сердце земли был круг, в котором неугасимо горело пламя, зажженное по велению богов. Но как взять лепесток этого пламени и донести его до верхнего мира? Долго думал Мауи, и, наконец, решил воспользоваться любовью к нему Богини Огня, – ведь она готова была сделать все что угодно для Мауи.

Уговорил ее Мауи пойти к нему в гости, на землю, но сказал, что жилище его темное и холодное; вот если бы осветить и обогреть его дом маленькими язычками огня, тогда совсем другое дело. Богиня послушалась Мауи, взяла в руку лепестки пламени, и пошла вслед за своим любимым в верхний мир.

А Мауи только того и надо, – привел он Богиню Огня к большой реке и сказал, что дом его на другом берегу. Как же богине перебраться туда? В реку она войти не может, вода погубит ее, превратит в пар. Ничего, утешил Богиню Огня хитрый Мауи, он построит плот, и на нем переправит ее через реку.

Когда плот был построен, Мауи, взошел на него и протянул Богиня Огня шест, дабы она опиралась на него. Но в одной руке ее были лепестки пламени, и не знала она, как быть, ведь на шест надо опираться обеими руками; и тогда Мауи сказал ей, чтобы она положила эти лепестки на плот, а потом взошла сама. Однако, как только пламя оказалось на плоту, Мауи быстро оттолкнул его от берега, и Богиня Огня осталась в одиночестве. Напрасно взывала она к Мауи, напрасно плакала и стенала: он был безучастен к ее мольбам, и вода все дальше и дальше отделяла ее от любимого.

И поняла Богиня Огня, что Мауи – просто обманщик, который перехитрил ее. В ярости она вернулась в свое подземное царство, и оттуда опалила верхний мир огромным языком пламени, воскликнув: "Если ты хотел огня, так получай его!".

Но Мауи спрятался с людьми под огромным водопадом, а после задобрил Бога Дождя, обещая ему щедрые жертвоприношения. Поскольку этот бог был не в ладах со своей сестрой, Богиней Огня, – он вызвал дождь, загасивший пожар повсюду и заливший сам вход в подземное царство. Люди же, по совету Мауи, спрятали языки огня внутри сухого дерева, и после зажгли новые огни, и еще, и еще. Таким образом, кража помогла людям обрести свет и тепло.

Каждый островитянин знал эту историю, как знал и то, что без краж невозможна жизнь на Земле; пища, дома, одежда, знания, навыки и прочее, – все это было кражей у природы или у других людей. Поэтому к хищениям на острове относились снисходительно, – однако нужно было понимать, что можно красть и у кого можно красть. Одно дело – стащить курицу у соседа, но совсем другое – похитить деву, посвятившую себя богам. Остров, и без того взбудораженный слухами о любви сына рыбака к посвященной деве, дочери верховного жреца, содрогнулся до основания и зашатался, готовый взорваться.

В Священном поселке вождь Аравак срочно созвал собрание старейшин. Не все они, правда, пришли сюда, что не осталось незамеченным Араваком.

– Запомни тех, кто не явился, – шепнул он своему сыну Тлалоку. – Запомни и запиши. Мы не должны забывать своих врагов.

– Вы знаете, уважаемые старейшины, честь и ум нашего народа, зачем мы вас призвали, – обратился он затем к пришедшим. – Вопиющее неслыханное дело заставило нас собраться вместе. Кане, сын рыбака, похитил дочь верховного жреца, посвященную богам, – и похитил ее из рощи у Священного озера. Совершено величайшее святотатство. Я хочу услышать, что вы скажете, о, старейшины!

Вперед выступил самый трусливый от них, который из страха перед вождем не мог больше отмалчиваться.

– Позволь мне говорить, о, великий вождь, и позволь я начну с притчи... Рассказывают, что однажды камень и бамбук сильно поспорили. Каждый из них хотел, чтобы жизнь человека была похожа на его собственную. И вот как они говорили.

Камень: "Жизнь человека должна быть такой же, как моя. Тогда он будет жить вечно". Бамбук: "Нет, нет, жизнь человека должна быть такой, как моя. Я умираю, но сразу рождаюсь снова". Камень: "Нет, пусть лучше будет по-другому. Пусть лучше человек будет, как я. Я не склоняюсь ни под дуновеньем ветра, ни под струями дождя. Ни вода, ни тепло, ни холод не могут повредить мне. Моя жизнь бесконечна. Для меня нет ни боли, ни заботы. Такой должна быть жизнь человека". Бамбук: "Нет. Жизнь человека должна быть такой, как моя. Я умираю, это правда, но я возрождаюсь в моих сыновьях. Разве это не так? Взгляни вокруг меня – повсюду мои сыновья. И у них тоже будут свои сыновья".

На это камень не сумел ответить. Больше ему нечего было сказать, и он ушел мрачный. Бамбук победил в споре. Вот почему жизнь человека похожа на жизнь бамбука.

Старейшина замолчал; Аравак спросил:

– Так какое же твое мнение? Что ты посоветуешь?

– Если бы мы были похожи на камень, то не знали боли и заботы, но не знали бы и ничего другого, хорошего. А боги даруют хорошее каждому: нет ни одного человека на свете, которого они не одарили хотя бы раз. Поэтому я считаю, что люди должны свято соблюдать обычаи и не нарушать волю богов. Таково мое мнение, – выпалил старейшина, расхрабрившись настолько, что на мгновение глянул на Аравака.

– Понятно, – кивнул. – Кто еще возьмет слово?

– Я скажу, о, великий вождь, – выступил второй старейшина. – Я расскажу о человеке золотом и человеке из плоти... В древние времена на небесах жили четыре бога, и каждый из них сидел на троне, наблюдая нижний мир. Однажды желтый владыка предложил создать человека, чтобы он радовался жизни на земле и восхвалял богов. Остальные трое согласились. Тогда желтый бог взял комок желтой глины и вылепил их нее человека. Но его создание оказалось слабым: оно размокало от воды и не могло стоять прямо. Тогда красный бог предложил сделать человека из дерева, и остальные боги согласились. Красный бог взял ветку с дерева и вырезал из нее человека. Когда боги бросили его в воду, он поплыл; они поставили его, и он смог стоять прямо. Но когда они испытали его огнем, деревянный человек сгорел.

Четверо владык решили предпринять еще одну попытку. Черный бог предложил сделать человека из золота. Золотой человек был прекрасен и сиял, словно солнце. Он прошел испытания огнем и водой и даже стал еще красивее. Но золотой человек оказался холодным на ощупь; он не мог ни говорить, ни чувствовать, ни двигаться, ни поклоняться богам. Впрочем, боги все равно оставили его на земле.

Четвертый бог, бесцветный владыка, решил сделать людей из своей собственной плоти. Он отрезал себе пальцы на левой руке, и они запрыгали и соскочили на землю. Четверо богов даже не успели рассмотреть, на что похожи люди из плоти, так быстро они убежали. С высоты, где восседали четверо владык, люди казались маленькими суетливыми муравьями.

Но люди из плоти стали поклоняться богам и приносить им жертвы. Они наполнили радостью сердце четырех владык. Однажды люди из плоти нашли золотого человека. Когда они коснулись его, он оказался холодным, как камень. Когда они заговорили с ним, он промолчал. Но доброта, присущая людям из плоти, согрела сердце золотого человека, и он ожил и восхвалил богов за доброту, которую они даровали людям из плоти.

Слова похвалы были приятны богам, и они в восторге взглянули на землю. Они назвали золотого человека "богатым", а людей из плоти – "бедными", распорядившись, чтобы богатый заботился о бедных. После смерти богатого человека о нем будут судить, смотря по тому, как он заботился о бедных. И с тех пор по сей день ни один богатый человек не может взойти на небеса, если его не приведет туда бедный.

– Мы терпеливо выслушали твою историю, – спокойно проговорил Аравак, но взгляд его стал еще тяжелее, – однако мы не услышали от тебя мудрого совета.

Старейшина страшно смутился; его глаза забегали, а руки задрожали.

– Я хотел сказать лишь одно, – сумел он выдавить из себя, – на нашем острове нет бедных, все живут в довольстве и сытости, – так зачем нам искушать богов? Если они разгневаются на нас, мы пропали.

– Кто еще будет говорить? – спросил Аравак, отвернувшись от этого старейшины.

– О, великий вождь, позволь мне? – подал голос третий староста.

– Говори, – произнес Аравак, а взгляд его смягчился, ибо третий старейшина был единомышленником вождя.

– Поскольку все у нас сегодня рассказывают притчи, то и я не нарушу этого правила... Некогда человечество было жестоким, диким и кровожадным. Люди творили все, что им вздумается, и ничего не боялись. Они были так заняты войнами и воровством, что совершенно забыли о богах. Единственной частью земли, не затронутой упадком, оставались высокие горы, где жили два праведных брата. Однажды они заметили, что звери в горах как-то странно себя ведут. Звери перестали есть и ночи напролет печально глядели на звезды. Когда братья спросили у зверей, что происходит, те ответили, что звезды сказали им о приближении великого наводнения, которое уничтожит все живое на земле.

Братья со своими семьями решили укрыться в пещере на самой высокой горе, с ними пошли и звери, сделавшиеся совсем ручными. Едва все вошли в пещеру, как начался дождь. Он продолжался много месяцев. Глядя вниз с горы, братья понимали, что звери оказались правы: весь мир погибал. Братья слышали крики несчастных, умиравших внизу. Горы же волшебным образом становились все выше и выше по мере того, как поднималась вода. И все же через некоторое время воды стали плескаться у самого входа в пещеру. Но тогда горы сделались еще выше.

Однажды братья увидели, что дождь прекратился и воды отхлынули. Бог Солнца появился на небесах, улыбнулся, и вся вода испарилась. Братья заглянули вниз и увидели, что земля высохла; горы снова уменьшились до первоначальной высоты, и братья со своими семьями спустились с них и возродили человечество.

– Что я хотел сказать, поведав вам эту притчу, о, великий вождь, о, мудрые старейшины, – продолжал третий староста. – Я хотел сказать, что если мы не покараем Кане, нас ждут большие несчастья. Доселе мы не знали, что такое святотатство, не было у нас и вопиющих случаев воровства, – поэтому боги были милостивы к нам. Страшно представить, что они с нами сделают, если мы оставим совершенное Кане преступление безнаказанным. Может быть, наш остров погрузится в пучину океана, может быть, расколется надвое, а возможно, боги сожгут его огнем небесным или подземным. И в довершение всех бед с Луны спустится на землю страшный зверь Рекуай, – и тогда горе тем, кто еще останется в живых!

Собрание молчало, пораженное этими ужасными картинами.

– Итак, какое решение мы примем? – спросил Аравак. – Оставим ли мы поступок Кане без последствий или сын рыбака понесет заслуженное наказание?

– Наказание! – хором прокричали старейшины. – Мы должны вернуть себе милость богов! Да минует нас их гнев! О, великий вождь, приказывай нам, повелевай нами, веди нас по дороге отмщения! Мы будем покорны твоей воле, как дети покорны воле родителей.

– Да свершится то, что должно свершиться! – торжественно и грозно произнес тогда Аравак. – Преступники понесут жестокую кару. Пусть объявят об этом по всему острову. Согласны ли вы, старейшины?

– Мы во всем согласны с тобой, великий вождь, – отвечали они.

***

Деревня, в которой раньше жил Кане, внезапно стала многолюдной. Жители других деревень зачастили сюда, едва по острову разнеслась весть о похищении дочери верховного жреца. Они приходили под разными предлогами – поменять дичь на рыбу, или рыбу на дичь, прикупить батат или продать его, подарить или принять в дар мелкие домашние вещицы; наконец, просто узнать, что нового делается на острове. Но все приходящие, рано или поздно и как бы невзначай, просили показать им хижину Кане, а когда им показывали ее, долго рассматривали эту хижину снаружи, а потом и внутри, и на лицах их появлялось трепетное выражение робости и почтения.

Односельчане Кане быстро смекнули, что из такого паломничества можно извлечь выгоду. Обмен и купля-продажа, совершаемые в деревне, за одну лишь неделю превзошли свои обычные годовые размеры; сельчане стремительно богатели, – таким образом, ужасный, святотатственный и богохульный поступок Кане пошел им на пользу. Боги явно не собирались карать деревню за то, что она породила и воспитала Кане.

Пока мужчины с радостью подсчитывали барыши и пили веселящий хмельной напиток, женщины очень ловко поставили паломничество на широкую ногу. Они встречали гостей еще за околицей и сразу предлагали что-нибудь купить или выменять; затем они вели их от дома к дому, опутывая, как цепкой паутиной, разговорами о Кане, о его жизни и приключениях, – и продолжая при этом свои выгодные торговые операции. Только убедившись, что с гостей больше получить нечего, они подводили их к хижине Кане, но и здесь удивительные истории не прекращались: напротив, они достигали своего высшего развития, обрастая потрясающими душу подробностями.

Выяснялось, например, что Кане с детства дружил с духами и демонами. Будучи сиротой, он добился их сочувствия и покровительства, и они помогали ему во всех делах. Рыба сама шла к нему на крючок, лесные птицы сами лезли в силки; батат, который сажал Кане, давал стократный урожай. Не зная ни в чем нужды, Кане проводил время в забавах и колдовстве: одна из женщин рассказывала, как он научил ее кур говорить по-человечески, – когда женщина давала им корм, они просили ее о добавке и даже ругали за то, что она кормит их отбросами. Другая женщина вспоминала, как посуда в ее доме начала петь и танцевать, а после вдруг перессорилась между собой и подралась, так что остались одни черепки. Третья женщина жаловалась, что Кане опутал саму ее колдовскими чарами, и она стала прыгать по двору и свистеть, как весенняя птица, до смерти испугав своего мужа, решившего, что его жена обезумела.

Много, много еще другого рассказывали женщины пришедшим в деревню гостям: и о способности Кане летать по воздуху, и о том, как он морочил односельчан, оборачиваясь деревом или камнем, и о его общении с демонами в своей хижине (вот, в этой самой). Потрясенные гости уже не решались подойти к хижине и осматривали ее издалека; возвратившись домой, они пересказывали все эти истории о Кане, приукрашивая их кое-какими подробностями. В итоге, по острову скоро стали ходить легенды о невероятной силе колдовства Кане, но это не отпугнуло желающих посетить его родную деревню и поглазеть на его хижину, – наоборот, поток гостей возрастал, на что и рассчитывали хитрые женщины.

Мауна, молодая жена Капуны, как-то незаметно взяла на себя руководство жизнью всей деревни: староста никогда не вмешивался в женские дела, по опыту зная, что это чревато неприятностями; он довольствовался своей ролью деревенского правителя и не стремился к большему. Но Мауна желала полной власти, хотя и не могла управлять на законных основаниях – никогда на острове не правили женщины, это было запрещено. Власть имела священный характер, также как жречество, и женщинам не было доступа ни к тому, ни к другому; девы, посвятившие себя богам, не шли в счет, ибо они отреклись от мирской жизни, – нельзя же было отречься от мирской жизни и управлять ею! Таким образом, женщины были бесправны во власти и в священстве, но у них оставался верный способ воздействия на эти мужские дела – воздействовать на самих мужчин.

Конечно же, Мауна начала с самого близкого и доступного для нее мужчины – со своего мужа.

– Послушай, Капуна, – говорила она ему утром за завтраком, – объясни мне, почему наш староста не пошел в Священный поселок на собрание старейшин, которое созывал вождь Аравак?

– Ну, как же ты не можешь понять, – снисходительно отвечал ей Капуна, – ему нельзя было идти. На собрании он оказался бы в неприятном положении: за что ему подать свой голос – за оправдание или за осуждение Кане? Если за оправдание, то подумали бы, что он выгораживает односельчанина; если за осуждение, подумали бы, что наш староста выгораживает себя.

– О, боги, как трусливы мужчины! – возмущением воскликнула Мауна. – Если он наш староста, то должен был прежде всего подумать о нашей деревне!

– Как это? – не понял Капуна.

– Ему следовало решительно высказаться за осуждение Кане! – отрезала Мауна.

Капуна с изумлением уставился на жену.

– Как ты могла вымолвить такое?! Осудить Кане?! Которого он знает с пеленок? Которого воспитывала вся деревня? Которого мы все знаем и любим? Осудить моего лучшего друга?! Как у тебя язык повернулся такое сказать!

– О, боги, мужчины не только трусливы, но и глупы! – вскричала Мауна, взмахнув руками от досады. – Неужели ты не понимаешь, что Кане сам осудил себя, похитив посвященную деву, дочь верховного жреца, – да еще похитив ее из Священной рощи?! Разве я не говорила тебе с самого начала, что все это добром не кончится? Я сперва жалела в глубине души Кане, но после поняла, что его нечего жалеть, если он решился на такое преступление. Те, кто защищают его, тоже становятся преступниками! А нашему старосте следовало бы признать свои ошибки и попросить деревню, чтобы его переизбрали. Он, знающий Кане с пеленок; он, заботящийся о его воспитании, – кого он воспитал?.. Нет, нам нужен другой староста! Нам нужен староста, который не побоится сказать прямо, что Кане – преступник, и мы отрекаемся от родства с ним и проклинаем его! Тогда мы заслужим уважение всех почтенных людей острова, тогда великий вождь Аравак окажет нам свою милость... Нет, нам обязательно нужен другой староста, – повторила Мауна, – и почему бы тебе не стать им? Разве ты хуже нынешнего старосты, разве у тебя нет ума и воли? Есть, – да побольше, чем у этого старика! Ты лучший мужчина в деревне!

Капуна закряхтел и почесал голову.

– Пожалуй, ты права... Но как мне осуждать Кане? Он мой друг, он мне как брат. Сколько раз он выручал меня... Неужто я должен отплатить ему черной неблагодарностью?

– Ну, тогда ты до седых волос будешь на побегушках у кого-нибудь, кто посмелее тебя и не побоится обвинений в неблагодарности! Он станет помыкать тобой, он заберет себе лучшее из того, что ты добудешь на охоте, на рыбной ловле или вырастишь на своем поле, а ты даже не посмеешь возразить ему! О, боги, – зачем я вышла замуж за этого человека?! Какой из него муж, какой отец моих детей? – Мауна опустилась на землю и зарыдала, закрыв лицо руками.

– Детей? – растерянно переспросил Капуна. – Уж не хочешь ли ты сказать...

– Да! – перебила его Мауна, продолжая плакать. – О, я несчастная, я понесла в чреве моем от этого слабого и безвольного человека! Лучше мне умереть, – умереть прямо сейчас, – чем всю жизнь страдать с таким мужем! О, сын мой, лучше тебе не появляться на свет, лучше тебе никогда не увидеть солнца, чем мучиться так, как мучаюсь я!

– Милая моя Мауна, не плачь, прошу тебя, мое сердце разрывается на части от твоих рыданий! – Капуна неуклюже попытался обнять жену, но она с гневом отбросила его руку. – Подумай, хотя бы, о нашем ребенке, вдруг у тебя случится выкидыш от огорчения? Я так рад, что у меня родится сын! Дорогая моя Мауна, не плачь, прошу тебя, – я сделаю всё что ты пожелаешь.

– Это правда? – спросила Мауна сквозь слезы.

– Да, да, да, сто раз – да! – Капуна приложил правую руку к груди. – Клянусь, я исполню все твои просьбы.

– Ты станешь старостой?

– Да... Но как мне стать им? А если меня не изберут?

– Это не твоя забота! Тебя изберут. Так ты станешь старостой?

– Да!

– И тогда ты вынесешь Кане приговор?

– Да. Нет, погоди!.. Но как же?..

– Бессовестный обманщик! Ступай прочь от меня! Как я могла тебе поверить?!

– Не плачь, не плачь, умоляю тебя!.. Да, я вынесу Кане приговор! Видишь, я согласен.

– Поклянись всеми богами, какие только есть в мире!