Текст книги "Трагическая история острова Пасхи (СИ)"

Автор книги: Брячеслав Галимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– Твой рассказ очень хорош, Баира, верховный жрец, – сказал Аравак. – Он показывает, что и у людей те же мысли, которые посещают богов. Сыновья завидуют своим отцам, им тесно вместе. Когда я вошел в силу, мне нестерпима стала власть моего отца. Когда мой сын войдет в силу, ему станет нестерпима моя власть. Отец должен уйти на небо, чтобы освободить место своим сыновьям, – так велят боги.

– Но я не хочу, чтобы ты уходил! – воскликнул Тлалок.

– Пока ты слаб, ты этого не хочешь. Но придет время...

– Но отец!..

– Мой сын Тлалок будет сильнее всех на этом острове! – не слушая его, закричал Аравак.

– Да, он будет сильнее всех! Он будет сильнее всех на острове! – подхватили пирующие.

– И тогда он станет вождем, – резким не терпящим возражений тоном проговорил Аравак и обвел людей своим невыносимым тяжелым взглядом. Сидящие за столом потупились и съежились, а Баира пробормотал:

– Кому же еще и быть вождем, как не самому сильному...

– Проклятый Кане, – сжал кулаки Тлалок, а глаза его налились кровью.

– Молчи, – прошептал Аравак. – Боги помогут нам восстановить справедливость.

***

Небольшая деревня, в которой жили Кане и его друг Капуна, находилась в двух часах ходьбы от Священного поселка. Мужчины деревни охотились на птиц в дремучих лесах и ловили рыбу в озерах и в море; женщины занимались выращиванием батата, – и даже те из них, которые имели грудных детей, выходили работать на поля.

Под палящими лучами солнца, положив детей в котомки за спиной, женщины засеивали, пропалывали и собирали батат. Так было надо, ведь женщины умеют рожать и знают, как сделать, чтобы семя принесло плоды; в этом деле мужчинам с ними не сравняться.

Кроме того, женщины разводили птиц для продажи и для еды, а также ради перьев, чтобы делать свои нарядные одежды. Женщины также ткали и пряли, и расплачивались этими работами друг с другом, причем, ткать и прясть было удовольствием для них, потому что за этими занятиями можно было всласть посплетничать.

В деревне строго соблюдались все старинные обычаи, и за этим следили опять-таки женщины, ибо мужчины, по своему легкомыслию и привычке ломать и переделывать старое, могли нарушить привычный порядок, и тогда наступил бы хаос. Женщины были набожны и религиозны, они очень почитали своих идолов, возжигая им курения и принося в дар одежду, кушанья и напитки; но при всем этом они не имели права проливать кровь в жертву богам и никогда не делали этого.

На праздничных пирах женщины пили хмельной напиток, подобно мужчинам, но не в таком количестве, – и скоро уходили с пиршества, покидая мужское общество. В семейной жизни женщины были благоразумны, но подвержены ревности: они не могли вытерпеть, когда мужчина, поддавшись искушению демонов, начинал домогаться другой женщины. Случалось, что жены налагали руки на тех, кто вызвал ревность, – и часто замужние женщины были столь гневны и раздражительны, что некоторые имели обыкновение драть за волосы мужей, делая это, впрочем, с ними изредка.

Мауна, которая по праву считалась невестой Капуны, была из лучших девушек деревни: она отличалась крепким телосложением, неутомимостью в работе, выносливостью и зычным голосом. Все деревенские парни завидовали Капуне, и сам он не понимал, почему Мауна полюбила именно его, а не Кане, например, – но то, что творится в девичьих сердцах, всегда было тайной.

Полюбив Капуну, Мауна быстро прибрала его к рукам, и он подчинялся ей не меньше, чем подчинялся своей матери и своему отцу. Когда после Праздника Птиц он не вернулся ночевать в деревню, а заявился лишь на следующее утро, Мауна встретила Капуну с грозным видом, который не предвещал ничего хорошего.

Она как раз несла воду из родника, и Капуна робко попросил, чтобы она дала ему напиться. Не глядя на него, Мауна молча протянула ему кувшин. Капуна отпил глоток и попытался взглянуть ей в лицо; Мауна отвернулась. Тогда Капуна зашел с другой стороны и повторил свою попытку; Мауна отвернулась.

– Мауна! – позвал он.

Она не ответила.

– Мауна, – сказал он и тяжело вздохнул.

Ответа не было.

– Мауна... – произнес Капуна уже безнадежно.

– Разве ты не знаешь, что девушке неприлично разговаривать с мужчиной наедине, и тем более, на улице, – строго проговорила Мауна, выдержав паузу.

Услышав ее голос, Капуна обрадовался.

– Я знаю это, – выпалил он, – но мы с тобой... мы – жених и невеста!

– Кто тебе сказал такое? – холодно спросила Мауна.

– То есть как? – опешил Капуна. – Но ведь наши родители уже сговорились, а вчера, на празднике, ты сказала мне...

– Я?! – перебила его Мауна. – Я ничего не говорила.

Капуна открыл рот от удивления.

– Но как же? Когда я вернулся после состязания, ты плакала и шептала мне на ухо...

– Зачем сейчас об этом вспоминать? – снова перебила его Мауна. – Ты бы еще вспомнил, что было десять лет назад! Сегодня всё переменилось.

– Но почему? – с отчаянием воскликнул Капуна.

– Тебе лучше знать! – отрезала она.

– Так ты сердишься на меня за то, что я не вернулся вчера домой? Но мы с Кане были на пиру, а после заночевали в поле, потому что уже поздно было возвращаться, – поспешно принялся объяснять Капуна. – А утром я сразу пошел к тебе, – я так соскучился!

– Уши вянут от твоего вранья! – Мауна выхватила кувшин из его рук, так что вода пролилась Капуне на грудь. – Вы должны были прийти вчера. Я бежала всю дорогу от Священного поселка, чтобы рассказать нашим деревенским о победе Кане и о том, что вы с ним вот-вот придете. Вас так ждали, но вы не пришли, – а теперь ты являешься ко мне один, на другое утро, и кормишь небылицами!

– Клянусь богами, что всё было так, как я сказал! – закричал Капуна, для пущей убедительности обращаясь к небесам. – Ни одного слова лжи не вылетело из моих уст!

– Не кощунствуй! – сурово проговорила Мауна. – Не призывай богов в свидетели твоего обмана. Подумай сам, можно ли тебе верить: ты говоришь, что вы заночевали в поле? Ха-ха... Зачем это вам понадобилось? Никто не ночует в поле без крайней нужды; ночью злые духи так и норовят овладеть неприкаянными людскими душами... Зачем вам надо было ночевать в поле? Уж наверное вы нашли себе приют в Священном поселке; слышала я о бесстыдстве тамошних женщин!

– Клянусь, что мы ночевали в поле, под кустами, – ну, ты знаешь те кусты на повороте дороги, – под защитой доброго духа этих кустов, – Капуна умоляюще смотрел на Мауну.

– Вы, что же, решили вознести духу кустов ночную молитву? – ехидно спросила она.

– Нет, тут дело в другом... – замялся Капуна.

– В чем же?

– Ладно, я скажу тебе правду...

– Давно пора.

– Я был...

– С кем ты был?

– Я был... Я был... Я был сильно пьян, – сказал Капуна, закрыв лицо рукой от позора.

Мауна внимательно посмотрела на него, и взгляд ее смягчился.

– Значит, ты напился на пиру, напился настолько, что не смог дойти до деревни? – в ее глазах промелькнули искорки смеха.

– Да, – понурившись, отвечал Капуна.

– Хорошо, – продолжала допрос Мауна. – Предположим, что ты говоришь правду... Но почему Кане не вернулся с тобой в деревню? Он, что, по-прежнему сидит под кустами?

– Нет, он пошел назад в Священный поселок.

– Это еще зачем?

– Понимаешь, Мауна... Нет, я не могу тебе сказать.

– Как я могу верить тебе, если ты от меня что-то скрываешь?

– Кане – мой друг. Я не имею права открыть его тайну.

– Тайну? У тебя есть тайны от меня?

– Но это не моя тайна! Это тайна моего лучшего друга! – вскричал Капуна.

– Ладно. Если твой друг ближе тебе, чем я, здесь и говорить не о чем, – Мауна подняла кувшин, делая вид, что собирается уходить.

– Подожди! Подожди, Мауна! Не уходи! – Капуна схватил ее за руку, которую она немедленно отдернула. – Ладно, так и быть, я скажу. Но поклянись, что никто не узнает об этом.

– Клянусь всеми богами, какие только есть в на свете! – Мауна поставила кувшин на землю. – Говори же, я слушаю.

– Кане... Он... Понимаешь, он пошел к Парэ, – со вздохом пробормотал Капуна.

– К Парэ? Это к какой Парэ? – переспросила Мауна. – Уж не к дочери ли верховного жреца?

– Да, к ней.

– Зачем?

– Он полюбил ее, – шепотом произнес Капуна, оглядываясь по сторонам.

Мауна так и подпрыгнула на месте, чуть не опрокинув свой кувшин с водой.

– Да ты что?!

– Увы, это так, – горестно подтвердил Капуна.

– Вот так Кане! – Мауна всплеснула руками. – Нашел, кого полюбить! Дочь верховного жреца, посвятившую себя богам! Разве у нас мало хороших девушек, которые с радостью пошли бы за Кане замуж!

– Вот, вот! Я ему так и сказал, слово в слово! Но он, будто одержимый, только о Парэ и говорит. Едва мы проснулись, он побежал в Священный поселок; я пытался было его удержать, но куда там!

– Сумасшедший Кане. Что же теперь будет? Такого святотатства наши люди не прощают никому, – а главное, он навлечет на себя гнев богов. Не вселился ли в него демон? Не овладела ли им нечистая сила? О, боги, спасите нас от беды! – Мауна поцеловала священный амулет, висевший у нее на шее.

– Что ты стоишь? – обратилась она затем к Капуне. – Пошли в деревню. Там и так уже судачат о вашем отсутствии.

***

Кане второй день ждал, когда Парэ выйдет из дома Посвятивших Себя Богам. Этот дом находился между домом верховного жреца и храмом Бога Лесов в Священном поселке, и был виден издалека. Его окружал высокий забор, а над забором поднималась пирамидальная крыша, устланная пальмовыми листьями. Забор был покрыт густой оранжево-коричневой краской и расписан яркими пестрыми картинками из жизни богов. Тут были изображены Отец-Небо и Мать-Земля, Бог Земледелия и Бог Лесов, Бог Ветра, Бог Моря и Бог Плодовых Деревьев; была здесь, конечно, и Большая Птица, а также много других божеств и духов, – только изображения свирепого Бога Войны не было на заборе, потому что на острове не было войн.

Каждый из богов обладал своей характерной внешностью: Бог Моря имел клешни и хвост, а с головы его свисали щупальца вместо волос; у Бога Ветра были огромные раздутые щеки, за спиной его росли большие крылья, а ноги были тощими и голенастыми, отставленными назад; Бог Диких Плодовых Деревьев походил на ящерицу, лазающую по деревьям, только личина была человеческая. Много и еще было удивительных признаков, отличающих богов от людей, – ведь если бы боги имели человеческие черты, что было бы в них божественного?

Существовало, однако, исключение: Мать-Земля обладала, как всем известно, человеческой внешностью (поэтому в ее детях-богах тоже были человеческие черты). Помимо всего прочего, Мать-Земля была покровительницей женщин: она помогала им при родах и защищала от женских болезней, – но благоволила также и непорочным девам, отдавших всю свою любовь богам, ибо такая возвышенная любовь одухотворяла людей и была для них не менее важна, чем любовь земная. Именно Матери-Земле и посвящали себя юные девственницы, решившие отречься от мирской жизни. В числе их была и Парэ, дочь верховного жреца, – первая среди первых.

Сердце Кане сгорало от любви к ней. Пребывание Кане в Священном поселке было встречено с пониманием: юноше следовало, конечно, отблагодарить богов за свою победу на Празднике Птиц. Но в какой ужас пришли бы люди, узнай они, что Кане полюбил дочь верховного жреца, посвятившую себя богам! Такое не прощали никому...

Два дня, томимый страстью Кане ждал Парэ, – и вот она вышла из Дома Посвятивших Себя Богам. Она была одна; Парэ шла, видимо, к своему отцу.

Как красива она была! Кане даже испугался: он вдруг почувствовал свою незначительность по сравнению с этой божественной девушкой.

Преодолевая робость, он приблизился к ней и сказал:

– Пусть боги будут добры к тебе, о Парэ, дочь верховного жреца!

– И к тебе пусть будут они добры, Кане, сын рыбака, победитель на Празднике Птиц, Сын Большой Птицы, – ответила ему девушка. Голос ее был звучен и мелодичен, и слышать его было приятнее, чем лучшую музыку.

Страх Кане пропал, и он сказал то, что было у него на душе:

– Прекраснейшая Парэ, я видел красоту земли, я видел красоту неба, я видел красоту моря, но только теперь я понял, что не видел настоящей красоты. Как мне смотреть на землю, как смотреть на небо и море, если повсюду я вижу тебя, – и всё остальное меркнет перед тобою! Ты для меня – воздух, которым я дышу; ты для меня – глоток чистой воды; ты для меня – живительный сок земли, дающий силы. Я не могу жить без тебя, прекрасная Парэ; я люблю тебя, как не любил еще никто на этом свете! Ответь же мне, есть ли у меня надежда, или мне суждено умереть, – но да станет тебе известно, что если я умру от любви к тебе, то смерть моя будет сладостна. Умереть от любви к такой девушке, как ты, великое счастье.

– Когда ты успел полюбить меня, Кане? Мы виделись с тобою один раз, – улыбнулась Парэ, но взгляд ее был серьезен.

– А сколько раз надо видеться, чтобы полюбить? – живо спросил Кане. – Сколько времени нужно для того чтобы возникла любовь? Я думаю, что настоящая любовь рождается сразу – или не рождается никогда. То, что приходит со временем, со временем и уходит; то, что не требует времени – не подвластно ему. Я полюбил тебя с первого мгновения, моя прекрасная Парэ; любовь вспыхнула, как молния, но не погасла: она будет гореть во мне, пока я жив.

– Ты забыл, что я посвятила себя богам, – сказала Парэ.

– Но разве не боги даруют нам любовь? – возразил Кане. – Любовь – божественное чувство, и если боги позволяют нам любить, то могут ли люди противиться этому? Есть другие посвятившие себя богам девушки, которым не суждено познать земную любовь. Их боги оставили для себя, но ты предназначена для земной жизни.

– О, Кане, твои речи полны лукавства и соблазна! – с укором произнесла Парэ. – Ты смущаешь мое сердце. Я не должна слушать тебя.

– Но ты не уходишь. Значит, и в твоей душе есть искра любви? – Кане взял девушку за руки.

– Пусти! Пусти, увидят люди, – Парэ сделала слабую попытку освободиться.

– Только это тебя беспокоит? – горячо воскликнул Кане. – Так ты любишь меня? Отвечай, заклинаю тебя всеми великими богами!

– Да, Кане, да! Я люблю тебя. Как и ты, я полюбила сразу, лишь только завидев тебя, – последние слова она произнесла еле слышно.

– Парэ! Любимая моя! Сегодня в небе зажжется еще одна звезда – звезда нашей любви, – Кане прикоснулся губами к рукам девушки, а руки ее пахли цветами.

Где-то скрипнула калитка дома. Парэ вздрогнула и отстранилась от Кане.

– Ах, Кане, Кане! – вздохнула она. – Ты не представляешь, что нас ожидает. Еще не было случая, чтобы девушка, посвятившая себя богам, стала принадлежать мужчине.

– Значит, ты будешь первой, – сказал Кане. – Кто-то всегда идет первым по дороге в будущее.

– Ты говоришь, как мудрец, – засмеялась она.

– Это любовь сделала меня мудрым.

– Ты умный, Кане. Умный, сильный и красивый...

– Как сладки твои слова, моя Парэ! О, боги, благодарю вас за счастье, которое вы мне дали!

При упоминании о богах на лице девушки промелькнула тревога.

– Мне нужно поговорить с отцом, – сказала Парэ. – Он верховный жрец, он ближе всех к богам, он рассудит, как нам быть. Иди, Кане, и не приходи сюда ни сегодня, ни завтра. Пусть мой отец рассудит, как нам быть, и примет решение. Нельзя допустить, чтобы боги прогневались на нас.

Парэ прижалась своей щекой к щеке Кане, а потом повернулась и быстро пошла к дому верховного жреца.

– Парэ! Парэ! Оглянись! Дай посмотреть на тебя еще один раз! – взмолился Кане.

Парэ повела плечами, и он понял, что она вот-вот заплачет. Кане ударил себя в грудь кулаком и вскричал:

– Почему мы не можем быть вместе, когда мы любим друг друга! О, боги, смилуйтесь над нами!

***

Баира уже сорок лет был верховный жрецом. За это время ему открылось столько тайн, что он более не удивлялся ничему. Вначале, в первые годы своего пребывания жрецом он поддавался глухой тоске, одолевавшей его по мере проникновения в секреты мироздания и людской души: однажды Баира даже хотел от отчаяния броситься со скалы в море, но не смог. После он смирился, и постепенно безразличие овладело им: в мире не было ничего, что заслуживало душевного волнения; мир был спокоен и обычен. К тому же, за долгие годы своего священства Баира почти перестал различать границу между миром сущим и миром потусторонним. Часто общаясь с богами, духами и демонами, Баира начал принимать их за людей, а людей – за них. Так, вождя Аравака верховный жрец считал то обычным человеком, то Богом Войны, кровожадным и жестоким; сына Аравака, Тлалока, он принимал почему-то за куриного демона, вселявшегося иногда в этих птиц и заставлявшего их истошно кричать и носиться по двору.

Свою любимую дочь Парэ, – а он помнил ее одну из всех своих многочисленных детей, – Баира считал воплощением Матери-Земли. Совершенно забыв ту женщину, с которой он зачал Парэ, и которая выносила и родила ее, Баира, преисполнившись гордыни, полагал свою дочь родившейся от его связи с женским Духом Озера. Но Дух Озера была, в свою очередь, одной из младших дочерей Матери-Земли и Отца-Неба, – значит, в жилах Парэ текла божественная кровь. Это обстоятельство ставило Парэ выше своего отца, который, хотя и был верховным жрецом, но в родстве с богами не состоял. Неудивительно, что в разговорах с дочерью Баира был почтителен и выказывал ей уважение; впрочем, случались моменты, когда он забывался и начинал относиться к ней по-отцовски, то есть строго и требовательно.

Рассказ Парэ о ее любви был воспринят Баирой с учетом божественного происхождения девушки – она, без всякого сомнения, могла выбрать себе возлюбленного из числа простых смертных, ничего трагического тут не было. Но внезапное озарение, постигшее Баиру, высветило и другую мысль: любовь посвятившей себя богам девушки к земному юноше была неслыханным и ужасным святотатством, которое нарушало спокойствие мира, а главное, нарушало спокойствие души верховного жреца, поэтому он сделал то, что всегда делал в подобных случаях – обратился к отвлеченным предметам.

– Пять эпох Солнца было на земле, – глубокомысленно изрек Баира, – и первая из них – Солнце Демонов. Мир тогда был окутан тьмой, а людьми владели звериные инстинкты. В итоге демоны вошли в этот мир и съели всех людей. Так закончилась первая эпоха солнца – Солнца Демонов.

Второе солнце было Солнцем Воздуха. Это была эпоха духов и прозрачных существ, которые могут однажды вернуться на землю. Но люди в то время не понимали, что должны платить за свои грехи, и боги превратили их в обезьян. В результате люди потеряли разум и стали дикими и грязными животными.

Третьим было Солнце Огня. В это время люди снова забыли о богах. Тогда все реки пересохли, и все живое погибло в огне, кроме птиц, которым удалось улететь и спастись.

Четвертым было Солнце Воды, и люди снова грешили, и боги снова уничтожили их, наслав потоп.

Пятый период – тот, в котором живем мы. В нашем пятом Солнце объединились и уравновесились все признаки прежних эпох – животная энергия, воздух, огонь и вода.

Мы не можем утверждать, что наше солнце просуществует вечно; продолжение нашего существования зависит от того, будем ли мы следовать по лестнице искупления, и соблюдать ритуалы. Если боги снова будут забыты, наше солнце тоже погибнет, а вместе с ним – и все мы.

– Твоя мудрость велика, отец. Тебе известны тайны людей и богов, – сказала Парэ, привычная к таким речам Баиры. – Но что мне делать? Я люблю Кане, а он любит меня, – мы не можем жить друг без друга. Посоветуй, как нам быть?

Баира вздохнул и, глядя куда-то вдаль, произнес:

– Имя "Кане" означает "человек". Созданный богами Кане – первый человек на земле в эпоху пятого Солнца – был вначале совсем диким: он вел себя как обезьяна и совокуплялся с множеством существ. Но он хотел, чтобы у него родился ребенок, похожий на него, поэтому он взял немного красной глины и слепил женщину. Кане придал ей те черты, которые хотел в ней видеть: грудь, которую приятно было ласкать и которой можно было выкормить ребенка; лоно, которое являлось одновременно обителью любви и колыбелью новой жизни.

Женщина, слепленная Кане, была так прекрасна, что он вознес молитву богам, прося, чтобы они оживили ее. Боги долго сомневались и спорили, надо ли это делать, – ведь пока Кане жил один, без женщины, он был свободным и по-своему счастливым. После длительных раздумий боги все-таки решили оживить женщину: пусть человек получит, что хочет; к тому же, им было интересно, каков будет теперь род людской: таким же, как прежде, в четвертую эпоху Солнца, или все-таки лучше?

Ожила слепленная из глины женщина, и Кане сделал ее своей супругой. От детей, родившихся у них, родились свои дети, а от тех – свои, а после еще и еще. Чем дальше отдалялись они по родству, тем сильнее становились и плодовитее, – но тем больше не любили друг друга. И тут снова в мир вошли демоны, а боги ужаснулись содеянному и хотели опять уничтожить человеческий род, но, полные сострадания к нему, решили дать возможность людям пройти по лестнице искупления.

– Да, отец, ты уже говорил о лестнице искупления. Но что значат твои слова? Суждено ли нам с Кане быть счастливыми или мы погибнем в разлуке? – спросила Парэ, с тревогой глядя на Баиру.

– После дождя образуются лужи. В них тоже возникает жизнь. Маленькие лягушата резвятся и прыгают там, как будто они живут в огромном озере, которое не пересохнет никогда. Но пройдет день, пройдет другой, и солнце высушит лужи. Лягушата погибнут, их существование закончится, но мир даже не заметит этого. Что такое маленькая лужа для большого мира?.. – Баира развел руками.

– Твоя мудрость безгранична, отец, – повторила Парэ, – но скажи, могу ли я нарушить обет, данный богам? И как объяснить это людям?

– Тот, кто носит в своей душе божественное, сам подобен богу. Можешь ли ты нарушить обет, данный самой себе? Спроси себя, – проговорил Баира.

– Я думала об этом, но я не знаю, зачем боги послали мне любовь? Может быть, для того чтобы я отказалась от своего обета? А может быть, они хотят проверить прочность его? Ну, посоветуй же, отец, что мне делать?! – воскликнула Парэ со слезами на глазах.

– Перестань хныкать! – строго сказал Баира, вдруг вспомнив о своих отцовских обязанностях. – Ты не ребенок, ты прошла обряд посвящения... Что ты от меня хочешь? Я не могу запретить тебе любить, но я и не могу разрешить тебе предать богов, которым ты поклялась в верности. Тебе нужен мой совет? Вот он: тебе и твоему юноше надо пройти через испытания. Они покажут, что овладело вашими душами – божественная любовь или демоническая страсть. Если это любовь, то она угодна богам; если боги даровали тебе любовь, я сниму с тебя обет безбрачия и благословлю на супружество с твоим Кане. Но если это страсть, с ней следует бороться, дабы не отдать душу в цепкие лапы демонов. Возможно, демоны искушают тебя, не желая, чтобы ты принадлежала богам. Мы это выясним.

– Я уверена, что это любовь, – радостно ответила Парэ, – и я готова пройти через любые испытания.

– Так и решим... Когда на шестой день после создания мира...

– Хорошо, отец, – поспешно перебила его Парэ, видя, что он опять возвращается к высоким материям, – я благодарна тебе, однако мне пора возвращаться в Дом Посвященных. Скоро вечерняя молитва.

– Ступай, ступай, – согласно закивал Баира.

– Когда на шестой после создания мира... – услышала его бормотание Парэ, выходя из комнаты.

***

Если верховный жрец Баира был посредником между богами и людьми, то вождь Аравак был главным среди людей острова. Аравак распоряжался полевыми работами, распределял обязанности, делил доходы, разбирал ссоры и назначал кару за преступления.

Аравак правил жестко, и не было никого, кто осмелился бы перечить ему, – но этого было мало. Он знал, что придет пора, когда люди захотят избрать себе другого правителя, – раньше они убивали вождя, заметив в нем признаки старческой немощи, теперь оставляли ему жизнь, но что такое жизнь без власти? Видя в своем сыне Тлалоке продолжение себя, Аравак готов был передать власть ему, когда придет время, – однако и в этом не было уверенности. Пока Тлалок еще не стал вождем, любой мог бросить ему вызов и попытаться занять его место: случай на Празднике Птиц показал, что такое вполне возможно.

Нужно было укрепить власть, укрепить ее настолько, чтобы никто не смел покуситься на нее и оспаривать ее решения, а для этого был единственный способ – кровь. Как боги не могут обходиться без нее и не принимают жертвоприношение, не скрепленное кровью, так и люди не верят в силу власти, если она не замешана на крови. Аравак уже многие годы был вождем, и хорошо понял это.

Беда заключалась, однако, в том, что на острове проливалось мало людской крови. Случались иногда убийства, за которыми следовали казни, но это не укрепляло власть вождя: он всего лишь проливал кровь за кровь, не являясь зачинщиком кровопролития. В редких, исключительных случаях островитяне приносили богам человеческие жертвы, однако и здесь вождь оказывался в стороне, ибо жертву приносили жрецы, а вождь лишь наблюдал за порядком во время жертвоприношения.

На старой земле, откуда Сын Солнца привел когда-то людей на остров, часто происходили войны, – и там власть вождя была крепкой и нерушимой. Но на острове до сих пор не было ни одной войны, если не считать мелких столкновений между жителями соседних деревень. Островитянам нечего было делить, всего у них было вдоволь: земля дважды в год приносила урожай, леса изобиловали дичью, озера и море – рыбой; домашняя птица отличались редкой плодовитостью. Не от кого было и защищаться: безбрежный океан отделял остров от старой земли, и за многие века сюда каким-то чудом пришли всего две лодки с чужаками, но и эти пришельцы быстро растворились среди островитян.

Другой человек на месте Аравака впал бы в отчаяние и решил, что власть вождя навсегда останется слабой, но Аравак недаром столько лет управлял людьми. Он узнал важную вещь, – он узнал, что сытость, довольство, покой и мирная жизнь претят людской натуре. Боги даровали людям блаженную жизнь на острове, но люди томятся от такой жизни. Они хотят большего, они хотят запредельного, они готовы встать на опасный путь, на который зовут их призраки души. Следует только подтолкнуть людей, заставить сделать первый шаг, а дальше они пойдут сами все быстрее и быстрее.

Итак, надо было лишь придумать, каким будет этот первый шаг. Аравак ждал, что судьба придет ему на помощь, – и она пришла. Вождь понял это, когда Баира рассказал ему о любви Кане и Парэ. Верховный жрец был обязан доложить о подобном происшествии вождю, так оно могло нарушить порядок на острове.

Баира говорил сухо и беспристрастно, однако Аравак сразу почувствовал, что речь идет о таком событии, которое может перевернуть жизнь островитян. Жадно внимал он каждому слову верховного жреца, а когда тот произнес "будут назначены испытания" и вслед за тем закрыл глаза, скрывая их выражение, Аравак не смог сдержать довольную улыбку.

Впрочем, он тут же согнал ее со своего лица и спросил:

– Знает ли еще кто-нибудь об этой истории? Кроме тебя, меня, твоей дочери и этого юнца?

– Если она дойдет до женского слуха, о ней узнает весь остров, – ответил Баира, не открывая глаз.

– Женский слух чуткий; женщины слышат даже то, что не сказано. К тому же, Парэ, ведь, предстоят испытания, – бесстрастно произнес Аравак.

Баира приоткрыл глаза.

– Если островитяне прознают про любовь Парэ, между ними возникнут ссоры. Будет смута, и, может быть, раскол, – проговорил верховный жрец, сквозь полуопущенные веки наблюдая за Араваком. – Нашим людям не хватает ярких событий. А любовь Парэ – это яркое событие; одни станут говорить, что душой Парэ овладели демоны, другие скажут, что боги даровали ей любовь. И тогда испытания, которые предстоят Парэ, станут бессмысленными, – более того, вредными: они только подольют масла в огонь.

– Но мы же не можем нарушать обычаи и бросать вызов богам, – все так же бесстрастно возразил Аравак. – Твое решение мудрое, ты поступаешь так, как должен был поступить. Воистину, ты великий жрец и духовный отец народа. Твое величие безгранично, твой дух витает так высоко, что его не могут смутить волнения людского моря. Подобно богам, тебя не сотрясают бури, бушующие внизу; и подобно богам, тебя всегда будут чтить люди. Никогда не иссякнет поток желающих поклониться твоей святости; никогда не уменьшится число страждущих твоей мудрости.

Баира закрыл глаза. Аравак терпеливо ждал, что он ответит.

– Однако Парэ – моя дочь, – пробормотал Баира через некоторое время. – Любимая дочь...

– Что может случиться с дочерью верховного жреца? Каковы бы ни были результаты испытаний, Парэ не перестанет быть твоей дочерью, верно?.. Однако если найдутся такие люди, которые замыслят что-либо недоброе против Парэ, они горько пожалеют об этом, – внушительно сказал вождь. – Я сам отец и понимаю твои отцовские чувства. Ты хочешь, чтобы твоя дочь была счастлива, а я хочу того же для моего сына. Ты хочешь, чтобы твоя дочь служила богам, как служишь им ты; я хочу, чтобы мой сын служил людям, как служу им я.

Баира приоткрыл один глаз и бросил быстрый взгляд на Аравака, а затем, зажмурившись, проговорил:

– Пусть все будет так, как велят нам боги. Да свершится их воля.

– Да свершится их воля, – повторил за ним Аравак и после паузы сказал: – Большая Птица благосклонна к нам, – ведь пища, оставленная ей на алтаре, съедена?

Баира молча кивнул.

– Это хороший знак, Праздник Птиц удался на славу. Надо объявить об этом по острову, а в Священном поселке устроить еще один пир. Первый пир был скучен, второй будет веселее, – сказал Аравак, усмехнувшись. – Ты давно не давал себе роздыху, о, верховный жрец! Наполни радостью свое сердце, а телу предоставь удовольствия. Мы пригласим красивейших девушек, и они будут танцевать перед нами. А после, по обычаю, любую из них ты возьмешь себе в наложницы. В такой большой праздник верховному жрецу дозволяется все.

– Я стар, вождь. Пусть молодые веселятся, а я буду молиться богам, – Баира пожевал губами и погладил морщинистой рукой свою седую голову.

Обряд любви

В древности мужчины собирались у большой реки, играли на музыкальных инструментах и танцевали священный танец Журупари. Так могло продолжаться несколько дней подряд, а женщины в это время скучали в одиночестве, – не удивительно, что они решили украсть музыкальные инструменты у мужчин. Однажды женщины остались на ночь около реки, чтобы посмотреть, каковы все-таки эти инструменты, под музыку которых мужчины танцуют Журупари. Мужчины принялись танцевать и танцевали до полуночи. Потом они пошли в лес и положили свои инструменты в дупло дерева.

Женщины все видели и, когда мужчины повернули обратно в деревню, бросились за инструментами. Они освещали себе дорогу факелами, но инструменты разбегались от них в свете огня. Наконец, женщинам удалось окружить дерево. Инструментам уже некуда было бежать, и женщины схватили их. Обрадованные женщины спрятали инструменты в другое место, – далеко, далеко.