Текст книги "Лесная смерть"

Автор книги: Брижит Обер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Виржини! Поди-ка сюда на минутку!

– Что?

– Это что за парень, с которым ты только что разговаривала? Тот, высокий, в красной каскетке?

– Какой еще высокий парень?

– Эй, молодой человек! – кричит Иветта. – Да, вы! В красной каскетке!

Наклонившись ко мне, она шепчет мне на ухо:

– Кто знает, может, это – один из тех, которые пичкают детвору наркотиками…

При других обстоятельствах мне, наверное, стало бы очень смешно.

– Ну вот он я, и что?

– Чего вы хотели от этой девочки?

– Я всего лишь хотел узнать, не видела ли Виржини Матье, моего младшего брата…

Я чувствую, что на нас вот-вот обрушится настоящее несчастье.

– Но он же все это время был с вами! – удивляется Иветта.

– Да нет; они вместе пошли покупать жвачку, а теперь он куда-то запропастился. Не знаю, где можно болтаться столько времени, но попадись мне сейчас этот балбес…

– Послушайте, мне бы не хотелось вас пугать, но Виржини он сказал, что пошел к вам.

– Он так и сказал, Виржини?

– Да; он еще добавил, что иначе вы будете очень ругаться.

– Вот черт… Проклятье, если я только его отловлю…

– Месье полицейский! – что есть мочи вопит Иветта. – Месье полицейский!

– Да нет, вряд ли стоит поднимать панику: наверняка он сейчас дурака валяет где-нибудь в закоулке!

– Что тут происходит? – спрашивает мужской голос с ярко выраженным парижским акцентом.

Должно бьть, полицейский.

Но тут раздается жуткий крик. Где-то совсем рядом, за нашими спинами. Такой громкий, что того и гляди барабанные перепонки лопнут.

– Это еще что такое? – восклицает окончательно сбитая с толку Иветта.

Сердце у меня в груди бьется, как бешеное. Еще один крик – не менее жуткий. Вопит какая-то женщина. Резкий звук полицейского свистка, топот бегущих ног.

– Виржини, стой на месте!

Шум собравшейся толпы, удивленные восклицания.

– Нет; ты останешься здесь, и сейчас же возьмешь меня за руку! – громоподобным голосом произносит Иветта.

Вокруг нас то и дело раздаются чьи-то голоса; такое ощущение, будто я попала в водоворот голосов и буквально тону в каком-то море звуков. Свистки, сирена скорой помощи, сирена полицейской машины и мое собственное сердце – похоже, оно бьется уже где-то в висках.

– Освободите проход! Ну же, расступитесь, пожалуйста!

– Что случилось?

– Я знаю об этом не больше вашего. Ну отойдите же наконец, пропустите меня.

Испуганные перешептывания:

– Похоже, нашли труп.

– Вон там, на стоянке.

– Одна женщина на него буквально наткнулась.

– Да какой там труп – это же ребенок.

– Простите, месье, вам известно, что там такое случилось? – явно вне себя от охватившего ее беспокойства спрашивает Иветта.

– На стоянке нашли труп ребенка.

– О, Господи! А вы не знаете… уже известно, кто он?

– Да нет, не думаю.

Внезапно в толпе раздается душераздирающий вопль. Все тотчас умолкают. На сей раз звучит голос подростка – полный ужаса:

– Матье! Нет! Матье! Нет, черт возьми!

Совсем рядом со мной раздаются какие-то странные, тихие, шмыгающие звуки, и я понимаю, что это Виржини – она плачет.

– Ну, ну, не плачь, моя дорогая! Господи, до чего все это ужасно! Ох; Элиза, вы слышали?

Я приподнимаю палец. Слышала; да так хорошо, что, по-моему, меня сейчас наизнанку вывернет. Этого не может быть; это – сон; или – галлюцинация. Не может быть, чтобы Матье умер.

– Его брата сажают в полицейскую машину, – комментирует происходящее Иветта. – Ох, бедный парень, бедный парень…

Какой-то мужской голос измученно кричит:

– Да разойдитесь же вы, Боже мой; говорят вам: не на что тут смотреть! Позвольте пройти.

Вокруг стоит такой шум и гам, царит такая оживленная толкотня, что впору подумать, будто мы попали на ярмарочное представление. Я воображаю себе тело убитого – совсем маленькое тело, брошенное на носилки… Виржини по-прежнему тихо плачет.

– Нужно рассказать им то, что нам известно, – решительно заявляет Иветта.

Моя коляска трогается с места. Мы то и дело натыкаемся на людей. Иветта все время извиняется, Виржини уже рыдает в голос. Иветта упрямо движется вперед; не реагируя на сыплющиеся на нее со всех сторон оскорбления и насмешки, она толкает мою коляску, волоча за собой рыдающую Виржини.

– Месье полицейский, месье полицейский!

– В чем дело? Я занят.

– Малышка совсем недавно играла с ним.

– С кем это – с ним?

– Ну… с жертвой!

– Откуда вам известно, о ком идет речь?

– Говорю же я вам: мы с ним знакомы. Его зовут Матье. Вон его старший брат сидит в вашей машине.

– Пройдемте-ка со мной. Расступитесь, пожалуйста, пропустите эту даму. Нет, месье, ваша помощь не понадобится, пропустите нас, да поскорее…

Мы продвигаемся вперед.

– Эта дама говорит, что малышка совсем недавно играла с погибшим.

Молодой, но очень по-мужски звучащий голос:

– Вот как? Минуточку; отойдемте-ка в сторонку. Ну, малышка, как тебя зовут?

– Вир… жи… ни.

– Почему ты плачешь?

Виржини – явно с трудом – произносит:

– Мама…

– Наверное, у нее шок, – вмешивается Иветта.

– Ты совсем недавно играла с Матье?

– Они вместе отправились купить себе конфет, а вернулась она уже одна. С тех пор ни его брат, ни мы его не видели, – вместо Виржини отвечает Иветта.

– Значит, вы пошли покупать конфеты?

– Нет, жвачку… – всхлипывая, с трудом произносит Виржини.

– И куда потом направился Матье? Он разговаривал с кем-нибудь из посторонних?

– Я не знаю. Он сказал, что пойдет к брату.

– Ты не видела, чтобы он еще с кем-то разговаривал? Я имею в виду – с кем-то из взрослых?

– Нет.

Мерзкая маленькая лгунья. Ты ведь видела убийцу и сама мне об этом сказала; ты видела его, но теперь ничего не говоришь. Но почему, почему?

– Ладно, слушай… Если что-нибудь вспомнишь, скажешь об этом маме.

– Это не моя мама, это – няня Элизы.

– Я – компаньонка мадемуазель Андриоли, – обиженно уточняет Иветта.

– А мадемуазель Андриоли – это вы? – спрашивает меня инспектор.

– Она – жертва очень тяжелого несчастного случая, так что ответить вам она не в состоянии.

– Ах вот как? Простите. Хорошо. Сейчас я запишу ваши фамилии и адреса.

– Иветта Ользински, улица Карм, дом 2; это в Буасси. Мадемуазель Элиза Андриоли – живет там же. Малышку зовут Виржини Фанстан, ее адрес – проспект Шарля де Голля, 14, это в Меризье.

– О'кей. Вот моя визитная карточка. Я – инспектор Гассен. Флоран Гассен. Вам нужно будет прийти в участок, чтобы оформить официальные показания.

– Мы хорошо знакомы с комиссаром Иссэром.

– Да? Он в Париже. Простите, мне пора. Ты хорошо меня поняла, Виржини? Если что-нибудь вспомнишь, непременно попроси вызвать меня. Это очень важно…

Виржини молча шмыгает носом. Инспектор Гассен уходит. Иветта, толкая мою коляску, тихонько шепчет:

– Это ужасно: они погрузили тело на носилки в пластиковом мешке, совсем как по телевизору показывают; надеюсь, Виржини этого не видела.

Наше возвращение домой выглядит весьма печально. Иветта молча толкает мою коляску. Мне грустно, ужасно грустно, и я совершенно растеряна. Ведь подумать только: наверное, Матье вполне можно было спасти, если бы Виржини решилась рассказать о том, что знает… Но как она плакала! Несчастная девчонка, должно быть, совсем уже потеряла голову. Только что я была страшно зла на нее. А теперь не знаю что и думать: мне ее жаль. Матье убили. Она сказала мне, что его убьют – и его убили. Может, она просто-напросто обладает даром предвиденья?

В гостиной холодно. К вечеру воздух заметно – и почти по-осеннему – посвежел. Иветта проводила Виржини домой; затем принялась гладить белье, как всегда болтая со мной при этом:

– Несчастные Фанстаны: для них это такой страшный удар. Должно быть, только о том и думают, что убийца Рено бродит где-то совсем рядом. А Виржини – она же так и плакала, не переставая ни на минуту, когда я оставила ее там! Просто чудовищно. По-моему, было бы куда лучше, если бы в такую минуту Поль остался дома, но ему срочно потребовалось встретиться с каким-то клиентом – или что-то в этом роде. А возвращаясь, я случайно повстречала Стефана Мигуэна. С него уже сняли бинты. Велел непременно передать вам привет. Он очень спешил на строительную площадку.

Ах да, он ведь – владелец строительного предприятия. Насколько я помню, с Полем они познакомились вроде бы в банке. Да, точно: он – клиент того банка, в котором работает Поль, и тот – в качестве заместителя директора – сам лично занимался его счетами. А потом уже они обнаружили, что оба – страстные любители бега трусцой. И теперь у них общая тайная мечта: принять участие в Нью-Йоркском марафоне. Поэтому они буквально помешались на своих тренировках. Лично я в свое время не очень-то любила бегать, особенно по асфальту. Ну вот! Иветта включила новости… Все время – одно и то же… Ах нет, на сей раз – не совсем…

«В одном из парижских пригородов совершено чудовищное убийство. Девятилетний мальчик, Матье Гольбер, был найден задушенным на автостоянке возле торгового центра сегодня, во второй половине дня. Это жуткое преступление – наверняка дело рук все того же, очевидно, психически ненормального убийцы, что два месяца назад задушил восьмилетнего Микаэля Массне. Все население Буасси-ле-Коломб охвачено ужасом. Наш специальный корреспондент, Мишель Фалькон, находится сейчас там. Слушаем вас, Мишель…

– Здравствуйте. У микрофона Мишель Фалькон. Сейчас в Буасси-ле-Коломб, где менее чем за три месяца были убиты двое детей, царит подавленное настроение. Тот факт, что данное преступление лишь подтверждает ранее выдвинутую гипотезу, согласно которой два последних убийства самым непосредственным образом связаны с совершенными ранее и до сих пор нераскрытыми аналогичными преступлениями, вряд ли способен сколько-нибудь успокоить проживающих в этом районе мирных граждан. Население Буасси-ле-Коломб повергнуто в состояние, близкое к панике; кое кто поговаривает о необходимости формирования добровольческих отрядов самообороны. Дивизионный комиссар Иссэр, на котором лежит ответственность за расследование данных преступлений, решительно отказывается от каких-либо комментариев, однако утверждает, что в деле все более четко просматривается некий вполне определенный след».

Далее передают краткий перечень предыдущих убийств – наверняка в этот момент на экране показывают фотографии погибших мальчиков. Потом – опрос населения: какой-то пенсионер, домохозяйка, владелец гаража высказывают свое мнение. Потом – крики, рыдания, звук захлопнувшейся двери, и – мужской голос: «Оставьте нас в покое». Это, конечно же, семья убитого Матье, «которая, судя по всему, все еще находится под воздействием шока от случившегося несчастья, а потому явно не в состоянии принять нашу съемочную группу».

Звонит телефон. Иветта, бормоча себе под нос проклятия, поднимается с места. Диктор рассказывает уже о парусных гонках в Средиземном море.

– Алло? Ах, это вы, Жан. Добрый вечер. Да, это ужасно, не правда ли? Мы обе страшно взволнованы. Нет, что вы, не беспокойтесь. Спасибо, очень мило с вашей стороны… Да, конечно – завтра, как и договаривались. Хуже всего то, что мы сами там были, возле торгового центра… Да, и представьте себе: Виржини играла с этим самым малышом как раз перед тем, как он пропал!.. Да…

Довольно трудно одновременно слушать разговор Иветты с Жаном Гийомом и новости. Опять звонок – на сей раз во входную дверь. Определенно, это уже слишком. Иветта извиняется, вешает трубку и бежит открывать.

– Мадемуазель Андриоли дома?

Иссэр! Должно быть, бросив все, примчался из Парижа.

– Проходите. Мы как раз ужинаем.

– Простите, что помешал. Приятного аппетита. Добрый вечер, мадемуазель.

Я приподнимаю палец.

– Я вернулся сразу же, как только узнал о том, что здесь произошло. Если позволите, я хотел бы поговорить с мадемуазель Андриоли наедине.

Алле-гоп! Он тут же выкатывает меня в вестибюль: чувствую запах мастики, с помощью которой Иветта утречком надраивала здесь пол; и – с места в карьер – произносит:

– Странное совпадение, не так ли? Я имею в виду тот факт, что вы с малышкой Виржини оказались практически на месте преступления. А известно ли вам, что подобные цепочки совпадений мне совсем не нравятся? Что же до Матье Гольбера, то на сей раз убийца вскрыл своей жертве грудную клетку и вырезал сердце. Уже после того, как ребенок умер, разумеется.

Разумеется. Интересно: вырвет меня сейчас или нет?

– Тело лежало между двумя машинами. Чтобы орудовать вот так: среди бела дня, на достаточно оживленной автостоянке, убийца должен обладать изрядной долей легкомыслия – либо он просто был в бессознательном состоянии; правда, если присесть на корточки между машинами, то в видеокамеры не попадешь – я сам это проверил… Маловероятно, чтобы преступник скрылся бегом с места убийства, засунув сердце жертвы себе в карман. Знаете, что я по этому поводу думаю? Что он и приехал, и уехал на машине. А с автоматическими стоянками у нас вечная беда: тамошний служащий, как правило, почти не обращает внимания ни на водителей, ни на сами машины; однако раз на раз не приходится. Как видите, я с вами совершенно откровенен. Виржини что-нибудь известно?

Мне просто дурно уже от этого типа. Говорит с бешеной скоростью, единым духом обрушивает на меня целую кучу информации – да он буквально оглушил меня. Известно ли что-нибудь Виржини? Понятия не имею. Однако – так, на всякий случай – приподнимаю палец.

– Она видела, как кто-то уводил Матье?

Приподнимаю палец, но только наполовину. То бишь – в полусогнутом виде.

– Она видела кого-то из знакомых ей людей?

Я приподнимаю палец.

– Кого именно? Вы знаете этого человека?

Палец мой остается недвижим. Я вздыхаю.

– Любое преступление имеет вполне определенный мотив. Будьте внимательны: ни о каком разумном мотиве, доступном нашему сознанию, в данном случае и речи быть не может. Нет, тут кроется некий мотив сугубо личного характера. К примеру, убийца решил собрать коллекцию ушей. Или же непременно отправлять на тот свет любого субъекта ростом метр восемьдесят два, обутого в желтые мокасины. Или – как тот, всем известный английский преступник – душить своих любовников, когда они уснут, чтобы потом смотреть телевизор, лежа рядом с трупом. Вы понимаете, что я имею в виду? Если мы примемся искать убийцу, исходя из того, что им движет некий «разумный» мотив, мы пустимся по ложному следу. Но если мы вообразим, что он действует наугад – просто из удовольствия кого-нибудь убить, – это тоже будет грубой ошибкой. Ибо если бы в его действиях отсутствовала всякая логика, то жертвы у нас были бы совсем разными. Такое встречается крайне редко. В девяносто девяти процентах случаев убийца-психопат уничтожает людей одного и того же типа. Он упорно преследует лишь ему известную цель и чувствует себя удовлетворенным, лишь убивая людей вполне определенного типа, причем одним и тем же способом. Однако я, должно быть, основательно поднадоел вам своими речами. Вообще-то я направлялся к Фанстанам, а к вам завернул так, на всякий случай. С вами всегда очень приятно побеседовать. Ну что ж, мне пора, милая мадемуазель Андриоли. И прошу вас: постарайтесь поменьше переутомляться; по-моему, последнее время ваша жизнь приобрела уж слишком бурный характер.

Предатель! Он вновь закатывает мое кресло в гостиную и исчезает с такой скоростью, что Иветта даже не успевает попрощаться с ним. Совершенно невероятный тип. Убийца спокойненько себе разгуливает где-то у нас под боком, а комиссар полиции с физиономией клоуна тем временем читает мне лекции о психологии преступников. Иветта, ворча, раскладывает еду по тарелкам.

А я вновь думаю о Матье. Несчастный малыш. По телу у меня пробегают мурашки. В больнице, когда я поняла, что Бенуа мертв, мне все время хотелось волком выть. И еще очень долго потом я не могла поверить в то, что он никогда больше со мной не заговорит, не рассмешит меня чем-нибудь – что его вообще не будет больше рядом. Наверное, матери Матье нынче вечером тоже хочется волком выть. А Элен – всегда спокойная, улыбчивая Элен – как она, должно быть, боится за Виржини! Хотя Виржини, вообще-то, – девочка. А все жертвы на данный момент – исключительно мужского пола. Наверное, убийцу почему-то тянет именно на маленьких мальчиков. «Он чувствует себя удовлетворенным, лишь убивая вполне определенного типа людей», как сказал этот «Бонзо»-клоун. Очень хотелось бы выбросить все это из головы. Но – не могу; не могу взять и вот так просто сказать себе: «Забудем об этом». Ну если бы я хотя бы не слышала голоса Матье, если бы для меня это было всего лишь некое имя, произнесенное диктором с экрана телевизора. Я так в свое время радовалась знакомству с Фанстанами, а теперь вся эта гадость и путаница…

6

Сегодня утром хоронят Матье Гольбера. На похороны отправились все: Мондини, Кэнсоны, Мигуэны. Полчаса назад ушли Иветта и Поль. Элен отказалась участвовать в церемонии. Я слышу, как она листает какой-то иллюстрированный журнал – листает так нервно, словно сидит в приемной врача. Когда Иветта узнала о том, что Элен не хочет идти на похороны, ее осенила блестящая мысль: предложить ей прийти к нам, дабы составить мне компанию, а самой таким образом получить возможность пойти на кладбище. «Это поможет Элен избавиться от тех черных мыслей, что неизменно будут мучить ее, останься она дома в полном одиночестве», – пояснила Иветта. Виржини со своими куклами играет в саду. В данный момент она устроила одной из них весьма основательную порку: «Вот тебе, противная, вот тебе; ты как следует этого заслужила» – и так далее: шлеп, шлеп, шлеп; не знаю уж, с кем именно девочка таким образом сводит счеты, но делает она это явно от всей души.

Похоже, сегодня на редкость хорошая погода: небо чистое, ни ветерка. Я представляю себе, как под ярким солнцем вдоль пожелтевших уже полей медленно движется мрачная похоронная процессия. Но никак не могу представить, что Бенуа тоже лежит в могиле, на этом самом кладбище. Основано оно было в одном симпатичном, заросшем зеленью местечке, насколько я помню, в 1976 году – так что среди прочих кладбищ его до сих пор можно считать почти новехоньким. Надо же: я лишена возможности даже сходить на могилу Бенуа. Иветта сказала мне, что Рено тоже там похоронен. Поэтому я хорошо понимаю, что Элен просто не в силах идти на похороны совсем еще маленького мальчика, которого закопают чуть ли не бок о бок с сыном ее мужа. Интересно: а пошел ли на похороны убийца? В фильмах такое нередко случается.

Элен со мной почти не разговаривает. Лишь пара фраз о погоде, о том, который час; спичка чиркает о коробок – по комнате разливается запах табачного дыма. Шелест слишком быстро переворачиваемых страниц. И ее дыхание – частое. Что-то чересчур уж частое.

– Хуже всего бывает, когда думаешь о том, что его положили в этот маленький ящик. О том, что твой ребенок лежит теперь в ящике. Как… как какая-то почтовая посылка. В совсем маленьком… ну… вроде ящика из-под вина, например. Забавно, а?

Элен явно нехорошо. Я с трудом сглатываю слюну. Голос у нее дрожит. Лишь бы только ей не вздумалось сейчас заплакать. Я ведь и раньше совершенно терялась при виде плачущих людей.

– А Полю, видите ли, захотелось пойти на похороны. Непонятно зачем: мы совсем не знаем этих людей; но нет, он решил непременно там быть – из солидарности, понимаете ли. Красивое слово – «солидарность». Но ведь это не вернет им их сына. Я была против того, чтобы он туда пошел, но если ему что-то втемяшится в голову… Мне совсем не хотелось оставаться в одиночестве, в такой-то день. Простите меня, Элиза; наверное, я уже надоела вам своей болтовней.

Да нет, это вовсе не так, Элен; как же мне вам объяснить? Как сказать о том, что я хорошо понимаю ваше состояние? Проклятое мое тело – наотрез отказывается мне служить. Слава Богу – явилась Виржини.

– Можно попить воды? Мама? Мама, что с тобой?

– Ерунда, дорогая; ничего страшного. Иди попей на кухне.

– Это из-за Матье ты стала печальная?

– Да, мне немного грустно.

– Но ведь с Матье ничего страшного не произошло: он наверняка доволен, что попал прямиком в рай.

– Да, конечно. Ну, беги же на кухню и попей.

Девочка убегает – легко и быстро.

– До чего же я распускаюсь, когда на меня такое находит. Просто смешно. Счастье еще, что Поля здесь нет – он терпеть не может моих нервных припадков.

И это наш славный Поль, который определенно производит впечатление просто-таки образцово терпеливого человека. Теперь я лучше понимаю, почему Элен кажется обычно такой грустной и отрешенной. Виржини вихрем вылетает из кухни и с дикими воплями бросается в сад. Похоже, смерть ее маленького приятеля вовсе никак на ней не отразилась. Выглядит это довольно странно, если вспомнить, как отчаянно плакала она в тот день, когда он погиб. Наверное, ей каким-то непостижимым образом удалось затолкать все мысли о происшедшем в самый дальний уголок своего сознания и запретить себе вспоминать об этом.

Интересно, который теперь час? Элен снова делает вид, будто читает журнал. Атмосфера в доме какая-то нездоровая; я напряжена до предела: нервы – точно струны у скрипки.

– Мне ни в коем случае не следовало в тот день разрешать Рено играть в саду. Ведь это неизбежно должно было случиться. Неизбежно.

Судя по всему, у нее сейчас начнется истерика; и что же мне делать в такой ситуации?

На всякий случай я приподнимаю палец.

– Heт, Элиза, я знаю, что все произошло по моей вине, я прекрасно это знаю; вам вряд ли удастся убедить меня в обратном.

Я вновь приподнимаю палец.

– Я знала, что это случится, знала; я все чувствовала и ничего не сделала, чтобы это предотвратить, ничего. Его нашла Виржини. Она позвала меня; он лежал на животе, а вокруг – столько крови! Я подхватила Виржини на руки и бросилась к дому – вызвать «скорую помощь». Я не хотела, чтобы Виржини опять его увидела, поэтому вернулась туда и прикрыла его махровым полотенцем – оно почти тут же стало совсем красным… ненавижу красное. Никогда ничего красного не ношу.

Интонации ее голоса постепенно приобретают явно нездоровый оттенок. У садовой калитки раздается звонок. Уфф.

– Добрый день, Виржини; все в порядке, дорогая моя?

Иветта. Наконец она входит в гостиную.

– Ну как, Элен, все в порядке? Мы не слишком задержались? Поль ждет вас в машине, он куда-то очень спешит. Да что с вами, Элен?

– Уже иду. Просто искала в сумке носовой платок: что-то насморк на меня напал.

– Насморк? Должно быть, это сенная лихорадка: такая жара на улице.

– Наверное. Ну что ж, пора мне бежать. До свидания, Элиза, до свидания, Иветта; до скорого. Виржини, мы уходим!

– До свидания.

– До свидания, кроха!

Дверь за ними закрывается.

– О-ля-ля, до чего же это было чудовищно! – восклицает Иветта, принимаясь накрывать на стол. – Если бы вы только видели! Мать хотела броситься в могилу, на гроб – пришлось удерживать ее силой. Поль страшно побледнел. Клод Мондини разрыдалась; ее муж едва не сделал то же самое. Что же до Кэнсонов, то они, похоже, явились туда исключительно для того, чтобы покрасоваться. На Бетти была шляпа с вуалеткой – смех, да и только; а Манюель напялил белый костюм. Мы вроде бы не в Китае живем, чтобы на похороны-то в белом ходить! Иссэра там не было, зато пришел этот молодой инспектор – Флоран Гассен; симпатичный парень, и вид у него очень серьезный – немножко похож на Патрика Брюеля, представляете?

Еще один красавец-мужчина на мою голову. Может, хватит – я и так уже не знаю, что с ними делать!

– Стефан тоже там был, с женой. Вот уж эту дамочку приятной особой никак не назовешь! А у него здоровенный синяк в пол-лица, причем ужас какой распухший. Куда я подевала эту масленку? А, вот она! К тому же жара была такая, что у всех пот буквально ручьями струился. Кюре – молоденький такой, говорил не то с южным акцентом, не то еще с каким – короче, никто ничего толком и понять не смог; а что до последних слов утешения, так я уже что угодно готова была отдать, лишь бы оказаться подальше оттуда. Как только официальная церемония закончилась, Поль кивнул мне, и мы быстренько уехали.

Да, похороны, похоже, выглядели и в самом деле совершенно чудовищно. Любопытно: неужели Поль даже не остановился возле могилы сына? Иветта открыла кран на кухне. Теперь голос ее доносится издалека:

– Жан не захотел пойти туда. Он считает это нездоровым явлением.

Жан? Ах да: Жан Гийом. Значит, они уже чуть ли не на «ты»… А насчет «нездорового явления» я с ним вполне согласна. Похороны… Наверное, идеальным случаем были бы похороны без покойника; но, увы, такое случается крайне редко.

– Вот; все готово!

Иветта подкатывает мое кресло к столу. Я чувствую запах… Ну-ка, подумаем… Кукурузное пюре? Точно. Значит, мои органы чувств постепенно восстанавливают свою способность восприятия окружающего. Я изо всех сил стараюсь жевать. Внезапно чувствую чью-то руку на своем запястье и тут же замираю.

– Надеюсь, полиция скоро отловит этого монстра; вещи творятся и в самом деле слишком ужасные. Представьте себе, у меня даже аппетит пропал от этого зрелища.

Проглотить прожеванное мне стоит несколько большего труда, чем обычно. Однако лично я проголодалась весьма основательно. Может быть, это и звучит совершенно чудовищно, но аппетита я отнюдь не утратила. Увы – Иветта уже яростно убирает со стола. Может, она предложит мне что-то на десерт? Нет – никакого тебе десерта. Я слышу, как она наливает себе кофе. Аромат кофе дразнит мое обоняние, хороший крепкий кофе – хоть бы ложечку… Но, конечно же, права на кофе я лишена. Сижу себе в своей коляске, как куль с песком, а в животе урчит от голода. Остаток дня проходит в весьма гнетущей атмосфере – Иветта «потрясена до глубины души». От нечего делать вновь и вновь прокручиваю в голове пленку происшедших за последние месяцы событий:

1) Я встречаю Виржини; девочка утверждает, что ей многое известно о совершенных в округе убийствах детей.

2) Правдивость ее рассказа подтверждается последующим обнаружением трупа Микаэля Массне.

3) Я знакомлюсь с ее родителями, Полем и Элен Фанстан, и их друзьями: Стефаном и Софи Мигуэн, Манюэлем и Бетти Кэнсон, Жан-Мишелем и Клод Мондини.

4) Кто-то непонятно почему пытается меня убить!

5) Виржини предсказывает близкую смерть Матье.

6) Матье убит.

И что же из этого следует?

Виржини явно находится в центре событий. Но я-то тут при чем?

Разве я могу сыграть хоть какую-то роль в этом чудовищном спектакле, будучи более чем инвалидом – почти ничем?

Похоже, погода переменилась: дело явно идет к дождю. Небо сейчас, наверное, весьма основательно смахивает на состояние моей души – такое же неспокойное, раздраженное и… замершее в нерешительности.

Уже за полдень. Сижу в гостиной и слушаю «Козу господина Сегена». Не подумайте, пожалуйста, что я внезапно впала в детство; просто пришла Виржини – она и принесла кассеты.

– В «Парке Юрского периода» тоже используют козу как приманку, – внезапно сообщает мне она.

«А в Буасси-ле-Коломб в качестве козы, похоже, используют меня», – ответила бы я ей, наверное, если бы могла.

– Волков нельзя винить в том, что они убивают баранов. Им ведь тоже нужно что-то есть.

Что правда, то правда. Более того – я чувствую, к чему ты клонишь, продолжай.

– А иногда то же самое происходит и с людьми. Они делают какие-то вещи потому только, что так нужно. Даже если это – очень плохие вещи.

Виржини, ангел мой, ты пытаешься решить эту проблему самостоятельно, а я, к сожалению, ничем не могу тебе помочь: во-первых – потому, что не в состоянии говорить, а во-вторых – я и не знаю даже, что сказать тебе на это.

– Ну да, она прекрасно все слышит.

Что? Я не совсем поняла, о чем речь. «Ну да, она прекрасно все слышит»? Кто слышит? Я? А с кем же она тогда разговаривает? С Иветтой? Но Иветта как раз и оставила Виржини здесь посидеть со мной, чтобы сбегать в аптеку. Уходя, она даже закрыла все окна и проследила, чтобы девочка заперла дверь изнутри.

– Да нет, честное слово: она все слышит, но говорить не может совсем.

Что еще за игру она затеяла? Пленка с записью «Козы господина Сегена» останавливается. Судя по звукам, Виржини, должно быть, вставляет другую кассету. Ага – Чайковский, «Петя и волк».[4]4
  Неточность автора: симфоническая сказка «Петя и волк» написана Сергеем Прокофьевым.


[Закрыть] Теперь – из-за музыки – мне приходигся напрягать слух, пытаясь понять, что же происходит в гостиной.

– Она очень милая. Не надо ее обижать!

Виржини? Виржини, дорогая моя, что ты там такое плетешь? Я приподнимаю палец.

– Не волнуйся, Элиза, я ему все объяснила.

Объяснила что? И кому? Чувствую, что нервы у меня постепенно начинают напрягаться. А вдруг это вовсе не игра? Вдруг она и в самом деле с кем-то разговаривает?

– Он считает, что ты очень хорошенькая.

О, нет! Я изо всех сил прислушиваюсь, пытаясь уловить постороннее движение или хотя бы дыхание в этой комнате, но проклятая музыка заглушает все.

– Он часто ко мне заходит. Ему ведь там страшно, понимаешь?..

Но кто? Кто, черт побери?

– Стой! Я же сказала, что ты не должен ее трогать!

Нет, это не игра. Девчонка вовсе не играет невесть во что. Она и в самом деле с кем-то разговаривает. С кем-то, кто стоит сейчас здесь, в гостиной, и разглядывает меня. Этот кто-то все время молчит. Да еще считает меня хорошенькой. И хочет прикоснуться ко мне. Стоп! Я чувствую, как по бокам у меня заструился холодный пот. Неужели она – сейчас, здесь – разговаривает с «ним», то бишь с убийцей? Эта мысль вызывает у меня такой гнев, что, кажется, меня того и гляди на кусочки разворвет от злости. Ну, говори же, мерзавка ты этакая, говори!

– Мама не хочет, чтобы я с ним разговаривала. Она считает, что это плохо.

Что? Так значит, и Элен с ним знакома? Справа от меня едва слышно скрипнул паркет… что это? Что еще за звуки? Кто-то тихонько подходит ко мне?

– Но я-то знаю, что ему просто страшно там – одному, да еще в темноте. Поэтому и позволяю ему иногда приходить ко мне.

Я действительно слышала чей-то вздох или мне почудилось? Я слышала вздох, причем где-то совсем рядом со мной? Виржини, умоляю тебя: прекрати все это.

Уведи его отсюда – вон, на улицу! Я много раз подряд приподнимаю палец.

– Значит, ты тоже не веришь мне? Никто мне не верит, но это правда: Рено здесь, он пришел повидаться со мной.

Рено? Ничего не понимаю. Рено? Неужели… Господи, неужели она и вправду считает, что ее брат сейчас здесь?

– Ему страшно лежать в гробу, поэтому он и приходит навестить меня, когда я остаюсь одна. А с тобой я все равно что одна – ты ведь ничего не видишь.

Так; она всерьез верит в то, что покойный брат время от времени к ней приходит. Иссэр оказался прав: у девочки явно не все в порядке с психикой. Несчастная малышка, как бы мне хотелось обнять тебя сейчас покрепче и… Я испытываю колоссальное облегчение. Да, конечно: омерзительно с моей стороны радоваться тому, что ребенок болен, но, откровенно говоря, это куда лучше, нежели присутствие убийцы в гостиной. Тело мое сразу же делается словно ватным: реакция на перенапряжение.