Текст книги "Сумерки над Джексонвиллем. Лесной мрак"

Автор книги: Брижит Обер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

– О ля–ля! Как вы, однако, вспотели! Подождите минутку: сейчас я сниму с вас шарф.

Вот, вот – сними его, сделай на нем хороший скользящий узел и повесь меня на ближайшей же ветке – пусть я хотя бы умру стоя, осточертело мне сидеть да лежать! Ох. Нельзя позволять себе такого рода мыслей. Надо как–то цепляться за реальность, ведь она все же существует. Вот Виржини, например – она вполне реальна. И у нее куча неприятностей. Причем очень серьезных. Нужно непременно узнать, кто ее отец, узнать фамилию этого человека. Я должна как–то вмешаться во все это. Нужно любым способом себя расшевелить!

Моя Екатерина Великая приходит ежедневно, щедро тратя на меня свою поистине неуемную энергию. Они – высокая блондинка… Стройная, спортивного телосложения; занимается аэробикой, волосы обычно стягивает на затылке в «конский хвост» и носит синтетические брюки в обтяжку. До того, как со мной случилось это несчастье, я не раз видела ее – в кинотеатре, с каким–нибудь очередным приятелем. Приятели менялись довольно часто, но все они были одинаковы – этакие здоровенные детины с очень коротко подстриженными волосами и толстыми ляжками, трущимися друг о дружку при ходьбе. Лично я с ней не была знакома, ибо не нуждалась в ее услугах, да и вообще она мне казалась не слишком–то симпатичной. Неприятно думать о том, что теперь мое тело полностью отдают в ее распоряжение, более того – возможность реабилитации моих несчастных конечностей целиком зависит ог этой длинной глуповатой девицы, мнения которой по любым вопросам столь же однозначны, как красный сигнал светофора, а все разговоры, похоже, сводятся к пересказу последних телевизионных новостей.

Однако в данном случае она оказывается весьма полезной. Почти незаменимой. Ибо совершенно неспособна молчать более пяти минут. Таким образом я оказываюсь в обществе двух величайших болтушек. Разговор для них – все равно что наркотик. Просто благодать! Хотя, наверное, благодарить Всевышнего за то, что он создал таких вот неисправимых сплетниц, способны лишь люди, попавшие в положение вроде моего. Ибо – в противоположность общепринятому мнению – у меня нет ни малейшей тяги к благородной тишине, позволяющей отстраниться от окружающего мира, дабы предаться размышлениям о материях космического масштаба. Нет – я хочу жить. Ибо я еще жива!

Так вот, наша Екатерина Великая – неиссякаемый источник информации. На пару с Иветтой они вполне способны заменить самую бойкую «газету–сплетницу» местного значения. От них я непременно узнаю, кто такая Виржини.

– Смотрели новости? – спрашивает Екатерина Великая, попутно выкручивая мне предплечье.

– Нет, а зачем? Сегодня такая хорошая погода, что мы обедали в саду.

– Надо полагать, накормить ее – задачка не из легких, – тихо и задумчиво произносит Екатерина Великая, разминая мне трехглавую мышцу.

Да, представь себе, девочка моя: ее еще и кормят, эту дебилку. Так что прими мои соболезнования, если это сколько–нибудь ранит твою безмерную чувствительность.

Далее она, разумеется, продолжает говорить, но теперь уже отнюдь не шепотом:

– Там снова рассказывали о погибшем малыше. Все то же самое, что и на прошлой неделе: лес, нашедший тело рыбак и прочее; но теперь уже они уверены в том, что это – дело рук какого–то маньяка. По всей вероятности, всех четверых он и убил! Ведь в общей сложности погибли четыре мальчика, каждому из которых было именно восемь лет! И все это – в радиусе пятидесяти километров! Подумать только: он спокойненько разгуливает на свободе, где–то совсем рядом!

– А они так ничего и не обнаружили? Ну, скажем, отпечатки следов или шин, клочки одежды? – живо включается в разговор Иветта, уже готовая чуть ли не начать расследование.

– Ничего. У них нет ровным счетом ничего! Кроме того факта, что все четверо несчастных были удушены.

– А… гм… как насчет следов насилия?

– Нет; даже этого нет. Просто задушены.

– Странное дело, – бормочет Иветта; все это время она беспрестанно снует по комнате (должно быть, «занимается пылью»). – Ведь детишек такого возраста убивают, как правило, по сексуальным мотивам.

– Правда? Но как бы там ни было, об этом они не говорили. Хуже всего то, что, по крайней мере, с тремя из матерей я неплохо знакома. Одна из них работает на почте в Ла Веррьер. Вторая – продавщицей в табачной лавочке Леклерка. Третья – мадам Массне; как я уже говорила, она – моя пациентка.

– А что за семья у четвертого?

– Об этих людях я вовсе ничего не знаю. По телевизору сказали, что отец убитого мальчика работает в банке. Сниматься они отказались.

Ну конечно же, это они! Вот если бы только наша Екатерина Великая и с ними была знакома… Впрочем, разве от этого что–нибудь изменилось бы? Вряд ли она когда–нибудь сообразит, что я не просто какое–то бревно. Ведь для этого нужно было бы как следует в меня вглядеться. Но даже если бы такое вдруг случилось, мне и самой трудно представить, каким образом я попыталась бы передать ей столь непростую иноформацию…

Пришел доктор Рэйбо. Он осматривает меня – куда более внимательно, чем обычно. Явление вполне объяснимое: на улице хлещет дождь, так что сегодня на доске по озеру не покатаешься. Он ощупал меня всю, с головы до ног, а я, воспользовавшись случаем, принялась демонстрировать свое достижение с указательным пальцем на левой руке, поднимая и опуская его много раз подряд. Доктор позвал Иветту и спросил, часто ли я такое делаю. Она ответила, что понятия не имеет. Он велел ей внимательно проследить за этим явлением. Я сощурила глаза и попыталась было повернуть голову, однако желаемого результата мне достичь не удалось. Доктор решил, что у меня нечто вроде судорожного припадка, после чего они дружно удерживали меня в кресле – до тех пор, пока мне не стало «лучше». В заключение Рэйбо заявил, что я, похоже, начинаю вновь обретать какие–то частицы двигательных способностей. В ближайшее время он поговорит об этом с профессором Комбре. «Однако в данном случае не стоит питать особых надежд», – под занавес заметил он. Вполне возможно, что это всего лишь рефлекторные явления сугубо механического характера – так называемая «хроническая судорога».

Вот уже почти восемь месяцев я живу словно в каком–то бесконечно темном туннеле. Вот если бы… Нет, ни в коем случае нельзя тешить себя пустыми надеждами.

– Мадемуазель Элиза! Ку–ку! Это я!

Успокойся, Иветта, никакого чуда не произошло. Я по–прежнему сижу в своей коляске, словно куль с мукой.

– Ни за что не догадаетесь, кого я только что встретила! Как раз возле почты. Виржини с родителями! Как жаль все же, что вам пришлось лишиться кинотеатра, – мы могли бы вручить им пригласительные билеты. На этой неделе там идет «Книга джунглей».

Такое ощущение, будто стадо слонов неспешно протопало по моему сердцу.

– А поскольку мы были совсем рядом отсюда, я показала им наш дом… Жену зовут Элен. Очень хорошенькая женщина: стройная брюнетка с огромными голубыми глазами. И очень белой кожей. А мужа зовут Поль. Поль и Элен Фанстан.

Точно они! Виржини сказала правду: ее брат действительно был убит.

– Такой элегантный мужчина, и лицо у него очень красивое – в духе Пола Ньюмена; причем на редкость симпатичный, – продолжает Иветта. – И очень мужественного вида. Ну совсем как… ладно… чего уж там говорить…

Прекрасно понимаю: ты хотела сказать: «совсем как Бенуа». Разве такое возможно? Бенуа был просто уникален. К тому же он походил скорее на Роберта Редфорда, так что…

– Мы поболтали немножко о том о сем, а потом я предложила им зайти к нам как–нибудь вечерком пропустить по рюмочке. Соседи все–таки! И знаете? Они согласились! Они зайдут к нам в среду вместе с малышкой.

Браво, Иветта! Могу себе представить, до какой степени она, должно быть, разжалобила их моей несчастной участью, коль скоро ей удалось заманить их к нам в гости!

– И насчет его сына я оказалась права!

Тут Иветта несколько понижает голос и говорит так, как если бы мы с ней оказались вдруг в церкви:

– Его сын умер два года назад. Он – один из тех несчастных мальчиков, которых нашли задушенными, представляете себе?! Мать Виржини сказала, что они предпочитают не затрагивать эту тему, так что – сами понимаете – я и не стала больше ничего расспрашивать… Потерять ребенка – всегда тяжело, но если он вдобавок был еще и убит…

Да уж, действительно – вряд ли кому–либо приятно распространяться на подобную тему. Рено Фанстан. В девяносто третьем я почти постоянно была в разъездах, меня частенько избирали членом жюри какого–нибудь очередного кинофестиваля, а кроме того – уж не помню, почему – это был период, когда мы с Бенуа как–то плохо ладили между собой. Разумеется, поэтому мне тогда и дела не было до всяких там убийств. Элен и Поль Фанстан. Поль. Имя, которое очень подходит к его голосу. Мужчина, явно уверенный в себе. Интересно, а какие у него глаза – светлые или темные? Брюнет он или блондин? Мне почему–то кажется, что брюнет. А Виржини – блондинка с длинными волосами; похожа на маленькую хорошенькую куклу. Неужели они – красавец Поль со своей дочуркой – и вправду способны прийти к нам в гости? Что–то я в этом не слишком уверена.

Среды я дожидалась в каком–то поистине лихорадочном нетерпении. Ощущение было такое, будто время вовсе остановилось. Подобного состояния я не испытывала, пожалуй, со времен наших первых встреч с Бенуа.

И вот – наступила среда. Я чувствую себя так, словно сижу на электрическом стуле. Смех, да и только.

Иветта с самого утра с головой ушла в какие–то хлопоты по хозяйству. Насколько я ее знаю, она, должно быть, готовит легкую закуску, вполне достойную Букингемского дворца. Меня она уже умыла, одела и – о ужас! – причесала; я, надо полагать, теперь основательно смахиваю на школьницу перед церемонией вручения диплома. По всей форме приведенная в полный порядок, в летнем хлопчатобумажном платье (остается лишь надеяться, что не в платье Иветты) сижу в своей коляске в гостиной возле распахнутого окна. Интересно бы знать, как я сейчас выгляжу. Ну, волосы, наверное, все же по–прежнему темные, и, пожалуй, я все такая же маленькая и худенькая; но вот щеки у меня, должно быть, ввалились – от этого нос всегда кажется длиннее, – а цвет лица, скорее всего, основательно напоминает таблетку аспирина. Ох, а те идиотские волоски, что вечно вырастали у меня под подбородком? «Но они же абсолютно незаметны», – говаривал в свое время Бенуа. Как же – теперь они, надо полагать, отросли до самых колен. Да, гостям будет на что посмотреть: этакий скелет с бородой до пупа, обряженный в платье из клетчатой (или полосатой?) парусины. Где–то неподалеку залаяла собака. Ну и что – эти дурацкие собаки то и дело где–то лают. Звонок в дверь.

Иветта бросается открывать. Я сглатываю слюну. Страшно хотелось бы сейчас иметь возможность увидеть себя в зеркале, чтобы точно знать, на что я все–таки похожа. Шаги – чьи–то медленные, а чьи–то – очень быстрые. Кто–то кидается ко мне бегом. И раздается тонкий нежный голосок:

– Здравствуй, Элиза.

Я приподнимаю указательный палец. Виржини кладет свою ладошку на мою руку. Ладошка у нее очень теплая. В этот момент в комнату входит кто–то еще.

– Здравствуйте.

Низкий, глубокий голос. Это он. Поль.

– Здравствуйте.

Другой голос – нежный и спокойный. Должно быть, Элен.

– Прошу вас, садитесь пожалуйста, – произносит Иветта, вкатывая слегка позвякивающий посудой сервировочный столик.

Слышится тихий вздох кожаного диванчика. Должно быть, они сели. Представляю себе, как они сейчас – как бы случайным – взглядом окидывают комнату. Широкие и глубокие кожаные кресла, большой сундук черешневого дерева от Меме, буфет, новейшей модели музыкальная система, телевизор, деревянный журнальный столик, забитые книгами полки, бюро с круглой крышкой, где я храню все свои бумаги… Слышу легкие шаги – это Виржини с интересом обходит всю комнату.

– Только ничего не трогай, Виржини!

– Нет, мама, я только смотрю. Тут есть полное собрание «Бекассины».

Мне оно досталось от отца. Я сохранила его в надежде на то, что когда–нибудь буду читать его нашему с Бенуа ребенку. Однако судьба распорядилась иначе.

– Мне можно почитать одну из них?

– Ну конечно, цыпленок. Вот, держи; да садись–ка сюда.

Иветта усаживает ее в огромное кресло совсем рядом со мной.

– Надо же, дом у вас, похоже, просто колоссальный! – замечает Элен.

– О да, он довольно большой. Идемте, я покажу вам его.

Болтая о каких–то пустяках, они удаляются. Виржини тут же вскакивает с кресла, подходит ко мне. И шепчет мне на ухо:

– Учительница в школе отругала меня за то, что я не знала урока. Но я не могу теперь ничего толком выучить: мне страшно. Понимаю, что это глупо – убивают вроде только мальчиков, но ведь всякое может случиться. А вдруг Смерть передумает и возьмется за девочек тоже? Ты видела фильм, который называется «Смысл жизни»? Папа брал напрокат видеокассету. Там есть такой момент, когда Смерть приходит к людям, которые съели отравленный пирог, чтобы объяснить, что им действительно предстоит умереть.

Она имеет в виду фильм Монти Пайтона. Еще бы я его не видела! Да это был один из наших любимых фильмов, и в моем кинотеатре он шел, по меньшей мере, раз десять. Девочка наклоняется еще ближе ко мне, я чувствую ее легкое теплое дыхание.

– Вообще–то я боюсь Смерти. У нее такое ужасное лицо. Мне бы очень хотелось жить в Диснейленде, в замке Спящей Красавицы.

Даже если бы я и знала, что ей на это сказать – все равно бы не смогла. Иветта с гостями возвращаются: четко слышны их шаги на ламинированном паркете. Беседуют они о погоде, об очередном повышении цен, о домах. Ничего интересного. Виржини умолкла. Судя по всему, вновь взялась за «Бекассину» – то и дело до моего слуха доносится шелест переворачиваемых страниц. Оттого, что она, наговорив мне таких ужасных вещей, столь мирно принялась за чтение, от спокойной болтовни Иветты с гостями в душе у меня возникает чувство нереальности происходящего. Мне и в самом деле трудно поверить, что то, что она рассказывает мне – правда. Внезапно, застав меня врасплох, в мои размышления вторгается теплый голос Поля:

– Мы еще не очень утомили вас своим присутствием?

Похоже, он обращается ко мне?

– Нет, что вы; я уверена, что она, наоборот, очень довольна. Мадемуазель Элиза всегда любила принимать гостей, – вместо меня отвечает Иветта.

Поль вздыхает – так, словно его охватила внезапная грусть. Может быть, мне суждено превратиться в этакий романтический персонаж? И ночью, в тот час, когда луна заливает небо призрачно–белым сиянием, он, лежа в своей постели, вдруг начнет размышлять обо мне? Уж я–то, во всяком случае, почти уверена, что буду думать о нем – о том образе, который сама себе выдумала: стройный худой брюнет с коротко подстриженными волосами, длинными ногами, решительным лицом и светлыми глазами… Наверное, потому, что его голос вызывает доверие, придает мне уверенности в себе… Ведь я чувствую себя такой одинокой. И Элен тоже, судя по всему, женщина довольно симпатичная. Люди, с которыми я наверняка с удовольствием бы общалась – прежде…

Элен, Поль и Иветта весьма оживленно беседуют о политике, о новых городских властях.

Виржини встает, чтобы положить на место книгу. И тут же оказывается совсем рядом со мной – так близко, что я ощущаю тепло ее маленького, благоухающего пенкой для ванны тела.

– Мне кажется, Смерть не очень–то любит свою работу. Но, понимаешь, она вынуждена ее делать, – шепчет мне на ухо девочка. – На нее как бы находит временами нечто, совершенно внезапно – бац, и ей обязательно нужно убить ребенка. Есть один полицейский, его называют комиссаром; так вот он уже много раз меня расспрашивал. По–моему, он очень похож на клоуна: у него пышные желтые усы, а волосы на голове – как солома: я называю его Бонзо. Ему явно очень хочется, чтобы я рассказала о том, что знаю, но я молчу. Никому не могу рассказывать об этом, кроме тебя; ты ведь – совсем другое дело.

Да уж и вправду – нема, как могила. Так значит, полиция все–таки заинтересовалась Виржини. Как, впрочем, наверное, и всей малышней в округе – любой из них мог случайно что–то увидеть.

– Рено ничего не знал о Лесной Смерти, поэтому был очень неосторожен – и тогда Смерть настигла его. Я–то ему говорила, чтобы он не ходил играть в ту хижину. Потому что прекрасно видела, что Смерть так и вьется вокруг него, то и дело расточая улыбки… Но он и слушать меня не стал. Ты–то хоть меня слушаешь?

Приподнимаю указательный палец. Я немного ошеломлена тем, что мне только что рассказали.

– Виржини, что ты там делаешь?

Голос Элен – несколько встревоженный.

– Разговариваю с Элизой.

До моих ушей доносится смущенное покашливание.

– Хочешь чаю? Или шоколада, радость моя? – спрашивает Иветта.

– Нет, спасибо, мадам.

– Виржини, подойди–ка сюда на пару секунд, пожалуйста.

Это Поль.

Виржини замученно вздыхает:

– Ну ни на минуту в покое оставить не могут!

Я улыбаюсь. По крайней мере, у меня такое ощущение, будто я улыбаюсь. Ибо ни малейшего представления не имею о том, отражается ли хоть что–то на моем лице.

– Вам нездоровится, мадемуазель Элиза? – обеспокоенно спрашивает Иветта.

Ну вот вам и результат моей «улыбки».

– К сожалению, нам пора. Друзья ждут нас к ужину. Виржини, ты готова идти с нами?

– Непременно заходите почаще. Знаете… – тут Иветта несколько понижает голос, – у меня такое впечатление, что, с тех пор как она познакомилась с вами и вашей малышкой, она стала чувствовать себя гораздо лучше; ей ведь так одиноко… Мы обе будем очень рады, если вы опять как–нибудь к нам заглянете.

– Ну что ж, постараемся. Конечно… если муж… он всегда очень занят на работе, не так ли, Поль? Во всяком случае, большое вам спасибо. Мы очень мило провели время. Ты не забудешь попрощаться, Виржини?

– До свидания, мадам.

Она бегом бросается ко мне.

– До свидания, Элиза. Мне очень понравился твой дом. И сама ты – очень–очень милая.

Она звонко чмокает меня в щеку. Я сглатываю слюну.

– А как ты считаешь, я тоже хорошая?

Я приподнимаю палец.

До моего слуха доносятся какие–то перешептывания. Затем – тяжеловесные шаги Иветты.

– Мадемуазель Элиза?

Я поднимаю палец.

Тут она склоняется ко мне и очень громко, отчетливо произнося каждое слово, говорит:

– Вы слышите меня? Если слышите, поднимите палец дважды.

Я поднимаю палец дважды.

– Силы Небесные! Значит, это правда! Она слышит нас! А доктор еще сомневался! Но я–то сама, я–то знала, точно знала, что она все понимает!

– Невероятно, – шепчет Элен.

Ох, как бы мне хотелось сейчас вскочить с этого кресла, дабы принять участие во всеобщей радости.

– Что случилось? – спрашивает Виржини.

– Мадемуазель Элиза, оказывается, все слышит. Слышит и прекрасно понимает!

– Ну разумеется; иначе как бы я, по–вашему, разговаривала с ней?

– Послушайте, Иветта, нам и в самом деле пора бежать, к тому же… я хочу сказать, что все мы очень рады за вас обеих…

Опять голос Элен. Поль, похоже, вдруг стал что–то очень застенчив.

Шум голосов – уже из прихожей. Звук закрывающейся двери. Иветта бросается к телефону. Повесив трубку, она торжествующим тоном объявляет:

– Нынче вечером зайдет доктор.

Я отнюдь не терзаюсь угрызениями совести оттого, что вечер у этого типа будет явно испорчен.

Явился Рэйбо. И живо умерил охватившую было Иветту бескрайнюю радость. Тот факт, что я произвожу впечатление человека, способного слышать и понимать, вовсе не означает: 1) что я, как и прежде, соображаю на все сто процентов, 2) что мои двигательные способности и в самом деле постепенно восстанавливаются. По его словам, история медицины знает немало случаев, когда люди на протяжении лет этак тридцати так и двигали слегка либо пальцем руки, либо пальцем ноги. Да, Рэйбо всегда найдет, чем «утешить». Короче, он может посоветовать лишь пройти еще одно обследование по поводу моих нервных клеток.

Алле–гоп! До свидания, приглашен на ужин, друзья, понимаете ли, так что опаздывать просто неприлично; сей тип – все равно что сквозняк. Я даже не знаю, какое у него лицо. Представляю его себе этаким волосатым культуристом в водонепроницаемом комбинезоне с висящим на шее стетоскопом.

Иветта открыла маленькую бутылочку шампанского, влила мне в рот ровно каплю, а теперь на радостях хлещет остальное, названивая на Юг, моему дядюшке, дабы сообщить приятную новость.

Ночью я плохо спала. Наконец–то… Худо–бедно, но все же я могу «разговаривать». Однако думать я сейчас способна лишь о другом – о том, что рассказала Виржини. А еще о Поле и Элен. Должно быть, я вызываю у них лишь отвращение. А еще никак не могу понять, почему Виржини так упорно избегает называть преступника по имени. Ведь теперь я уверена, что девочка нисколько не лжет: она действительно знает, кто он. Но почему–то защищает его. Потрясающее явление!

3

Моя жизнь сильно переменилась. Нельзя, конечно, сказать, что произошло настоящее чудо, но тем не менее – просто фантастика. Во–первых, профессор Комбре высказал мысль о том, что причиной моего плачевного состояния вполне может оказаться отнюдь не повреждение каких–либо двигательных центров, а последствия перенесенного мною шока – поскольку клетки спинного мозга нисколько не повреждены. Он вовсе не склонен внушать мне пустые надежды, однако, по его мнению, я имею вполне реальный шанс на частичное восстановление двигательных функций моего организма – со временем, разумеется. Теперь мне назначен усиленный курс реабилитации. Подчас у меня бывает такое ощущение, будто я вся вибрирую – словно самолет, готовый вот–вот оторваться от земли.

Кроме того, к нам последнее время довольно часто заходит Элен – вместе с Виржини. Похоже, эта женщина чувствует себя очень одинокой. Она не раз уже жаловалась на то, что Поль слишком много работает. Он занимает весьма ответственную должность в банке и проводит там страшно много времени. А она явно скучает. Обычно она устраивается в кресле возле меня в гостиной, и ее нежный голос звучит, не умолкая. Элен рассказывает мне о погоде, о созревающих фруктах, распускающихся цветах, о том, какого цвета небо, о том, как движутся облака. У меня такое чувство, будто я обрела подругу. А Виржини обычно торчит в кухне, возле Иветты. Мне она больше ничего не рассказывает и, похоже, избегает меня. По–моему, в данном случае мы имеем не что иное как великолепный образчик самой обычной ревности.

Не знаю, как бы мне исхитриться предупредить Элен о том, что Виржини, вполне возможно, грозит опасность. Хотя в лучах нежного послеполуденного солнца все эти истории об убийствах кажутся невероятно далекими. Может быть, Виржини и в самом деле страдает избытком воображения.

Как бы там ни было, но когда Элен сидит рядом со мной, время уже не тянется так мучительно долго. А сегодня я одна. Воображаю, будто разлеглась в кресле возле бассейна, чтобы позагорать. Но мне трудно сконцентрироваться на этих мыслях, ибо вчера вечером в Париже произошло какое–то жуткое преступление.

Мне тогда очень хотелось, чтобы Иветта выключила звук, – я слышала взволнованные голоса свидетелей, сирену «скорой помощи»; думала о лужах крови, о терроризме, о том, что люди неспособны понять друг друга. Я думала о себе. Об охватившем меня паническом состоянии. Думала о Бенуа, о его так внезапно оборвавшейся жизни. Любая информация такого рода вновь и вновь погружает меня в прошлое, а ведь мне так хочется оттуда вырваться. Кажется, я начинаю понимать тех, кто и слышать ничего не желает о плохих новостях.

Звонок в дверь.

Вот так сюрприз! Явился тот самый комиссар, о котором мне рассказывала Виржини. Иветта вводит его в гостиную. Трудно понять, что он делает дальше, ибо воцаряется полная тишина. Наверное, он просто меня рассматривает.

– Мадемуазель Андриоли? Я – комиссар Иссэр из бригады по уголовным делам.

Ага – значит, этого «Бонзо» на самом деле зовут Иссэр. Голос у него звучит довольно холодно, чуть претенциозно. И почти без всякого выражения.

– Я же вас предупреждала: она не в состоянии что–либо ответить вам, – напоминает ему Иветта.

Однако комиссар, невзирая на ее предупреждение, продолжает:

– Я не знал, что вы больны, поэтому прошу простить мне мой неожиданный визит.

Определенно, он совсем недурно воспитан – для этакого–то типа с клоунским лицом.

Иветта, мой ангел–хранитель – она, должно быть, топчется рядом с ним – не выдержав, наконец поясняет:

– Комиссар пришел в связи с расследованием по делу об убийстве малыша Массне. Я уже сказала, что мы не были с ним знакомы.

Мне слышно, как комиссар негромко произносит, обращаясь к ней:

– Уверяю вас, мадам: если мадемуазель Андриоли нас слышит – а лично я в этом абсолютно уверен, – мой голос она услышит точно так же хорошо, как и ваш. Поэтому, если вы не возражаете, я бы предпочел на минуту остаться с ней наедине.

– Как вам будет угодно, – отвечает Иветта и тут же выходит, хлопнув дверью.

Негромкое покашливание. Я жду. Вполне возможно, что этот тип – единственный, кто способен как–то помочь Виржини.

– Вам, безусловно, известно, что в настоящее время мы заняты расследованием убийства Микаэля Массне, равно как и другими, несколько ранее совершенными убийствами восьмилетних мальчиков; напасть на след убийцы на данный момент нам так и не удалось. Вы располагаете каким–нибудь способом отвечать на мои вопросы?

С этим типом определенно можно иметь дело! Я приподнимаю палец.

– Прекрасно. Теперь я буду называть имена, и если они вам о чем–то говорят – приподнимите палец.

Он перечисляет имена убитых мальчиков. Когда он доходит до Рено Фанстана, я приподнимаю палец.

– Вы были знакомы с малышом Фанстаном?

Мой палец остается недвижим. Комиссар опять покашливает.

– Так, понятно. Небольшая проблема в способе общения. Вы просто имели в виду, что слышали о нем?

Я приподнимаю палец.

– Из телевизионного репортажа?

Мой палец остается недвижим.

– От кого–то из его родственников?

Я приподнимаю палец.

– Может быть, от матери?

Никакого движения с моей стороны.

– От отца?

Палец мой остается недвижим. Беседа грозит принять несколько утомительный характер.

– От малышки Виржини?

Я приподнимаю палец.

– Вы знакомы с Виржини Фанстан?

Наконец–то! Лицемер несчастный! Тебе ведь прекрасно известно, что мы с ней знакомы, и ею ты интересуешься куда больше, чем мной. Правда – нужно отдать должное, – к счастью.

– Послушайте, мадемуазель Андриоли, я вовсе не намерен злоупотреблять вашим временем, ходя вокруг да около. Напротив, я хочу задать вам вполне прямой вопрос: создалось ли у вас впечатление, будто Виржини что–то знает об этом деле?

Я уже было собралась поднять палец, как вдруг меня остановила одна мысль. А вправе ли я выдавать секреты Виржини? Но если ее жизнь действительно в опасности? И я решаюсь–таки приподнять палец.

– Она говорила вам о том, что знает, кто совершил все эти преступления?

Я приподнимаю палец.

– И назвала вам имя убийцы?

Мой палец остается недвижим.

– А вам не показалось, что у девочки имеют место некоторые нарушения психики?

Внезапно – с некоторым ошеломлением – я начинаю понимать, куда он клонит. Решил, что Виржини – сумасшедшая! Мой палец остается недвижим.

– Поймите меня правильно. Да, девочка просто очаровательна, однако она получила в свое время тяжелейшую душевную травму, обнаружив труп своего сводного брата.

Сводного? А вот этого я не знала.

– Когда Элен Сиккарди вышла замуж за Поля Фанстана, Рено было уже два года. Первая жена Поля Фанстана умерла в 1986 году от рака. Новая мадам Фанстан всегда очень трогательно заботилась о Рено, как, впрочем, и о Виржини; но девочка ведет себя очень необщительно, директор школы считает даже подобную замкнутость в ее возрасте несколько ненормальной. Общаясь со мной, она моментально как бы захлопывается, словно устрица, мне и слова из нее вытянуть ни разу не удалось. Именно поэтому я взял на себя смелость вот так явиться к вам. Мне кажется, что если девочка и в самом деле хранит в душе какую–то тайну, то поведать ее она способна скорее всего вам. Она сообщила вам хоть что–то, что способно помочь установить личность преступника?

Мой палец остается недвижим.

– А утверждает ли она, что была свидетелем одного или даже нескольких убийств?

Если я отвечу на этот вопрос – они тут же объявят ее сумасшедшей? И разлучат с родителями? Чтобы через сеть сиротских служб поместить в психушку? Если из–за меня Виржини окажется в подобном заведении… Черт, я совсем растерялась. И палец мой буквально прирос к месту.

– Подумайте хорошенько. Ведь вы, безусловно, единственный человек, способный помочь Виржини, ну и, разумеется – нам.

Вот это номер! Если они рассчитывают на меня, то им еще долго придется расхлебывать неприятности! Палец мой даже не дрогнул.

– Ну что ж. Очень благодарен вам за содействие. Теперь, если вы не возражаете, я уйду. Похоже, мне крайне необходимо еще раз навестить малышку Виржини. До встречи, мадемуазель Андриоли. Желаю вам скорейшего выздоровления…

Дверь за ним закрывается. Кретин! Можно подумать, что я больна каким–нибудь гриппом! «Скорейшего выздоровления!» Да тебе самому впору пожелать скорейшего выздоровления. Может быть, мне все–таки следовало ответить на его последний вопрос? И почему я решила хранить молчание? Я просто дура. И спохватилась слишком поздно.

Жара стоит удушающая. Самый настоящий июль. Я лежу в тени, в обвитой зеленью беседке, заботливо устроенная на специальной, поглощающей влагу, подушке. Иветта собрала мне волосы на затылке в «конский хвост» – терпеть этого не могу, но она не потрудилась поинтересоваться моим мнением на сей счет. У меня такое ощущение, будто я страшно похудела. Так что с убранными назад волосами, бледным, измученным болезнью лицом я, должно быть, куда больше смахиваю на вампира, нежели на топ–модель.

Однако, судя по всему, у Поля мой вид отнюдь не вызывает отвращения. Ведь он тоже заходил к нам несколько раз – приносил фрукты, испеченный Элен пирог; приводил Виржини, которую Иветта обещала сводить в кино… А вчера он положил мне руку на плечо и тихонько сказал: «Понимаю, что мои слова могут показаться жестокими, но иногда я завидую вашему одиночеству, ибо подчас меня охватывает желание точно таким же образом уйти от этого мира». Прекрасно, просто потрясающе – давайте–ка поменяемся местами, да поскорее! Увы, подобное невозможно. Я так и осталась сидеть, прикованная к своей инвалидной коляске, а он встал на ноги, дружески сжал мне плечо и ушел.

И вот теперь я вспоминаю об этом, изнывая от жары под зеленым сводом беседки. Иветта занята приготовлением фруктового супа. Мы приглашены на вечеринку с жареным на вертеле мясом, и она не хочет идти туда с пустыми руками.

Да, дела обстоят именно так: я теперь отнюдь не персона, исключенная из общества – Элен и Поль познакомили меня со своими друзьями; это молодые супружеские пары из тех, что имеют свой земельный участок с бассейном и обожают играть в теннис; они дружно приняли меня в свою компанию. Отныне я Новый Фетиш Зоны Нового Городского Строительства Буасси–ле–Коломб. Понятия не имею, почему эти люди так мило ко мне относятся. Может быть, терпеливо снося мое присутствие, они начинают чувствовать себя добрыми и милосердными? Тот факт, что выгляжу я не так уж омерзительно, безусловно, сыграл во всем этом немалую роль. Я не пускаю слюну, не дергаюсь в конвульсиях и не имею привычки дико вращать глазами. Скорее, нечто вроде Спящей Красавицы, навеки прикованной к своему «трону». Поэтому они повсюду таскают меня с собой и частенько даже ко мне обращаются. Так – маленькие фразы, сказанные как бы между прочим, за которыми кроется дружеская забота. Я уже научилась узнавать их по голосам и мысленно составила себе их «портреты».