Текст книги "Сумерки над Джексонвиллем. Лесной мрак"

Автор книги: Брижит Обер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

Следует небольшая пауза.

– Вы, разумеется, в курсе последних подробностей расследования.

Я приподнимаю палец.

– И знаете, что в машине Стефана Мигуэна обнаружены следы крови.

Я опять приподнимаю палец.

– Результаты экспертизы, похоже, свидетельствуют о том, что более старые пятна – это кровь Микаэля Массне, а более свежие – Матье Гольбера. Кроме того, служащий стоянки возле торгового центра с полной уверенностью подтвердил, что он видел, как большая белая машина выезжала со стоянки примерно в то самое время, когда было совершено убийство Матье Гольбера. Теперь уже никто не сомневается в том, что убийца – Стефан Мигуэн. Хотя возможен и другой вариант: кто–то воспользовался его машиной, а точнее говоря – машиной, принадлежащей строительной компании, – без его ведома. Впрочем, сделать это мог лишь тот, кто достаточно близко знаком с Мигуэном. Ибо у всех работников строительной компании – безупречное алиби. Поэтому я вынужден задать вам один вопрос: у Софи Мигуэн был любовник?

Я приподнимаю палец.

– Вам известно его имя?

Я опять приподнимаю палец – но на сей раз в полусогнутом виде.

– Хорошо. Сейчас я назову вам несколько имен. А вы приподнимите палец, услышав то, которое вам кажется наиболее подходящим. Жером Леклерк. Жан–Мишель Мондини. Люк Бурдо. Кристиан Маран. Манюэль Кэнсон.

Я приподнимаю палец.

– Ну и ну. Определенно, от вас не ускользает никакая информация. Я ни разу еще не потратил времени зря, нанося вам свои визиты. Да вы просто мисс Марпл наших полулесных дебрей; я почти уже уподобился лисице из известной вам басни, ибо уверен, что рано или поздно пресловутый кусок сыра окажется во рту именно у вас – если уже не оказался! Вся беда в том, что в момент убийства Манюэль Кэнсон был достаточно далеко от этих мест. А именно – в Париже, на стажировке. Так что весь день он провел на совещании в обществе еще двадцати пяти представителей высшего руководства своей компании. Я потратил немало времени, проверяя алиби всех лиц, имеющих хоть какое–то отношение к семейству Фанстанов, алиби Виржини и даже ваше. Ибо уверен, что виновник убийств вращается именно в этом достаточно узком кругу. И единственными людьми, действительно имевшими возможность совершить убийства, являются Жан–Мишель Мондини, Поль Фанстан и Жан Гийом. Вот и вся тройка претендентов, если можно так выразиться. Разумеется, не забывая и о покойном Стефане Мигуэне. Выглядите вы сейчас несколько озадаченной, и я прекрасно вас понимаю. Не слишком–то приятно размышлять о том, что кто–то из близких вам людей психически болен да к тому же еще и опасен. Впрочем, следствие по этому делу будет закрыто в самое ближайшее время. Мы просто вынуждены признать Мигуэна виновным, так как все факты свидетельствуют против него. Однако меня подобный результат отнюдь не удовлетворяет. И я хочу, чтобы вы об этом знали. Ибо искренне убежден в том, что, поступая подобным образом, мы оставляем резвиться на свободе самое настоящее чудовище, действительно совершившее все эти преступления. И мне лично, – продолжает он своим хорошо поставленным голосом, – было бы намного спокойнее, если бы вы уехали куда–нибудь на зиму. Допустим, к вашему дядюшке. Хотя, разумеется, это вам самой решать. Что ж, очень приятно было с вами пообщаться. А теперь мне пора.

Несколько странное, пожалуй, представление о человеческом общении; ну да ладно, вряд ли стоит привередничать.

– До свидания, до скорой встречи. До свидания, мадам, – бросает он в сторону кухни, не получив оттуда, впрочем, никакого ответа.

Слышно лишь, как за инспектором закрывается дверь. Я остаюсь одна; в голове у меня вертятся три только что названных имени. Жан–Ми, Поль, Жан Гийом. Один из них – убийца. И он по–прежнему на свободе. Поль! Все свидетельствует против него!

Если бы я только не была прикована к этому креслу, если бы я по–прежнему была сама собой, то покопалась бы как следует в их прошлом, ибо уверена: разгадка кроется именно там. Не может человек просто так – ни с того ни с сего – стать маньяком–убийцей.

Жан–Мишель Мондини – смех, да и только. Но, между прочим, именно его жена рассказала мне о любовной связи Софи с Манюэлем. А вдруг она солгала? Вдруг на самом деле это был Жан–Ми?

– Вы не забыли о своих упражнениях? – спрашивает Иветта, отвлекая меня от моих размышлений.

Екатерина Великая составила мне целый комплекс упражнений – я должна проделывать их три раза в день по полчаса. Мне следует полностью сконцентрировать мысли на своем теле – постепенно, кусочек за кусочком, – а потом попытаться ощутить его; представить себе пальцы на ногах, ступни, икры, бедра и т. д. и на каждом этапе постараться почувствовать, как кровь бежит по венам; «увидеть» свои мышцы, кожу, мысленно посылая приказ: «Шевелись, двигайся». Ну–ка, попробуем.

11

Жан Гийом с Иветтой пьют кофе и смотрят концерт, который передают по первому каналу. Я слышу, как Жан Гийом то и дело смеется над шуточками какого–то пародиста. У него славный, добрый смех. Вряд ли психопаты–маньяки способны так смеяться. Интересно, они с Иветтой держатся сейчас за руки? Или вообще сидят в обнимку? А может, и вовсе любовью занимаются? Они все что угодно могут вытворять прямо у меня под носом – ведь я их не вижу. Иветта и Жан Гийом, яростно слившиеся в объятиях прямо на столе, посреди грязных тарелок, время от времени искоса поглядывают на некую видимость человеческого существа, покоящуюся совсем рядом в своей инвалидной коляске… Нет – моя Иветта на такое не способна. Она непременно позаботилась бы о том, чтобы сначала отвезти меня в мою комнату, в этом я уверена. Я рассеянно слушаю доносящиеся с экрана телевизора шутки; за пародистом выступает какая–то певичка – поет она на английском, причем страшно пронзительно, испуская звуки не менее противные, чем скрип мела по школьной доске.

– Еще стаканчик? – спрашивает Гийом.

– Нет, спасибо, мне, пожалуй, хватит, – решительно протестует Иветта; она вообще очень мало пьет.

– А вы, Элиза? Хотите глоточек красненького?

Я приподнимаю палец. Еще бы – уж я–то артачиться не намерена.

Чувствую прикосновение стакана к губам, и вино – красное, совершенно восхитительное – проникает в рот, лаская десны, язык, нёбо; после долгих месяцев воздержания от спиртного оно опьяняет, наверное, нисколько не меньше, чем хорошая доза ЛСД. Внезапно раздается звонок у входной двери – очень властный. Гийом вздрагивает от неожиданности – вино потоком устремляется ко мне в рот, я судорожно глотаю, задыхаюсь; вот черт – подавилась–таки; сейчас совсем задохнусь, черти бы меня драли; изо всех сил стараюсь наладить дыхание – уф! Наконец откашливаюсь. И вдыхаю полной грудью.

Звонок раздается снова. Вокруг меня – мертвая тишина. Что это с ними? Почему они не идут открывать дверь? Я опять откашливаюсь – вместе с кашлем из моих бронхов выходит попавшее туда вино. Ну что за дела? В дверь опять звонят. Пошевеливайтесь же, черт побери, этот резкий звук жутко действует мне на нервы.

– Элиза…

Голос Иветты – он звучит так мягко, словно она намеревается сообщить мне о том, что кто–то умер.

– Ваша рука…

При чем тут моя рука?

Моя рука. Оказывается, я поднесла ее к лицу. Я подняла руку. Я подняла–таки эту проклятую левую руку! Вот так вдруг – взяла и подняла, даже сама того не заметив. В дверь по–прежнему отчаянно звонят.

– Иду–иду! – кричит Иветта.

И бегом бросается открывать.

Я смогла поднять руку.

– Попробуйте–ка еще разок, – звучит рядом со мной добрый, вселяющий уверенность голос Гийома.

Я замираю в нерешительности. А вдруг это движение было чисто рефлекторного характера? Нечто вроде мышечного спазма? Ну же, оставь свои страхи, подними ее!

Чувствую, как по запястью пробегает дрожь, изо всех сил стараюсь представить себе самолет на взлетной полосе, и – гоп! – готово; она поднимается; не торопясь, но поднимается – милая моя, хорошая левая рука; поднимается аж сантиметров на десять прежде чем снова закостенеть.

– Попытайтесь пошевелить пальцами, – шепчет Гийом.

Пошевелить пальцами? Я сглатываю слюну. Какието голоса у входа в комнату – я их просто не слышу. Я полностью сконцентрировалась на своей руке. На сухожилиях, нервах, маленьких, хорошеньких фалангах пальцев. Потом – очень резко – командую: «Ну–ка, сожмитесь!» Но они и не думают сжиматься.

– Попробуйте еще!

Я стараюсь успокоиться. Наладить дыхание. Потом опять пытаюсь сжать их. Безрезультатно. Лишь легкая боль в среднем пальце. Ну и ладно, подумаешь; раскисать по этому случаю я вовсе не намерена. Моя рука приподнялась – просто невероятно. А с пальцами разберемся потом.

– Я уверен, что очень скоро у вас и это получится, – шепчет Гийом.

Внезапно до моего сознания доходит, что Иветта с кем–то разговаривает – причем этот кто–то говорит очень громко.

– Мне непременно нужно ее отыскать, понимаете?

Я узнаю голос Поля – встревоженный, полный едва сдерживаемого гнева.

– Но я понятия не имею, где она сейчас, – возмущенно отвечает Иветта.

– Что случилось? – поднимаясь с места, спрашивает Гийом.

– Поль с Элен поссорились, и она ушла неизвестно куда, хлопнув дверью.

– Не беспокойтесь понапрасну, она скоро вернется; такое в любой семье иногда случается, – подходя к ним, уверенно произносит Жан Гийом.

– Мне непременно нужно найти ее: она была так взвинчена, да и вообще последнее время с нервами у нее совсем плохо – боюсь, как бы она…

Внезапно он умолкает на полуслове.

– Даже так? – удивляется Гийом.

– Она явно в депрессии, и я сильно обеспокоен за нее, – произносит Поль.

В голове у меня мелькает жуткая мысль: может, он и ее решил отправить на тот свет? «У моей жены была сильная депрессия… в результате чего она бросилась с моста…» Я поднимаю руку.

– В чем дело, Элиза? Вы хотите нам что–то сказать? – спрашивает Гийом.

– Элизе удалось научиться поднимать уже всю руку, – гордо сообщает Иветта.

– Потрясающе, – машинально произносит Поль, которому явно наплевать на мои достижения.

Затем его внезапно осеняет:

– Лиз, может быть, вам известно, где сейчас Элен?

Судя по тону, он готов схватить меня и трясти, как грушу, добиваясь ответа. Однако благодаря своей слегка ожившей руке я обладаю теперь совершенно гениальной возможностью: сказать «нет», едва заметное, но все же – «нет»: слегка покачивая запястьем справа налево.

– Вот черт… Послушайте, если она вам позвонит, скажите ей, что я очень сожалею о том, что произошло, и жду ее дома. А если вдруг зайдет, предложите ей посидеть у вас и сразу же позвоните мне. Пойду домой – Виржини там совсем одна.

И он уходит – так же стремительно, как и пришел.

– Ну и дела! – в один голос восклицают Жан Гийом с Иветтой.

– Элиза, это же просто чудесно! – почти тут же добавляет Иветта.

– Бедняга Элен, – замечает Гийом.

– Надеюсь, она не наделает каких–нибудь глупостей. Я давно уже заметила, что с ней последнее время не все в порядке. Выглядит ужасно. Под глазами – огромные круги.

– Жить с ним, надо полагать – не сахар. Обычно мужчинам свойственно проявлять солидарность по отношению друг к другу, но в данном случае…

– Зато хотя бы у нас все хорошо. Ох, Элиза, дорогая моя, я так рада! Теперь–то уж профессор Комбре наверняка захочет сделать вам операцию!

Твои бы слова да Богу в уши, Иветта. Если б могла, непременно скрестила бы сейчас пальцы на всякий случай. Однако мысль о том, что Элен в данную минуту бродит в одиночестве по пустынным улицам, несколько омрачает мою радость. Мне было бы куда спокойнее, если бы кто–нибудь отправился ее поискать. Словно прочитав мои мысли, Гийом вдруг объявляет:

– Проедусь–ка я немножко по округе – глядишь и отыщу Элен… Так будет спокойнее: в этой жизни всякое может случиться. Я скоро вернусь.

– Да, вы абсолютно правы; хорошая мысль. Езжайте, а я вас подожду.

Жан Гийом уходит. Иветта включает телевизор погромче – как обычно, когда она чем–то озабочена и не имеет охоты болтать. Сидя в полном молчании, мы слушаем, как ведущий эстрадной программы отпускает довольно плоские шутки. Я знаю, что концерт закончится в 22.30. Значит, стрелки часов еще не доползли до этой отметки. Развлекаюсь тем, что поднимаю и опускаю руку – просто так, для себя. Люди быстро привыкают к чудесам. Так быстро, что я почти уже забыла о том, что всего лишь каких–нибудь четверть часа назад эта проклятая рука совершенно меня не слушалась. Вверх–вниз. Вверх–вниз. Движение отзывается болью по всей руке, но даже это мне нравится. Ощущать боль оттого, что двигаешься – приятно. Приятно отгонять от себя ужасный призрак пролежней и струпьев. Поэтому я беспрестанно еще и приказываю пальцам: «Сгибайтесь; да сгибайтесь же вы, болваны несчастные!» Наверное, им не очень–то нравится, когда их оскорбляют. Ладно; тогда попробуем иначе: «Ну, хорошие мои, постарайтесь же хоть чуть–чуть порадовать свою мамочку…» Как же – плевать они на меня хотели, сволочи неблагодарные; забыли уже те времена, когда я их нежно намыливала, смывая с них грязь, старательно покрывала ногти красным лаком, как погружала их в теплое море, в горячий песок… да, конечно: стирку, мытье посуды, ледяную воду, снег, грязь и всякий мусор тоже со счетов не сбросишь – я хорошо понимаю: они имеют полное право на забастовку! Чувствую себя очень веселой и глупой; ни дать ни взять – полная идиотка: по логике вещей мне сейчас следует беспокоиться об Элен, а я хочу смеяться от радости. Хлопает входная дверь.

– Без толку. На улицах вообще никого нет. Дождь льет как из ведра; в такую погоду хороший хозяин и собаку за дверь не выставит.

– Не трудно представить: вон как вы промокли! Сейчас приготовлю травяной отвар.

С экрана телевизора раздаются оглушительные вопли рекламы. Кто–то убавляет звук. Звонит телефон. Иветта снимает трубку.

– Алло? Ах так; очень хорошо, рада за вас. Спокойной ночи.

Она вешает трубку.

– Это Поль: Элен только что вернулась, – поясняет она. – Мне сразу стало как–то спокойнее.

Мне тоже.

– Ну что ж, значит, все прекрасно, – подводит итог Жан Гийом. – Травяной отвар у вас просто великолепный…

Сегодня утром, едва успев проснуться, первым делом вспомнила о своей руке. А вдруг она опять откажется подниматься? Тут же – с бешено бьющимся сердцем – пытаюсь ее приподнять. И чудо повторяется вновь. Если бы могла – наверное, сплясала бы от радости. Боль в среднем пальце ощущается все отчетливее – такое впечатление, будто он начинает потихоньку сгибаться. Когда появилась Иветта, я вовсю наслаждалась достижениями своей – можно, пожалуй, сказать: «новой» – руки.

– Скоро зайдет Рэйбо. Мне удалось отловить его буквально на лету: он как раз собирался ехать в больницу.

Затем она как–то странно откашливается.

– Нынче ночью произошел несчастный случай.

Я ощущаю спазм в желудке.

– Сын Каброля. Жорис.

Жорис Каброль. Я вспомнила его сразу же. Паренек лет двенадцати, слишком маленький для своего возраста. Страстный любитель детективных фильмов. Он частенько бывал у меня в кинотеатре – иногда один, а иногда – с отцом. Его мать уже довольно давно сбежала от семьи с каким–то коммивояжером.

– Упал на железнодорожном пути. И на него наехал поезд, – продолжает Иветта.

«Какой ужас!» – мелькнуло у меня в голове. Но уже секунду спустя я подумала: «Но как такое могло случиться?» Однако Иветта уже принялась расписывать мне все в подробностях:

– Вчера вечером он ходил в кино… Вы, наверное, помните, что его отец работает санитаром – три раза в неделю он дежурит в больнице по ночам. Так что вчера мальчик остался один и пошел смотреть очередной фильм со Сталлоне; а когда возвращался, ему почему–то вдруг взбрело в голову пройти через сортировочную станцию и направиться вдоль железнодорожных путей. Может, он шел прямо по рельсам и потерял равновесие? Как бы там ни было, десятичасовой экспресс шел на полной скорости, когда Жорис вдруг возник перед самым локомотивом. Машинист даже на тормоз нажать не успел; несчастный мальчишка погиб мгновенно! Об этом только что сообщили по радио. Определенно, несчастьям в нашем городе конца и края не видно! Пойду вылью это; скоро вернусь.

Она вышла, а я осталась лежать, чувствуя себя так, словно внезапно и вовсе окаменела.

Чудовище вновь взялось за работу – в этом я уверена. Слишком уж все очевидно. Опять ребенок – на сей раз словно бы случайно изуродованный поездом так, что никто никогда не узнает, какие страдания ему пришлось пережить до этого. Ребенок, ростом намного меньше своих сверстников; убийца вполне мог ошибиться, решив, что он гораздо младше – то бишь принять его за восьмилетнего, ведь, как известно, наш монстр предпочитает мальчиков именно такого возраста. И – опять же как бы случайно – Поль вчера вечером «вынужден» был скитаться по городу. И Жан Гийом – тоже. С какой великой поспешностью оба они бросились разыскивать Элен! Как бы узнать, в котором часу Поль вернулся домой? Ну–ка прикинем: к нам он явился где–то в половине десятого. Гийом вернулся в половине одиннадцатого – как раз в тот момент по телевизору закончился концерт и пустили рекламу. Так что оба они в десять вечера вполне могли быть на вокзале – на машине туда можно добраться минут за пять, если не меньше. Но ни один из них не мог знать, что Жорису вздумается бродить по железнодорожным путям. Разве что… разве что убийца сначала на малой скорости проехал мимо кинотеатра, выбрал в толпе выходящих оттуда зрителей свою будущую жертву, а потом тихонько последовал за ней, выжидая наиболее подходящий момент.

Гийом вернулся промокшим чуть ли не насквозь. Почему? – у него, вроде бы, не было никакой необходимости выходить из машины. А Поль – интересно бы знать: тот тоже промок? Определенно я напала на след и, по–моему, очень близка к разгадке!

Возвращается Иветта; пока она приводит меня в порядок, я по–прежнему продолжаю размышлять.

Звонок в дверь. Явно Рэйбо. Торжественная демонстрация движущейся руки. Искренние поздравления. Рэйбо ощупывает мне пальцы, ладонь, чуть ли не вывихнув мне при этом большой палец.

– Хорошо; просто прекрасно; я очень вами доволен…

Спасибо, шеф!

– Сегодня же поговорю об этом с Комбре. На мой взгляд, это хорошее предзнаменование. Я, конечно, не пророк, но коль скоро частичное восстановление двигательных способностей произошло самопроизвольно… Теперь нужно заставить работать эти пальчики: уверен, они почти готовы уже начать сгибаться! Думаю, можно будет назначить курс электростимуляции… Посмотрим, что у нас получится дальше…

Он сосредоточенно пишет – ручка скрипит по бумаге. Иветта радостно пожимает мне плечо. А я – точь в точь как хорошо выдрессированная собака, способная хоть сто раз подряд с неубывающим восторгом приносить хозяину брошенный мячик – все еще поднимаю и опускаю руку. Интересно: а что такое на самом деле Рэйбо? Может, и он способен убивать детей? А потом вонзать скальпель в их мертвую плоть? Жуткие видения – изуродованные детские трупы – вновь встают у меня перед глазами; сделав над собой усилие, я мысленно задергиваю большой черный занавес, избавляясь от этих, поистине невыносимых, образов, и все свое внимание переключаю на собственные пальцы. Вот так. Дурные мысли уходят прочь.

– Хорошо; о любых изменениях немедленно сообщайте мне. До встречи, – произносит в этот момент Рэйбо.

И уходит.

– Я так счастлива! – говорит Иветта, целуя меня в щеку.

У меня же в голове совсем другое: скорей бы дождаться передачи новостей.

Время еле ползет. Каждую секунду я жду, что вот–вот появится Иссэр, Элен или хоть кто–нибудь еще, но ничего подобного не происходит. Наконец – новости. «Поистине чудовищный несчастный случай… тело смогли опознать лишь благодаря браслету с гравировкой… убитый горем отец… Но что же могло привести Жориса в это, пользующееся дурной славой, местечко, совершенно безлюдное в столь поздний час, да еще в проливной дождь? Машинист поезда пребывает в состоянии, близком к шоку… движение на железной дороге было перекрыто в течение двух часов… А теперь – о погоде: наконец–то грядут солнечные дни!»

Мы едим, пребывая в весьма мрачном настроении. Телячья печень с зеленым горошком. Для меня – в тщательно растолченном и перемешанном виде. Потрясающее лакомство. Я теперь очень хорошо понимаю тех малышей, что воротят нос от еды.

Жорис Каброль. Шестая маленькая жертва безумного убийцы. Да неужели никто даже не подозревает об этом? Или это я начинаю впадать в бредовое состояние?

– Немного солнышка нам совсем не помешает, – бормочет Иветта, убирая со стола.

А вдруг Поль вернулся домой раньше десяти? Ответить на этот вопрос могла бы только Виржини, но никому и в голову не придет задать его ей. А я не в состоянии о чем бы то ни было ее расспрашивать. И почему я в свое время не выбрала себе профессию полицейского? Дивизионный комиссар Элиза Андриоли. Суперспециалист. Интересно, что бы сказал на это Бенуа? Стоило только этому имени – Бенуа – мелькнуть у меня в голове, как из глаз вдруг фонтаном брызнули слезы. И тут же потоками побежали по щекам.

– Что такое? Бедная моя Элиза! Да, я понимаю: это очень тяжело, – успокаивает меня Иветта, промокая мне лицо бумажным носовым платком.

Конечно, со стороны все это выглядит просто смешным, но глупый, бессмысленный рев приносит мне огромное облегчение. И я реву, как белуга – оплакиваю саму себя, Бенуа, то, что с нами случилось – не переставая при этом поднимать и опускать свою несчастную руку. Такое ощущение, будто мне четыре года от роду, и я демонстрирую классический детский номер под названием «птички полетели».

Наконец я перестаю плакать и принимаюсь усиленно сморкаться. Иветта едва успевает вытирать мне нос – на это уходит аж три бумажных платка. А убийца тем временем спокойненько разгуливает на свободе.

В дверь звонят. Иветта бросается открывать. Я пытаюсь придать себе хоть сколько–нибудь сносный вид. Входит Элен, а с ней – Виржини.

– Привет, Лиз! Я получила за диктант девять из десяти.

Я поднимаю руку.

– Ох, вот это класс! Ты видела, мама: она уже может двигать рукой! Ну–ка сделай так еще раз!

Я с удовольствием повинуюсь. Элен подходит поближе:

– Просто гениально! Очень рада за вас, Лиз. Хоть у кого–то в этом городе дела идут на лад.

Ощущение такое, будто что–то упало и разбилось.

– Хотите чего–нибудь выпить? Фруктового сока? Пива? – спрашивает Иветта, стараясь как–то разрядить атмосферу.

– Пива! – радостно вопит Виржини.

– Еще чего! – обрывает ее Элен. – Фруктовый сок – Виржини, а мне – стакан пива.

Иветта в сопровождении весело щебечущей Виржини выходит на кухню. Элен поворачивается ко мне:

– Вы уже в курсе? Я имею в виду несчастный случай с маленьким Жорисом?

Моя рука взлетает в воздух.

– На этом городе лежит какое–то проклятие. Я не шучу, Лиз; здесь творится что–то совершенно ненормальное. Все эти несчастья, происходящие одно за другим… когда я думаю о них, у меня мороз по коже пробегает. Как вам известно, я уже испытала в своей жизни нечто подобное и никогда… никогда даже представить себе не могла, что мне предстоит еще раз пережить такое. Похоже, злой рок преследует меня. Конечно, если только…

Она склоняется надо мной, прижавшись почти вплотную; я чувствую, как она вся дрожит, ощущаю ее влажную кожу, ее губы возле самого моего уха?

– Если только Тони…

Опять этот таинственный Тони! Вероятно, в комнату входит Иветта, ибо Элен вдруг быстро отстраняется от меня.

– Свежее холодное пиво! Один стакан! И великолепный грейпфрутовый сок для Виржини и для вас, Элиза.

Разумеется я, как и Элен, с удовольствием выпила бы пива, однако придется мне глотать сок. К счастью, грейпфрутовый меня вполне устраивает. В отличие от виноградного, которым пичкала меня Иветта по утрам и вечерам – «он способствует восстановлению сил, Элиза» – до тех пор, пока я не принялась всякий раз его выплевывать.

Виржини забирается ко мне на колени.

– Ты что такое творишь? Прекрати сейчас же! – возмущается Элен.

Я дважды приподнимаю руку, тем самым пытаясь дать ей понять, что мне это не причиняет ни малейших неудобств.

– Она вам не мешает?

Я вновь приподнимаю руку.

– Скоро ты сможешь шевелить и руками, и ногами, и всем–всем–всем! – говорит мне Виржини. – И мы пойдем гулять все вместе: ты, я и Рено, – последнее она добавляет, перейдя на шепот. – А еще – Жорис. Все думают, что он попал под поезд, но я–то знаю правду. Лесная Смерть столкнула его под колеса. Бух – и он уже там.

Ну что она может об этом знать? Она ведь дома сидела. Однако если убийца – Поль, а она видела, как он выходил из дому, она могла просто–напросто догадаться… Да, моя версия, похоже, становится все более и более правдоподобной.

– Ну какая же я дура! Забыла у булочника свою «Теленеделю»! – внезапно восклицает Иветта. – Элен, вы можете задержаться у нас еще на пять минут?

– Никаких проблем.

– Подожди, я с тобой! – кричит Виржини, спрыгивая на пол.

Едва за ними успевает закрыться дверь, как Элен вновь подходит ко мне почти вплотную. От нее пахнет пивом, и у меня вдруг мелькает подозрение: похоже, у нас она сегодня выпила отнюдь не первый стакан.

– О существовании Тони – отца Виржини, ее настоящего отца – не знает никто… Мы с ним не были женаты, и малышку он не удочерял. Тони заперт в психиатрической лечебнице. Он очень опасен для окружающих. Однажды он сломал мне руку. Вы можете себе такое представить? Всего лишь потому, что я осмелилась оказать ему сопротивление. Именно поэтому я совершенно не переношу, когда Поль повышает голос или ведет себя со мной грубо. Мне слишком хорошо известно, к чему это в конце концов приводит. Я видела, как отец нещадно колотил мать, бил ее ногами в живот, да и меня тоже… и все из–за сущих пустяков, из–за каких–то глупостей… он привязывал меня к ножке своего письменного стола, и стоило мне издать хоть какой–то звук… Иногда в результате мне даже было больно ходить, но никто и не подозревал ни о чем подобном: ни в коллеже, ни во время уроков фортепьяно… Мой отец был тяжелобольным человеком, его следовало навсегда запереть в психиатрической клинике; у Тони тоже было не в порядке с головой. Психиатр потом объяснил мне, что это вполне нормальное явление: женщины, на долю которых выпало тяжелое детство, довольно часто связывают потом свою судьбу с мужчинами, похожими на их отцов – с алкоголиками и грубиянами. А после, когда мне уже казалось, что я вырвалась–таки из этого кошмара навсегда, случилось несчастье с Рено – и все началось сначала. Надо мной висит какое–то проклятие, Лиз; у меня нет больше сил терпеть что бы то ни было, а Поль меняется буквально на глазах. Он стал очень злым, много пьет, я уже начинаю бояться его…

И вполне возможно, что ты абсолютно права… Кстати, а этот Тони – почему же его все–таки заперли в психушку? Сломать человеку руку… Брр… Да, не слишком нежный ей попался парень. Вся жизнь несчастной Элен – сплошная мелодрама. Впечатляет до такой степени, что я почти уже забыла о своей собственной участи…

– Если он хоть пальцем тронет Виржини, я вызову полицию. На днях вечером я так ему и сказала: и речи быть не может о том, чтобы весь этот кошмар повторился снова. Больше я такого не потерплю.

Мне хочется крикнуть ей: «Да расскажи мне о Тони наконец!»

– Иногда мне в голову приходят самые разные мысли. Я никому не могу довериться, но подчас я думаю о том… что, может быть, Тони… но это совершенно исключено: он в Марселе, его никогда не выпустят из лечебницы – он ведь в отделении особо опасных больных, понимаете? Но если вдруг… он сбежал оттуда? И явился сюда, чтобы отобрать у меня свою дочь? Он в свое время сказал, что непременно убьет меня, если отыщет; что убьет всех, кто осмелится встать у него на пути.

Чем дальше, тем лучше. Мало нам было убивающего детей маньяка, так теперь еще на горизонте вырисовывается психически больной экс–супруг.

– Именно за это его и заперли навсегда в лечебницу. За убийство. А теперь…

– А вот и мы! Надеюсь, мы не слишком надолго запропастились?

Напротив, Иветта: вы слишком рано пришли! Элен уже поднялась с места:

– Нет, что вы; мы тут поболтали немножко. А теперь нам с Виржини пора: мы ведь решили заглянуть сюда буквально на минутку, просто проведать вас. Ну что, Виржини, идем? Спасибо за угощение, Иветта. До завтра.

– До завтра! И приятного вам вечера.

– Будем надеяться! – саркастическим тоном бросает Элен, ступая за порог.

– Все в порядке? – спрашивает у меня Иветта.

Я приподнимаю руку. Голова моя работает вовсю, старушка Иветта, ибо у нас, представь себе, появился новый персонаж – некий Тони; и он, похоже, не совсем здоров. Ведь кого Виржини могла бы защищать даже больше, чем Поля, а? Своего настоящего папу! Так что вот он вам и готовенький убийца, преподнесенный прямо–таки на блюде! Однако пока я тут столь блестяще делаю выводы, могильщики копают яму, в которую людям предстоит опустить еще один труп ребенка – тело Жориса. В жизни все выглядит куда менее забавно, чем в романах.

А исходя из собственного опыта я бы даже сказала, что жизнь эта подчас – сущее дерьмо.

Так может быть, я предпочла бы умереть? Ну уж нет, должна вам признаться. Даже если жизнь – штука довольно дрянная, печальная, жестокая и несправедливая, я все–таки предпочитаю ее прожить.

Ладно; пофилософствовали с четверть часа и хватит. Вернемся, как говорится, к нашим баранам. Элен, между прочим, упомянула об убийстве! Стало быть, настоящий отец Виржини оказался в психиатрической клинике из–за совершенного им убийства! А вдруг он сбежал оттуда, и Виржини узнала его… это стало бы объяснением всему: и причинам, по которым она скрывает убийцу, и ее… Но какого черта Иссэр даже не подумал о такой возможности? Да знает ли он вообще о существовании Тони? Минутку, девочка моя: каким же образом Виржини могла узнать отца, которого не видела с тех пор, как лежала в пеленках? Да и как он сам смог бы ее найти? Ведь Элен, надо полагать, не извещала его всякий раз, когда переезжала куда–нибудь, сообщая свой новый адрес…

Ладно; допустим все же, что он как–то сумел его раздобыть… Нет, лучше так: представим себе, что он сбежал из клиники и явился сюда совершенно случайно. Поселился здесь, как и все прочие люди, а потом вновь почувствовал непреодолимое желание убивать и принялся за детишек. В один прекрасный день он попадается на глаза Виржини и… Heт; никуда не годится: она никак не может узнать его. Разве что он каким–то образом умудрился узнать ее… Да; не исключено, что, будучи еще в клинике, он окольными путями навел справки, получил ее фотографию – короче, что–то в этом роде. А потом, встретив ее на улице, рассказал ей, кто он, и Виржини после этого уже не могла выдать его – вот так! Остается лишь написать слово «конец» и заняться поисками издателя.

Мне совсем не трудно выдвигать какие угодно теории: ведь для меня эти люди – всего лишь голоса да мною же выдуманные лица–фотороботы; я никогда не видела, как они улыбаются, как смотрят на тебя; не знаю, как они движутся, жестикулируют, какая у них кожа…