Текст книги "Правила секса"

Автор книги: Брет Истон Эллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Шон

Для субботы просыпаюсь рано, где-то после завтрака. Принимаю душ и типа помню про этот семинар и вроде еще успеваю. Скуриваю пару сигарет, смотрю, как спит французишка, расхаживаю по комнате. Не могу поверить, что у меня сосед по имени Бертран. Иду к Тишману, потому что больше нечего делать. По субботам полнейший отстой, и я еще ни разу не сходил ни на одну пару, так что со скуки не помру. Иду к Тишману, но прихожу не в тот корпус. Потом припоминаю, что, наверное, это в Дикинсоне, но иду не в ту аудиторию, в итоге отправляюсь куда следует, хотя аудитория и не похожа на ту, которая нужна. Это преподский кабинет, и там никого. Я немного опоздал и думаю, не поменяли ли аудитории. Если поменяли, то забью на этот предмет – не хочу иметь дело с таким дерьмом. Хотя в офисе тянет шмалью, и я остаюсь неподалеку на случай, если кто-нибудь вернется и принесет еще. Устраиваюсь за партой, ищу какие-нибудь приметы, о чем вообще предмет. Но не вижу ничего. Поэтому возвращаюсь к себе обратно в комнату. Жабы нет. Может, сходить на встречу Анонимных алкоголиков в Бингем, но там тоже никого, и, пошатавшись по общей комнате – подождав, покурив, побродив, – возвращаюсь к себе. Может, прокатиться, в Манчестер съездить. По субботам отстой.

Я была вчера на занятии (не так чтобы невыносимом, из-за тебя) и заметила спину Фергюса (хотя, если бы это была твоя спина, я бы заметила ее раньше), и я написала особе рядом со мной (особе, которую я никогда раньше не видела и не замечала, особе, которая меня не знает и которой на меня наплевать, особе, которая бы раздвинула ноги для тебя, а может, это уже произошло, как у всех, как у всех, у меня…), что у Фергюса красивая спина, и она написала что-то, и там было написано: «Да… Но ты на лицо посмотри». Какая примитивная, бессмысленная жестокость! От этого дурацкого ответа захотелось заорать, и я подумала о тебе. Я оставила еще одну записку в твоем ящике, еще одно теплое слово о желаниях моего сердца. Ты, наверное, считаешь меня полоумной балаболкой, но я не такая. Повторяю, я не такая. Я просто хочу Тебя. Должно же быть что-то, что тебе нужно от меня. Если бы только Ты знал. Записки, которые я оставляю, писать непросто. Я едва сдержалась, чтобы не попрыскать на них своими духами – пытаясь завладеть одним из твоих чувств: слухом, речью, обонянием и т. д. После того как я отношу эти записки в твой ящик, я сжимаю зубы, зажмуриваю глаза, мои руки превращаются в острые коготки, я становлюсь пациентом в вечном кресле зубного. Однако для этого нужна смелость – кураж, который не отпускает, вытягивает жилы. Твое прикосновение, или мое воображаемое прикосновение, одновременно и отталкивает, и странным образом наполняет меня чувством. Оно жалит. Эти чувства кусаются. Мои глаза всегда готовы видеть тебя. Они хотят прикоснуться к тебе, и уложить тебя в мягкие белые льняные простыни, и почувствовать себя в безопасности и в твоих руках, сильных руках. Я бы взяла тебя с собой в Аризону и даже познакомила бы тебя со своей матерью. Семена любви проросли, и если мы не сгорим вместе, то я сгорю одна.

Пол

До «Каса Мигель» на свое первое свидание в тот субботний вечер в начале октября я так и не добрался. Я был у себя в комнате, одевался и был настолько недоволен своим прикидом, что за полчаса переоделся четыре раза. Это уже становилось просто смешно, а время приближалось к семи, и, потому как машины у меня не было, я собирался вызвать такси. В очередной раз переодевшись, я выключил кассету Smiths и уже буквально стоял на пороге, когда в комнату вломился Раймонд. На нем лица не было, и, сбиваясь с дыхания, он выдал:

– Гарри пытался покончить с собой.

Я так и знал, что произойдет что-нибудь такое. Прямо-таки чувствовал, что возникнет какая-нибудь помеха, которая не даст этому вечеру осуществиться. Весь день меня не покидало ощущение, что произойдет что-то, отчего весь вечер пойдет коту под хвост.

– Что значит – Гарри пытался покончить с собой? – спросил я, сохраняя спокойствие.

– Тебе надо в Фелс. Он там. О черт. Господи Иисусе, Пол. Мы должны что-то сделать.

Никогда не видел, чтобы Раймонд так загонялся. Выглядел он так, будто сейчас ударится в слезы, и этому событию (мнимому самоубийству первогодки? да ладно!) он уделил чересчур много эмоций.

– В охрану позвони, – предложил я.

– Охрану? – завопил он. – Охрана? Охрана-то какого хрена будет делать? – Он схватил меня за руку.

– Скажи им, что первокурсник пытался покончить с собой, – сказал я ему. – Поверь, они будут в течение часа.

– Что ты такое несешь, черт возьми? – выпалил он писклявым голосом, не выпуская моей руки.

– Прекрати! – сказал я. – С ним все будет в порядке. У меня встреча в семь.

– Поехали давай! – заорал он и потащил меня из комнаты.

Я схватил шарф с вешалки, умудрился захлопнуть дверь до того, как засеменил за Раймондом вниз по лестнице и в Фелс. Мы шли по коридору Гарри, и вдруг мне стало страшно. Я и так порядком струхнул по поводу свидания с Шоном (Шон Бэйтмен – это имя я нашептывал себе весь день, чуть ли не молясь на него: в душе, в кровати под подушкой, другая подушка между ног) и еще больше, что опоздаю и все испорчу. И это вызывало у меня больше паники, нежели мнимое самоубийство: тупой первокурсник Гарри, пытающийся покончить с собой. Как он вообще это сделал, думал я, направляясь к его двери, а Раймонд тяжело дышал, издавая странные звуки. Передознулся аспирином с алкоголем? Что его спровоцировало? CD-плеер сдох? Или «Полицию Майами: отдел нравов» отменили?

В комнате Гарри было темно. Работала только настольная лампа черного металла, на пружинах, под постером с Джорджем Майклом. Гарри лежал на кровати, с закрытыми глазами, в типичном наряде первогодки: шорты (это в октябре-то!), свитер поло, высокие кроссовки, – болтая головой из стороны в сторону. Рядом с ним сидел Дональд, пытаясь заставить его проблеваться в мусорную корзину рядом с кроватью.

– Я привел Пола, – сказал Раймонд, словно спасение жизни Гарри было именно в этом.

Он подошел к кровати и посмотрел вниз.

– Что он принял? – спросил я, стоя на пороге. И посмотрел на часы.

– Мы не знаем, – ответили они одновременно. Я подошел к столу и взял полупустую бутылку виски «Дьюарс».

– Не знаете? – раздраженно спросил я. Принюхался к бутылке, словно в ней и крылась разгадка.

– Слушай, мы везем его в больницу Данхам, – сказал Дональд, пытаясь его приподнять.

– Так это же в гребаном Кине! – заорал Раймонд.

– Ну а где же еще-то, придурок? – крикнул Дональд.

– В городе есть больница, – сказал Раймонд, а потом: – Ты, идиот.

– Мне-то откуда знать?! – заорал Дональд.

– У меня встреча в семь, – сказал я.

– Да на хуй встречу. Подгоняй тачку, Раймонд! – выкрикнул Дональд на одном дыхании, поднимая Гарри.

Раймонд проворно проскочил мимо меня в коридор. Я услышал, как хлопнула задняя дверь Фелс-хауса.

Я подошел к кровати и помог Дональду поднять на удивление легкого Гарри. Дональд приподнял руку Гарри и по какой-то причине снял кашемировую жилетку, в которой он был, и швырнул ее в угол.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– Моя жилетка, не хочется испортить, – сказал Дональд.

– Что делать-то будем? – прокашлял Гарри.

– Смотри, он жив, – произнес я с обвинительной ноткой в голосе.

– О господи, – сказал Дональд, окинув меня взглядом. – Все будет хорошо, Гарри, – прошептал он.

– По мне, так он нормально выглядит. Пьяный, может, – сказал я.

– Пол, – произнес Дональд своим исступленным поучительным тоном, закипая от злости, хотя губы едва двигались, – он позвонил мне перед ужином и сказал, что собирается покончить с собой. Я пришел к нему после ужина – и взгляни на него. Он явно что-то принял.

– Что ты принял, Гарри? – спросил я, слегка пошлепывая его своей свободной рукой.

– Давай, Гарри. Скажи Полу, что ты принял, – убеждал Дональд.

Гарри лишь кашлянул в ответ.

Мы потащили его, смердящего вискарем, по коридору. Он был без сознания, голова болталась. Мы вытащили его на улицу как раз тогда, когда Раймонд подъехал к задней двери Фелс-хауса.

– Почему он это сделал? – спросил я, когда мы пробовали засунуть его в машину.

– Дональд, садись за руль, – сказал Раймонд, вылезая из «сааба», чтобы помочь нам уложить его на заднее сиденье.

Работал двигатель. У меня начинала болеть голова.

– Я только автомат вожу, – выговорил Дональд.

– Черт подери! – заорал Раймонд. – Тогда назад садись.

Я же сел вперед на пассажирское сиденье и не успел даже дверь захлопнуть, как Раймонд газанул.

– Зачем он это сделал? – снова спросил я, когда мы уже проехали ворота охраны и половину Колледж-драйв.

Я думал попросить их высадить меня в Северном Кэмдене, но знал, что этого они мне никогда не простят, и не стал.

– Он сегодня узнал, что его родители не родные, а приемные, – проговорил Дональд с заднего сиденья.

Голова Гарри была у него на коленях, и он снова закашлялся.

– О, – произнес я.

Мы выехали за ворота. На улице темень и холод. Мы ехали в противоположном от Северного Кэмдена направлении. Я снова взглянул на часы. Четверть восьмого. Я представил себе разочарованного Шона, сидящего в пустом баре «Каса Мигель» в одиночку с ледяной «Маргаритой» (нет, это он бы никогда не стал пить; вместо этого мне представилось какое-нибудь мексиканское пиво), и как он едет обратно (подожди-ка, а может, у него и машины не было и он пришел туда пешком, господи Иисусе) один. Машин на дороге почти не было. Перед Синема I и II выстроилась очередь из городских на новую картину с Чаком Норрисом.

Из универмага «Прайс-чоппер» выходили домохозяйки и жены профессоров, толкая перед собой тележки. Покупатели из универмага «Вулворт» на главной улице, огромные столбы слепящего света, заливающие автомобильную парковку. В проигрывателе играла кассета Jam, и, слушая музыку, я вдруг осознал, насколько невелик вообще этот городишко и как мало я о нем знаю. На некотором расстоянии виднелась больница, в которой я никогда раньше не был. Мы уже практически были на месте – кирпичное строеньице, стоявшее рядом с огромной пустой парковкой на окраине городка. А за ним – лесные просторы, простиравшиеся на многие километры. Все молчали. Мы проехали винно-водочный магазин.

– Ты не мог бы притормозить? Сигарет куплю, – сказал я, похлопав себя по карманам.

– Не возражаешь, если напомню тебе, что у нас на заднем сиденье лежит кое-кто с передозом? – произнес Дональд.

Раймонд вцепился в руль с обеспокоенным лицом, будто и сам бы был не прочь покурить и серьезно об этом задумался.

Я проигнорировал Дональда и произнес:

– На это уйдет минута.

– Нет, – ответил Дональд, хотя выглядел неуверенно.

– Да нет у него никакого передоза, – сказал я уже чуть ли не в ярости, думая о пустом баре в Северном Кэмдене. – Он просто первогодка. У них не бывает передоза.

– Да пошел ты! – сказал Дональд. – О черт, его тошнит. Его сейчас стошнит.

Мы слышали, как в темноте «сааба» раздаются булькающие звуки, и я обернулся посмотреть, что там происходит. Гарри по-прежнему кашлял, на его лбу выступил пот.

– Окно открой! – заорал Раймонд. – Открой гребаное окно!

– Вам обоим не помешает успокоиться. Его не тошнит, – выговорил я раздраженно, но с грустью.

– Сейчас блеванет. Знаю на точняк! – орал Дональд.

– А что это за звуки, по-твоему? – завопил на меня Раймонд, имея в виду бульканье.

– Сухие позывы! – заорал я в ответ.

Гарри начал бормотать себе под нос, затем снова заурчал.

– Только не это, – сказал Дональд, пытаясь приподнять голову Гарри к окну. – Сейчас его снова стошнит.

– Отлично! – заорал в ответ Раймонд. – Хорошо, если он проблюется. Пусть проблюется.

– Не верю я вам обоим, – сказал я. – Кассету можно переставить?

Раймонд подрулил ко входу в неотложку и резко ударил по тормозам. Мы все выскочили из машины, вытянули Гарри с заднего сиденья и, волоча по земле ноги, потащили его к главной стойке. Народу никого не было. Из невидимых колонок на потолке раздавался приглушенный музон. Молодая толстая медсестра взглянула на нас и ехидно улыбнулась, наверняка думая себе: только не это, еще один шалун из Кэмден-колледжа.

– Да? – поинтересовалась она, не глядя на Гарри.

– Он передознулся, – произнес Раймонд, подойдя к стойке и оставив Гарри в тисках Дональда.

– Передознулся? – поднимаясь, переспросила она. Затем вышел дежурный врач. Он был похож на Джека Элама – жирный старикан в очках с толстой оправой, бубнивший себе под нос. Дональд положил Гарри на пол.

– Слава тебе господи, – пробормотал Раймонд с такой интонацией, будто сбросил с плеч тяжелый груз.

Врач наклонился проверить Гарри на признаки жизни; он ни о чем нас не спросил, и тогда мне стало понятно, что старикан – мошенник. Никто из нас не произнес ни слова. Меня бесило, что из-за Раймонда и Дональда я не только пропустил крайне важную встречу, но еще и то, что они оба, как, собственно, и я сам, были в одинаковых длинных шерстяных пальто. Свое, из лоденской шерсти, я купил в магазине Армии спасения в городе за тридцать долларов. Потом на следующий день они сгоняли туда и купили два оставшихся; вероятно, кто-то с факультета пожертвовал их, отправляясь на Западное побережье преподавать в Калифорнии или еще где.

Врач крякнул и приподнял веки Гарри. Гарри слегка усмехнулся, затем дернулся и затих.

– Отвезите его в реанимацию. – Лицо Раймонда раскраснелось. – Быстрее. Что, больше никого нет здесь?

И он с привычной нервозностью огляделся по сторонам. Как человек, который переживает, но не особо, хватит ли ему билетов в «Палладиум».

Врач пропустил это мимо ушей. Жесткая копна его седых белых волос была безуспешно загелена назад, и он без конца ворчал. Он проверил пульс Гарри, ничего не нащупал, потом расстегнул пуговицы на рубашке Гарри и приставил стетоскоп к его загорелой костлявой груди. Кроме нас, в больнице никого не было. Врач снова проверил пульс и что-то буркнул. Гарри немного подергивался с пьяной улыбкой на молодом лице первокурсника. Врач послушал сердцебиение.

Снова пустил в дело стетоскоп. В конце концов взглянул на нас троих и сказал:

– Пульса совсем не слышно.

Дональд в ужасе прикрыл рот рукой и отпрянул к стене.

– Он что, умер? – недоверчиво спросил Раймонд. – Это шутка?

– О черт, я же вижу, что он шевелится, – сказал я, указывая на то, как опускается и поднимается его грудная клетка. – Он не умер. Я же вижу, что он дышит.

– Он мертв, Пол. Заткнись! Я так и знал. Я знал! – выдал Дональд.

– Я сожалею, ребята, – произнес врач, тряся головой. – Как это произошло?

– О господи! – взвыл Дональд.

– Заткнись, не то двину, – сказал я ему. – Слушай. Он не умер.

– Ребята, сердце не бьется и пульса нет. Зрачки расширены. – Поднимаясь, врач тяжело крякнул и показал на Гарри: – Этот парень умер.

Никто не произнес ни слова. Я посмотрел на Раймонда, который уже не выглядел чересчур обеспокоенным, а в его взгляде читался ответ: «этот-шарлатан-с-катушек-съехал-уматываем-отсюда». Дональд по-прежнему пребывал в расстройстве, повернувшись к нам спиной. Медсестра, сидя за столом, без особого интереса наблюдала за нами.

– Не знаю, что сказать вам, – выговорил врач, – но приятель ваш умер. Проще говоря, больше не жить ему на этом свете.

Гарри приоткрыл глаза и спросил:

– Я же не умер?

Дональд завопил.

– Нет, умер, – произнес Раймонд. – Заткнись.

Состояние Гарри не особо шокировало врача, тот что-то пробормотал, присев на колени рядом с Гарри, и снова проверил его пульс.

– Уверяю, пульса нет. Этот парень мертв.

Он говорил это, хотя глаза Гарри были открыты и он моргал. Врач снова воспользовался своим стетоскопом.

– Ничего не слышу.

– Минуточку, – сказал я. – Э-э, послушайте-ка, доктор. Думаю, мы отвезем нашего друга домой, хорошо? – Я осторожно подошел к нему. Мне показалось, что мы находимся в больничной преисподней или где-то в том районе. – Вы, это самое, не возражаете?

– Я умер? – спросил Гарри, он стал заметно свежее и захохотал.

– Скажи ему, пусть заткнется! – завопил Дональд.

– Никаких сомнений, что приятель ваш умер, – пробормотал врач, немного смутившись. – Может, хотите, чтобы я провел кое-какие анализы?

– Нет! – сказали одновременно Дональд и я. Мы стояли и наблюдали за тем, как смеется якобы

мертвый первогодка Гарри. Мы ничего не сказали. И хотя доктор Фибес не переставал настаивать на том, чтобы провести кое-какие анализы на «трупе нашего друга», в конце концов мы отвезли первогодку домой, но на заднее сиденье Дональд рядом с ним не сел. Когда мы вернулись обратно в кампус, была почти половина девятого. Я все просрал.

Шон

Сегодня никаких дел, отправляюсь на мотоцикле в город, болтаюсь, покупаю пару кассет, потом возвращаюсь в Бут и смотрю «Планету обезьян» по видаку Гетча. Я люблю эту сцену, когда Чарлтон Хестон немеет от обезьяньей пули. Он сбегает и неистово носится вокруг Города Обезьян, и в тот момент, когда сеть смыкается у него над головой, гориллы ликующе отрывают его от земли, а он обретает голос и вопит:

– Уберите от меня свои вонючие лапы, чертовы грязные обезьяны!

Я всегда любил эту сцену. Она напоминает мне ночные кошмары, которые у меня были в младших классах, или вроде того. А затем, когда я собираюсь отправиться в душ, вижу, что Сифилитик (мерзопакостный выпускник 78-го или 79-го) стирает свое гребаное белье в моей душевой. Он даже не преподает здесь, просто навещает старого преподавателя. И мне приходится все дезинфицировать за этим уродом при помощи спрея «лизоль». Вечером после ужина у меня в ящике еще одна записка. В них ничего такого особенного-то и не бывает, так: «я тебя люблю» или «ты красивый» – такого плана. Я подумывал, что эти записочки подбрасывали мне в ящик Тони и Гетч, но слишком уж много их было, чтобы считать это шуткой. Кто-то серьезно мной заинтересовался, и мне определенно было весьма любопытно.

Потом, уже в Буте, после ужина смотрю телик в комнате Гетча, и там некий высокий хипан с замасленными волосами по имени Дэн, ставший типа образцовым студентом колледжа, который трахал Кэндис в прошлом семестре, разговаривает с Тони. Времени полдевятого, в комнате холод, меня знобит. Тони с этим чуваком заводят горячий спор о политике или вроде того. Это пугает. Тони совсем уже напился и теряет контроль над собой, потому что с его мнением не соглашаются, а Дэн, от которого несет, как от половика, не стиранного лет двадцать, не перестает ссылаться на левых писателей и называть полицию Нью-Йорка «нацистами». Я говорю, что меня однажды избили полицейские. Он улыбается и отвечает:

– А вот и пример как раз.

Я пошутил. Я странно себя чувствую, тело болит. Наблюдаю, как люди спорят о нацистах. Мне нравится. По субботам отстой.

Теперь я уже на вечеринке, и мне не найти Кэндис, так что тусуюсь рядом с бочкой, разговариваю с ди-джеем. Иду в уборную, но какой-то урод заблевал весь пол, и только я собираюсь уйти, как натыкаюсь на Пола Дентона, который шел по коридору, и я смутно припоминаю, что разговаривал с ним вчера вечером, я киваю ему, выходя из заблеванного туалета, но он подходит ко мне и говорит:

– Извини, что я не пришел.

– Да, – говорю, – жаль.

– Ты ждал? – спрашивает он меня.

– Ждал? Да, – говорю. Не все ли равно. – Я ждал.

– Господи, я очень сожалею, – говорит он.

– Слушай, все в порядке. На самом деле, – говорю я ему.

– За мной не заржавеет, – говорит он мне.

– О’кей. Ладно, – отвечаю я. – Мне надо отлить, о’кей?

– Да, естественно. Я подожду, – улыбается он.

После того как я смыл мочой блевотину со стульчака, возвращаюсь обратно по коридору, а Дентон все еще там, с налитым для меня пивом. Я благодарю его, что еще-то мне остается, и мы идем обратно в общую комнату на вечеринку, куда подгребли уроды из Дартмута. Я понятия не имею, каким образом они оказались в кампусе. Должно быть, охрана пропустила их шутки ради. Так что эта тупая богатенькая братва, все в «Брукс бразерс», подходит ко мне, пока я жду, что Дентон принесет очередное пиво, и один из них спрашивает:

– Как дела?

– Не особо, – отвечаю я, и это правда.

– Где тут вечеринка «Приоденься и присунь»? – спрашивает один из них.

– Будет позже, – говорю я ему.

– Сегодня вечером? – спрашивает меня тот же.

– В следующем семестре, – привираю я.

– Ой, бля. А мы-то думали, что это она и есть, – говорят они, совсем огорчившись.

– По мне, так это на Хеллоуин смахивает, – говорит один из них.

– Пидарасы, – говорит другой, глядя по сторонам и кивая. – Пидарасы.

– Извините, парни, – говорю я.

Возвращается Дентон, протягивает мне пиво, и мы разговариваем все вместе. У них начинается раж, когда диджей заводит Сэма Кука из старого, и один из них хватает неплохую первокурсницу и пускается с ней в танец, как только начинается «Twisting the Night Away» [8]8
  «Твист ночь напролет» (англ.).


[Закрыть]. Меня тошнит от этого. Оставшиеся дартмутские уроды лишь жмут друг другу руки по-братански. Они почему-то все в зеленом. Дентон пристально смотрит на них и спрашивает:

– Не слишком ли далеко добираться?

– На машине не так далеко, – говорит один из них.

Затем Дентон спрашивает:

– Ну и что же там в свете происходит? Дентон вообще слабак, потому что обращает внимание на этих придурков, но я не говорю ни слова.

– Все круто, – отвечает один из них, оглядывая проходящую уродину – председателя нашего студенческого комитета.

– Вы и в самом деле у черта на рогах, – говорит один из самых гениальных.

Дентон смеется и говорит:

– Типа того.

– Ганновер на самом деле огромный метрополис, – громко вставляю я.

– Клянусь, это напоминает гребаный Хеллоуин, – повторяет один из них, и они меня просто бесят, и пусть даже это так и выглядит, но у этих уродов нет никакого права, так что мне приходится им сказать:

– Нет, это не Хеллоуин, это вечеринка в стиле «заебись».

– В самом деле? – Они все поднимают глаза и пихают локтями друг друга. – Мы готовы заебаться.

– Да, нагибайся, и тебя заебут по самые гланды. – Я слышу, как выпаливаю эти слова.

Они смотрят на меня как на сумасшедшего и уходят, напоследок обзывая меня извращенцем. Мне вообще непонятно, зачем я запарился им это говорить. Я смотрю на Дентона, а он ржет, но видит, что я не смеюсь, и прекращает. Уже поздно, Кэндис нигде не видно, а бочка пустеет. Дентон говорит, что можно пойти к нему, потому что у него есть пиво. И я слегка убрался, так что отвечаю, почему бы и нет. Убедившись, что я не забыл траву, которую прихватил у Роксанн, когда забирал дурь для первокурсниц из Маккаллоу, мы уходим с вечеринки и направляемся в Уэллинг.