Текст книги "Правила секса"

Автор книги: Брет Истон Эллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– Стоит ли говорить, мистер Бэйтмен, э-э, Шон, что ваша ситуация, скажем так, довольно… нестабильная?

– Нестабильная, да, ну, э-э…

– Что мы предпримем по этому поводу? – спрашивает он.

– Я все утрясу.

– Да? – вздыхает он.

– Да. И не сомневайтесь.

– Ну ладно, ладно. – Мазур выглядит озадаченным, но, произнося это, улыбается.

– О’кей? – Я поднимаюсь.

– Я не против, – говорит Мазур.

– Ну, до встречи? – спрашиваю я.

– Ну, я бы не против, – смеется Мазур.

Я тоже смеюсь, открываю дверь, оглядываюсь на Мазура, который прямо лопается от смеха, еле сдерживается, закрываю дверь и уже планирую свой передоз.

У меня в комнате Беба – девушка Бертрана. Она сидит на матрасе под черной доской во всю стену, которая досталась нам вместе с комнатой, на коленях у нее вырезанная тыква, вокруг валяются старые номера «Дитейлз». Беба на втором курсе, она страдает булимией и читала «Эди» с тех пор, как оказалась здесь в прошлом сентябре. Телефон Бертрана у нее на плече, скрытый обесцвеченными перекисью волосами до плеч. Она прикуривает и вяло машет мне, когда я прохожу через прорезь в парашюте. Я присаживаюсь на свою кровать, закрыв лицо руками, в комнате слышна только Беба:

– Да, я думала, можно ли взять завтра, скажем, где-то в полтретьего?

Порванный галстук все так же свисает с крюка, и я дотягиваюсь, срываю его и швыряю об стену. Начинаю рыться по комнате. Найквил кончился, либриум и ксанакс тоже. Нахожу бутылочку актифеда, высыпаю содержимое в потные ладони. Все двадцать штук. Оглядываю комнату, чтобы принять их с чем-нибудь. Слышу, как Беба вешает трубку, затем раздаются Sio-uxsie and the Banshees.

– Беба, у Берта там ничего попить нету? – взываю я.

– Дай посмотреть.

Слышу, как она убавляет звук, через что-то переступает. Затем в прорезь парашюта просовывается рука, протягивая мне пиво.

– Спасибо. – Я беру пиво.

– У Алонсо еще есть кокаин? – спрашивает она.

– Нет. Алонсо поехал в город на выходные, – говорю я ей.

– О господи, – стонет она.

Думаю, стоит ли оставлять записку. Типа объясняющую, почему я это делаю, зачем глотаю весь этот ак-тифед. Звонит телефон. Беба подходит. Я ложусь, приняв пять. Пью пиво. «Грольш» – что за мудак. Беба ставит другую кассету, The Cure. Я принимаю еще три таблетки. Беба говорит:

– Да, я передам ему, что звонил Жан-Жак. Верно, да дa, да, да дa.

Начинаю засыпать, хохоча, – я что, действительно пытаюсь передознуться актифедом? Слышу, как Бертран со смехом открывает дверь:

– Я вернулся. Я поплыл.

Но в какой-то момент после девяти меня будит Норрис. Я не умер, только живот болит. Я под одеялом, но все еще в одежде. В комнате темно.

– Ты ужин проспал, – говорит Норрис.

– Проспал. – Пытаюсь сесть.

– Проспал.

– Что я пропустил? – Пробую отклеить язык от нёба, очень сухого и черствого.

– Лесбийский махач. Конкурс по вырезанию тыкв. Весельчак Свинтус проблевался, – пожимает плечами Норрис.

– О чувак, я так устал. – Я снова пытаюсь присесть.

Норрис стоит на пороге и щелкает светом. Он подходит к кровати:

– У тебя тут актифед повсюду, – и тычет пальцем.

Я поднимаю таблетку, отбрасываю ее в сторону.

– Да. Есть такое.

– Что ты хотел сделать? Передознуться актифедом? – смеется он, нагибаясь.

– Не говори никому, – говорю я, поднимаясь. – Мне нужно в душ.

– Только между нами, – говорит он, присаживаясь.

– Где все? – спрашиваю я, снимая одежду.

– В Уиндеме. Хеллоуина-вечерина. Твой сосед вырядился метаквалоном.

Норрис подбирает номер «Фейс», который почему-то валяется на моей стороне. Он пролистывает журнал с нарочито скучающим видом.

– Либо так, либо пончиком. Не разберешь.

– Пойду в душ, – говорю я ему. Хватаю халат. Норрис берет пастилу в шоколаде.

– Можно угоститься?

– Нет, не открывай. – Выхожу из ступора. – Это для Лорен.

– Успокойся, Бэйтмен.

– Они для Лорен. – Я устремляюсь к двери.

– Расслабься! – орет он.

Я отправляюсь в ванную, голова кружится, стараюсь идти по коридору прямо. Вхожу в кабинку, сбрасываю халат, облокачиваюсь о стену, прежде чем включить душ, думаю, что меня вырубает. Трясу головой: ощущение проходит, я включаю воду. Меня обдает слабой струей, и я пытаюсь увеличить напор, но едва теплая вода скупо сочится из ржавой головки душа.

Сидя на полу в душе, я замечаю бертрановский «жиллет», в углу рядом с тюбиком крема для бритья «Клиник». Беру бритву за серебристую рукоятку и долго на нее пялюсь. Провожу по запястью. Переворачиваю руку ладонью кверху и медленно провожу бритвой снизу вверх по руке – лезвие цепляет волоски. Убираю бритву и смываю волосы. Снова подношу ее к руке – на этот раз лезвием к запястью, крепко прижимаю, стараясь разрезать кожу. Но она не режется. Нажимаю еще сильнее, но остаются лишь красные следы. Пробую другое запястье, жму изо всех сил, едва не рыча от усилий, чуть теплая вода брызгает в глаза. Лезвие слишком тупое. Я слабо прижимаю его к запястью еще раз.

Сквозь шум льющейся воды я слышу, как Норрис кричит:

– Шон, ты сколько еще будешь? Неуклюже поднимаюсь, облокачиваясь о стену.

– Пару минут.

Бритва падает на пол, громко брякая.

– Слушай, я тогда на вечеринке, о’кей?

– Да. О’кей.

– Подтягивайся.

Интересно, будет ли там Лорен. Я представляю, как вхожу в общую комнату в Уиндеме, наши глаза встречаются, на ее лице сожаление и грусть, она подходит ко мне. Мы обнимаемся посреди переполненной комнаты, и все, поприветствовав нас, снова принимаются танцевать. А мы всё стоим, держа друг друга в объятиях.

– Да. О’кей, я подойду.

В ванной уже пар, не из-за того, что вода горячая, а потому, что в общежитии такой холод.

– Встретимся там. – Норрис уходит.

Я пялюсь на свои запястья, потом трогаю бледнеющий засос на шее.

Дважды мою голову, сушу и возвращаюсь обратно в комнату, где выбрасываю рваный галстук вместе с актифедом, разбросанным по всему полу. Быстро, с воодушевлением одеваюсь, беру пастилу и, стоя уже совсем в дверях, прихватываю с подоконника светящуюся тыкву Бертрана. Я смотрю в рожу страшилища и понимаю, что придется ее спереть: ясно же, что Лорен от нее пропрется. Меня так греет мысль о примирении с Лорен, что мне плевать, взбесится ли французишка.

Я выхожу из комнаты, не закрывая дверь на ключ, и быстро прохожу по кампусу к ее общаге, осторожно ступаю по сырой лужайке перед общим корпусом, так чтобы свечка в тыкве не потухла. Два парня, одетые под девчонок, и две девчонки, одетые под парней, проходят с пьяными воплями:

– Счастливого Хеллоуина! – и кидают в меня карамельной крошкой.

Я открываю заднюю дверь Кэнфилда, взлетаю вверх по темной лестнице в ее комнату. Стучусь. Никто не открывает. Я жду и стучусь громче. Стою, проклиная себя, и кто-то, наряженный косяком, задевает меня, проходя мимо в ванную. Мой восторг по поводу предстоящей встречи с ней начинает медленно улетучиваться. Она должна быть на вечеринке, так что я иду с по-прежнему светящейся тыквой и со сплюснутой, подтаивающей в заднем кармане пастилой мимо общего корпуса к Уиндему.

Общая комната в Уиндеме залита жутким тускло-оранжевым светом. Громко играет «Superstition» [23]23
  «Суеверие» (англ.).


[Закрыть] – старая вещь Стиви Уандера. Я подхожу к окнам. Общая комната полна танцующих людей в маскарадных костюмах. Все лампочки в лампах заменили на оранжевые. Бертран одет метаквалоном, но действительно похож на пончик. Гетч – на беременную монахиню. Тони – на гамбургер. Пара двойников Мадонны. Руперт – Кожаное Лицо из «Техасской резни бензопилой». Парочка первогодок-отморозков – Рэмбо. Я практически сразу же замечаю, что Лорен танцует посреди комнаты с Джастином Симмонсом – высоким бледным брюнетом с литературного отделения в черных солнечных очках, черных джинсах, черной футболке с черепом на спине. Она откинула назад голову, смеется, а обе руки Джастина лежат у нее на плечах.

Я издаю сдавленный стон, отхожу от окна.

Бегу обратно в Кэнфилд и швыряю тыкву Бертрана в стену рядом с ее дверью, а пастилу в шоколаде размазываю по всей двери. Срываю ручку, висящую тут же на пружине, и на листке бумаги пишу большими черными буквами: «Отъебись и сдохни». Кладу записку рядом с расколотой тыквой и раздавленной, подтаявшей пастилой в шоколаде. И медленно ухожу, спускаюсь по лестнице, на улицу, в ночь.

На полпути через лужайку перед общим корпусом, свирепо глядя на Уиндем, где вечеринка еще громче прежнего, будто они насмехаются надо мной, я останавливаюсь и решаю убрать с тыквы записку. Иду обратно в Кэнфилд, поднимаюсь по лестнице к ее двери, забираю записку. Дохожу до главной двери Кэнфилда и тут снова решаю оставить записку там, где была. Иду обратно по лестнице и опять кладу записку к тыкве. Пялюсь на записку. Отъебись и сдохни. Выхожу из Кэнфилда и возвращаюсь к себе в комнату.

Я лежу на кровати в темноте почти час, допиваю последний «Грольш» из бертрановской упаковки, слушаю «Funeral for a Friend» [24]24
  «Похороны друга» (англ.).


[Закрыть]и пытаюсь подыгрывать на гитаре, думая о Лорен. У меня появляется идея. Я подхожу к столу в темноте и беру тюбик бутафорской крови, купленный в городе. Присаживаюсь в кресло, пьяный, включаю настольную лампу и читаю инструкцию. Из-за того, что ножниц отрезать колпачок у меня нет, я его откусываю; жидкость на вкус совершенно пластиковая. Выплевываю ее, смываю вкус теплым «Гроль-шем». Затем выдавливаю какую-то часть тюбика себе на пальцы. Выглядит очень правдоподобно, и я поворачиваю запястье и выдавливаю на него жирную красную полоску, холодная жидкость медленно капает с запястья на стол. Выдавливаю еще одну полоску на другое запястье. За «Funeral for a Friend» следует «Love Lies Bleeding» [25]25
  «Любовь истекает кровью» (англ.).


[Закрыть]. Я поднимаю руки – с обеих стекает бутафорская кровь, подбираясь к подмышкам. Я откидываюсь на спину в кресле и выдавливаю еще крови на руки. Поднимаюсь, иду к шкафу и гляжусь в зеркало. Откидываю голову назад и выдавливаю жирную полоску на шею. Мне делается легче. Бутафорская кровь стекает по моей груди, оставляя пятна на рубашке. Провожу жирную полоску на лбу. Отодвигаюсь от зеркала и сажусь на пол рядом с одной из колонок, бутафорская кровь капает со лба, огибает нос, попадает на губы. Я прибавляю громкости.

Дверь медленно открывается, и сквозь музыку, через парашют я слышу голос Лорен:, – Я стучалась, Шон. Хэллоу?

Рука раздвигает прорезь в парашюте.

– Шон? – зовет она. – Я получила твою… записку. Ты прав. Нам надо поговорить.

Она проходит через парашют и смотрит на мою кровать, потом на меня. Я не двигаюсь. Она дышит неровно. Но я не могу сдерживаться и начинаю ржать. Гляжу на нее с улыбкой, пьяный, блестящий от бутафорской крови.

– Да ты ебанутый! – орет она. – Какой же ты больной! С тобой просто невозможно!

Но потом оборачивается, прежде чем пройти через парашют, и возвращается ко мне в комнату. Передумала. Она опускается передо мной на колени. Музыка идет на крещендо, когда она аккуратно вытирает мое лицо. Она меня целует.

Лорен

Вхожу в «Паб». Встаю рядом с сигаретным автоматом. Не работает. Из джукбокса орут Talking Heads. Шон у стойки, в полицейской куртке и черной футболке. С ним разговаривают приехавшие панки. Подхожу к нему и спрашиваю:

– Ты в порядке?

В итоге сажусь с ним за столик, уставившись на автомат для игры в пинбол – «Флеш-рояль», пока он ноет.

– Я чувствую, что моя жизнь буксует. Мне жутко одиноко, – говорит он.

– Хочешь «Беке»? – спрашиваю его.

– Да. Темный, – отвечает он.

Ни минуты больше не могу находиться с этим человеком. Проходя, задеваю Франклина, который стоит, облокотившись на испорченный сигаретный автомат. Слегка улыбается. Пробираюсь к барной стойке и заказываю два пива. Разговариваю с хорошенькой девушкой из Рокауэя и ее ужасной соседкой. Рядом стоит группа нелепых старшекурсников с классического отделения, похожих на работников похоронного бюро. Обычный вечер в «Пабе». Люди в нижнем белье, студенты с театрального все еще в гриме. Бразилец, которому не выпить, потому что потерял свое удостоверение. Кто-то щиплет меня за задницу, но я даже не оборачиваюсь.

Несу пиво к столу. У Шона на лице едва видны красные пятна, и я уже хочу намочить салфетку «Бексом» и оттереть их. Но он начинает жаловаться и, жестко глядя на меня, спрашивает:

– Почему я тебе не нравлюсь?

Я поднимаюсь, иду в туалет, жду в очереди, и, когда возвращаюсь, он задает тот же вопрос.

– Не знаю, – вздыхаю я.

– Ну, в смысле, что происходит? – спрашивает он.

Пожимаю плечами и оглядываю помещение. Он поднимается играть в пинбол.

– В Европе такого бы не произошло, – говорит кто-то в серферском прикиде – на самом деле парень из Эл-Эй, и, конечно же, на ум приходит Виктор, а потом, черт подери, кто-то присаживается на корточки рядом с моим стулом и рассказывает мне про первые трипы под MDA, демонстрируя бутылку текилы, которую они пронесли в «Паб», и, к моему разочарованию, мне это небезразлично.

Шон присаживается обратно, и я просто знаю, что мы будем ссориться. Вздыхаю и говорю ему:

– Мне нравится другой человек.

Он снова играет в пинбол. Я опять отправляюсь в туалет, надеясь, что кто-нибудь сядет за наш столик. Я стою в очереди с теми же людьми, с которыми стояла в прошлый раз. Когда я возвращаюсь к столику, он уже там.

– Что не так?

– Мне нравится другой, – говорю я.

Заходит Симпатяга Джозеф, с которым спит милашка Алекса из Рокауэя, и что-то передает бразильцу.

Тут я замечаю Пола. Он смотрит на Джозефа, затем на бразильца. Пол с новой прической – платформой, которая смотрится о’кей, привлекательно для лохов, он смотрит на меня, а я поднимаю брови и улыбаюсь. Он смотрит на Шона, затем на меня и устало машет. Потом опять переводит взгляд на Шона.

– Я хочу узнать тебя, – ноет Шон.

– Что?

– Узнать тебя. Я хочу узнать тебя, – молит он.

– Что это значит? Узнать меня? – спрашиваю я. – Узнать меня? Никто никогда никого не узнаёт. Никогда. Ты никогда меня не узнаешь.

– Послушай, – произносит он, трогая меня за руки.

– Ты успокоишься? – говорю я ему. – Мотрина хочешь?

Рядом с джукбоксом завязывается драка. Старшекурсники хотят поставить кассеты и выключить из розетки джукбокс. Первогодки против, и я пытаюсь на этом сосредоточиться. Заканчивается тем, что первогодки побеждают только потому, что они больше, чем старшекурсники. Физически мощнее. Как так получилось? Начинает играть «Boys of Summen» [26]26
  «Летние мальчики» (англ.).


[Закрыть]. Думаю о Викторе. Шон поднимается поиграть в пинбол с несчастным Франклином. Игра называется «Флеш-рояль». Там загораются король, королева и валет – они глядят прямо на человека, который играет, а короны на их головах гаснут и загораются каждый раз, когда игрок набирает очки. Какое-то время это забавно.

Я бросаю взгляд на Пола через полный «Паб». Он выглядит жалко. Он смотрит на Шона. Таращится на Шона. Шон не перестает смотреть на меня, будто бы знает, что на него смотрит Пол, а Пол все так же пялится на Шона. Шон замечает это и, краснея, выкатывает глаза и снова поворачивается к автомату для игры в пинбол. Я снова гляжу на Пола. Он сминает свой пластиковый стакан из-под пива, обеспокоенно смотрит в сторону. И я начинаю что-то догонять, но потом думаю – нет, ни в коем разе, нет, ни в коем случае. Только не это. Я перевожу взгляд обратно на Шона, меня озаряют смутные догадки, но потом они исчезают, потому что он-то не таращится на Пола. А затем на меня находит злость – я начинаю вспоминать, какой же это был ужас с Полом и Митчеллом. Все отрицающий Пол, какой жалкой я сама себе казалась, думая, как должна была себя вести, когда никакой конкуренции не было вовсе. Если бы с Полом в те выходные на Кейп-Коде была очередная девушка, а не Митчелл или очередная девушка здесь, в «Пабе», прямо сейчас, воздыхающая о Шоне, – все было бы хорошо, прекрасно, «решать вопрос» было бы просто. Но это был Пол, и это был Митчелл, и ничего сделать было невозможно. Говорить басовитей? Невзначай упомянуть, что мне надо побриться, как решили мы с Джуди, помирая от смеха, однажды ночью в прошлом семестре, но потом уже стало совсем не смешно, и мы прекратили. Тут меня озаряет, что, может, мистер Дентон таращится на меня, а не на Шона. «Boys of Sumter» заканчивается, начинается снова.

Руперт присаживается рядом со мной, в футболке с Дэвидом Боуи, фетровой шляпе и все в той же ужасной маске, и предлагает мне кокс. Спрашиваю его, где Роксанн. Он говорит мне, что она ушла домой с Джастином. Просто улыбаюсь.

Виктор

В Нью-Йорке была полная суматоха. Кончилось тем, что я остановился у одной девчонки из Акрона, которая считала, что письма ей приходят с Юпитера. У нее не было бедер, и она работала моделью для джинсов «Житано», и все равно – тоска зеленая. По-любому она просекла, что я гуляю с дочкой Филипа Гласса, и выкинула меня на улицу. После пары ночей в «Морганз» я свинтил, не заплатив. Затем остановился у одного кэмденского выпускника на Парк-авеню и отключил все телефоны – не хотел, чтобы родаки узнали, что я вернулся. Пытался устроиться на работу в «Палладиум», но еще один кэмденский перехватил последнюю оставшуюся вакансию – гардеробщика. Стал играть в рок-группе, барыжил кислотой, посетил две сносные вечеринки, затусил с девчонкой, работавшей в «Интервью», которая пыталась пристроить меня в «Хантер», встречался еще с одной моделью – одной из ассистенток Малькольма Макларена, пытался вернуться в Европу, но одним холодным ноябрьским вечером, когда не было вечеринок, решил отправиться обратно в Нью-Гэмпшир и Кэмден. Меня подбросила Роксанн Фостер, приехавшая в город на какую-то кинопремьеру или открытие очередного ресторана каджунской кухни, и я остановился у нее и Барыги Руперта в Северном Кэмдене, что было круто, так как у него были неограниченные запасы отличной индийской шалы и рождественских бошек. Ну и хотелось поймать Джейме. Когда я позвонил в Кэнфилд, к телефону подошла девушка с незнакомым голосом.

– Алло? Кэнфилд-хаус.

– Алло? – произнес я.

Возникла пауза, а потом девушка узнала мой голос и назвала меня по имени:

– Виктор?

– Да? Кто это? – спросил я, думая, не Джейме ли это; я все еще злился, что ее не было на Манхэттене, когда я вернулся.

– Виктор, – засмеялась девушка, – это же я!

– Ну да, – произнес я, – ты.

Руперт сидел на полу, пытаясь склеить бон г из пивных банок, но он был невменяем и только и делал, что ржал. Глядя на него, я тоже стал уссываться, и сказал голосу в трубке:

– Ну а ты-то как?

– Виктор, почему ты мне не позвонил? Где ты? – спросила она.

Либо и вправду так сказала, либо меня накрыло не по-детски.

– Я в городе Нью-Йорке, где красивые девчонки, жизнь как на помойке и пташки малы, но стойки.

Я рассмеялся, потом заметил телодвижения со стороны Руперта. Он вскочил, поставил кассету Run DMC и тоже начал рэповать, держа бонг из-под пива «Кирин», как микрофон.

– Дай мне, – сказал я, потянувшись к бонгу.

– Мне было… – Голос угас.

– Как тебе было, сладкая? – спросил я.

– Я ужасно по тебе соскучилась, – произнесла она.

– Слушай, сладкая. Ну, я тоже по тебе соскучился. Эта девчонка бредила, и я снова начал ржать, пытаясь запалить бонг, но трава только вываливалась.

– Не похоже, что ты в Нью-Йорке, – произнес голос.

– Ну, может, и не в Нью-Йорке, – сказал я.

После этого голос замолчал и лишь тяжело дышал в трубку. Я с минуту подождал и протянул трубку Руперту, который принялся в нее хрюкать, потом включил видак, не переставая рэповать под «You Talk Too Much» [27]27
  «Ты слишком много говоришь» (англ.).


[Закрыть]. Он нагнулся и процитировал в трубку:

– Ты никогда не затыкаешься, – а потом: – Сядь мне на лицо, если ты так хочешь.

Мне пришлось закрыть трубку рукой, чтобы эта девчонка не слышала, как я смеюсь. Я оттолкнул Руперта в сторону.

Он беззвучно спросил:

– Кто это?

Я беззвучно ответил:

– Не знаю.

Я взял себя в руки и задал ей вопрос, который меня, собственно, интересовал:

– Слушай, Джейме Филдс дома? Комната девятнадцать, кажется.

Бонг брякнул о стол. Я попытался ухватить его, он скатился со стола и зазвенел.

– Ты придурок! Поаккуратней! – заорал со смехом Руперт.

Девчонка на линии молчала.

– Алло? Есть там кто-нибудь? – Я постучал трубкой об пол. – Плачу доллар за каждую гласную.

Девчонка в конце концов произнесла мое имя, вернее, прошептала его и повесила трубку, разговор закончился.

Лорен

Пьяна. Плывет. У него. Просыпаюсь. Наверху орет музыка. Выбираюсь в коридор. Чуть раньше Сьюзи пыталась покончить с собой. Порезать вены. В коридоре вся дверь в крови. Из-за парня, который ей нравится. Иду в ванную в его футболке, черная пустота, не могу найти выключатель, дубак. Лицо так опухло от слез, что глаза едва открываются. Мою лицо. Пытаюсь сблевнуть. Иду обратно в его комнату. Из телефонной будки доносятся рыдания. Наверно, Сьюзи вернулась из больницы. Прохожу мимо телефона. Это не Сьюзи, это Шон. Стоит на коленях, рыдает в трубку: «Нахуй, нахуй, нахуй». Возвращаюсь к нему в комнату. Валюсь на кровать. Потом заходит он, вытирая лицо, громко хлюпая носом. Притворяюсь, что сплю, пока он собирается, засовывает рубашки в старую кожаную сумку, хватает свою полицейскую куртку и выходит, оставляя дверь открытой. Надеюсь, что он придет обратно. Не приходит. Француз, который говорил, что любит меня, возвращается в комнату пьяный. Глядит, как я лежу на кровати его соседа. Смеется и падает на кровать рядом со мной.

– Je savais toujours que tu viendrais  [28]28
  Я всегда знал, что ты придешь (фр.).


[Закрыть], – говорит он и вырубается.