Текст книги "Правила секса"

Автор книги: Брет Истон Эллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Лорен

Просыпайся. Еще голову нужно помыть. Не хочется пропустить ланч. Иду в общий корпус. Выгляжу отвратно. Писем нет. От Виктора сегодня писем нет. Только записка, что в следующую субботу встреча АА будет не в Бингеме, а в Строуксе. Сегодня вечером «Рассвет мертвецов» в Тишмане. У меня просрочены четыре альбома из библиотеки. Натыкаюсь на эту нелепейшую девушку в розовом вечернем платье и очках, похожую на жертву шокотерапии, она ищет чей-то почтовый ящик. Еще одна мелочь, которая бесит. Поднимаюсь по лестнице. Забыла пропуск. Все равно пустили. На раздаче чизбургеров симпатяга в солнечных очках «Уэйфэрер». Прошу у него тарелку френч-фрайз. Начинаю заигрывать. Спрашиваю, как его занятия по флейте. Понимаю, что выгляжу отвратительно, и отворачиваюсь. Покупаю диетическую колу. Сажусь. Роксанн тоже здесь, но сидит почему-то с Джуди. Джуди ковыряет салат с жареной картошкой, рисом, сельдереем, листьями салата и тофу. Я нарушаю молчание: – Меня тошнит от этого места. Все воняют сигаретами, мнят себя невесть кем и только и думают о том, как бы выпендриться. Я уматываю отсюда, пока не появились первогодки.

Забыла кетчуп. Отодвигаю тарелку с френч-фрайз. Закуриваю. Никто из них не улыбается. Оу… Кей… Отколупываю кусочек засохшей голубой краски со штанины.

– Ну… так что за дела?

Смотрю по сторонам и замечаю Дуболома краем глаза в отделе напитков. Поворачиваюсь обратно к Джуди:

– А где Сара?

– Сара беременна, – отвечает Джуди.

– О черт, да ты бредишь, – говорю я, придвигая стул, – расскажи-ка.

– Да чего тут рассказывать? – спрашивает Джуди. – Роксанн об этом все утро только и твердила.

– Я дала ей дарвон. – Роксанн выкатывает глаза, она курит сигарету за сигаретой. – Сказала ей сходить на психотерапию.

– О черт, да нет же, – говорю я. – Что она будет делать? Я имею в виду, когда?

– На следующей неделе, – отвечает Роксан, – в среду.

Я тушу сигарету. Неохотно ем френч-фрайз. Беру кетчуп у Джуди.

– А потом она едет в Испанию, я полагаю, – говорит Роксанн, опять выкатывая глаза.

– В Испанию? Зачем?

– Потому что она ненормальная, – говорит Джуди, поднимаясь. – Кто-нибудь хочет еще чего-нибудь?

Виктора.

– Нет, – говорю я, по-прежнему глядя на Роксанн. Джуди уходит.

– Она была очень расстроена, Лорен. – Роксанн со скуки поигрывает своим шарфом и ест френч-фрайз.

– Могу представить. Мне надо с ней поговорить, – говорю я. – Это ужасно.

– Ужасно? Хуже не бывает, – говорит Роксанн.

– Не бывает, – соглашаюсь я.

– Ненавижу, когда это происходит, – говорит она, – ненавижу.

Мы доедаем фрайз, которые сегодня довольно аппетитные.

– Это ужасно, я знаю, – киваю я.

– Ужасно, – говорит она. Еще больше одобрения.

– Я начинаю думать, что роман – иноземное понятие.

Ральф Ларсон. Мимо в поисках места проходит с подносом препод по философии, за ним семенит мой препод по графике. Он смотрит на Роксанн и говорит:

– Привет, детка, – и подмигивает. Роксанн широко улыбается:

– Привет, Ральф, – и тотчас же таращится на меня круглыми глазами, не переставая широко улыбаться.

Я замечаю, что она потолстела. Она хватает меня за запястье.

– Он такой красавчик, Лорен, – вздыхает она с трепетом.

– Никогда не приглашай препода к себе в комнату, – говорю я ей.

– Он может зайти в любое время, – говорит она, по-прежнему сжимая запястье.

– Отпусти, – говорю я ей. – Роксанн, он женат.

– Мне наплевать, ну и что из этого? – Она выкатывает глаза. – Все знают, что он спал с Бриджид Маккоули.

– Он никогда не бросит свою жену ради тебя. Это бы подпортило его послужной список.

Мне смешно. Ей нет. А я спала с этим парнем Тимом, от которого забеременела Сара, а что, если бы аборт в следующую среду нужно было делать мне? Что, если… Кетчуп, размазанный по тарелке, – делаю неизбежную связку. Нет, я бы до такого не довела. Джуди возвращается обратно. Грустный мальчик за соседним столом делает сэндвич и заворачивает его в салфетку для своей подружки-хиппи, которая не включена в программу питания. Затем по направлению к нашему столу движется Дуболом. Я в панике поворачиваюсь к Джуди и прошу ее рассказать мне что-нибудь смешное, все равно что.

– Чего? А? – говорит она.

– Поговори со мной, притворись, что ты разговариваешь со мной. Расскажи анекдот. Быстрее. Все, что угодно.

– Зачем? Что происходит?

– Ну давай же! Мне не хочется кое с кем разговаривать. – Показываю глазами.

– О да, – начинает она, мы играли в это раньше, разогревается, – вот почему все это произошло, понимаешь ли…

– Вот почему? – Я пожимаю плечами. – Но я думала, ты знаешь, это случилось…

– Да, вот почему… ну, видишь ли, ты… – говорит она.

– О, ха, ха, ха, ха, ха… – смеюсь я. Звучит фальшиво. Чувствую себя уродиной.

– Привет, Лорен, – произносит Голос За Спиной. Прекращаю смеяться, небрежно поднимаю глаза,

а на нем шорты. На дворе октябрь, а он в шортах и с бизнес-разделом «Нью-Йорк тайме» под мышкой.

– Есть место? – И указывает на наш столик, куда собирается поставить поднос.

Роксанн кивает.

– Нет! – Оглядываюсь вокруг. – Я имею в виду… нет. Мы ждем кое-кого. Извини.

– О’кей. – Стоит и улыбается.

Уходи, уходи, уходи. Использую НЛП, язык жестов… все, что угодно.

– Извини, – снова говорю я.

– Мы можем потом поговорить? – спрашивает он меня.

Уходи. У-Х-О-Д-И.

– Я буду в компьютерном зале.

– Хорошо.

Он говорит: «Пока» – и уходит.

Я ищу еще одну сигарету и чувствую себя немного дерьмово, но почему? Чего он ждет? Я думаю о Викторе, потом поднимаю глаза и говорю:

– Не надо…

– Кто он? – спрашивают они вдвоем.

– Никто, – говорю я, – дайте спичку.

– Ты же не… – говорит Джуди, поднимая голову.

– Я же, – передразниваю движение головы, – о нет.

– Он – первогодка. Поздравляю. Твой первый?

– Я же не сказала, что он меня интересует, дорогуша.

– У него такая замечательная задница, – говорит Роксанн.

– Уверена, что Руперт был бы счастлив услышать это от тебя, – говорю я ей.

– Сейчас у меня такое чувство, что Руперт бы со мной согласился, – говорит Роксанн с грустью.

Вот же сморозила, и я думаю о том, что она имеет в виду. Это напоминает о том, о чем не хочется вспоминать. Я говорю Роксанн, чтобы позвонила мне, а Джуди говорю, что буду в мастерской. Возвращаюсь в свою комнату и решаю прогулять занятия по видео, а вместо этого залезть в ванну. Сначала ее чищу. В общаге тишина. Приношу подушку, трубочку, мафон и ставлю Рикки Ли Джонс. Курю косяк и лежу. Вчера вечером вернулась из комнаты Стива, вся в слезах, и не могла остановиться, и все пыталась дозвониться до Виктора в Рим, по телефону, который он мне оставил, но там никто не брал трубку. Вспоминаю свою последнюю ночь с ним. Ласкаю себя. Думаю о Викторе. Рикки Ли Джонс не в тему. Вместо этого включаю радио. Мою голову. Делаю погромче. Дурацкая радиостанция. Лучшие 40 хитов. Помехи. Но потом звучит песня, которую, насколько я помню, я слушала, когда встречалась с Виктором. Это была глупая песня, и тогда она мне совершенно не понравилась, но сейчас она вписывается в момент и от нее пробивает на слезы. Хочется записать свои ощущения или нарисовать, но потом я чувствую, что от этого все стало бы нечистым и искусственным. Я решаю, что это только удешевит чувство, и поэтому лежу в яркой белизне и переживаю воспоминания, которые рождает эта песня. Виктор. Руки Виктора. Его штаны из леопардовой кожи. Порванные армейские ботинки и… его лобковые волосы? Его руки. Смотреть, как он бреется. Каким же он был красивым во фраке, тогда в «Палладиуме». Как мы занимались любовью в его квартире. Карие глаза. Что еще? Он начинает меркнуть. Мне становится страшно. Мне становится страшно, потому что, пока я здесь лежу, мне вдруг кажется, что его больше не существует. Кажется, вот песня, которая играет, есть, а Виктора нет. Как будто бы я придумала его себе прошлым летом.

Шон

Кошмар в столовке. Часть IVXVV. Девчонка, которая вчера трахалась с Митчеллом и с которой я снова хочу переспать, застряла на раздаче напитков. С того места, где я сижу, мне ее очень хорошо видно. Она разговаривает со своей пухлой лесбийской (вероятно) подружкой, с которой они вместе накуриваются. На ней платье, которое не поддается описанию. Думаю, можно было бы назвать его кимоно, только оно короче и на нем майка. Платье огромное, но все же видно, что у нее хорошее тело, и не похоже, чтоб она носила лифчик, и сиськи смотрятся великолепно. Я типа знаком с ней; после той ночи я разговаривал с ней в пятницу на вечерине во Франклине. Вероятно, у нас есть какие-то занятия вместе, но я не уверен, потому что не особо часто там появляюсь, чтобы знать наверняка. Куда б кривая не вывела – она следующая.

Снова ужин, и я сижу с обычной командой: Тони, Тим, Гетч. Чертовы House Pigs, наша местная группа, разбудили меня сегодня в четыре дня – репетировали прямо у меня над головой. Я принял душ и, пока сушил феном волосы, соображал, что пропустил две пары и что до конца месяца мне надо выбрать специализацию. Я расхаживал по комнате, курил, слушал старый Velvet Underground, надеясь, что это заглушит House Pigs, пока не наступило время ужинать. Когда я отправился в столовку, они все еще репетировали.

На раздаче был Джейсон, и я сказал ему, что поговорил с Рупертом и смогу достать ему эти четыре грамма к завтрашнему вечеру, но что он должен снять свои солнечные очки, потому что выглядит в них чересчур подозрительно. Он только улыбнулся и дал мне дополнительный кусок говядины, или индейки, или свинины, или черт знает, что он там раздавал, и это было круто, если подумать. Ну так вот, смотрю я на эту девчонку, думая, не она ли оставляет записки в моем ящике, и потихоньку завожусь – пусть даже это и не она. Но затем ее жирная подружка что-то ей говорит, и они смотрят на наш столик, а я опускаю глаза и притворяюсь, что ем. Думаю, она второкурсница и, скорей всего, живет в Сван-хаусе, но за этим столом я никого спрашивать не буду. Это неспортивно. Тим – дебил, что обрюхатил Сару, но ему на это наплевать. Я трахнул Сару пару раз на втором курсе. На самом деле это сделало большинство парней за столом. Прикол, конечно, что именно Тим оказался крайним. По этому поводу никто особо не расстраивается и не чувствует себя несчастным. Тим даже острит на эту тему.

– Столько девок залетает – можно опыты проводить, – смеется он.

– Я б сделал это за пятьдесят баксов, без шуток, – говорит Тони.

– Отвратно, чувак. Просто отвратно, – говорит Гетч, играющий в «Волшебный экран».

– Это по поводу еды или шуточек насчет аборта? – спрашиваю я.

– Да вся эта прочистка засорившихся труб, – объясняет Тони.

Гетч говорит:

– Отличный пошел юморок.

– Да ладно, – говорю я Гетчу, – расслабься.

– А ты-то чего веселишься, чувак? – спрашивает Гетч у Тима, вытаращившись на него так, как только мог студент-социолог.

– Слушай, – говорит Тим, – я столько раз уже проходил через все это дерьмо, меня это вообще не колышет.

Гетч кивает, но не похоже, что он на самом деле догоняет, тем не менее он заткнулся и уставился опять на «Волшебный экран».

– А откуда ты знаешь, что это вообще от тебя? – спрашивает Тони, который только что вернулся со встречи студенческого совета, обдолбанный в кашу.

– Да знаю, – говорит Тим, как будто он гордится своей уверенностью.

– Но откуда ты знаешь? Эта сука могла тебя наебать, – говорит Тони, тот еще помощничек.

– Да видно, – говорит Тим, – достаточно посмотреть на нее, сразу видно, что не врет.

Все замолкают.

– Ты это чувствуешь, – повторяет он.

– Ну прямо мистика какая-то, – говорит Тони.

– Ну и когда у нее выдерут плод? – спрашивает Норрис.

Весь стол издает стон, а Тим смеется виновато, но беспомощно, и у меня это вызывает тошноту. Та девушка получает в конце концов свою колу и выходит из главной столовой. Выглядит она уверенной в себе красоткой.

– В среду, чувак. – Тим стреляет сигарету и складывает руки чашечкой, прикуривая, хотя вероятности, что спичка потухнет, нет. Такая предосторожность, надо полагать. – Это произошло бы во вторник, но во вторник у нее будет важное занятие по танцам, так что это случится в среду.

– Шоу мает гоу он, – улыбаюсь я со слабой ухмылкой.

– Да, – говорит Тим немного взволнованно, – именно так. А потом она поедет в Европу – и вот тогда-то я вздохну свободно.

Все за столом, включая Тима, уже потеряли интерес к этой не новой (известной со вчерашнего вечера, а для опоздавших – с начала ланча) сплетне, так что продолжаются другие разговоры о других важных предметах. Норрис поднимается, и я прошу его принести мне кофе.

– Тебе со сливками? – спрашивает он.

– Да, слей погуще, – отвечаю я ему. Старая шутка.

– Слышь, Шон, да ты… весельчак.

– Да, я весельчак.

– Никто не знает, где можно вечером экстази достать? – спрашивает Тим.

– А где вечерина будет? – спрашивает Гетч.

Я замечаю своего соседа по комнате, он вернулся из Нью-Йорка.

– Qa va [4]4
  Как дела (фр.).


[Закрыть], – говорит он, проходя мимо меня.

– Qa va – отвечаю я и добавляю: – Лягушатник.

– В «Конце света» и, наверное, в «Кладбище», – говорит ему Тони. Тони – еще и председатель финансового комитета. – Взносы на алкоголь горячо приветствуются.

– А не холодно на улице тусоваться? – спрашивает Гетч.

– Оденься потеплее, кошечка.

Тони отодвигает тарелку и приступает к салату; хоть Тони мне и нравится, эта европейская салатина меня раздражает.

– Кошечка? Кто сказал «кошечка»? – спрашивает Тим. – Не слыхал этого слова с восьмого класса.

– Да отъебись ты, – отвечает Тони.

Он злобится, оттого что не получил роль в какой-то дурацкой постановке театрального отделения, хотя его основная специализация – скульптура, и, несмотря на то что он хороший парень и все такое, меня раздражает, что он надувает губы из-за какой-то гомозни. Я хочу трахнуть Сару еще раз. Я помню, отсасывает она невероятно. Или это был кто-то еще? Или это у Сары была спираль, о которую я чуть себе член не вспорол? Принимая во внимание сложившуюся ситуацию, ВМС (внутриматочная спираль), наверное, была не у нее, но даже если и у нее, то я мог бы просто снова воспользоваться случаем, если б мне представилась такая возможность.

– Никто не знает, что сегодня вечером будут показывать? – спрашивает Гетч.

– Спроси чего-нибудь полегче, – говорит Тони. Норрис возвращается с кофе и шепчет:

– Слил погуще.

Я делаю глоток и улыбаюсь:

– Великолепно.

– Не знаю. «Ночь мертворожденного»? Не знаю, – говорит Тони.

– Можно уже заткнуться? – спрашивает Тим.

– Я слышал от Роксанн, что «Карусель» закрывается, – предлагаю я тему для разговора.

– Да ладно. Серьезно? – спрашивает Норрис.

– Да, – говорю я. – По крайней мере, так говорит Роксанн.

– Почему? – спрашивает Гетч.

– Первогодки и второгодки не пьют больше, – говорит Тони, – полный отстой.

– Я тоже думаю, что это отстой, – говорит Гетч.

По какой-то причине он всегда кажется мне дешевым ослом. Не могу объяснить. Он встряхивает «Волшебный экран».

– Рок-н-ролл, – говорю.

– Ужас, ужас, – смеется Тим.

– Это просто еще один пример того, что Кэмден катится ко всем чертям, и все, – говорит Тони.

– Что тут поделаешь, – говорю я.

Тони теряет терпение, входя в политический задор.

– Слушай, ты понимаешь, что у нас будет гребаная качалка? Зачем? Ты понимаешь? Ты можешь объяснить? Я не могу. Я только что вернулся с заседания студенческого совета, так первогодки хотят, чтобы в кампусе построили дом братства. Ты понимаешь это? Что ты с этим поделаешь?!

Я вздрагиваю.

– Все это бред собачий.

– Почему? – спрашивает Тим. – Мне кажется, качалка – неплохая идея.

– Потому что, – объясняю я, надеясь утихомирить Тони, – я поступил сюда, чтобы быть подальше от спортивного мудачья и этих уродских братств.

– Слушай, – говорит Тим с гнусной ухмылкой, – девчонки подкачивают мышцы на внутренней стороне бедра, чувак. – Он хватает меня за ногу и хохочет.

– Да ну, – на меня вдруг находит ступор, – качалка все ж таки.

На самом деле мне плевать. Тони смотрит на меня:

– Кто у тебя научный руководитель, Шон? Какая у тебя специализация? Компьютеры?

– Рейгановские восьмидесятые. Их пагубное влияние на студентов младших курсов, – говорит Тим, кивая.

На самом деле меня это бесит, только не так сильно, как ему хотелось бы.

– Компьютеры, – передразниваю его.

– Специализация-то какая у тебя? – наезжает он, гребаный сосунок, здоровый, сука, салат доешь, урод.

– Рок-н-ролл. – Я пожимаю плечами. Он поднимается с отвращением на лице:

– Да ты никак попугай?

– Чего это на него нашло? – спрашивает кто-то.

– Да роль ему не досталась в пьесе Шепарда, – отвечает Гетч.

Откуда ни возьмись появляется Дейдре. Чтобы спасти ситуацию? Не совсем.

– Питер?

Все за столом поднимают глаза и замолкают.

– Я думал, меня зовут Брайан, – говорю я, не глядя на нее.

Она смеется, наверное, курнула. Я смотрю на ее руки, черного маникюра уже нет. Ногти цвета бетона.

– Ну да, конечно. Как поживаешь? – спрашивает она.

– Ем, – киваю я на стол.

Все за столом глядят на нее. Ситуация весьма неловкая.

– На вечеринку пойдешь? – спрашивает она.

– Да. Я пойду на вечеринку. А ты идешь на вечеринку?

Бессмыслица.

– Да.

Она, похоже, нервничает. Стремается парней за столом. На самом деле вчера она была о’кей, просто слишком бухая. Наверное, в кровати с ней хорошо. Я смотрю на Тима, который ее рассматривает.

– Да, иду.

– Тогда, полагаю, там и увидимся.

Я смотрю на Норриса и закатываю глаза.

– О’кей, – говорит она, мешкая, озираясь.

– О’кей, увидимся там, пока. – И шепчу себе под нос: – Боже мой.

– О’кей, ну, – она прокашливается, – увидимся.

– Исчезни, – говорю я сквозь зубы.

Она подходит к другому столику. Ребята за столом ничего не говорят. Я в растерянности, потому что она не слишком круто выглядит и все знают, что я трахнул ее прошлой ночью, и я поднимаюсь подлить на свою неминуемую язву еще немного кофе. Рок-н-ролл.

– Мне нужна двуспальная кровать, – говорит Тим, – у кого-нибудь есть двуспальная кровать?

– Не кури траву, – говорит еще кто-то.

– Шуби-дуба-хали-гали, – говорит Гетч.

////И чувство это ни в жар не бросает, ни кровь не леденит. Впрочем, промежуточного состояния тоже нету. Только этот слабый пульс, который ощущается в моем теле в любое время дня. Я решила ежедневно оставлять в его ящике по записке. Я представляю, как он прикалывает их куда-нибудь, может, к белой стене в своей комнате, в комнате, в которой я так хочу жить. Достаточно ли этих средств? – спрашиваю у себя до тошноты, и чувствую себя идиоткой, и сжимаюсь от страха всякий раз, как оставляю записку в его ящике, его карманной кровати. Моя воля – скорая помощь по неотложному вызову. Но часто я пытаюсь забыть его (я не познакомилась с ним и не познакомлюсь еще долго, не осмелилась и рта раскрыть, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, иногда я хочу кричать, иногда я думаю, что умираю), и я пытаюсь забыть биение своего сердца, но не могу и заболеваю. В том пространстве, куда я попадаю, темно и пусто. Моя одержимость (не знаю, можно ли это вообще считать одержимостью, слово не совсем подходящее), пусть тщетная или смешная для тебя, начинает свое таинство из ничего. Это просто. Я наблюдаю за ним. Он изобличает себя в темных контурах. Все, во что я верю, уплывает, когда я становлюсь свидетелем того, как он говорит, ест или пересекает пределы людной комнаты. Я чувствую возмездие. Его имя написано у меня на листе бледно-голубой бумаги толщиной с салфетку, упавшие тополя, которые я нарисовала, лежат вокруг букв. Все напоминает мне о его существовании: напротив меня через коридор живет собака. Ее владелец зарегистрировал ее как кошку (представители семейства псовых в этом месте запрещены) и сделал ее пушистую фотографию, собачка небольшая, бледно-лилового окраса, с ушами как у гнома. Однажды я кормила ее «Педигри». Я воспринимаю его действия как намек и из-за этого ни с кем не разговариваю. Он красивый, хотя сразу и не подумаешь. В нем есть что-то кружащее, словно мотыльки, порхающие в светлой ночи Аризоны. И я знаю, что мы встретимся. Это произойдет легко и скоро. И мое расстройство – мое ужасное, бессмысленное расстройство – уйдет. Я пишу еще одну записку после ужина. Он должен знать, что это я. Я знаю, какую марку сигарет он курит. Однажды в городе я видела, как он покупал кассету Ричарда и Линды Томпсон. Я стояла, роясь в корзине, где не было ничего интересного, и он меня не заметил. Я слушала их в школе. Когда Линда и Ричард были еще вместе. Они расстались, как Джон и Иксина, как Тина и Айк, Сид и Нэнси, Крисси и Рэй. Со мной этого не произойдет. Его имя – это слово в начале страницы, и значит, поэма началась, получила развитие, началась, но не закончилась, потому что пишущая машинка больше не печатает. Я целую свою руку и нюхаю ее, и нюхаю его: о, я притворяюсь, что это его запах. Его. Его. Я не осмеливаюсь пойти в его корпус или пройти мимо его комнаты. Я пройду мимо него и даже не подниму глаз. Я пройду мимо него в столовой с беспечностью, которая шокирует даже меня саму.////