Текст книги "Суперигрушек хватает на все лето"
Автор книги: Брайан Уилсон Олдисс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Без головы
Полюбоваться на то, как Фламмерион обезглавит себя, собралась огромная толпа. Телевизионщики вместе с Фламмерионом отрепетировали практически каждое движение, чтобы все произошло без сучка без задоринки. Предполагалось, что наблюдать за происходящим будут около 1,8 миллиарда человек – самая большая телеаудитория со времен ядерной бомбардировки Северной Кореи.
Многие, однако, предпочли насладиться зрелищем вживую. Весьма недешевые места на стадионе были раскуплены за месяцы.
Среди счастливчиков были и Алан Иброкс Кумар и его жена Доротея Кумар, известная больше как леди Якафрения. В самолете на пути в Дюссельдорф Алан воскликнул:
– Почему он передает все вырученные деньги детям Туркменистана?
– Нуты разве не помнишь… ужасное землетрясение…
– Да-да, помню, конечно. Но ведь Фламмерион европеец, разве нет?
– Передай мне еще джин, – ответила леди Якафрения. Сразу после обезглавливания она собиралась сказать мужу, что уходит от него.
Шведская королевская семья забронировала два кресла в заднем ряду. Решено было, что Швеция непременно должна быть представлена на столь, по уверениям прессы, знаменательном событии, хотя правительство Швеции и пребывало в ярости по причине того, что Фламмерион отказался от предложения обезглавить себя в Стокгольме.
К счастью, вскоре шесть шведов, среди них две женщины, вызвались в ближайшем будущем пройти процедуру обезглавливания в Стокгольме, а еще лучше – в Упсале. Они уже даже объявили, на какие благотворительные цели хотят предназначить сборы за билеты.
Доктор Ева Бергер забронировала место на стадионе сразу же. Она консультировала Фламмериона, пытаясь убедить его отказаться от процедуры по причине ее крайнего вреда для здоровья. Попытки ее не увенчались успехом, и тогда доктор Бергер попыталась уговорить Фламмериона пожертвовать хотя бы часть средств Институту психоанализа.
Фламмерион ответил:
– Я предлагаю вам свой собственный пример психиатрии. Чего же еще вы хотите? Не надо жадничать.
Позже доктор Бергер продала свое место на стадионе с девятнадцатикратной прибылью и таким образом хоть немного окупила свои усилия.
Ли, никчемный племянник доктора Бергер, работал уборщиком на Дюссельдорфском стадионе.
– Слава богу, сегодня вечером я сменяюсь, – заметил он. – Тут же все будет в кровище.
– За это публика и платит деньги, – сказал его начальник. – Кровь имеет важное символическое значение, это не просто красная жидкость. Ты наверняка слышал о дурной крови, о принцах крови, о хладнокровных поступках, о том, как кипит в жилах кровь. В наших руках сегодня будет вся мифология, связанная с кровью. А потому я прошу тебя остаться на вторую смену.
С видом побитой собаки Ли поинтересовался, а что нужно будет сделать с головой, когда Фламмерион покончит со всем этим делом. Босс сказал ему, что голову выставят на продажу на аукционе Сотбис в Лондоне.
Синтия Саладин была в числе тех кто собирался неплохо заработать на обезглавливании Фламмериона. Она продала историю своих постельных дел с Фламмерионом средствам массмедиа по всему свету. Синтия очень хотела преуспеть и теперь была замужем за японским бизнесменом. Ее книга «Не из-за обрезания ли Фламми решил, что не хочет быть с нами?» продавалась на каждом углу.
Фламмерион был весьма хорош собой, и теперь комментаторы развлекались тем, что подсчитывали число куда более уродливых людей на трибунах. Среди этой категории зрителей выделялся Монти Уилдинг, британский кинорежиссер с лицом, похожим на сморщенный пластиковый пакет. Монти говорил, что его фильм о разработке природных ресурсов уже монтируется.
Партия Зеленых протестовала против фильма, как протестовала и против самообезглавливания, утверждая, что оно даже хуже, чем кровавый спорт, и наверняка повлечет за собой последователей. Британские спортсмены тоже выражали недовольство. Обезглавливание попадало как раз на розыгрыш финала кубка. «Футбольная ассоциация не хочет терять голову» – гласил заголовок «Сан».
Да и вообще многим в Британии не слишком нравилось происходящее на континенте. Среди них хватало и таких, кто понятия не имел о детях Туркменистана. Как обычно бывает в тяжелые времена, люди обратились к своим заступникам – архиепископу Кентер-берийскому и Гору Видалу… ну, необязательно в таком порядке.
Архиепископ прочитала по этому поводу замечательную проповедь, в которой напомнила пастве о том, что Иисус тоже отдал за нас жизнь и что, говоря о «нас», она имела в виду не только партию Тори, но и простой народ Англии. А теперь другой молодой человек, Борго Фламмерион, готов отдать жизнь за голодающих детей Центральной Азии – ну конечно, если Туркменистан находится в Центральной Азии.
Конечно, продолжала архиепископ, Христос не дал распять себя перед объективами телекамер, но все дело в том, что он выбрал не самую удачную историческую эпоху. Горстку свидетелей распятия, чьи рассказы дошли до нас, никак нельзя назвать надежными источниками. Более того, не исключено, что все это вообще выдумка. Отложи Христос свое распятие на пару тысяч лет, и оно было бы надежно задокументировано и тогда, возможно, в Него поверили бы все жители Британии, а не какие-то паршивые девять процентов.
И все равно, добавила архиепископ, мы должны молиться о том, чтобы Фламмерион Исполнил то, что задумал, по возможности безболезненно.
Будучи никак не упомянутой в проповеди, британский премьер-министр на следующий же день сделала весьма резкое выступление в Палате Общин. Уж она-то не собирается терять голову, под всеобщий смех заметила премьер-министр и добавила, что архиепископу лучше бы не Европу обсуждать, а посмотреть, что делается у нее самой под носом, в ее собственной епархии. Ведь не далее как в прошлом месяце в Кентербери произошло убийство. Что бы там ни происходило в Дюссельдорфе, одно ясно наверняка: в Великобритании с верой далеко не все гладко.
Встреченную бурными аплодисментами речь премьер-министр произнесла всего за несколько часов до того, как Фламмерион предстал перед публикой.
По мере того как стадион начал заполняться, разные оркестры принялись играть торжественную музыку и старые битловские хиты. На церемонию прибыло множество французов обоего пола. Из всех европейцев французов особенно интересовал L’EvenementFlammerion, [1]1
Случай Фламмериона (фр.).
[Закрыть]они уверяли, что герой дня имеет французские корни, хотя и родился в Санкт-Петербурге от русской матери. Это заявление вызвало раздражение американской прессы, которая напомнила, что в штате Флорида тоже есть Санкт-Петербург.
Тут же возникло движение, призывающее произвести экстрадицию Фламмериона во Флориду, где его можно было бы в соответствии с законом подвергнуть смертной казни за попытку самоубийства, что во Флориде считается серьезным преступлением.
Во французской прессе появились длинные аналитические статьи под заголовками вроде «Фламми педераст?», футболки, изображающие героя дня с отрезанными головой и пенисом, шли нарасхват.
Наибольшую пользу из предстоящего события извлекла Германия. По телевидению успешно шел сериал под названием «Kopf Kaput», рассказывающий о замечательной баварской семье, где все только и делали, что покупали бензопилы с намерением отрезать друг другу головы. Некоторые усматривали в «Kopf Kaput» политическую подоплеку.
Вокруг стадиона курсировали представители Красного Креста и Зеленого Полумесяца. Для них это была отличная реклама. За каретами «скорой помощи» Зеленого Полумесяца ехали грузовики, в которых лежали пострадавшие от землетрясения юные туркмены в окровавленных бинтах. Их встречали приветственными возгласами. Короче, в воздухе царило фестивальное настроение.
Толпы охотников за автографами пытались пробраться к нашему герою. Другие толпы не оставляли надежду отговорить Фламмериона от рокового поступка. В качестве аргументов приводились неэстетичность самого акта, его отрицательное воздействие на детей, опасение, что клинок Фламмериона не попадет в отмеченное на шее место, сомнение в том, что человек вообще способен сам обезглавить себя. Нашлись люди, готовые предложить собственноручно заточенное лезвие.
Никого из этих людей – ни священников, ни любителей сенсаций, ни хирургов, предлагающих немедленно пришить голову на место, – не пускали в тщательно охраняемые апартаменты Фламмериона.
* * *
Борго Фламмерион сидел в офисном кресле, читая русский ежемесячный журнал «Птицеводство». Подростком он жил на птицеферме. Потом какое-то время работал на бойне, после чего эмигрировал в Голландию, где ограбил кондитерскую. Позже Фламмерион был лидер-вокалистом группы «Шлюзовые ворота».
На Фламмерионе был золотистый парчовый блузон, обтягивающие штаны и блестящие туфли. Голова его была обрита – так ему посоветовали.
На столе перед Фламмерионом лежал новенький мясницкий нож, специально заточенный в Женеве представителем швейцарской компании, изготовившей инструмент. Читая статью об увеличении яйценоскости кур, Фламмерион то и дело поглядывал на нож. Стрелки электронных часов Фламмериона постепенно двигались к восьми.
За спиной Фламмериона стояла монашка – сестра Мадонна, его единственный компаньон в последние дни. Сестру Мадонну выбрали, потому что однажды она по ошибке совершила паломничество в Ашхабад, столицу Туркменистана.
По сигналу сестры Фламмерион закрыл журнал. Поднялся, взял мясницкий нож. Твердым шагом прошел к дверям и вышел в сияние прожекторов.
Американский телерепортер в кроваво-красном одеянии сладким голосом говорил в камеру:
– Если в ваши планы на ближайшие минуты не входит наблюдение за обезглавливанием, мы советуем вам на некоторое время отвернуться от экранов телевизоров.
Когда смолкли аплодисменты, Фламмерион занял позицию между двумя отметками мелом. С невозмутимым лицом поклонился. Когда он поднял в правой руке нож, лезвие блеснуло в свете софитов. Толпа замерла в молчании.
Фламмерион уверенным быстрым движением полоснул ножом по горлу. Лезвие легко рассекло позвонки. Голова чисто отделилась от тела и упала рядом.
Тело Фламмериона постояло немного, потом нож выпал из его руки.
Стадион разразился аплодисментами не сразу. Что ни говори, представление прошло на высшем уровне, особенно если учесть, что у Фламмериона не было ни одной полноценной репетиции.
Говядина
– Слава всевышнему, коровы наконец-то вымерли! – заявил Кориандер Эйворри в последний год нынешнего тысячелетия.
Эйворри выступал в Петерборо на Конференции по управлению экологическим кризисом. Его только-только избрали президентом УЭК. Хотя его заявление и вызвало бурные аплодисменты, многие делегаты конференции полагали, что вымирание коров – равно как и девяноста девяти процентов овец – произошло слишком поздно.
– Слишком долго, – продолжал Эйворри, – в сельском хозяйстве господствовали принципы выгоды и высоких урожаев. Биотехника взяла верх над состраданием. Практика индустриализации сельского хозяйства медленно уничтожала так называемые развивающиеся, а на деле – загнивающие страны. Сегодня наша жадность привела Первый мир к катастрофе.
Как раз в этот момент и взорвалась заложенная под трибуну бомба. Многие в зале были ранены, некоторые, в их числе и Эйворри, смертельно.
Его дочь, тоже получившая легкое ранение, бросилась к отцу на помощь. Она опустилась рядом с Эйворри на колени и зарыдала при виде его ужасных ран.
Кто заложил бомбу? С одной стороны, это могли быть Мясоеды, с другой – Немертвецы.
Давайте попробуем рассмотреть это дело по возможности бесстрастно. Целью Немертвецов являлось уничтожение Первого мира. Незадолго до этого на крепость под названием Европа были сброшены водородные бомбы, изготовленные в Индии и Пакистане. Хотя движение Немертвецов было не слишком обширным, нельзя забывать, что фанатизм не знает компромисса, здравый смысл для него – ничто. Тем более что Немертвецы получали постоянное пополнение из Третьего мира.
Несмотря на то что долги стран Третьего мира были списаны, что им были выданы займы на наивыгоднейших условиях, из глоток Африки беспрестанно слышался клич: «Требуем компенсации!»
Немертвецы пришли из ненормального, свихнувшегося мира. Мира, в котором миллионы людей пребывали на грани голодной смерти. У них не было земли, поскольку крупные компании выкупили ее, а теперь разрабатывали – точнее, насиловали, – используя удобрения, пестициды и неподходящие для данных районов монокультуры. Безземельные и бездомные могли получить пищу только за деньги. А когда деньги у них закончились… что ж, недальновидность бедняков ни для кого не новость. От этой недальновидности они и вымирали – ненужные и необмытые.
А куда же девалось продовольствие, выращенное на их землях?
Возьмем, к примеру, Индию. По статистике Немертвецов, сорок процентов пахотных земель отводилось для выращивания корма для скота, который, в свою очередь, забивался и экспортировался. На остальных площадях выращивали соевые бобы, которые экспортировали на корм скоту в странах Первого мира. Древняя Индия, несмотря на всю неприхотливость ее обитателей, вымерла. Когда-то ее крестьяне использовали скот для удобрения земель и как тягловую силу. Сегодня цены на скот стали для них недоступными. Крестьяне вместе со своими семьями вымерли, а оставшиеся в живых занялись изготовлением бомб.
Такова была подоплека появления Немертвецов.
Теперь рассмотрим случай с Мясоедами. Они полагали, что если прекратить производство говядины – мировая экономика рухнет. В их рассуждениях имелось здравое зерно хотя бы в том смысле, что мировая экономика в любом случае была обречена.
В представлении Мясоедов идеальным являлся мир, в котором на сочных лугах пасутся тучные стада коров. Чистой воды фантастика, ибо правда состояла в том, что любые живые создания – не только крупный рогатый скот, но и овцы, свиньи и домашняя птица – давно уже стали не животными, а всего лишь продовольственными единицами, коим должно по возможности быстро и дешево попасть в жадное брюхо Запада.
Чтобы эти продовольственные единицы в течение своих коротких жизней не болели, их накачивали пенициллином. В результате антибиотики стали бесполезными и для людей, среди которых распространялись разнообразные хвори. Чем больше люди ели мяса, тем больше болезней сваливалось на них.
Итак, на сцену, где разворачивалось действо мировой катастрофы, наряду с Немертвецами вышли Мясоеды.
Что же в конце концов нарушило хрупкое равновесие? Опасность вторжения Немертвецов заставила сельское население Европы перебраться в перенаселенные мегаполисы. В заброшенных лесах и полях резко возросла численность диких свиней. В одних только Франции, Германии и Польше их насчитывалось два-три миллиона. Участились случаи КСЛ – Классической свиной лихорадки, которая перекинулась и надомашних свиней. Стало ясно, что оставлять диких животных без должного контроля больше нельзя.
Правительства Германии и Франции взяли на себя разработку генетически модифицированного вируса, который был запущен в дикую природу подобно тому, как столетием ранее среди популяции кроликов был распространен миксоматоз. Соседние государства пробовали протестовать, но безуспешно.
Дикие свиньи погибали сотнями тысяч. Их трупы усеивали леса и поля. Вирус мутировал и перекинулся на овец. А уже после принял форму, опасную для человека.
Подобному опустошению человеческая раса не подвергалась со времен Черной смерти. Вместе с людьми гибли собаки, кошки и другие домашние животные. Перенаселенные города превратились в гигантские кладбища.
Третий мир недолго наслаждался триумфом, ибо настал и его черед – КСЛ распространялась там невиданными темпами.
Подобно беззубому старцу, мировая экономика рассыпалась в прах.
Немногим выжившим пришлось жить в совершенно новом мире. И этот мир был куда более жестоким. Всем до единого предстояло стать вегетарианцами. Просто потому, что, кроме вегетарианской пищи, есть было больше нечего.
Кориандер Эйворри был вегетарианцем всю свою жизнь.
Кто же несет ответственность за его смерть? Мясоеды, пытающиеся восстановить былое положение вещей? Немертвецы, добивающиеся окончательного падения западной цивилизации?
Царящий в мире хаос не позволил раскрыть это преступление.
Не было сомнения лишь в одном: Эйворри был мертв. Как и коровы.
Вывод: мясо крайне вредно – ведь от него погибла целая планета.
Ничто не лишне в жизни этой…
Моя жизнь несет в себе отзвук старинной театральной пьесы. Было раннее утро, когда я впервые ступил на этот волшебный остров, волшебный остров, на котором я полюбил прежде, чем узнал, что это называется любовью. Всходившее поздно солнце слепило глаза и отбрасывало в мою сторону длинные тени. Я брел по лабиринту полосок солнечного света, и тень моя скользила по петлявшей среди деревьев тропинке. Я все больше удалялся от маленькой бухты в направлении единственного на этом острове пригодного для жилья дома – дома или замка, прилепившегося к возвышенности и все же защищенного от северных ветров еще одной, чуть большего размера возвышенностью, что сгорбила свое плечо над массивными крышами и башенками этого строения.
Неожиданно раздался звук, перекрывший шлепанье волн, разбивавшихся о берег. Я сделал еще несколько шагов и остановился, прислушиваясь. Мимо дома проходила какая-то юная женщина. Он пела, причем пела исключительно ради собственного удовольствия, пребывая в хорошем настроении. Но как же восхитило меня ее пение! Ее фигурка то скрывалась в тени, то выскальзывала из нее. Именно тогда я впервые увидел Миранду и впервые услышал ее чарующий голос.
Приблизившись к ней, я ощутил странное покалывание кожи. Душу мою наполнили самые противоречивые предчувствия. Неужто мне суждено узреть некое странное волшебство или же я действительно вернулся домой?
На излете 1960-х годов, точнее, в последний год шестидесятых, тогдашняя жизнь радикально отличалась от жизни нынешней. Я бросил школу и оставил родительский дом. Я был тем, кого позднее стали называть хиппи. Однако главное мое стремление заключалось в том, чтобы жить своей собственной жизнью, насколько это только было возможно. Мне казалось, что я могу стать поэтом.
Странствия привели меня в край вдали от родного дома. В конечном итоге я очутился на севере страны, в местах, где чрезвычайно малолюдно. Там я заболел. Мужчина и женщина, владельцы небольшого ресторанчика, ухаживали за мной, и вскоре я снова встал на ноги. Имя моего благодетеля было Фердинанд Робсон, его супругу звали Роберта.
Эта несомненно симпатичная пара рассказала мне, что они бежали от той жизни, которая представлялась им невыносимой, жизни крупного промышленного города. Однако когда я увидел, как упорно они работают, чтобы и ресторан, и крошечная гостиница при нем приносили хотя бы скромный доход, я понял, что Робсоны угодили из одной кабалы в другую.
Робсон представлялся мне человеком философического склада ума. На это указывало его низменно меланхолическое настроение. Он посоветовал мне отправиться на взморье, близ которого располагался малый островок.
Мой спаситель высказал предположение, что там я смогу найти какую-нибудь временную работу.
– А кто живет там, на острове? – поинтересовался я.
– Один писатель, – последовал ответ на мой вопрос. – А больше никого.
Фердинанд поспешно отвернулся, и на лице его я заметил выражение злобы.
Я никак не мог найти объяснения тому, почему его слова и выражение лица так встревожили меня.
Я укладывал свои немногочисленные пожитки, собираясь в дорогу, когда в мою комнату вошла Роберта. По ее лицу было видно, что она не в духе. Она сообщила мне, что ее муж очень расстроен и хочет дать мне объяснение своего необычного поведения. Я попытался было возразить, но Роберта оставила мои попытки без внимания. Вот что она поведала мне, пристально глядя на меня своими темными загадочными глазами.
– Никогда не увлекайся азартными играми, паренек. Не ставь на карту свое имущество. Деньгами также не рискуй. И, разумеется, людьми. Ну и душой, конечно. Ты меня понял?
Ответ мой был отрицательным, я ничего не понял из ее слов.
– Как же можно играть людьми? – спросил я.
– Если ты достаточно безумен, то можешь проиграть их жизни. В этом ничего нет безрассудного. И никакой это не грех. Хоть это ты понимаешь, юноша?
Я пробормотал в ответ нечто невразумительное, но на самом деле до меня так и не дошел смысл сказанного Робертой, а также та страстность, с которой она пыталась убедить меня.
В комнате повисла тишина. Мне показалось, что моя собеседница немного успокоилась. Когда Роберта заговорила снова, голос ее звучал ровнее и спокойнее прежнего:
– Посмотрим, какой будет твоя жизнь там, на острове. Ты молод. Возможно, ты пока еще не понимаешь, что, когда мы выбираем одну дорогу в жизни, нам приходится отказываться от другой. Все эти другие дороги больше нам никогда не откроются. Пройдет время, и мы, наверное, взгрустнем о том, что выбрали, но, увы, возможности вернуться в прошлое у нас не будет. Любая попытка сделать это повлечет за собой неминуемое несчастье.
Последнее заявление озадачило меня. Видимо, как она верно сказала, я был действительно слишком молод, чтобы понять это. Я спросил у Роберты, не любовь ли она имеет в виду.
– Не только любовь, но и многое другое, из чего состоит жизнь. – Она на мгновение задумалась, затем пылко продолжила: – Фердинанд, мой муж, когда-то был очень богат. Он заработал кучу денег на биржевых спекуляциях в лондонском Сити. Но совершил ошибку. В свое время он подписал кабальный брачный договор, согласно которому его тогдашняя жена должна была родить ему сына. Тот впоследствии вырос и превратился в жестокое, лживое создание. Когда я познакомилась с Фердинандом, тот страстно хотел изменить свою жизнь и свои привычки. Развод обошелся ему очень дорого. Его биржевые дела потерпели крах. Когда-то он владел тем островом, на который ты собрался отправиться.
– Понятно, – коротко отозвался я.
– Ничего тебе не понятно. – Роберта отвернулась от меня и, опершись на подоконник, устремила взгляд на пустынную местность, простиравшуюся перед ней. – В конечном итоге ему пришлось продать остров и купить ресторан, к которому он теперь прикован, как каторжник к галере. По правде говоря, он проиграл все, что имел, безмозглый болван. Он все надеялся, что нам удастся заработать денег, чтобы выкупить обратно этот остров, который, как он считает, принадлежит ему. Остров прекрасен, однако неизвестно, будешь ли ты счастлив, живя на нем… Муж надеется, что мы сможем переселиться туда прежде, чем состаримся.
– А вы на что надеетесь, миссис Робсон? Каковы ваши надежды?
Роберта смерила меня тяжелым взглядом, и мне стало ясно, что бездна, разделяющая мой жизненный опыт и ее, слишком велика, чтобы через нее можно было перекинуть мостик доверия.
– Какое тебе дело но моих надежд? – произнесла она. – Ступай скорее к своим собственным!
С этими словами она потрепала меня по щеке.
Ранним утром, когда я прибыл на остров, небо на востоке все еще было затянуто багрово-золотистыми облаками. Миранда только-только подоила козу и несла ведро с молоком. Когда я приблизился к ней, она замерла на месте, крепко сжав в руке дужку ведра. Она не слишком охотно ответила на мое приветствие и провела меня на кухню через задний ход. Так я впервые оказался в Доме Процветания – именно такое амбициозное название носил он. Однако там оказалось крайне мало материальных свидетельств процветания или современных удобств. К числу обитателей дома относились и монахи, занимавшие замок в стиле семнадцатого века. Они же построили и небольшую, ныне никем не используемую церковь.
Девушка – мне было чрезвычайно сложно определить точный ее возраст, но я полагал, что она еще совершенное дитя – повела меня к отцу. Повела по коридорам, большая часть окон которых была закрыта ставнями. Лишь одно окно было отворено навстречу солнечному свету, призванному скорее усилить таинственную атмосферу дома, нежели освещать длинный коридор. Миранда робко постучала в обшарпанную дверь в дальнем конце коридора. Чей-то глуховатый голос пригласил нас в комнату.
Она подтолкнула меня вперед, оставаясь за моей спиной.
Я вошел в святая святых Дома Процветания – просторную унылую комнату, стены которой, увешанные гобеленами различного вида, зрительно увеличивали ее размеры, а заодно усиливали душную, затхлую атмосферу. В одном углу стоял массивный письменный стол, за которым сидел крупного телосложения человек, бородатый, давно перешагнувший через грань среднего возраста. Перед ним лежала неаккуратно сложенная стопка каких-то бумаг. Человек не удостоил нас приветствием, лишь снова сел и смерил меня достаточно равнодушным взглядом.
Его дочь также не стала размениваться на излишние любезности и, сдвинув в сторону тяжелую ткань на стене, открыла моему взору окно, выходящее на северную сторону. Свет, проникший в комнату, как мне по-: казалось, вместо того чтобы развеять удушающую темноту помещения, еще более ослабил сияние тусклой настольной лампы.
Приблизившись к столу, я представился, сообщив, что приехал на остров в поисках какой-нибудь временной работы.
Грузный незнакомец встал, перегнулся через стол и протянул мне руку, которую я довольно осторожно пожал.
– Эрик Магистоун, – представился он гулким басом. Прежде чем велеть дочери объяснить мне, чем я буду заниматься, он бросил на меня исподлобья внимательный взгляд. Затем снова тяжело опустился в кресло. Похоже, Миранда была сильно озадачена тем, чем мне предстояло заняться.
– Можете для начала заготовить дров, – сказала она.
Я сделал, что мне было велено. Было непривычно повиноваться приказаниям ребенка, пусть даже и очень красивого, особенно если принять во внимание то, что и сам я не так уж давно расстался с детством.
Дом когда-то был замком, построенным для защиты – побережья от хищных и алчных соседей, особенно датчан. Прежний хозяин, Фердинанд Робсон, перестроил его, вернее, пристроил к нему флигель и оранжерею. Ставня, сорванная в сильную бурю несколько лет назад, разбила стеклянную крышу оранжереи, которой затем перестали пользоваться. Это привело к ее упадку.
Для жилья мне предоставили одну из комнат в башне.
Работа была отнюдь не изнурительной. Раз в неделю к острову причаливала лодка с материка, на которой доставлялись съестные припасы. На меня была возложена обязанность расплачиваться за доставленное и относить ящик с припасами в дом. Мне также доверили доить козу и собирать яйца, которые куры откладывали возле дома или где-то внутри него. К югу от замка располагался небольшой пруд, в котором я мог купаться. На острове я также открыл для себя немало и других развлечений. Монахи, жившие в доме в ту пору, когда он служил монастырем, разбили поблизости несколько фруктовых садов, и деревья в них плодоносили до сих пор. В самых разных, довольно неожиданных местах поблизости от дома росли ягодные кустарники, плодовые деревья и орешник. Семена плодов и ягод, очевидно, разносились повсеместно птицами, коих на острове водилось множество. Казалось, будто они оглашают своими трелями окружающее пространство, сидя на каждой ветке. Помимо перелетных птиц, на острове водились фазаны, куропатки и даже павлины, оглашавшие ночь своими пронзительными криками. Немало водилось на острове диких кошек, в изобилии населяли его также и кролики.
Остров чрезвычайно пришелся мне по душе. Это был рай, который я всегда тщетно надеялся отыскать. Особенно богат остров был дикими растениями, названия которых я узнал из книги, взятой в библиотеке. Я с огромным удовольствием произносил названия растений, этих барометров бедного человека, расцветающих в мае: белая яснотка с сердцевидными листочками; прекрасная и агрессивная японская гречишка, под высокими, похожими на бамбук стеблями которой находил себе приют нежный ландыш, источавший дивный аромат; поросль вики и чистотела; изящные белые брионии, на которых в надлежащее время года появляются красные ягоды. Было их великое множество. Росли и папоротники, и высокие ромашки, так похожие своими головками на солнце.
Как-то раз я набрел на заброшенную, ветхую хижину, почти полностью скрытую от взгляда зарослями ежевики. Я назвал это место Райским Овражком. В этом месте в свободное от работы время я лежал по много часов подряд, читая книги, найденные мной в библиотеке. Это были произведения старомодных авторов: романы Дюма и Жюля Верна, Томаса Гарди и Достоевского, а также пьесы Шекспира, одна из которых особенно завладела моим воображением, потому что ее действие также происходило на острове.
Я также узнал кое-что об Эрике Маги стоуне, узнал от его дочери. Его настоящее имя было Дерек Стоун. Родился он в зажиточной семье. С ранних лет родители всячески поощряли любовь Дерека к знаниям. Хотя он продолжил семейное дело, ему всегда хотелось стать писателем. Когда ему исполнился двадцать один год, Дерек опубликовал свой первый роман «Боль в некроманте». Это была юмористическая книжка, которая удивительно хорошо продавалась. За ней следом вышла похожая на нее вторая книга – «Понимание в некроманте».
А затем права на первый роман приобрел Голливуд.
Узнав эту историю, факт за фактом, от Миранды, я выразил недоумение. Разве может столь угрюмый человек, ведущий жизнь затворника, писать юмористические романы?
Все было именно так, во всяком случае, в дни его юности. Более того, Эрик Магистоун (теперь этот псевдоним стал его законным именем) слетал в Голливуд, где написал сценарий фильма по мотивам своего романа. Снятый по его книге комедийный фильм пользовался огромным успехом у зрителей. Более того, он стал основой для новой серии фильмов в жанре волшебных авантюрных комедий. За написание сценариев к ним Дерек получал хорошие деньги. Он стал модным автором и пользовался огромным успехом у женщин. В результате одной такой любовной связи и появилась на свет Миранда.
Это событие в корне изменило всю жизнь Дерека. Он купил себе остров, как мне рассказали, у Фердинанда Робсона, финансовые дела которого пришли в плачевное состояние, и поселился на нем вместе с любовницей и дочерью. Жизнь на острове после роскошной жизни в Голливуде не устроила любовницу писателя. Одним прекрасным утром Магистоун проснулся и понял, что она убежала, оставив ему дочь и скверным почерком написанное прощальное письмо с выспренними, пафосными оправданиями.
– Он по-прежнему сочиняет комедии? – спросил я у Миранды.
Та отрицательно качнула черной кудрявой головой.
– Он пишет большую книгу, очень серьезную. Очень толстую, очень содержательную, которая способна объяснить все на свете. – Миранда даже показала руками объем будущего произведения отца.
Услышанное разожгло мое воображение. Правда, очень многое еще нуждалось в объяснениях. Теперь мне стало понятно, почему Магистоун столь мрачен и одинок – на его плечах лежал груз серьезнейшей ответственности.
