Текст книги "Расшифрованный код Ледового человека: От кого мы произошли, или Семь дочерей Евы"

Автор книги: Брайан Сайкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

К тому времени, как я задумал повторную поездку на остров и убедил Королевское общество оплатить ее – ведь именно они финансировали первое плавание Кука на Таити, и я именно это подчеркнул в своей заявке,– стали появляться данные других исследователей по коренному населению Северной и Южной Америки. Точно так же, как в пробах с Раротонга выявился один основной кластер (если принять два очень близких типа за две подгруппы одного кластера и забыть о единственном отличающемся случае – туристе), в двух Америках было обнаружено четыре основных кластера. Три из них имели совершенно другие последовательности митохондриальной ДНК; четвертая несколько напоминала основную последовательность Раротонга – 189, 217, 247, 261, но только по двум позициям – 189 и 217. Это уже было интересно. Но кроме того, в ДНК жителей Раротонга и коренных американцев обнаружилась еще одна удивительная общая черта. В кольцеобразной молекуле их митохондриальной ДНК на участке, противоположном контрольному региону (а именно его последовательность мы изучали), отсутствовал маленький кусочек ДНК, всего девять оснований. Это, вне всяких сомнений, повышало вероятность того, что полинезийский и американский тип окажутся родственными. Все шло к тому, что победит Хейердал.

Я услышал о том, что на Гавайях Ребекка Канн (один из соавторов, опубликовавших в 1987 году вместе с Алланом Уилсоном оригинальную статью о митохондриальной ДНК и эволюции человека) занимается изучением ДНК у коренных островитян. Это было трудное дело, потому что, в отличие от Раротонга, на Гавайях почти не осталось туземного населения. В результате двухсотлетней иммиграции, главным образом из Азии и Америки, исконное население острова сократилось до минимума, причем многие коренные гавайцы влачили жалкое существование – к этому привело пресловутое колонизаторское наследие. Однако в последнее время политика по отношению к коренному населению изменилась, появились специальные стипендии и пособия, выплачиваемые коренным жителям Гавайев, для получения которых было необходимо представить доказательства своего происхождения. Одним из способов получить такое доказательство был анализ ДНК, так что это послужило хорошим стимулом к тому, чтобы заниматься митохондриальной генетикой коренных гавайцев.

Во время второй поездки на Раротонга я созвонился с Бекки Канн на Гавайях, и вот мы сидим в ее лаборатории и, вместе с ее аспирантом Коджи Лумом, сравниваем наши результаты. Почти сразу же мы отметили, что обнаружили один и тот же основной полинезийский тип с выпадением фрагмента и одинаковыми вариантами контрольного региона. Нас взволновало это открытие – ведь оно доказывало общность народов Гавайев и Раротонга, живущих на расстоянии трех тысяч миль друг от друга. Я уже представлял себе необъятный океан, разделяющий две группы островов, и фантастические путешествия, которыми были унесены за море эти гены. Не то чтобы результат был совсем неожиданным, он лишь подтверждал многочисленные свидетельства, от капитана Кука до наших дней, согласно которым полинезийцев связывает общее происхождение, просто было очень здорово получить доказательство этому. Бекки неохотно отправилась готовиться к семинару, оставив нас с Коджи в кабинете, где мы наперебой восторгались путешествиями полинезийцев, принесших эти гены в Раротонга и Гавайи.

То, что за этим последовало, происходит в науке чрезвычайно редко; это был один из уникальных моментов, когда вдруг приоткрывается завеса над чем-то, чего никто никогда прежде не знал и не видел. Я уже собирался упаковать свои записи и тут припомнил о нетипичной последовательности с Раротонга, той самой, которую я приписал туристу и о которой вообще-то просто забыл. Обернувшись к Коджи, я спросил, не встречалось ли ему что-нибудь подобное среди гавайских проб. Он сказал, что сейчас проверит, и достал свои списки с результатами. Среди них был один, стоящий особняком. Я снова разложил свои записи на бумаге, напоминающей рулон обоев,– ноутбуки тогда еще не появились,– где были записаны результаты с Раротонга, и почти сразу отыскал необычную последовательность. Сначала последовательности Коджи совершенно не совпадали с моими, а затем мы сообразили, что читаем их с разных концов. Я перевернул свои и начал вслух читать странную раротонгианскую последовательность. Я читал ее слева направо. Первый вариант стоял в позиции 144.

– Есть у тебя что-нибудь 144? – спросил я.

– Да,– сказал Коджи.

Я передвинулся на четыре позиции, к 148.

– Что-нибудь на 148?

– Да, в том же образце,– ответил он.

Я почувствовал, как холодок пробежал по спине. Я продолжил: -223?

– Да.

– 241?

– Да.

Я заспешил.

– 293?

– Да.

– 362?

– Да!

Они были идентичны. Мы одновременно подняли головы от записей. Наши взгляды встретились, а лица расплылись в широких, безмолвных улыбках. Это была совсем не ДНК заезжего туриста. Если только в мои пробы каким-то чудом не попала кровь туземного жителя Гавайев, проводящего каникулы в Раротонга, то перед нами, очевидно, был второй подлинный тип ДНК полинезийцев, который проник в глубины Тихого океана и достиг Островов Кука и Гавайев. Откуда он родом? Чтобы ответить на этот вопрос, потребовалось еще полгода.

Я вылетел назад в Раротонга, больше, чем раньше, уверенный, что мы стоим на пороге открытия тайны, окутывающей происхождение полинезийцев. Здесь Малькольм, у которого я остановился, как и в первый приезд, устроил мне встречу с секретарем премьер-министра. В большинстве стран это было бы совершенно невозможно, но в Раротонга встреча состоялась – на рождественской вечеринке, которую Малькольм организовал на пляже. Просто замечательно, что я был представлен Тере Тангиити и успел условиться с ним о встрече в самом начале праздника, потому что в навсегда врезавшихся в память воспоминаниях об этой вечеринке нет места налаживанию дипломатических контактов – жива только память о синем цвете: цвете ликера Кюрасао, смешанного с шампанским – то есть о коктейле «Голубая лагуна». «Голубая лагуна», омлет с дарами моря и моя пищеварительная система – три несовместимые вещи. Я считаю, что сделал тогда интересное научное открытие – неважно, что именно используют для придания цвета ликеру Кюрасао, желудок человека переварить эту субстанцию не в силах. С тех пор минуло десять лет, но меня по-прежнему начинает подташнивать при одном виде «Голубой лагуны».

Мне необходимо было получить разрешение кабинета министров и заручиться поддержкой Джорджа Котеки из департамента здоровья, чтобы набрать по возможности более обильный материал ДНК на Раротонга и других островах. С членами кабинета я познакомился в офисе премьер-министра, расположенном над почтой, и они оказали мне всяческое содействие. За несколько недель я собрал пятьсот образцов с островов Раротонга, Атиу, Аи-тутаки, Мангайя, Пукапука, Ракаханга, Манихики и даже с крохотного атолла Пальмерстона (с населением шестьдесят шесть человек). Я тщательно упаковал все пробы в лед и отправился домой в Оксфорд.

Глава VII
ВЕЛИКИЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ

Институт молекулярной медицины, в котором находится моя лаборатория, был создан благодаря пионерским научным исследованиям его основателя и первого директора – профессора сэра Дэвида Уэзералла. На протяжении последних двадцати пяти лет его работа была посвящена наследственным заболеваниям крови, в особенности тем, которые затрагивают основной компонент красных кровяных телец, или эритроцитов,– гемоглобин. Заболевания крови в северных широтах не так уж часто встречаются, но на здоровье народов Африки, Азии и Средиземноморского региона Европы оказывают поистине разрушительное действие. Основные заболевания – серповидно-клеточная анемия на юге Сахары в Африке и талассемия в Азии и Средиземноморье – ежегодно косят сотни тысяч детей. Причина этого бедствия заключается в незначительных на первый взгляд мутациях в генах гемоглобина, в результате которых нарушается способность эритроцитов переносить кислород. При серповидно-клеточной анемии изменяется внешний облик эритроцитов – их форма и дала название болезни, они теряют способность двигаться, скользя, протискиваясь и не задевая друг друга, по руслу тончайших кровеносных сосудов. Это нарушает доступ крови, а с ней кислорода к живым тканям организма. При талассемии изменяется структура самого гемоглобина, он образует внутри эритроцитов плотные желеобразные сгустки, в результате клетки разрушаются в селезенке. В любом случае анемии могут приводить к очень тяжелым последствиям и представляют угрозу жизни, если их не лечить, а единственным эффективным способом борьбы с ними до сих пор остаются регулярно повторяющиеся переливания крови, которые – не говоря уже об их побочном эффекте, возникающем от переизбытка железа в организме,– слишком дороги для государственного здравоохранения в большинстве пораженных этими заболеваниями регионов.

Почему эти болезни поражают людей в одних местах, оставляя в покое другие? Ответ на этот вопрос – малярия. Серповидно-клеточная анемия и талассемия обнаружены в тех регионах, для которых малярия была эндемична. Обеим болезням для того, чтобы развиться, требуется наличие двойного набора мутантного гемоглобинового гена – по одному гену от каждого из родителей. При этом родители – носители одного мутантного гена, сами не страдают от болезни. Большинство наследственных заболеваний следуют той же схеме; для европейцев, например, типично заболевание кистофиброзом, при котором у родителей, несущих по одному мутантному гену, симптомы заболевания также не проявляются. По причине, которая даже в настоящее время остается не вполне ясной, малярийному плазмодию, паразиту, вызывающему малярию, стоит большого труда внедряться в эритроциты носителей серповидно-клеточной анемии и талассемии, вследствие чего носители этих болезней в меньшей степени подвержены малярии. Через много поколений эта устойчивость к малярии приводит, благодаря механизмам естественного отбора, к широкому распространению мутантных гемоглобиновых генов в малярийных регионах. Однако, хотя носителям мутантного гена он помогает, для их детей эти мутации могут стать смертельно опасными, потому что в случае, если оба родителя являются носителями мутантных генов, кое-кто из детей может заполучить по одному такому гену от каждого, а это неизбежно приведет к заболеванию анемией. Из-за драматических колебаний от преимуществ мутации к риску лишиться потомства, в малярийных регионах поддерживается высокий уровень гемоглобиновых мутаций. Малярия напрямую не вызывает анемии, но делает это опосредованно, способствуя появлению, распространению и даже расцвету гемоглобиновых мутаций, а в них и заключена истинная причина этих заболеваний. Следовательно, даже если удастся искоренить малярию в каком-то месте, это не будет означать, что и болезни сразу исчезнут. В средиземноморских регионах Европы – в Сардинии, Италии, Греции, на Кипре и в Турции – малярия практически исчезла благодаря программам, направленным на истребление малярийного комара – переносчика малярийного плазмодия. А талассемия по-прежнему существует. Десятки тысяч людей все еще несут гемоглобиновые мутации, и снизить уровень заболеваемости, хотя бы частично, можно лишь с помощью совершенно другой программы, направленной на генетическое тестирование будущих родителей, которое позволяло бы выяснить, являются ли они носителями мутантных генов.

Многие жители Средиземноморья эмигрируют оттуда в разные страны, особенно в Соединенные Штаты, Канаду, Австралию и Британию. С ними, точнее, внутри их, путешествуют гены талассемии, а значит, и сама болезнь. Точно так же, ранее в результате насильственного вывоза африканцев, ген серповидных эритроцитов проник и в Северную Америку, где серповидно-клеточная анемия встречается до сих пор, даже в отсутствие малярии. Постепенно, через много поколений, мутантные гены сойдут на нет в этих популяциях, отчасти в результате активных программ, направленных на решение этой проблемы, отчасти же просто из-за высокой смертности больных анемией. Без малярии, которая помогала их распространению, они разделят судьбу всех генов, носителей заболеваний, исчезновение которых происходит в результате естественного отбора.

Раскрытие механизма распространения серповидно-клеточной анемии и талассемии оказало огромное воздействие на развитие генетики. Не будет преувеличением сказать, что, если бы не работы по двум этим заболеваниям, определившие направление исследований, вряд ли можно было бы ожидать тех великолепных успехов, которых, начиная с середины 1980-х годов, достигла медицинская генетика. Именно исследования наследственных анемий послужили для медиков и ученых окончательным доказательством того, что простые мутации в генах действительно приводят к возникновению болезней.

Эти исследования заинтересовали меня, когда я расследовал происхождение полинезийцев, а причины этого интереса были куда более прозаическими. На островах Океании и Юго-Восточной Азии, главным образом в Папуа-Новой Гвинее, Вануату и Индонезии, проводились те исследования, которые, наконец, доказали связь между талассемией и малярией. Гены талассемии удавалось обнаружить только в заболоченных низинах неподалеку от берега, где свирепствовала малярия, тогда как в гористых внутренних районах, на больших высотах, где комары не жили, опасные гены практически отсутствовали. Результатом этого исследования было и то, что холодильники в Институте молекулярной генетики ломились от образцов ДНК с этих островов. Ходить за ними было недалеко – мне стоило только подняться на второй этаж института, где я работал, и я приумножил свою коллекцию образцов из Полинезии, добавив к ней замечательное собрание, которое покрывало (более или менее полно) огромное расстояние от Юго-Восточной Азии до далекой Пацифики. Если полинезийцы шли именно этой дорогой, то мы обязательно должны были найти их след в виде «разбросанной» по пути митохондриальной ДНК.

За лето 1992 года я расшифровал последовательности для тысячи двухсот митохондриальных ДНК. Первым делом предстояло установить, есть ли среди них такие, где отсутствует небольшой фрагмент. На Раротонга такое выпадение было обнаружено в девятнадцати из двадцати проб, а проверить это было довольно просто. И вот результат: такая же особенность очень часта на Самоа и Тонга; западнее, в Вануату и на побережье Новой Гвинеи, она встречается немного реже. В пробах с Борнео и Филиппин встречалось еще реже выпадение фрагмента ДНК, но все же мы обнаруживали его и там и даже западнее – у туземных жителей Тайваня. Это было похоже на солидный довод в пользу азиатского происхождения островитян Полинезии. Но, если вы помните, из публикаций в научной прессе мы уже знали, что точно такое же выпадение маленького фрагмента ДНК находили и в Северной и в Южной Америке. Неужели мы оказались в той же безвыходной ситуации, что и все те, кто до нас пытался разгадать головоломку с помощью генетики и оказывался не в состоянии различить гены, пришедшие в Полинезию прямиком из Азии, от генов, попавших туда непрямым путем, по перешейку через Америку? Наша последняя и единственная надежда была на то, что мы сможем разобраться во всем с помощью последовательности контрольного региона.

Карта-схема 5. Морские пути в Америку и из Америки, использованные первыми европейскими мореплавателями. Атлантический океан: Э – маршрут Эйриксона и норманнов от Норвегии до Северной Америки. К – маршрут Колумба и европейцев средневековья от Канарсих островов до тропической Америки. Тихий океан: М – маршрут Менданьи от Перу до Полинезии и Меланезии. С – маршрут Сааведры и последующих каравелл из Мексики к Малайскому архипелагу. У – маршрут Урданеты от Малайского архипелага до Северо-Западной Америки. «Кон-Тики», «Ра-I», «Ра-И» – маршруты Т. Хейсрдала, пройденные на плотах и папирусных ладьях по морским путям древних мореплавателей

Самая типичная последовательность в Раротонга и в пробах из лаборатории на Гавайях выглядела как 189, 217, 247, 261 и характеризовалась выпадением небольшого участка. Другая, менее распространенная последовательность была вариантом первой: 189, 217 и 261, но без изменения в позиции 247. Я здорово натренировался и сразу узнавал тот особенный рисунок полос, который свидетельствовал, что мы имеем дело с последовательностью полинезийца. Такой рисунок все время встречался нам в пробах с островов Полинезии. Чем дальше на запад продвигались мы и чем ближе подходили к Азии, тем реже встречалась полная последовательность с измененной позицией 247. В то же время стал появляться новый тип, всего с двумя изменениями – 189 и 217; максимальной концентрации такая комбинация достигала между островами Ами, Бунум, Атайял и входящим в состав Тайваня Пайваном. Были готовы записи всего этого захватывающего путешествия. Я уселся за телефон и принялся разыскивать всех, кто только мог снабдить меня данными о митохондриальных последовательностях у коренных американцев. Мне необходимо было удостовериться в том, что 247, характерный вариант полинезийской митохондриальной ДНК, не слишком часто встречается у американцев. Такой вариант у них не встретился. Ни единого раза. Тур Хейердал ошибся.

Должен признаться, я почувствовал легкое разочарование от того, что не могу подтвердить правоту человека, воодушевлявшего не одно поколение своими плаваниями на «Кон-Тики», «Ра-I», «Ра-II». Но дело обстояло именно так. Его теория растаяла как тень в беспощадных лучах прожектора генетики. Мнение большинства подтвердилось: полинезийцы приплыли на острова из Азии, а не из Америки. Я до сих пор не знаю, что думает об этом сам Хейердал. Полагаю, что на девятом десятке лет он едва ли опустился бы до попытки противостоять устрашающей мощи современной генетики. Со стороны антропологической общественности последовал взрыв вежливых аплодисментов в ответ на публикацию наших результатов, однако маститые академики были настолько самоуверенны и до такой степени убедили себя в весомости собственных доказательств азиатской гипотезы, что новые данные их не особенно впечатлили и лишнее подтверждение этой точки зрения не повлияло на их спокойствие. А вот выступление против общепринятого мнения, как мне пришлось в скором времени убедиться – по поводу совершенно другой части света, вызывает реакцию, которую можно назвать как угодно, только не миролюбивой.

Генетический след, ведущий через разбросанные на просторах Тихого океана острова, вырисовывался теперь с кристальной четкостью. Предки полинезийцев начали свое грандиозное путешествие по Тихому океану либо от берегов Китая, либо с Тайваня. Именно в этих районах наиболее часто встречалась митохондриальная последовательность, которую мы можем считать принадлежащей предкам островитян – последовательность, найденная нами у большинства современных полинезийцев: с вариантами 189 и 217 и выпадением короткого фрагмента. В образцах с Тайваня мы нашли и другую последовательность, в которой кроме варианта 189, 217 были еще изменения, но в позициях, которые больше нам не встретились нигде в регионе. Это были мутации, которые произошли на Тайване после того, как предки полинезийцев уплыли. Подсчитав мутации и умножив их количество на стандартную частоту мутаций, мы можем прежде всего определить, сколько времени прошло с тех пор, как «предковая» последовательность впервые прибыла на Тайвань. Как мы увидим, когда дойдем до изучения генетической картины в Европе, мнения современных исследователей на этот счет противоречивы. Тем не менее по большому количеству отклонений от основной схемы (напомню ее запись – 189, 217) на Тайване было очевидно, что эта последовательность обосновалась здесь давно – от двадцати до тридцати тысяч лет назад.

Существует очень много археологических свидетельств тому, что около трех-четырех тысяч лет назад на островах Юго-Восточной Азии произошел взрыв численности населения – это удалось определить по ряду древних остатков материальной культуры, связанных с сельским хозяйством. Наиболее значительные свидетельства – это дошедшие до нас осколки глиняной посуды, выполненной в характерном стиле, который называется лапита. Эта посуда, покрытая красной глазурью и украшенная орнаментом зубчатой формы, который расположен на глазури горизонтальными рядами. Для археологов керамические изделия с четко определимым стилем – поистине счастливая находка. Горшки пролежали в земле тысячи лет, и вот теперь по манере, в которой они были выполнены, удалось проследить связь с регионами, географически очень сильно удаленными от места, где их нашли. Из такого сходства не обязательно автоматически следует, что между авторами керамики существует биологическая связь; однако можно с уверенностью сказать, что некий контакт между двумя регионами имел место. За относительно короткий период, около пятисот лет, начавшийся приблизительно три с половиной тысячи лет назад, поселения культуры лапита возникли на побережьях многих островов Западной Пацифики, начиная с островов Адмиралтейства к северу от Новой Гвинеи, до Самоа в Западной Полинезии. Сторонники гипотезы об азиатском происхождении полинезийцев всегда приписывали это быстрое расселение, предполагающее наличие фантастических мореходных знаний и навыков, народу, заселившему в конечном итоге всю Полинезию. Таинственное отсутствие керамики лапита на островах к востоку от Самоа объясняли тем, что в тех местах не было подходящей глины. Теперь, когда генетика твердо высказалась в пользу азиатского, а не американского происхождения полинезийцев, можно было попытаться узнать что-то определенное и о том, откуда началось это великое расселение людей и глиняных горшков.

Прежде всего полное отсутствие на Тайване варианта с позицией 247 говорило о том, что вряд ли все началось оттуда. На самом деле мне вообще ни разу не встретился вариант 247 к западу от Борнео. Так что если уж быстрое продвижение керамических изделий лапита было связано с генетикой, то оно началось где-то восточнее Борнео. Вариант 247 попался нам на Молуккских островах в Индонезии, причем там он существовал достаточно долгое время и успел накопить дополнительные мутации. По моим расчетам выходило, что место происхождения замечательных полинезийцев, владевших техникой лапита, именно здесь, на этих островах. Отсюда митохондриальный след выходил в Тихий океан и расходился на север к Гавайям, на восток к Рапануи (остров Пасхи) и далеко на юг к Аотеароа (Новая Зеландия).

Все эти выводы были сделаны на основании изучения основного полинезийского типа. Но как быть с той странной, редкой последовательностью, которую я нашел у единственного пациента в амбулатории Аваруа, а Коджи Лум обнаружил такую же последовательность у одного коренного гавайца? Не может ли она оказаться слабым отзвуком американских полинезийцев Тура Хейердала? Проводя исследование обширного материала, мы встречали эту последовательность по всей Полинезии, хотя ни в одном из регионов она не попадалась часто, но никто из моих коллег не отмечал ее ни в Южной, ни в Северной Америке. Потом мы нашли один такой образец в Вануату и еще два на северном побережье Папуа-Новой Гвинеи. Но вот я начал разбирать старые образцы из горных районов материковой части Новой Гвинеи – и обнаружил, что они пестрят этой последовательностью. Это была митохондриальная ДНК, которая передалась современным жителям Новой Гвинеи от более ранних обитателей этого громадного острова – обитателей, которые, согласно данным археологических раскопок, пришли сюда не менее сорока тысяч лет назад, в то же время и тем же путем, каким аборигены попали в Австралию. Таким образом, прямые предки по материнской линии загадочного пациента из Аваруа провели почти сорок тысяч лет на Новой Гвинее, прежде чем уселись в лодку и отправились на восток, навстречу неизвестности.

Между северным побережьем Новой Гвинеи и Соломоновыми островами в Тихом океане протянулась цепочка островов, каждый из которых виден с предыдущего. Острова высокие, с горными вершинами, хорошо заметны на горизонте еще до того, как вы покинете предыдущий остров; в крайнем случае, следующий остров начинает вырисовываться раньше, чем вы потеряете из виду пункт, из которого отплыли. Морские путешествия между ними относительно безопасны, не требуют высокого навигационного мастерства; тридцать тысяч лет назад первопоселенцам Новой Гвинеи уже приходилось проделывать подобные плавания на север до островов Новая Британия и Новая Ирландия (в архипелаге Бисмарка) и вниз по основной цепи Соломоновых островов до Сан-Кристобаля. Но на этом опоры оканчивались. Дальше лежало открытое море, а до ближайшей суши, островов Санта-Крус, расстояние больше трехсот километров. На Соломоновых островах нет никаких археологических признаков поселений человека до прихода туда культуры лапита двадцать семь тысяч лет назад.

Новая волна колонистов смогла сделать новый бросок в неизведанное благодаря двум принципиально важным новшествам. Первым было появление катамарана – лодки с двумя параллельными корпусами. Эти удивительные суда достигали весьма значительных размеров. Первые европейцы, добравшиеся до Полинезии, увидели катамараны длиной до тридцати метров, их уменьшенные копии используются и по сей день. Благодаря двойному корпусу такое судно не переворачивается, его устойчивость удивительна. У такого судна оба конца были сконструированы как носы, что позволяло легко маневрировать при любом направлении ветра и, не разворачиваясь, начинать двигаться в другую сторону. Вот такие корабли и несли полинезийцев в Тихий океан. Вторым и не менее важным событием стало то, что полинезийцы великолепно овладели сложнейшими мореходными навыками. Если более ранним путешественникам удалось достичь Австралии, Новой Гвинеи и Соломоновых островов, продвигаясь к целям, лежащим в пределах видимости, то полинезийцы правили в открытое море, не только не видя впереди суши, но даже и не зная наверняка, есть ли она там. Их передвижение на просторах Тихого океана можно проследить по археологическим стоянкам. Довольно быстро они заселили Санта-Крус, острова Вануату, затем, сделав перерыв, чтобы набраться сил перед рывком на семьсот пятьдесят километров, достигли Фиджи и дальше дошли до Самоа и Тонга. После новой паузы совершили бросок к дальним пределам Полинезии. Около полутора тысяч лет назад они добрались до острова Пасхи и Гавайев и, наконец, тысячу двести лет назад достигли Новой Зеландии. Они освоили каждый остров в громадном океане, и на все это у них ушло немногим более двух тысячелетий.

Лодки-катамараны с хорошим запасом пищи и пресной воды отправлялись в путь против господствующего ветра. Может показаться, что это было непосильным трудом, зато обеспечивало безопасную дорогу домой, куда мореходы могли вернуться после разведки, ориентируясь по звездам и уже при попутном ветре. Это было относительно несложно – путешествовать вдоль географической широты, так, чтобы каждую ночь восходящая или заходящая звезда находилась в одном и том же положении относительно лодки. Когда же подходило время возвращения домой, было намного проще, повернувшись на сто восемьдесят градусов, плыть под парусом, наполненным попутным ветром, ориентируясь по тем же звездам (просто в теории), на практике же чревато многочисленными опасностями. Ничего не стоило на обратном пути промахнуться, проплыв мимо родного острова, особенно если проходить мимо него приходилось ночью или в шторм. Неизбежны были и человеческие потери.

Еще более примечательно то, какими приметами пользовались полинезийцы, чтобы определить, есть ли впереди суша. Облака, формировавшиеся над высокими островами, позволяли догадаться об их существовании раньше, чем они возникнут на горизонте. При определенных условиях облака отражали голубизну мелководья вокруг атоллов. Подсказкой были и летящие птицы, о которых было известно, что гнездятся они на суше. На то, что по ветру суша, указывал мусор растительного происхождения, плавающий на поверхности воды. Но древние путешественники не только просчитывали свой путь вперед, они его чувствовали. Даже в наши дни потомственные мореплаватели умеют понимать малейшие перемены в движении моря. Волны несутся по поверхности океана, но отражаются от островов, подобно тому, как волны от брошенного в бассейн камня отражаются от его бортика. Даже в сотне миль от суши опытный навигатор заметит изменение рисунка на поверхности воды, возникающее в результате наложения волн, идущих в двух разных направлениях.

Я описал, какпришли на острова полинезийцы. Это не отвечает на вопрос: почему!Что подвигло их на эти выдающиеся подвиги – остается для нас тайной. Их не могли гнать вперед экономические сложности, возникающие в результате перенаселения. Острова, лежащие в Тихом океане, по большей части просторны и плодородны, даже в наши дни плотность населения на них невысока. Может быть, их гнало вперед непреодолимое стремление к познанию неизвестного и нового. Они наверняка совершали плавания через Пацифику к берегам Южной Америки. Нам известно об этом потому, что сладкий картофель кумарудо сих пор культивируют по всей Полинезии. То, что родина сладкого картофеля – Анды, не подлежит обсуждению, следовательно, факт свидетельствует о наличии хоть каких-то контактов между исконными жителями Южной Америки и полинезийцами. Генетика отметает версию Тура Хейердала, по которой сладкий картофель был принесен на острова Тихого океана народом, который, как он предполагал, изначально жил в Южной Америке и заселил Полинезию: мы уже доказали с абсолютной достоверностью, что заселение Тихоокеанского региона продвигалось в противоположном направлении. Для того чтобы сладкий картофель попал на острова из Южной Америки, полинезийцы должны были проложить путь через весь Тихий океан. Но они не оставили в Америке заметного генетического следа. Насколько мне известно, там ни разу не было обнаружено ни единого образца полинезийской митохондриальной ДНК. Однако я, в конце концов, «поймал» две митохондриальные последовательности с Таити (Французская Полинезия), которые совпали с опубликованными последовательностями из Чили. Мне нравится предположение, что это совпадение – отдаленная память о женщинах, бросивших родину, Южную Америку, и вместе с полинезийцами отправившихся в долгий путь через Тихий океан, но доказать этого я не могу.

Полинезийцы открыли и заселили Аотеароа, «землю длинного белого облака», которую мы знаем под именем Новая Зеландия. Генетические исследования твердо подтверждают это: маори, живущие на Аотеароа, обладают в точности такой же последовательностью митохондриальной ДНК, что и жители Полинезии. Это полностью согласуется с древними устными преданиями маори, которые рассказывают о восьми или десяти лодках-катамаранах, отправившихся откуда-то из Центральной Полинезии, возможно, даже с Раротонга, и после долгого путешествия достигших Аотеароа. Они обрели странную, но плодородную страну, в которой не было людей, но было множество удивительных, не виданных ими прежде живых существ, в том числе громадных нелетающих птиц моа, родственников страуса (моа были истреблены в результате хищнической охоты).