Текст книги "Лондонские оборотни"

Автор книги: Брайан Майкл Стэблфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

4

Лондон, 21 марта 1872

Мой дорогой Эдвард.

Могу сообщить вам о некотором успехе расспросов, которые предпринял по вашему желанию, и счел за лучшее написать немедленно, пока вы не покинули Гибралтар, прежде чем мои новости до вас дойдут.

Хотелось бы иметь возможность сказать, что мне удалось открыть нечто проясняющее дело, но не могу. Мало того, боюсь, дополнительные сведения, на которые я натолкнулся, только вносят смятение и сильней запутывают паутину тайны, его оплетающую. Надеюсь, что узнаю больше за ближайшие два дня, если представится возможность посетить человека, имя которого поразительнейшим образом всплыло в ходе расследований. Но, впрочем, я забегаю вперед, и лучше изложить все по порядку.

Поместив, по вашей просьбе, объявление в «Таймс», я поспешил показать ваше письмо Джеймсу Остену в Чарнли Холле, на случай, не предложит ли он какой-нибудь совет насчет вашего злополучного молодого человека. К моему изумлению, он немедленно сказал мне, что имя Пола Шепарда ему известно. Но, ознакомившись с письмом до конца, он признался, что заинтригован и крайне ошеломлен тем, что вы сообщаете.

Сперва о чисто клинической стороне дела: Остен говорит, что никогда не встречал случая, похожего на описанный вами, хотя, подробности не полностью ему незнакомы. Он не знает снадобий, которые могли бы вызвать такое состояние и считает невозможным, чтобы какой-либо наркотик мог иметь столь обширный диапазон воздействия, как то, которое испытали на себе вы и ваши спутники. Он, однако, достаточно осведомлен о стремительном прогрессе, который происходит в разработке и распространении новых медицинских средств, чтобы остерегаться утверждения, будто нет опиата или иного галлюциногена, способного на такое действие.

Что до Пола Шепарда, Остен говорит, что несколько раз встречал молодого человека с таким именем в начале 1860-х. И человек этот в точности подходил под описание, которое вы даете в письме. Просто поразительно подходил, как подчеркивает Остен. Человек, которого знал Остен, должен был тогда быть двадцати с чем-нибудь лет, и если ваш Пол Шепард действительно то же лицо, то ему бы следовало выглядеть на десять лет старше. Но здесь дело в большем, чем простое совпадение имен. Внимание Остена привлекло также то место в вашем письме, где вы упоминаете о предложении загадочного отца Мэллорна показать вам кое-что из «истинной истории мира». Остен признал, это довольно расхожие слова, и вполне можно решить, что они относятся к поразительным открытиям Лепсиуса и других по части истинной древности цивилизации Египта, но оговорился, для него эти слова не могут не иметь совсем иного скрытого смысла, особенно, в связи с именем Пола Шепарда.

Остен порой допускает пациентов в Чарнли Холл как своих «гостей»; обычно, хотя и не всегда, это люди из хорошего общества, родные которых желают, чтобы о них позаботились опытные специалисты, но не могут вынести и мысли о том, чтобы отдать их в общественную лечебницу. Лет десять тому назад Остен принял в свое заведение мужчину, страдавшего от весьма примечательного душевного расстройства, и называвшего себя Адам Глинн, хотя Остен понял, что это псевдоним, рассчитанный на определенный эффект. Пациент утверждал, что известен и под другим именем, под которым некогда выпустил книгу. А именно: Люсьен де Терр. Книга же, которую, как предполагалось, он написал, называлась: «Истинная история мира». Этот Адам Глинн заявлял, что жил во Франции во время революции 1789 г. и за много лет до того. Конечно, учитывая, что он был среднего возраста, а не старше, это заявление кажется несообразным. Остен сначала счел, что книга, которую приписывал себе его пациент, всего лишь часть его фантазий о жизни в дореволюционной Франции, но в конце концов, ему удалось удостовериться, что такая книга существует, и он потрудился просмотреть первый из четырех томов в Британском музее. Содержание его оказалось более чем странным, но не без известной увлекательности. Уже то, что «Истинная история мира» была опубликована в 1789 г., казалось, исключает возможность, чтобы человек в Чарнли Холле был ее настоящим автором. Когда в 1863 г. Глинн умер, ему было не более 50 лет, а, безусловно, не 90 с чем-нибудь. Тем не менее, как говорит Остин, пациент был уверен в том, что он автор книги, и много старше, чем выглядит. В сущности, он не раз утверждал, что бессмертен, хотя смерть все-таки пришла к нему и опровергла эту иллюзию. Остен сделал вывод, что экземпляр издания попал в руки его пациента, когда у того еще только начиналось умственное расстройство, и Глинн выстроил все свои прихотливые фантазии вокруг прочитанного, отождествив себя с личностью рассказчика странной истории. Этот примечательный человек ни коим образом не казался неразумным в делах, не связанных с его заблуждением. И уже его согласие вверить себя заботам Остена, наводит на мысль, что он втайне мог признавать свои заблуждения, но доктору так и не удалось убедить его в неверности такого отождествления. Остен сказал мне, что получал удовольствие от долгих дискуссий, которые вел с пациентом, и которые становились родом дружеской схватки всякий раз, когда он пытался убедить Адама Глинна отбросить свои нелепые претензии. Глинн же пытался, и не без известной искренности, убедить доктора, что дикие небылицы, изложенные в книге, и есть подлинная история нашего мира. А знает он это потому, что всю ее прожил с начала и до конца.

Причина, по которой я потрудился все это вам написать, в том, что за время пребывания в Чарнли Холле Адама Глинна навещал только молодой человек с белокурыми волосами и поразительными синими глазами по имени Пол Шепард. Остен рассказал, что юноша был приятен и учтив, но противился всем попыткам доктора получить от него какие-либо сведения об Адаме Глинне. Он не подтверждал, но и не отрицал, свою уверенность в сумасшествии Глинна, но говорил, что не имеет права давать доктору никакие сведения, которые пациент не дал бы сам. Точно так же и Глинн отказался сообщать Остену любые сведения о Шепарде.

Потом доктор добавил несколько загадочным тоном, что смог путем размышлений прийти к некоторым выводам, где и как Шапард смог попасть в бредовую картину представлений Глинна о мире. Я спросил Остина, не согласится ли он встретиться с вами, когда вы вернетесь в Англию, чтобы обсудить эти дела, и он ответил, что рад будет вам помочь.

В поисках других сведений, которые вам потребовались, я пошел на следующий день в Британский музей. Там я, как вы предлагали, нашел мистера Берча и спросил его, что он знает об экспедициях в места, где находится ваша потаенная долина. Вопрос крайне изумил Берча, но, когда я объяснил ему, что действую по вашему поручению, и рассказал о ваших злоключениях, он согласился поделиться со мной некоторыми сведениями. По его словам, место, которое вы посетили, не представляет собой большого интереса для широкой публики. Но ему известно об одной экспедиции в пустыню к востоку от Вади Халфа, которая была предпринята, примерно десять лет назад. Увы, как сказал он, затеяли ее не известные египтологи, но некий человек, идеи которого он может только поставить в один ряд с выдумками пирамидиотови египтоманов, как он выразился, которые до хрипоты отстаивают бредовые истолкования египетского наследия. Эти люди представляют артефакты как мистические символы, а иероглифы как священные письмена, излагающие герметическую магию. Мне стало очевидно, у Берча настолько невысокое мнение о лице, о котором шла речь, что он стыдится даже говорить о нем. И, когда он назвал имя, я не был удивлен тем, что это оказался Джейкоб Харкендер.

Полагаю, вы слышали о Харкендере, или нет? Дам вам краткое объяснение, что это за натура. Он нахватался того да сего и, вероятно, относит себя к оккультистам. Полагаю, с ним знаком Бульвер-Литтон.  [10]Он не из тех, кого можно назвать Светскими Оккультистами, главное занятие которых званые обеды и «сеансы», приправленные загадочными словечками. Но тем не менее, он изрядно претендует на эзотерические познания и магическую мощь. Имеются ли в действительности в Британии тайные общества, посвятившие себя сохранению и использованию оккультных знаний, сказать не могу. Но если да, уверен, Харкендер считает себя наследником, хранящим самые важные их тайны. Он живет недалеко от Медменхэма, и я не раз и не два слышал, как его имя в разговорах упоминают рядом с именем Дэшвуда. Того самого Дэшвуда, который некогда провозгласил себя председателем так называемого Клуба Адского Огня. Я знаю, что на ваш взгляд, Клуб Адского Огня и его современные подобия не более, чем вздорные забавы юных денди. А их предполагаемое приобщение к Сатане лишь добавляет пикантности обычному пьянству и разгулу. Мне известно о вашем законченном презрении к тем, кто балуется столоверчением, вызывает духов, напускает туману и морочит лондонское общество в течение последних десяти лет различными эзотерическими теориями. Вы прекрасно догадываетесь, что я разделяю ваши взгляды. Но должен сказать, если Харкендер и позер, то весьма решительный. Он немало путешествовал по Индии и Египту и, хотя человек, вроде Сэмюэла Берча, без колебаний назовет его шарлатаном, имеются кое-какие уважаемые ученые, которые признаются, что он вложил немало сил и средств на свои исследования в дальних краях, и посетил места, где кроме него, побывали лишь немногие белые.

Не стал бы этого писать, если бы не наткнулся совершенно случайно на одно любопытнейшее совпадение. Когда я покидал Музей, мне вдруг взбрело в голову посетить Библиотеку и спросить книгу, о которой упомянул Остен, видевший там несколько лет назад один из ее томов. Я заговорил с молодым Госсе, отец которого схлестнулся с вами из-за вашей упорной защиты теории Дарвина и, соответственно, нападок на сторонников религии (должен сказать, сын не больно-то похож на отца). Госсе постарался найти для меня эту книгу, но вскоре вынужден был вернуться и сообщить, что ее нет на месте. Это, как вы легко себе представите, вызвало некоторую тревогу у старших над ним, так как ничто не может понравиться Хранителям меньше, чем потеря книги (а в данном случае, исчезли все четыре тома). Старший библиотекарь велел Госсе обратиться к записям, и посмотреть, когда книгу спрашивали в последний раз. Тот установил, что ее наличие в последний раз отмечено пять лет назад, когда ее извлекли из-под хранилища по воле… Джейкоба Харкендера.

Что все это может означать, затрудняюсь предположить. Я очень склонен нанести визит мистеру Харкендеру, чтобы спросить его, не может ли он пролить свет на ваш странный опыт, но у меня есть сомнения насчет того, согласится ли этот человек сообщить мне нечто вразумительное, и если да, то способен ли. Не исключено, я полагаю, он ухватится за вашу историю, как за повод раздуть что-нибудь таинственное. И то, что в деле замешаны вы, может дать ему куда больше оснований позабавиться, чем вам хотелось бы. К несчастью, слухи о ваших приключениях уже начали просачиваться. Думаю, это итог расследования, предпринятого властями Египта. Полагаю, мне не стоит и пытаться держать ваши дела в тайне. Думаю, будет куда лучше прямо и честно обратиться к Харкендеру в надежде, что он ответит такой же честностью и открытостью и согласится рассказать мне начистоту, почему снарядил экспедицию в пустыню, и о своих находках.

Боюсь, пока мне нечего к этому добавить. Я спрашивал нескольких людей о надписи на кольце, включая и Берча, но никто ничего не знает. Подозреваю, что это может быть просто личная вещь, и мы ничего из нее не извлечем. Я упомяну Харкендеру, когда с ним увижусь, что вас пригласил на место его прежних исследований священник-иезуит, но не известно, покажется ли ему такая новость значительной.

Жду, не дождусь вашего возвращения на родные берега. Тогда мы сможем объединить наши усилия, и я включаю в наш союз Остина, чтобы всем вместе предпринять решительную попытку докопаться до сути этого удивительного дела. Сумбура исключительно много, но я верю, что, в конечном счете, оно поддастся объяснению, если мы будем действовать заодно.

Я снова напишу после того, как увижусь с Харкендером, в надежде на удивительную силу пара, которая может поспособствовать тому, чтобы мое письмецо добралось до вас, прежде, чем вы отплывете домой.

Передайте мои лучшие пожелания Дэвиду и мои надежды на его скорое и полное выздоровление.

Всегда искренне ваш

Гилберт.

Часть вторая
Явленное внутреннему оку

 
Остерегайся, парень, дня в году,
Когда луна в серебряной короне
И не сворачивай с пути к родному дому.
И бойся, бойся лондонских вервольфов
 

 
Остерегайся, девушка, соблазна
Постигнуть тайну логова волков,
В коричневых плащах прекрасных незнакомцев.
И бойся, бойся лондонских вервольфов
 

 
Остерегайся, мальчик, звёздной ночи
И взгляда нежной девы в платье белом.
О волшебстве не думай, не смотри ей в очи,
И бойся, бойся лондонских вервольфов
 

Народная песенка

(Перевод Ю. Асдэ)

1

Удобно усевшись верхом на гребень стены, и болтая тощими ногами, Габриэль Гилл с облегчением вздохнул. Теперь у него было время спокойно и неторопливо оглядеться, что он и сделал с подобающим такому случаю достоинством.

Он увидел дорогу, засеянные поля и фермерские дома. Эти окрестные места всегда были предметом его пристального интереса, но в последние недели интерес этот еще больше возрос, его притягивало то, что лежало дальше, за пределами видимого. Он больше не был обыкновенным мальчиком, как в прежние дни.

Он увидел, как по стене, сосредоточенно перебирая лапками, к нему движется большой паук, и тут же молча приказал ему повернуть и топать обратно. И ничуть не удивился, когда паук изменил направление. Это действие потребовало очень небольшого усилия, но и оно проявило себя. В положенный срок, вне сомнений, он усовершенствуется, распространив свою власть на пчел и нетопырей, мышей и крыс, птиц и кошек… и, в конце концов, на людей.

Когда-то он был просто человек, но не теперь.

Теперь он одержим дьяволом.

Это заключение, он сделал не сразу, но как только озарение пришло, все сомнения отпали. Возможно, конечно, в него вселился не сам Сатана, а демон поменьше, Габриэль не представлял, что, собственно, происходит при одержании, а сестра Клэр, несмотря на свой исключительный интерес к этой теме, часто возникающей в ее проповедях об опасности искушения, не очень-то старалась разъяснять подробности. Значит, в него вполне мог вселиться и мелкий бесенок, один из тех, что пали вместе с Сатаной, но не сам дьявол. Ему-то откуда знать?

Он почувствовал легкий укол, поглядел на руку и заметил на ней кровь. Он натер и расцарапал руку, когда взбирался по внутренней стороне высокой кирпичной стены, окружавшей Хадлстоун Мэнор и его дворы. Габриэль цепко хватался за плющ, который увивал старую кладку, судорожно вздыхая всякий раз, когда стебелек обрывался под его тяжестью. Цемент между кирпичами высох и осыпался, да и плющ не был надежной опорой, но все же карабкался, твердо решив забраться наверх.

Было немного больно, но боль от таких пустяковых царапин не казалась больше такой досадной, как когда-то в детстве. Она, скорее, вызывала приятное чувство легкости, и он задумался, вдруг он когда-нибудь испытает такую боль, что сможет взлететь. Он часто летал во сне и мечтал достичь этого наяву, уверенный – это возможно. Ведь парила же в воздухе сестра Тереза. Ей, конечно, помогал настоящий ангел, но Габриэль был твердо убежден, все, что сделали для нее ангелы, для него однажды сможет сделать его демон.

Его демону нравилось, что он карабкается по высоким опасным стенам и разгуливает во дворе по ночам, потому что и то, и другое строго запрещалось. Габриэль подумал, что, вероятно, его тяга к запретному и позволила демону овладеть его душой. Сестры честно предупреждали об этом, но он не слушал их. А теперь слишком поздно.

Сначала, осознав, что произошло, он не на шутку испугался. Но вскоре привык, и принял это как данность. Ему нравилось хранить тайны, а это была величайшая тайна из всех мыслимых тайн. И, в конце концов, демон, который мог добавить удовольствие к боли, мог оказаться ценным другом в мире, где так легко ушибиться и поцарапаться.

Впервые Габриэль вскарабкался на стену, подначиваемый своим приятелем Джессом Питом, шесть недель назад, незадолго до своего девятого дня рождения. Ему показалось тогда, что это величайшее в его жизни достижение. Не только потому, что лазать по стене было одним из способов самоутверждения, популярных у найденышей, живших в Хадлстоун Лодж, но и оттого, что это впервые позволило ему окинуть взглядом огромный мир, лежащий за стеной. Теперь, всего сорок дней спустя, он испытывал совсем иные чувства, хотя не мог четко определить миг, когда с ним совершилась перемена. Только и вспомнил более давний момент озарения, который мог иметь, а мог и не иметь отношения к его нынешнему состоянию.

Тот первый яркий миг настал для него нынче осенью, когда он вышел из приюта вместе со своими товарищами, чтобы идти в Дом для утренней молитвы. В это утро выпала необычайно тяжелая роса, и повисла на тысячах тысяч нитей паутины. Он пристально рассматривал эту паутину, в изобилии покрывавшую кусты и траву, и внезапно понял, что она была здесь все время, но тонкость и легкость делали ее невидимой. Вот тут-то ему впервые и стало ясно, хотя он вряд ли смог бы выразить это словами, что мир представляется людскому глазу совсем не таким, каков на самом деле. Пауки, которые прежде казались незаметными и бесполезными насекомыми, понял он, образуют вокруг него невидимое воинство.

Возможно, подумал он, сидя сегодня на стене, демон был в нем уже тогда и сидел, затаившись, точно паук, посылая ему озарения, которые он простодушно принимал за собственные. Возможно, более ранние проявления присутствия демона и чуждого разума вообще не были началом, а лишь последним шагом в одержании, которое началось еще до того, как Габриэль осознал, что существует. До того, как понял – он сирота-подкидыш, заточенный в Хадлстоун Мэноре.

Все эти рассуждения не много значили. Куда важнее было то, сможет ли он сбежать из приюта, прежде чем монахини узнают, кто такой Габриэль Гилл на самом деле.

Побег был любимой темой разговоров среди приютских детишек. Во всяком случае, среди мальчиков. Джесс Пит только об этом и говорил. Иногда мальчики действительно удирали, чаще всего, после того, как кому-то доставались побои, покрепче обычных. Их всегда возвращали, потому что бежать им было некуда. Однако у Габриэля были все причины думать, что он может оказаться исключением из правила. Его будет направлять демон, есть и друзья, которые уже предложили помощь. Моруэнна сказала, что знает, кто он на самом деле, и с радостью заберет его, туда, где он окажется среди таких же, как сам. Габриэль не вполне понял, что она имела в виду, потому что плохо представлял себе, что значит такие как он, если это не те, в ком тоже сидят демоны. Но она прекрасно знала, что он не похож на других детей, и уже по одной этой причине склонен был ей доверять.

Моруэнна всегда была добра с ним, и разговаривая часто улыбалась. Это особенно отличало ее от миссис Кэптхорн и ее сына Люка или от сестер Св. Синклитики с их вечно поджатыми губами.

Габриэль слизал бусинки крови, выступившие на правой кисти и запястье. Он был рад, что его теперь не так беспокоит боль, это могло означать преимущество, быть знаком особого положения. Такие знаки очень важны в среде сверстников. Считается, что мальчики должны плевать на кровь, боль и раны. До того, как демон овладел им, Габриэлю трудно было напускать на себя бравый вид, теперь это стало легко. Он больше не жил в страхе перед тем днем, когда придется пройти суровое испытание мужества, которое пришлось вынести его друзьям, его еще никогда еще не били, ни Люк Кэптхорн, ни кто-либо из сестер. Он видел, какие невероятные усилия прилагали Джесс и другие, если им приходилось удерживаться от слез, и раньше не сомневался, что не сможет им подражать. Но теперь-то он знал, бояться не стоит, пока только демон остается с ним.

Габриэль не знал, почему его ни разу не били. То, что он этого пока не заслужил, не могло быть объяснением, поскольку он неоднократно видел, как наказывали других, не совершивших, по его мнению, никаких проступков. Это сбивало с толку, ведь он прекрасно понимал, что его не любят. Миссис Кэптхорн и Люк, казалось, просто не выносили его, а сестры-монахини, хотя и прикидывались, что не способны ненавидеть, старались не обращать на него внимания. Другие дети никак не отвечали на его многочисленные попытки установить добрые отношения, обычные между детьми одного возраста и положения. Он знал, что даже то расположение, которое оказывает ему порой Джесс Пит, не основано на честной привязанности. Он никогда не мог понять причину такой отчужденности и нетерпимости. Ведь никто не мог назвать его уродом, забиякой или ябедой.

Но он приучился скрывать свое негодование.

И теперь спрашивал себя, а что если другие всегда откуда-то знали, не осознавая, его отличие, одержимость. Может быть, они чувствовали, он не такой как они: посещаемый демоном, одержимый дьяволом.

Привкус крови на языке бел приятен. Габриэль, как будто, опьянял. Возможно, подумал он, демон решил научить его любить зло, противостоять любви к добродетели, которую так упорно пытались привить ему сестры. Или, может быть, главное – это любить кровь и боль, а не то чему учат монахини – страх и того и другого.

Мальчик поднял глаза и попытался выкинуть демона из головы, пристально глядя на мир за стеной.

Когда Габриэль впервые увидел большой мир, он горько разочаровался: тот отказался отнюдь не полным чудес. Мальчик глядел на мир, а он и все предвкушаемые чудеса лежали перед ним, как на ладони. И в душе возникло тягостное понимание, что настоящий мир ни в чем не превосходит мечтаний. Всякий раз, когда Габриэль возвращался на вершину стены, он чувствовал, как его снедает жажда чего-то нового и волнующего, но ничего подобного нигде не было. Лишь его внутреннее демоническое око могло видеть чудеса.

Эта часть стены была местом, куда он прежде не забирался, но и отсюда ему не открылось ничего, чего он не видел прежде. Страшно далеко по правую руку виднелись дома на окраине Гринфорда. В другом направлении едва угадывались крыши Перивейла.

Канал, который Джесс показал ему с другой обзорной точки, отсюда виден не был. Но ему-то было все равно, хотя Джессу, доставленному в приют для найденышей лодочником, не все равно. Он верил, что его настоящий дом, конечно же, на барже. Мечты Джесса о побеге никогда не цеплялись за дорогу, обычную или железную. Он думал только о том, как добраться до Лондона по воде, именно на воде он ожидал встречи с судьбой. Джесс хвастался, что частенько перелезал через стену, чтобы дойти до канала и свести дружбу с людьми на баржах. И Габриэль верил, что его друг действительно делал это хотя бы раз или два. Ведь он дважды видел, как Люк Кэптхорн колотит Джесса за то, что поймали за оградой.

На склоне стоял дом, обнесенный высокой стеной, единственное жилье, достаточно близкое, чтобы рассмотреть его во всех подробностях. Джесс говорил ему, что это Лечебница Чарнли Холл. «Местечко для придурков», кратко заметил его знающий друг.

– Мальчишка пекаря рассказывал мне, что иногда слышит, как они голосят. Чаще всего, когда луна полная. Говорит, воют, точно волки, и гремят цепями. Но сам я не слышал. В Хэнуэле есть дурдом побольше, там сотни таких сидят на цепи. Мальчишка пекаря говорит, кое-кто из нас там родился, но кто именно, не знает. Впрочем, он известный враль.

Гэбриэл помнил рассказы сестры Клэр о том, как Иисус изгонял бесов из тех, кого одолело безумие, и его беспокоила мысль, не может ли он быть одним из тех, кто родился в дурдоме, и его одержимость – всего лишь признак сумасшествия.

Такие мысли ему вовсе не нравились. Он выкинул их из головы и предоставил своему взгляду блуждать по обширному простору, раскинувшемуся пред ним. Он видел крышу Дома и крышу Приюта, но было совсем немного окон, из которых кто-то мог увидеть его самого, большую их часть заслоняла листва. И это было удачей, так как лазать на стену, безусловно, нарушение правил. Никто и никогда не говорил ему об этом, но долгий опыт подсказывал, под запретом вполне может быть все, что угодно, даже если об этом никогда не предупреждали. Но жить в таких условиях не так уж сложно, главное – соблюдать неписаные правила Приюта, а они сводились к нескольким простым положениям. Все, чего по-настоящему требовали содержатели приюта Кэптхорны от детей, взятых ими на попечение, было молчание и ненавязчивость. Искусство жизни в приюте заключалось в тонком умении лишний раз не попадаться на глаза хозяевам. Но уж если кто-то замечен кем-нибудь из Кэптхорнов, то виновен в том, что «путается под ногами», а они этого не любили и не прощали.

Габриэль не нравился Кэптхорнам, и именно поэтому стал «хорошим мальчиком», который их почти не беспокоил. Иначе было с сестрами, которые жили в Хадлстоуне, они куда острее чувствовали букву закона, и требования их были строже. Монахини занимались, главным образом, воспитанием и образованием детей, наставляя их в катехизисе и добавляя к этому столько дополнительны знаний, сколько, по их мнению, без усилий могли переварить юные мозги. Но и в Монастыре Гэбриэля считали хорошим и необычайно умным мальчиком.

Успехи Габриэля в искусстве хорошего поведения, конечно, куда больше были вызваны страхом перед возможными последствиями, чем искренним желанием доставить другим удовольствие, но сестры, похоже, не придавали этому значения. Им нравилось держать детей в постоянном страхе перед суровостью Господа. Увы, Господь казался Габриэлю далеким от повседневной жизни, а вот сами сестры повергали его в ужас своей нетерпимостью, постоянной придирчивостью и неустанной заботой о его душе.

Со своей нынешней дозорной вышки Габриэль не видел огорода, где выращивались овощи и где иногда под наблюдением сестер работали дети постарше, на прополке или уборке урожая, смотря по времени года. Он видел только дикую природу: кусты черной смородины и боярышника боролись за место под солнцем с крапивой, лопухами и другими сорняками.

Внезапно мальчик замер, заметив, что кто-то в монашеском одеянии движется среди колючих кустов. Он с тревогой подумал, что это может быть сестра Клэр или даже сама Преподобная Матушка, но немного расслабился, когда понял, что это сестра Тереза.

Сестра Тереза не вела уроков. Многие найденыши, вероятно, даже не догадывались о ее существовании. Однако, с недавних пор, для Габриэля ее существование стало очень важным и знаменательным фактом. После того, как он обнаружил у себя демоническое зрение, открывшее ему то, что другие дети, а, возможно, и все люди, обычно не видят, душа сестры Терезы стала для него своего рода маяком над морем смятения. Габриэль зналсестру Терезу не извне, а изнутри. Он знал, что она такое, чем хочет и надеется стать. Несмотря на то, что сестра Тереза была к нему спиной, Габриэль знал, чем она занята в эту минуту. Она собирала терновые ветки, чтобы сплести венец. Этой работой она исколет в кровь все пальцы, как у Габриэля. Но, как и он, Тереза больше не боится боли, ей это тоже доставляет приятное чувство опьянения. Сестра Тереза завораживала Габриэля, и в то же время он боялся ее. Ему казалось, что если она когда-нибудь столкнется с ним и посмотрит ему в глаза, то немедленно увидит, что он такое. Ведь и у нее есть внутреннее зрение, только отнюдь не демоническое.

Сестра Тереза твердо решила достичь святости, а святые, как и сам Иисус, обладают силой находить и наказывать демонов. Габриэль не хотел, чтобы демона, который в него вселился, обнаружили, и ужасом думал о том, что с ним случится, если он допустит, чтобы демона наказали. Он слишком хорошо понимал, что позволил ему себя погубить. Ему нравились мощь, сила и власть, которые давал ему демон, и не мог так просто отказаться от преимуществ внутреннего зрения, какие бы жуткие и удивительные вещи оно ему ни позволяло увидеть. Он хорошо помнил, на что похожа жизнь обычного мальчика, неодержимого и незрячего, того, у кого нет ни дома и ни семьи, не важно, хорошим или плохим, следующим всем правилам и выполняющим все требования или нет. Габриэль не настолько любил и понимал добродетель, чтобы раскаиваться в том, случилось.

Если уж кому-то непременно нужно доверять, то он предпочел бы Моруэнну и своего демона, а не Бога или кого-либо из его служителей.

Осторожно, покрепче держась за ненадежный плющ, Габриэль стал спускаться во двор. Благополучно приземлившись, он немедля нырнул в кусты, спеша подальше от места, где недавно видел девушку, собиравшую терновые ветки. Благополучно обойдя ее, он вернулся к своей игре, переполняемый дерзким воодушевлением, до тех пор, пока сумрак не опустился на землю, и за ним явился Люк Кэптхорн, то ругавшийся, то звавший, немало раздосадованный.