Текст книги "Психомех"

Автор книги: Брайан Ламли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Отказ...

Он был поражен вдруг налетевшим ветерком, который коснулся его тела сквозь одежду, когда последний солнечный луч очертил силуэты холмов. Странно, но прежде он не замечал сбою одежду; теперь он увидел, что одет в рубашку с открытым воротом и длинными рукавами и светло-коричневые вельветовые брюки. На ногах у него были ботинки с ребристой подошвой. Когда он был моложе, ему нравилось бегать. Похоже, что он запомнил это. В этом была какая-то ужасная свобода. Но...

... Как можно избежать отказа?

Отказ...

Теперь солнце покинуло его. Нет, не покинуло, отказало; отвернуло от него свое лицо. Только остались догорающие отблески, – розово-фиолетовое пятно на вершинах холмов. Он почти добрался до этих холмов, подстегивая Машину, как сумасшедший, выжимая еще большую скорость из металлопластиковой птицы, на чьей широкой спине он летел по чужому миру.

Аа, этот мир, на самом деле, стал теперь чужим и зловещим от тени и холодного, неподвижного воздуха. Он посмотрел вниз, на землю, которая пролетала под ним, и увидел, какой чужой и ужасной она стала.

Там, где раньше простирались травяные просторы, теперь угрожают вздымались острые пики белых скал, как ряды зазубренных зубов-игл, угрожая сомкнуться на Гаррисоне и Машине. Длинные, крадущиеся ночные существа перебегали от тени к тени, показывая только, когда они двигались, горящие глаза и извилистые жесткие очертания.

Гаррисон содрогнулся. Если он упадет здесь.., он сможет выжить в скалах, но никогда ему не справиться с этими стремительными ночными любителями падали.

С благодарностью он крепко прижался к Машине, но при этом ему показалось, что полет его зверя стал чуть медленнее, а высота, на которой они летели, – чуть ниже, над самыми пиками скал. Он глубоко вдохнул холодный воздух, задержал дыхание, сосредоточивая все внимание на Машине и полете.

Да, ее сила действительно угасала, слабела вместе с уходящим светом. Сердце Гаррисона дрогнуло, и в следующий миг Машина пролетела над самой высокой вершиной холмов, а под ним в долине...

Огонек!

Теплый огонек в темноте.

Гаррисон повел Машину вниз, в долину, огонек становился ярче и принимал определенную форму.

Теперь было видно, что это не один, а много огней, огромный, покрытый куполом, город огней, приветливых, сверкающих и золотистых. Это, наверняка, то место, что он искал, убежище...

Наверняка..?

На мгновение он остановился, чтобы понаблюдать, и вскоре был очарован тем, что увидел. Через всю долину потоком двигались сотни людей, пришельцы со всех четырех сторон таинственного мира, и все они направлялись к воротам, где огромный изгиб городской стены погружался в долину.

Покрытый куполом, золотистый город был как могучий улей из стекла и металла, с огромными круглыми окнами, глядящими на долину; и люди потоком шли сквозь раскрытые ворота. И это были красивые, богатые люди, для которых золотистый город означал – еду, питье и отдых, убежище от всех ужасов ночи.

Через ворота уже проходил последний из них, – замыкающий большого каравана, радостно проглоченного огромным и славным оазисом. Гаррисон задохнулся и пустил Машину вперед. Он был загипнотизирован, очарован, он тоже хотел войти в ворота, прежде...

Они закрылись перед ним!

Прежде, чем он успел добраться до них, они закрылись с шумным хлопком и громким клацаньем металла о металл. Они закрылись, оставляя его снаружи, в холоде, в ночи и в темноте.

Ворота, город, красивые люди, – все они отказали ему!

Он подъехал к воротам и в бессилии забарабанил по ним кулаками. Он подлетал к окнам, безумно глядя на людей, которые ели и пили, развлекались, любили и были 6 тепле. Он бессильно показывал им кулаки.

– Почему я? Почему я?

Услышав его, они собирались у огромных круглых окон и поначалу с любопытством смотрели на него. Затем их любопытство превратилось в презрительную насмешку, которая перешла в громкий беззаботный смех, и, в конце концов, он увидел, что они совсем не были красивыми людьми, за каких он принял их сначала.

Лица всех женщин были знакомы ему: лица его матери, каждой девушки или женщины, которые отказали ему хотя бы самым незначительным образом; а у мужчин были лица его отца, его отчима, школьных учителей, сержантов, старших сержантов и офицеров. Не то чтобы он действительно узнавал лица, которые видел (или, в лучшем случае, это были очень расплывчатые воспоминания), но он знал, что каждый из этих людей когда-то отказал ему и что сейчас они делают это снова.

А вокруг него сгущалась неизвестная, зловещая темнота, и единственный свет исходил из круглых окон золотого города, – которые как раз сейчас закрывались одно за другим!

Гаррисон подлетел на уставшей Машине к последнему окну, заглянул в него и закричал:

– Впустите меня! Впустите меня!

– ОНИ НЕ ВПУСТЯТ, РИЧАРД, – лицо человека-Бога Шредера, огромное и темное, вдруг замаячило в темном небе. – ОНИ ОТКАЗЫВАЮТ ТЕБЕ ТАК ЖЕ, КАК ТЫ ОТКАЗАЛ МНЕ. ТЕПЕРЬ ТЫ ЗНАЕШЬ, КАКОВО ЭТО. НО ЕСЛИ ТЫ ТОЛЬКО ПОЗВОЛИШЬ МНЕ ВОЙТИ, ТОГДА...

– Нет! – прорычал Гаррисон. – Я бил их всех прежде и сейчас сделаю это. Я справлюсь с ними их же методами. Хитрость в том, чтобы повернуть их собственное оружие против них. Они отвергают тебя, ты отвергаешь их, – полностью! Я отрицаю их всем сознанием, убиваю их полностью – в моем сознании!

– ЭТО НЕ СРАБОТАЕТ НА ЭТОТ РАЗ, РИЧАРД. ТЫ ДОЛЖЕН ПОНЯТЬ. ТЫ ПРОИГРАЛ. И ТВОЯ МАШИНА ТОЖЕ. РАЗВЕ ТЫ НЕ ЧУВСТВУЕШЬ, КАК УБЫВАЕТ ЕЕ СИЛА? У ТЕБЯ НЕТ ВРЕМЕНИ ДЛЯ ХИТРОСТИ, ТАКТИКИ ИЛИ ИГРЫ СОЗНАНИЯ. ПРОСТО ПОСМОТРИ ВОКРУГ СЕБЯ...

Гаррисон огляделся в темноте. Когда Машина медленно опускалась вниз, к долине, женские фигуры, черные, как чернильные пятна, выплыли вперед. Ламии Одиночества, а это были именно они, с изогнутыми белыми клыками, сверкающими в обведенных красным ртах. А вокруг, над головой, в тихом холодном воздухе ночи носились перекошенные тени: Вампиры Пустоты, чьи когти были острые и холодные, как лед, а жажда – как в выжженной пустыне. А за тем единственным окном, в безопасности золотого города, враждебные, беззаботные лица, как и прежде, смотрели наружу.

– ПОЗВОЛЬ МНЕ ВОЙТИ, РИЧАРД!

– Нет, говорю тебе, я справлюсь с ними!

– КАК? КАК ТЫ НАДЕЕШЬСЯ УДЕРЖАТЬСЯ ПРОТИВ ТЕМНОТЫ, ЛАМИЙ ОДИНОЧЕСТВА, холода ночи, вампиров пустоты?

КАК, РИЧАРД?

– Моим сознанием, черт тебя побери! – закричал Гаррисон, едва понимая, что эти слова произносит он. – Разве ты не помнишь? В конце концов, ты показал мне этот путь. Но ты уже давно мертв, человек-Бог, и ты не знаешь, как далеко я продвинулся...

– ТОГДА ПОКАЖИ МНЕ, РИЧАРД, ПОКАЖИ.

Гаррисон распластался на широкой спине Машины, зажмурил глаза и сосредоточился. Он призывал ту силу, которая притащила Машину к нему в трясину. Он вливал свою психическую силу в Психомеха., становясь с Машиной одним целым, затем отчаянно стал искать потерянный источник силы...

... И нашел его!

* * *

В машинной комнате с бессознательно спящим, запертым Гаррисоном произошло таинственное превращение. Он перестал корчиться на ложе и затих. Неистовый пульс быстро пришел в норму. Лицо стало суровым, словно он хмурился, затем мягким, как первый снег, потом сосредоточенным. Руки сжались в кулаки.

Три ручки на пульте управления Психомеха – ручки поддержки – вдруг одновременно щелкнули в положение “включено”, затем стали поворачиваться до предела и начали светиться от невероятного жара! Через некоторое время они расплавились, дымящийся пластик стал жидким и навсегда закрепил ручки в таком положении.

И по мере того, как Психомех с новой энергией жужжал и мурлыкал, Гаррисон с жуткой улыбкой расслабился на своем ложе...

* * *

Теперь золотой город притих. Ни одного звука шумного веселья не долетало сквозь толстые стены; ни одного эха радостною смеха; последнее же окно очень медленно начали закрывать ставнями. Сгрудившиеся лица смотрели на Гаррисона и расталкивали друг друга, чтобы занять место, откуда лучше видно.

Гаррисон сражался за жизнь, они знали это, и исход борьбы был важен для всех – для них так же, как и для него. Они отказали ему, выгнали, не позволили ему войти. А если он победит? Что тогда? Нет, они не хотели, чтобы он победил.

Брюхо осторожно приземлившейся Машины коснулось земли, и она затихла. Жужжание превратилось в тишину. Размытые огни внутри серебристо-черного корпуса погасли. Человек на ее спине оставался распластанным, словно был заморожен в таком положении. И действительно, он вполне мог быть замороженным, потому что на земле и скалах образовывались ледяные кристаллы, с ночного неба потел, снег огромными, как кулаки, хлопьями. И по мере того как ставень медленно опускался на последнее окно и луч света сужался, собирались порождения тьмы; скоро холод и темнота будут безраздельно царствовать над всем.

Затем...

Ламии Одиночества в своих чернильно-черных накидках обрушились на Машину. Они упали на нее и потащили вниз; а другие из их же банды набросились на Гаррисона. И из черного неба и медленно падающего белого снега, паря на перепончатых крыльях, спускались легионы нечисти, пожиратели покинутых душ. Вампиры Пустоты; и тоже устремились на Гаррисона, туда, где он вцепился в спину теперь неподвижной Машины. Ламии и вампиры дрались друг с другом за то, кто первым доберется до него.

И пока они дрались...

Психомех начал неуверенно мурлыкать, в глубине его металлопластиковой массы замерцали тусклые огоньки. И как энергия снова вливалась в Машину, так сила возвращалась к Гаррисону, прижавшемуся к ее спине. Он выпрямился, сбрасывая ламий с себя, его кулаки молотили, как палицы, и крушили хрупкие кости бьющих крыльями Вампиров Пустоты.

Отказ?

Отказать Ричарду Гаррисону?

Отвергнуть Психомех?

Теперь жужжание Машины превратилось в рев. Сила трещала и хлестала внутри этого зверя, как пойманная в ловушку молния. Внутренние огни ослепительно вспыхнули и разгорались все ярче и ярче, превращая Машину в огромный сверкающий бриллиант.

– Поднимайся! – приказал тогда Гарри-сон. – Подними меня к тому окну. Пусть они увидят меня. Пусть видят, что я победил!

И Психомех поднялся, цветные огни пульсировали, его сила была как у первобытного зверя. И Гаррисон, хозяин, ехал на этом звере, Гаррисон – Феникс, поднимающийся из пепла отказа, Гаррисон – Мститель!

Ламии падали на белый светящийся снег, как черный дождь, как стряхнутые с Психомеха блохи, разбивавшиеся о землю долины. И все пронзительно кричащие и жаждущие вампиры отпрянули от Гаррисона и Психомеха, отброшенные в своем жутком полете силой человека и Машины.

– Отказ ? – крикнул он белым лицам в окне, когда, в конце концов, ставень закрылся на нем. – Вы отказываете мне? Тогда будьте вы прокляты! Пусть будет проклят каждый из вас!

– Я НЕ ОТВЕРГАЮ ТЕБЯ, РИЧАРД. – Лицо человека-Бога Шредера было темным в темноте. – ТЫ ОТКАЗАЛ МНЕ. НО... ЭТО ЕЩЕ НЕ КОНЕЦ.

И он исчез. А снег падал, клубясь.

– Каждый из вас! – снова крикнул Гаррисон. И он швырнул Психомех на купол золотистого города.

Психомех прошел через металлическую стену, как дротик через бумагу, как пуля через воздушный шарик – и результат был ни на йоту не менее разрушительным. Город просто взорвался, открываясь. Упал, как осколки яичной скорлупы. Рухнул, как высохший замок из песка. И по мере того, как он взрывался, Гаррисон и Машина летели через весь город к дальней стене все быстрее и быстрее, завершая разрушение города.

Теперь, устремляясь навстречу далекому рассвету, настала очередь Гаррисону отказывать. Отвергать и отводить в сторону любое отрицание, какое он когда-либо пережил.

Больше он совсем не беспокоился, расслабился и уснул глубоким усталым сном на теплой широкой спине Психомеха; а Машина сверкала, мурлыкала и жужжала с силой, которая уносила его вперед сквозь ночь...

Глава 15

Шесть часов вечера.

Терри уехала домой. Надо было подумать о слугах. Глупо на этом этапе без нужды вызвать какие-либо подозрения или оставить место для ненужных, а возможно, и вредных слухов. Кроме того, напряжение в доме Вятта за последнюю пару часов удвоилось и росло, росло, росло, пока атмосфера не стала совершенно невыносимой. К тому же, она увидела выражение лица Вятта, когда в пять вечера, после нескольких минут отсутствия, он вернулся в спальню осунувшийся и со впалыми глазами. Она никогда не видела его таким раньше, хотя иногда, очень редко, через его красивую внешность безжалостно проступал возраст, – и почувствовала нервную дрожь тревоги и уверенность, что что-то было действительно неладно.

Она догадалась, что ее муж все еще жив и “эксперимент” продолжается не так, как наметил его Вятт, но кроме этого она ничего не знала.

Поэтому она обняла его в последний раз, а он пообещал, что все скоро закончится, и, в конце концов, она уехала, а он остался один.

Когда он вернулся в машинную комнату, некоторое время он просто стоял перед громадой Психомеха и, слушая его механическое мурлыканье, непонимающе таращился на оплавленные ручки на пульте управления.

Замыкание? Возможно ли такое? И почему – как – Психомех обошелся без ручек поддержки? Это было.., безумие!

Вятт почувствовал, что, наверное, сходит с ума. И в довершение к этой странности, теперь ему надо было не меньше двух с половиной часов, чтобы продолжить свой журнал и фальсифицировать записи машины. Снова панический страх охватил его, заставляя трепетать. Какого черта здесь произошло? Что здесь творится?

В третий или четвертый раз (он скоро сбился со счета) он проверил жизнедеятельность организма Гаррисона, химию и механику его жизни. Вес этого человека снизился почти на девять фунтов из-за потери жидкости, но кроме этого.., все остальное в норме! Все в норме! Невероятно! К этому времени Гаррисон должен был умереть уже дважды...

Вятт остановился. Глупая мысль, конечно, потому что человек может умереть только один раз, – но почему он не умер? По меньшей мере он должен превратиться в душевнобольного; и, тем не менее, он спит здесь, хорошо и удобно себя чувствуя! В действительности, он скоро должен выйти из этого состояния, постепенно возвращаясь в сознание, когда действие наркотика ослабнет или совсем прекратится.

Вятт стряхнул с себя вялость, вызванную потрясением. Он быстро приготовил шприц для подкожной инъекции, гарантируя таким образом, что Гаррисон останется в этом состоянии, затем снова обратил внимание на пульт управления. Бесполезно дальше гадать, что же здесь произошло, так же как бесполезно пытаться освободить эти ручки. Лучше в дальнейшем просто отключить от сети всю систему. Соединение легко отключалось, превращая систему поддержки в инертную и полностью бесполезную кучу деталей. Психомех никак не сможет просочиться к Гаррисону на помощь. Вятт издал резкий полуистеричный смешок. Черт бы все это побрал, прежде это было бы просто невозможно!

После половины девятого вечера Вятт закончил подделку журнала. К тому времени, он начисто стер записи машины о ходе эксперимента и заменил их другими, сделанными заранее. Несколько раз он прекращал работу и шел посмотреть на Гаррисона. Сопротивление слепого человека было феноменальным.

Теперь, устав, Вятт оставил слепого на милость машины и отправился в спальню. На площадке он помедлил, затем направился вниз. Он был голоден и хотел пить. Он поел холодных бутербродов из холодильника и выпил пинту молока. Остались три неоткрытые бутылки молока и достаточно еды, чтобы выстоять эту осаду.

Он постоял, хмурясь и не закрывая дверцу холодильника. Что подсказало ему сделать такие запасы? Все это не должно было занять много времени.., ведь так?

В десять минут десятого, вечером, он устало поднялся по лестнице и на секунду заглянул к Гаррисону. Тот теперь стонал и напрягал подбитые мягким привязные ремни, потея, как толстяк в турецкой бане. Вятт сжал зубы и злобно кивнул. Отлично! Если кошмары не смогли убить его, тогда это сделает за них обезвоживание. Господи, сейчас он почти не выглядит высохшим, и это тоже не имело объяснения. Но об этом он побеспокоится позже.

В спальне Вятт поставил будильник на три часа и, едва коснувшись головой подушки, мгновенно уснул. Сон был усталый, без сновидений.

Не то, что у Гаррисона...

* * *

Гаррисон пнул лежавшую Машину, зарывшуюся в горячий белый песок пустыни, и стал ругаться. На самом деле у него не было сил для ругательств, но он все-таки ругался, устало и не думая, – со всей живостью словарного запаса, который вкатывали в него все его старшие сержанты. Не то важно, где он научился этим словам, главное, что они казались очень подходящими.

Затем, когда его горло засаднило так, что он не смог продолжать ругаться, он заполз в тень Психомеха и лег там, хватая ртом воздух. Он и раньше знавал дни такие же жаркие, как этот (где и когда он не мог сказать), но тогда там всегда был под рукой бар, где он мог укрыться от солнца и заказать стаканчик прохладительного или ледяную баночку кока-колы. Он нахмурился, сосредоточиваясь... Кипр?

Показалось, что на мгновение он услышал ленивый плеск волн. Он поднялся на четвереньки и из тени Машины стал вглядываться в дрожащую от жары топку пустыни. Но.., никакой голубизны Средиземного моря. Только горячий, белый, слепящий песок. И миражи, парящие над трепещущим далеким горизонтом.

Напитки, кока-кола, бар, Кипр, Средиземное море. Все эти понятия не имели никакого значения и все-таки были восхитительны – и мучительны – в его псевдопамяти.

Гаррисон был в беде, и знал это. В нем не было влаги, а у Машины не было силы, никакого облегчения от обжигающего жара, который скоро должен высушить его, превращая в прах и кости. Он снова стал пристально вглядываться в далекие миражи, хмурясь и щуря глаза.

Один из миражей казался яснее, чем остальные. Это было лицо. Лицо человека-Бога Шредера.

Вглядываясь в лицо, как в какой-то горячке, Гаррисон заметил, что оно увеличивается и приближается сквозь мерцающую голубизну неба, чтобы парить над песком, огромное и всемогущее, рядом с тем местом, где около Машины лежал он.

– Воды, – прохрипел он, – дай мне воды, Томас...

– ВСЕ. ЧТО угодно, РИЧАРД, ТОЛЬКО ВПУСТИ МЕНЯ, И Я ДАМ ТЕБЕ ВСЕ, ЧТО угодно.

– Мексиканская сдержанность, – прохрипел Гаррисон, удивляясь, откуда он знает значение этих слов. – Если я не напьюсь, я умру, и ты останешься мертвым, тогда у тебя не будет шанса, Томас.

– А ЕСЛИ ТЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НАПЬЕШЬСЯ?

– У тебя будет шанс. По крайней мере, один шанс.

– НО СЕЙЧАС ТЫ НЕ ПРИМЕШЬ МЕНЯ ДОБРОВОЛЬНО?

– Нет, – Гаррисон потряс головой, отчего сухой белый песок полетел 6 разные стороны.

– А НАШЕ СОГЛАШЕНИЕ?

– Соглашение, соглашение, соглашение! – огрызнулся Гаррисон, его рот болел от того, что кожа на распухших губах потрескалась. – Это мое тело, мое сознание!

Лицо Шредера поджало губы, он кивнул головой без тела.

– ТАК ВОТ К ЧЕМУ МЫ ПРИШЛИ, – печально произнес он. – А КАК ЖЕ МАШИНА? РАЗВЕ ОТ НЕЕ НЕТ НИКАКОЙ ПОМОЩИ ТЕБЕ?

– Этот зверь мертв.

– НЕТ, НЕ МЕРТВ, – возразил Шредер. – ПОКАЛЕЧЕН. ОНА НЕ МОЖЕТ БОЛЬШЕ КОРМИТЬ ТЕБЯ, НЕ МОЖЕТ УТОЛИТЬ ЖАЖДУ, НО... КАК НАСЧЕТ ТВОИХ СОБСТВЕННЫХ УМЕНИЙ? ДАЖЕ ГОРЯЧЕЧНОЕ СОЗНАНИЕ МОЖЕТ ТВОРИТЬ СТРАННОЕ И ЧУДЕСНОЕ, РИЧАРД. ТЫ ЗАБЫЛ?

– Экстрасенсорика'?

Эти буквы – это слово – упало с ободранных губ Гаррисона как кусок свинца. Но.., в одно мгновение он понял его значение. Он старался вспомнить его. Экстрасенсорика.

Он вспомнил.

– ИЩИ И НАЙДЕШЬ, – произнесло лицо Шредера, удаляясь в размытую дрожащую даль. – ИЩИ И НАЙДЕШЬ, ИСПОЛЬЗУЙ СВОИ СИЛЫ. ЖИВИ, РИЧАРД, ЧТОБЫ МЫ ОБА МОГЛИ ЖИТЬ!

Экстрасенсорика... Ищи и найдешь... Телепатия... Телекинез... Телепортация...

Гаррисон снова пристально поглядел на горизонт. Он глядел дальше него – не при помощи глаз, но при помощи своего сознания. И за дрожащим горизонтом был другой, который не дрожал. И там тоже были миражи. Или нет..?

Рот Гаррисона (который он считал совершенно сухим) вдруг увлажнился. Одним из его мысленных образов был образ холодильника. Он заглянул внутрь. Там было молоко, еда.

Телекинез... Телепортация.., двигать предметы при помощи сознания. Передвигать предметы с одного места на другое мгновенно, без видимого промежуточного движения...

Внизу, в кухне, защелка на двери холодильника открылась и дверца бесшумно широко распахнулась. В кухне никого не было, ни одна рука не касалась дверцы. Уровень молока в одной из трех пинтовых бутылок вдруг понизился, словно кто-то быстро высасывал молоко через соломинку, но и соломинки там тоже не было. Бутылка опустела, серебряная крышка втянулась, словно ее всосал какой-то невозможный вакуум.

Лежавшие на тарелке бутерброды с цыпленком исчезали в гиперпространстве кусок за куском. Или их кто-то откусывал раз за разом? Нет, переход был немедленный и прямой: пища переходила из холодильника прямо в желудок Гаррисона.

Наверху, в спальне, Вятт продолжал спать, а в это время в машинной комнате вес Гаррисона вдруг увеличился. В то же время его температура начала падать от опасного жара до нормальной или чуть выше нормальной, а дыхание замедлилось от горячечной одышки до размеренного правильного ритма. Хмурая сосредоточенность медленно исчезала с блестящего от пота лица, и он вздохнул.

Затем, через несколько мгновений, его дыхание снова стало затрудненным, и на лицо вернулось выражение сосредоточенности и решимости, его сжатые кулаки начали дрожать, как в лихорадке. И вскоре ручки управления стимуляцией страха вдруг выключились.

И после этого он уснул...

* * *

Три часа ночи.

Вятт яростно работал отверткой, удаляя шурупы с пульта управления Психомеха, а затем и саму панель пульта. Вид у него был лихорадочный и подавленный.

Разбуженный треском будильника, он проковылял в машинную комнату и был потрясен тем, что он там обнаружил. Когда он окончательно проснулся и осознал то, что увидел, то пришел в ярость. Однако, будучи психиатром, он осознал симптомы и постарался взять себя в руки. Иначе говоря, он понял, что у него истерика и в приступе он может разбить Психомех так, что его нельзя будет починить, что, конечно, означало бы конец всему. Это не выход.

Поэтому, все еще кипя от сдерживаемой ярости, – он снял крышку пульта управления и внимательно осмотрел то, что находилось под ней. Пяти минут оказалось достаточно, чтобы убедиться, что там все в порядке. Что, в свою очередь, означало...

Кто-то неизвестный, но очень реальный и физический, каким-то образом побывал здесь и выключил ручки управления стимуляцией страха, освобождая Гаррисона от кошмаров. Кто-то прятался здесь, в доме, прямо сейчас. Эта мысль была безумной, смехотворной, но в то же время единственным объяснением.

Пульт управления был не при чем. Гаррисон был накормлен не Психомехом, нет, потому что действие машины связано с психической, а не с физической сферой. Как его накормили? Это была еще одна загадка. Это было невозможно. У него во рту не было остатков пищи, ни капли пролитой жидкости, да он просто задохнулся бы, если бы его попытались накормить.

И все-таки, ведь кто-то же попытался! Совершенно определенно. И ему это удалось. Вес Гаррисона увеличился.

Значит в доме должен быть кто-то еще.

Но кто?

Кених? Этот слуга-немец казался наиболее подходящей кандидатурой для подозрений Вятта.

Он мог отправиться в Германию, развернуться и сразу же прилететь назад. Он мог, как всегда заботясь об интересах своего хозяина, находиться здесь сейчас. Но если он здесь и если он знает, что происходит, почему тогда не выйдет из укрытия, не освободит Гаррисона и не предъявит обвинение?

Или это могла быть Терри, полуобезумевшая от чувства вины, возможно, даже невменяемая? Размышляя про себя, Вятт вспомнил, что она восприняла все, в общем-то, хорошо. Вероятно, это был ее выход, спасительный путь из действий, которые она не могла ни контролировать, ни выносить. Нет, нет, – дурацкая мысль. Он обругал себя за нелогичность. Как же это могла быть Терри? Она была здесь, с ним, когда “эксперимент” не пошел. Преследуя свои мысли по кругу, он размышлял несколько минут, пока здравый смысл не взял верх.

Единственный верный способ убедиться в постороннем присутствии – просто обыскать дом сверху донизу. И после этого, если он ничего и некого не найдет, – а он подозревал, что так и будет, потому что если здесь работа какого-то врага, то противник очень умен и вряд ли позволит раскрыть себя, – тогда Вятт должен сделать так, чтобы никто, кроме него, не смог попасть в машинную комнату, что будет довольно легко.

Он обыскал все. Верхний и нижний этажи, погреб, мансарду, всю более-менее вместительную мебель, – там не только никого не было, там не было даже следов присутствия кого-либо.

Где-то после четыре часов утра Вятт вернулся в машинную комнату. Ввел Гаррисону лекарство, включил ручки управления стимуляцией страха на полную мощность и закрепил их в этом положении. Затем, выйдя из комнаты, запер дверь на три висячих замка и положил ключ в карман.

– Вот это сделано, так сделано! – сказал он себе. – Даже Гарри Гудини не смог бы выбраться из такого переплета!

Он спустился вниз. Терри будет здесь меньше, чем через четыре часа. К тому времени все должно быть в порядке: Гаррисон мертв, все записи приведены в полное соответствие, так же как и нервы Вятта. Но ему надо еще кое-что сделать. Но сначала – душ, побриться, затем кофе. Много крепкого черного кофе.

К четверти шестого утра он пил кофе у себя в кабинете. Он не заметил исчезновения молока и бутербродов.

В шесть утра он почувствовал почти непреодолимое желание проверить состояние Гаррисона, но ему как-то удалось перебороть себя. Вятт был уверен, что Психомех сделает свое дело. А в половине седьмого, после горячего душа, он позволил себе поспать два часа, и только настойчивый звонок Терри в дверь разбудил его.

А за это время в машинной комнате...

* * *

Некоторое время назад все опять пошло не так.

Гаррисон понял это, ощутив инстинктивно какое-то опустошающее чувство, которое возникало каждый раз, когда Машина теряла энергию; он был бессилен что-либо поделать с этим. Казалось, не только Психомех мог помогать ему, – но и наоборот, он тоже мог помогать Машине – во времена кризиса.

Пустыня как раз и была таким кризисом; эпизод, который, как и другие, теперь, ушел в забвение с остальными потерянными воспоминаниями. Теперь Гаррисон помнил только о еде и питье (хотя и неполные ощущения прогресса питания) и что-то из чувства благоденствия, которое пришло позже. В памяти еще было что-то о питании Психомеха: другими словами, он понимал, что Машина каким-то образом приводится в движение его силой и что он применил свою силу для “ремонта” Машины.

После этого он вскарабкался на ожившую Машину, чтобы уехать из пустыни в какую-нибудь красивую зеленую долину, и через непродолжительное время, хотя время, как реальное понятие, не имело здесь такого значения, он поехал вдоль звенящего потока в ту сторону, где тот исчезал среди высоких холмов. Пока Машина следовала через огромную, глубокую расщелину вдоль реки, Гаррисон снова уснул на ее широкой спине.

Он проснулся, когда солнечные лучи вновь упали на него, и увидел, что миновал перевал, что русло реки было сухое, местами потрескавшееся, что окружающая земля выветрилась в странные образования и что Машина двигалась более медленно под тяжелым, темным и гнетущим небом.

Тяжелое небо, да. Казалось, оно давило на него всем весом вселенной. Казалось, почти придавило его к земле...

Теперь он вспомнил, как его заперли, когда он был мальчиком, вспомнил, как напугался. Буфет под лестницей, пауки, которые, он знал, жили там, неизвестный или забытый грех (против чего или кого он не мог сказать), вызвавший такое наказание. О, да, он помнил это. Сам грех мог и забыться, но темнота, душная темнота, пляшущие тени – все это он помнил...

Никогда до того времени и никогда после Гаррисон не боялся замкнутого пространства.

Клаустрофобия ?

Слово пришло и ушло...

...И вернулось.

Небо давило вниз. Свинцовый горизонт холмов давил с боков. Облака вскипали из ниоткуда, загораживая солнце. И бег Машины вдоль потрескавшегося русла реки становился все медленнее и медленнее.

Резко, с потрясающей быстротой, горизонты Гаррисона вдруг сузились. Небо, казалось, упало на него, становясь темным, съежившимся, почти твердым потолком плотных свинцовых туч, скользящих всего лишь в нескольких футах над его головой. Русло реки вздыбилось вверх так, что брюхо Машины на мгновение скользнуло по спекшейся грязи, пыли и гальке, прежде чем движение прекратилось.

Берега реки исчезли, слившись с тусклыми стенами свинца, которые поднимались от пересохшего русла реки до искореженного потолка. Что впереди, что сзади, – все было одно и то же.

Гаррисон встал на колени на спине Машины и коснулся рукой быстро твердеющей тучи-потолка. И почувствовал сопротивление. Он не мог пробить его даже кулаком. Когда же он попытался, еще раз, потолок стал твердым, превратившись в свинец. Под Машиной сухое русло реки выровнялось, его цвет из грязно-коричневого стал тускло-серебряным, затем – свинцовым. Гаррисон, был заключен в свинцовый куб, заточен в огромный свинцовый гроб.

Клаустрофобия.

Кошмар, с которым он никогда не сталкивался наяву, в реальном мире. Но здесь, в его собственном подсознании..?

Дальше становилось хуже: куб сжимался, его стены, потолок и пол приближались к Гаррисону, и ужас такого положения зажал его в тяжелом кулаке страха. Он дико оглядывался вокруг в тусклом сиянии, исходившем из механических внутренностей Психомеха. Нет выхода.

Потолок коснулся его головы и надавил на нее, заставляя его приклониться, и мурашки побежали по всему его телу. Поневоле он соскользнул со спины Машины и встал, весь дрожа, рядом в сгущающемся мраке.

– ПУСТИ МЕНЯ, РИЧАРД, – донесся откуда-то извне глухо громыхающий в давящих стенах куба голос человека-Бога. – ВМЕСТЕ МЫ СМОЖЕМ УБЕЖАТЬ. ЗДЕСЬ НЕТ ДРУГОГО ВЫХОДА.

И Гаррисону показалось, что, возможно, человек-Бог прав.

На миг он уступил панике, страху. Он ослаб, открыл рот.., но этот миг прошел. Затем...

– Нет! – снова он отказал человеку-Богу. – Нет, должен быть выход.

– КАКОЙ ВЫХОД, РИЧАРД? ЕСЛИ ТЕБЯ НЕ РАЗДАВИТ, ТО ТЫ ЗАДОХНЕШЬСЯ. ТЫ ДОЛЖЕН ПОЗВОЛИТЬ МНЕ ПОМОЧЬ ТЕБЕ. а я могу помочь, только если ты впустишь МЕНЯ.

– Нет! – Гаррисон потряс кулаками перед приближающимися стенами и снижающимся потолком. Нет, он не подчинится человеку-Богу. Нет еще...

Слова человека-Бога “впусти меня” навели его на мысль. Конечно, сжимающийся свинцовый куб раздавит и покалечит плоть и кровь, но сможет ли он раздавить твердый металлопластик Машины? Даже бездействующий Психомех обладает огромной силой. И кроме того, свинец – мягкий и податливый металл. Человек-Бог хотел попасть внутрь Гаррисона.., но , что если Гаррисону забраться внутрь Машины?