Текст книги "Бабушка"

Автор книги: Божена Немцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Пришел Кудрна и рассказал, каких бед наделала вода в долине: в Жличе снесло два дома, в одном из них осталась старушка, которая промешкала с уходом – не послушалась гонца с гор. Вода уносила мосты, лавки, деревья – словом, все, что встречалось на пути. Обитатели мельницы перебрались на самый верх.

Кристла вышла посмотреть, нельзя ли отнести бабушке горячий обед, но это оказалось невозможным. Храбрый Мила, завидев девушку, вызвался к ней переправиться, но она попросила его оставить свои затеи.

Два дня продолжался этот ужас; на третий вода начала убывать. Как же поразились дети, когда вернулись от лесника домой! . . . Палисадник был затоплен, в сад нанесло много песку, а местами вода разрыла глубокие вымоины, вербы и ольхи стояли до половины облепленные грязью, мостик через мельничный ручей снесло, хлева подмыло, собачьих будок совсем не оказалось на месте. Мальчики с Аделькой побежали посмотреть, что творится за домом. Там росли молодые деревья, которые они год тому назад принесли из леса. Бабушка тогда посадила девочкам – березки, мальчикам – елочки. Деревья стояли невредимыми. Под грушей дети когда-то построили избушку с садиком, обнесли его плетнем, вырыли канавку и поставили мельницу; крылья вертелись, когда канавка во время дождя наполнялась водой. Была там и печка, в которой Аделька пекла пироги и булки из глины. От всего этою хозяйства и следа не осталось.

– Экие вы несмышленыши! – говорила с улыбкой бабушка в ответ на жалобы детей. – Как же вы хотите, чтоб уцелели ваши игрушки, когда грозная стихия смывала крепкие дома и столетние деревья выворачивала! . . .

Прошло несколько дней, солнце высушило поля, луга и дороги; ветер разметал песчаные наносы, трава зазеленела еще ярче, все повреждения были исправлены, и скоро почти ничто не напоминало о губительном наводнении. Но люди еще долго говорили о нем. Прилетели ласточки. Дети радостно встретили их, тешась надеждой, что скоро спустится с гор пан Бейер, а вслед за ним приедет и отец.

Наступил канун дня Филиппа и Якуба. Начертив освященным мелом три креста на каждой из наружных дверей, в доме, хлеву и курятнике, бабушка с детьми отправилась на холм к замку. Мальчики несли на плечах старые веники. На холме уже собралась молодежь, были тут и Кристла с Милой и Манчинка. Вацлав Кудрна с братьями помогали Миле смолить веники, а остальные готовили дрова и еловые лапы для костра. Ночь была прекрасная, теплый ветерок волновал молодые всходы и разносил по всему холму аромат цветов, распустившихся в парке и саду. Из леса доносилось уханье совы, на высоком тополе у дороги щебетал дрозд; раскатистые трели соловьев, гнездившихся в кустарнике парка, долетали до самой вершины холма.

Вот вспыхнул огонь на Жличском взгорье, в то же мгновение осветился Жерновский холм, затем Находский, Новоместский, и скоро на всех склонах запылали большие и малые костры, затанцевали и замелькали факелы. Мила зажег осмоленный веник и швырнул его в костер – и тотчас вспыхнуло яркое пламя. Воздух огласился молодыми ликующими голосами. Каждый старался как можно выше подбросить свой горящий веник, приговаривая:

«Лети, лети, ведьмака!...» Потом все выстроились в ряд и с зажженными факелами начали водить хоровод. Девушки, взявшись за руки, с песнями кружились вокруг пылающего костра. Когда костер стал угасать, его раскидали и принялись скакать через огонь, стремясь прыгнуть как можно дальше.

– Эй, смотрите, сейчас моя старая ведьма взлетит выше всех! – крикнул Мила и метнул горящий веник так сильно, что он, со свистом рассекая воздух, взвился высоко вверх и упал у зеленой озими, где столпились зрители.

– Ишь как зафыркала! – засмеялись вокруг, и несколько человек кинулись за веником. Мальчишки захлопали в ладоши. С Жерновского и Жличского холмов также доносились веселые крики, смех и пение. Кружившиеся в буйном танце вокруг багрово-красного пламени юноши и девушки казались издали какими-то фантастическими существами. По временам из толпы взлетал в воздух огненный бес и, потрясая пламенеющей палицей, осыпая всех искрами, к общему восторгу снова падал на землю.

– Глядите, как высоко подкинули! – крикнула Манчинка, указывая пальцем на Жерновский холм. Но одна из женщин быстро схватила руку девочки и опустила ее вниз, напомнив, что на ведьму показывать нельзя, не то она запустит тебе в палец стрелу.

Было уже поздно, когда бабушка с детьми вернулись домой.

– Бабушка, вы ничего не слышите? – тихо спросила Барунка, останавливаясь посреди цветущего сада. – Словно что-то шумит...

– Это ветерок играет с листьями, – отвечала бабушка. – И хорошо делает, – добавила она.

– Почему хорошо?

– Он деревья друг к дружке склоняет. А говорят, когда деревья в цвету обнимаются да целуются, надо ждать богатого урожая.

– Ох, бабушка, до чего досадно ... Скоро уж черешня и земляника пойдет, – в саду станет так весело, а нам нужно будет целый день сидеть в школе, – печально сказал Ян.

– Иначе нельзя, мой мальчик, не можешь ты дома век вековать да игрушками забавляться. Теперь появятся у вас новые заботы, новые радости ...

– А я с охотой пойду в школу, – сказала Барунка. – Только буду скучать без вас, бабушка, ведь до вечера мы с вами не увидимся! ... – И я буду скучать, милые мои детушки ... Но что поделаешь. Дерево отцветает, плод отпадает; вырастет дитя, от родителей отойдет. Так богу угодно. Дерево приносит пользу, покуда зелено, а высохнет – срубят его и кинут в печь; сгорит оно – пеплом удобрят землю, и вырастут на той земле молодые деревца . . . Так и бабушка ваша: допрядет свой урок, и уложите вы ее спать сном непробудным, – добавила вполголоса старушка.

В кустах у палисадника запел соловей; дети утверждали, что это их соловейка; каждый год прилетает он в кусты у садика, где свил себе гнездо. От плотины донеслась грустная мелодия колыбельной песенки Викторки; детям еще не хотелось уходить с улицы, но бабушка не позволила им задерживаться.

– Ведь вы знаете, что завтра в школу и надо рано вставать. Ложитесь поскорей, а то маменька рассердится, – говорила она, подталкивая ребят одного за другим к двери.

Утром за завтраком мать наставляла детей, исключая Адельку, которая еще спала, как надо вести себя на уроке, приказывала слушаться учителя и не шалить по дороге. Она так растрогала детей своими вниманием и поучениями, что они чуть не заплакали. Тем временем бабушка приготовила им завтрак в школу.

Каждому своя порция, – объясняла она, выкладывая на стол три огромных ломтя хлеба, – вот и три ножика, что я припрятала. Видишь, Яничек, ты бы уже давно свой ножик потерял, нечем бы было хлеб резать, – продолжала бабушка, вынимая из кармана три ножика с красными черенками.

Сделав в каждом ломте выемку, она положила туда масла, прикрыла вырезанным кусочком и положила один ломоть в плетеную сумочку Барунки, а два остальных в кожаные сумки мальчиков. К хлебу бабушка прибавила сушеных фруктов. Окончив завтрак, дети вышли из дома.

– Идите с богом и не забывайте, что я вам говорила, – напутствовала мать, стоя на пороге. Дети поцеловали матери руку, глядя на нее полными слез глазами. Бабушка еще не прощалась с ними, она проводила их через сад; Султан и Тирл бежали за ней.

– Слушайтесь, мальчики, Барунку, когда она будет вас останавливать, она старше вас, – наказывала бабушка, – не шалите дорогой, не обижайте друг друга. В школе ворон не считайте, чтоб потом не пожалеть. Со всеми вежливо здоровайтесь, остерегайтесь лошадей и повозок. Ты, Вилимек, не обнимай каждую встречную собаку. Есть злые псы, могут тебя укусить. Не подходите к реке, не пейте, разгоряченные, воды. Ты, Яник, не съешь свой хлеб раньше времени, чтоб потом не выпрашивать у других . . . Ну, идите с богом. Под вечер мы с Аделькой выйдем вам навстречу.

– Бабушка, не забудьте нам оставить обед и всего-всего, что будете без нас есть, – просил Ян.

– Иди, иди, дурачок, разве я когда-нибудь о вас забывала? – засмеялась бабушка. Перекрестив детей, она уже хотела вернуться, но вдруг что-то вспомнила.

– Если вас застанет гроза на дороге, хотя вряд ли она сегодня будет, не бойтесь: идите тихонько своим путем и молитесь богу. Не становитесь под дерево: молния часто ударяет в деревья. Поняли?

– Поняли, бабушка. Папенька уж говорил нам об этом.

– Ну, а теперь ступайте. Поклонитесь от меня пану учителю.

Бабушка поспешно повернула назад, чтобы скрыть от детей слезы, которые помимо ее воли текли по щекам. Собаки прыгали около мальчиков, воображая, что они идут на прогулку. Ян объяснил им, куда они направляются. Бабушка кликнула собак, и они побежали за ней, то и дело оглядываясь в надежде, что их позовут. Обернулась не раз и бабушка, а когда убедилась, что дети перешли мостик, на котором их поджидала Манчинка, не останавливаясь пошла домой. Весь день она была задумчива и бесцельно бродила по дому, словно искала кого-то. Едва кукушка на часах прокуковала четыре, бабушка взяла подмышки веретено. Позвав Адельку, она сказала:

– Пойдем, доченька, встречать наших школьников. Подождем их у мельницы. И они пошли.

У статуи под липами сидели мельник с мельничихой; рядом стояло несколько помольщиков.

– Ребят вышли встречать? ... – издалека крикнула мельничиха. – Мы тоже ждем нашу Манчу. Подсаживайтесь к нам, бабушка!

Бабушка села.

– Что нового? – обратилась она к пану отцу и всем остальным.

– Я вот рассказывал, что на этой неделе рекрутский набор, – заговорил один из помольщиков.

– Помоги им господь, – вздохнула бабушка.

– Да, милая бабушка, много слез прольется . . . Думаю, что и у Милы душа в пятки ушла, – сказала пани мама.

– Уж больно парень видный, – ухмыльнулся пан отец и прищурил глаз. – Если б не красота его, не боялся бы теперь солдатчины . . . Старостова Люция от ревности совсем с ума сошла, а дочка управляющего зла на него, как сатана. Они ему и насолили! . . .

– Авось отец Милы как-нибудь поправит дело, – вздохнула бабушка. – Парень только на это и надеется; ведь на рождество управляющий отказался взять его на господский двор.

– Ну, разумеется, старый Мила не пожалеет для такого случая сотенку-другую, – сказал один из помольщиков.

– Двумя сотнями, братец ты мой, здесь не отделаешься, а старику и этих денег взять неоткуда, – отвечал пан отец. – У него не велики достатки, а сколько ртов кормить приходится! . . . Что и говорить, Якуб и сам бы вышел из положения, женись он на старостовой Люции. Да ведь насильно мил не будешь. Полагаю, если бы Якубу предложили выбирать, он скорей бы в солдаты пошел, чем стал зятем старосты.

– Да ведь это же настоящая змея!... – покачал головой один из помольщиков. – Кто возьмет себе в жены Люцию, тому не страшен гнев божий: он и без того будет наказан на всю жизнь.

– Больше всех жалко мне Кристлу . . . Что-то с ней станется... – сказала бабушка.

– Что ж, девушка поплачет, да и утешится, – пан отец зажмурил один глаз. – Парню хуже придется.

– Само собой, кто против воли идет в солдаты, тому трудно спервоначалу, а там гляди и привыкнет. Я-то хорошо знаю, пан отец, как это бывает. Моему покойному Иржи – вечная ему память! – куда как худо пришлось, да и мне с ним заодно. Только у нас по-другому все получилось: Иржи добился позволения жениться, а раз мы обвенчались, и душе стало легко. Мила же о свадьбе и заговорить не может ... Не удивительно, что он так боится рекрутчины. Подумайте, каково ждать четырнадцать лет! . . . Ну, может все обойдется, – примолвила старушка, и лицо ее неожиданно прояснилось: она увидела вдали внучат. Заметив бабушку, дети пустились бежать.

– Что, Манча, проголодалась? – спросил мельник, когда дочь с ним поздоровалась.

– Конечно, тятенька, все голодные, ведь никто не обедал, – отвечала девочка.

– Скажи еще, что у тебя маковой росинки во рту не было? А куда же делись пироги, краюха хлеба и сушеные фрукты в придачу? – пан отец завертел табакеркой и прищурил глаз.

– Ну, отец, какой же это обед, – засмеялась девочка.

– Столько миль отмахать да день-деньской учиться, как тут не проголодаться, правда, дети? – улыбнулась бабушка и, сунув веретено под мышку, добавила: – Идемте же поскорей, а то как бы вы не умерли с голоду!

Все пожелали друг другу доброй ночи. Манчинка напомнила Барунке, что завтра утром она опять будет дожидаться их на мосту, и побежала вслед за матерью на мельницу. Барунка взяла бабушку за руку.

– Ну, рассказывайте, что там у вас было, чему учили в школе, как вы себя вели? ... – расспрашивала бабушка по дороге.

– Бабушка, бабушка, я – Bankaufser, – затараторил Ян, прыгая на одной ноге.

– Это что ж такое? – спросила бабушка.

– Знаете, бабушка, крайний в ряду должен следить за поведением всех, кто сидит с ним на одной скамейке, а если кто шалит, того записывать, – пояснила Барунка.

– По-нашему, кажись, такого ученика называют наблюдателем; только им ведь всегда делают самого послушного и примерного ученика. Не мог же пан учитель сразу поставить Яна в наблюдатели!

– Вот Копрживов Тоник и упрекал нас, когда мы шли из школы, что, не будь мы Прошковы, учитель не носился бы так с нами, – жаловалась Барунка.

– Ну, это вздор, – возразила бабушка, – пан учитель не будет давать вам поблажки: заслужите – накажет наравне с Тоником. А сделал он это для того, чтобы вы привыкали к самостоятельности, охотнее ходили в школу и старались быть хорошими учениками ... А чему вас там учили?

– Мы писали под диктовку, – ответила Барунка и мальчики в один голос.

– Как это так?!

– Учитель читал нам вслух по книге, а мы писали, а потом переводили с немецкого на чешский и с чешского на немецкий.

– Что ж, разве есть дети, которые понимают по-немецки? – удивилась бабушка, желая знать все школьные дела, несмотря на то, что на этот счет у нее уже было свое мнение.

– Ох, бабушка, никто не понимает, только мы одни, и то немножко, потому что учились дома и папенька говорит с нами по-немецки. Но это ничего не значит, что не понимают, лишь бы урок выучили, – пояснила Барунка.

– Но как же они его выучат, коли ни аза не смыслят в немецком?

– Их и наказывают за то, что не смыслят: учитель ставит палочки в черной книге, выводит к доске, а иногда и по рукам бьет. Сегодня у черной доски стояла бы старостова Анина, с которой я сижу рядом. Она еще ни разу не написала немецкой диктовки. В перемену, когда мы гуляли возле школы, она жаловалась, что все равно никогда не сумеет приготовить урок, со страху она даже ничего не ела. Я ей потом все написала, и она дала мне две гомолки ( небольшой сухой сыр круглой формы).

– Тебе не следовало брать, – сказала бабушка.

– Я и не хотела, да Анина сказала, что у нее осталось еще две; она так рада была, что я написала урок, и обещала каждый день приносить мне чего-нибудь, если я буду помогать ей в немецком. Почему же мне не помочь, правда, бабушка?

– Помогать-помогай, но уроков за нее не делай, не то она никогда не выучится.

– Так что ж из того? Ей и не нужно. Мы учим немецкий только затем, что так хочет учитель.

– Он потому этого хочет, чтобы из вас вышел толк. Чем больше будете знать, тем легче будет вам пробить себе дорогу. А немецкая речь пригодится: видите, вот я даже с вашим отцом поговорить не могу.

– Но ведь папенька вас понимает, и вы его тоже, хоть и не знаете немецкого. В Жличе говорят только по-чешски, значит Анине вовсе не надо знать немецкого. Она сказала, что, стоит только пожить у немцев, сразу научишься. Но учитель думает иначе . . . Ох, голубчик бабушка! Никому неохота учиться писать немецкую диктовку, это так трудно. Вот если бы чешскую – дело бы сразу пошло, как по маслу.

– Ну, вы еще малы рассуждать; слушайтесь и учитесь усердно. Что, мальчики хорошо себя вели?

– Да… Только Яник, когда учитель вышел из класса, начал с другими ребятами прыгать по скамейкам. Но я ему сказала:

– Ты мне сказала?... Ты сказала?!... Я сам перестал, когда услышал, что учитель идет!

– Хорошенькие дела, нечего сказать! Должен смотреть за другими, а сам шалишь. Как же это так? ... – удивлялась бабушка.

– Ах, бабушка, – подал голос Вилем, который не вмешивался до сих пор в разговор и показывал Адельке большой кусок солодкового корня и листик сусального золота, купленные за крейцер у другого мальчика. – Ах бабушка, если б вы знали, какие озорные мальчишки есть в школе, вы бы прямо ужаснулись! . . . Скачут по скамейкам, дерутся, а наблюдатели с ними заодно.

– Царь ты мой небесный! Что ж учитель-то смотрит?

– Они это делают, когда учитель уходит. А как ему прийти, все живо займут свои места, положат руки на парты и сидят тихо-тихо.

– Экие сорванцы! – вздохнула бабушка.

– А девчонки в куклы играют, я сам видал, – ябедничал Ян.

– Все вы хороши. Учителю надо иметь ангельское терпение, – заключила бабушка.

Долго еще дети рассказывали о школе, о дороге туда и обратно: ведь это было их первое путешествие, и они так гордились своей самостоятельностью, будто побывали в Париже.

– А где те гомолки? Вы их съели? – продолжала допрашивать бабушка, стараясь узнать, что ели дети. Кому как не ей заботиться об их здоровье!

– Одну мы съели, другую я хотела принести домой, но, пока писала на доске, Копржива вытащил ее у меня из сумки. Он как раз позади сидит. Если бы я что-нибудь сказала, Копржива, выйдя из школы, меня бы отколотил, он ужасный драчун.

Бабушка не похвалила детей, но про себя подумала: «Ведь и мы не лучше были». Дети же хорошо знали, что бабушка снисходительнее матери: она смотрела сквозь пальцы на многие шалости, позволяла порезвиться и Барунке. Вот почему они были откровеннее с бабушкой, чем с Терезкой, которая, по свойству своего характера, обо всем судила слишком строго.

14

Через несколько дней после первого мая, в четверг – день, свободный от занятий в школе, внучата помогали бабушке поливать в саду цветы и виноград, который уже вился по стене. Кроме того, каждый должен был полить свое деревце. В четверг у всех было много дела: целых три дня Барунка не видалась со своими куклами, мальчики не гоняли деревянных лошадок; тележки, дудки, мячики все эти дни пролежали в углу. В голубятню никто не заглядывал, а кроликов кормила Аделька. Сегодня надо наиграться за все три дня! Закончив поливку, бабушка разрешила ребятам заняться своими игрушками, а сама устроилась на дерновой скамеечке под кустом сирени и начала прясть: она ни минутки не могла сидеть без дела. Старушка была задумчива, не напевала, как обычно, и даже не заметила, как в отворенную калитку вошла черная курица и, благо ее никто не гнал, принялась как ни в чем не бывало разрывать грядку. За забором бродила серая гусыня, ее желтенькие гусята просовывали головки в щели забора и с любопытством заглядывали в сад. Бабушка их очень любила, но сейчас она ни на что не обращала внимания. Мысли так и мелькали в ее голове. Ян писал из Вены, что они не приедут в половине мая: Гортензия тяжело заболела. Если она, бог даст, выздоровеет, княгиня, быть может, заглянет в свое поместье; во всяком случае, пока ничего нельзя сказать наверняка. Прочитав письмо, Терезка зарыдала, дети тоже начали хныкать. Вилему оставалось стереть на двери всего несколько черточек, а теперь оказалось, что эта его затея ни к чему. Мысль о том, что их дорогая Гортензия может умереть, не выходила у ребят из головы. Всякий раз, стоя на молитве, они не забывали лишний раз читать «Отче наш!» Дети скоро утешились, но Терезка, и без того не речистая, стала еще молчаливей. Когда бы бабушка ни зашла в комнату дочери, она заставала ее в слезах.

Старушка уговаривала дочь сходить куда-нибудь в гости, поразвеяться, и радовалась всякий раз, когда та выходила из дома. Бабушка понимала, что Терезка скучает в одиночестве, ей хотелось бы жить в шумном городе, где она провела много лет. Конечно, Терезка была счастлива в супружестве, но плохо то, что Ян большую часть года проводил в Вене; ей было тревожно и тоскливо одной – скоро будет год, как она не видела мужа, а дети отца. «Работает до седьмого поту!...» – вздыхала бабушка. С Яном хотела приехать Иоганка, другая бабушкина дочь, желавшая повидать мать, поделиться с ней радостью и попросить совета: она собиралась замуж. Бабушка с нетерпением ждала свиданья с дочкой, а теперь все ее надежды рухнули. Кроме того, заботила ее судьба Милы. Мила – честный красивый парень; Кристла – славная девушка. Бабушка их очень любила и от души желала, чтоб они соединились. «Хорошо, когда ровня ровнюшку найдет: господь бог такому супружеству радуется! ...» – говорила она. Но и их счастью угрожала опасность. В это утро Мила вместе с другими парнями отправился в воинское присутствие, где происходит рекрутский набор. Эти мысли никак не шли у бабушки из головы: оттого-то и была она так печальна.

– Посмотрите-ка, бабушка, что наделала Чернушка! . . . Погоди ж ты, негодная! . . . Кш-кш-кш!... – крикнула Барунка, и бабушка, подняв голову, увидела вылетавшую из сада курицу и вырытую на грядке яму.

– Ишь дрянь какая! И когда она сюда забралась? Барунка, возьми грабли, поправь грядку. Ах, батюшки, и гуси тут же! Это они за мной. Я и позабыла, что пора им кормиться, да и на насест. – Бабушка положила веретено и вышла за калитку. Барунка осталась в саду, чтоб разровнять землю на грядке. Немного погодя пришла Кристла.

– Ты тут одна? – спросила она, заглядывая через плетень.

– Заходи, бабушка сейчас придет, она кормит птицу, – пригласила Барунка.

– А где мать?

– Пошла в город навестить свою знакомую. Маменька все плачет и плачет, ведь папенька едва ли приедет нынче летом. Бабушка посылает маменьку в город, чтоб она развлеклась немножко. Мы все так ждали папеньку и Гортензию тоже – и вот, на тебе!... Бедная Гортензия...

Стоявшая на дорожке Барунка опустилась на одно колено, подперла щеку рукой и задумалась. Кристла села под сиреневый куст и, скрестив руки на груди, поникла головой. Она была сильно взволнована, глаза ее опухли от слез.

– Должно быть, горячка – тяжелая болезнь, – продолжала, немного помолчав, Барунка. – Боже мой, неужто она умрет? ... Ты, Кристла, никогда горячкой не болела?

– Нет, я отродясь не хворала . . . Только пришел теперь конец моим красным денечкам, – с грустью отвечала Кристла.

Тут только Барунка внимательно посмотрела на нее и, заметив изменившееся лицо девушки, вскочила на ноги и спросила:

– Что с тобой? Разве Милу взяли? Вместо ответа Кристла зарыдала.

В это время появилась бабушка.

– Уже вернулись? – с тревогой спросила она.

– Нет еще, но все равно надеяться не на что. Люцка, говорят, поклялась, что раз Мила ей не достанется, то и мне его не видать. А чего она захочет, то староста и делает, он ей во всем потакает. Управляющий угождает старосте ... Дочка управляющего не может простить Миле, что он насмеялся над ее возлюбленным, и тоже подливает масла в огонь! Вот и выходит, милая бабушка, что не бывать моему счастью.

– Да ведь отец Милы был в канцелярии, как слышно, порядком туда денег отнес. Может, что и выйдет? ...

– Это единственная наша надежда: раз его выслушали, выходит должны что-нибудь сделать. Только случалось, что слушать слушают, а помочь не помогут . . . Скажут: ничего не получилось – и конец!

– Ну, авось с Милой так не будет. А что, если бы к тем деньгам, которые отец Милы снес в канцелярию, да твой отец прибавит своих?... Выкупили бы вы Милу и зажили бы припеваючи.

– Если бы да кабы, милая бабушка ... Перво-наперво, плакали те денежки, что отдал старый Мила, да и у батюшки нет свободных денег, все в хозяйстве. Он любит Якуба и не мешает мне идти за него, а все же ему хотелось, чтобы зять в дом принес, а не унес. Да если бы отец и пожелал дать денег, Мила не примет. Он гордый и не захочет, чтобы мой отец выкупал его.

– Думает – возьмешь богатую жену, не будешь хозяином в дому. Каждый порядочный мужчина, милая моя, так считает. Только в этом разе никто бы его не осудил. Впрочем, что тужить о том, чему нельзя пособить; а если окажется, что и можно что-то сделать, то это будет стоить великого труда.

– Ох, напрасно они сыграли тогда шутку с итальянцем. Раньше-то я и сама смеялась, а теперь плачу ... – говорила Кристла. – Не случись этого, Мила устроился бы в замок, прослужил там два года, миновала бы его рекрутчина, больше всего мучаюсь я, что сталось все на моей вине.

– Глупенькая!... Ты столько же виновата, сколько вот эта маргаритка, которую мы вдруг обе захотели бы сорвать и поссорились бы из-за нее. Стало быть, я тоже должна себя винить: у моего покойного Иржи из-за меня почти такой же случай вышел. Если, голубушка моя, овладеет человеком гнев, ревность, любовь или другая какая страсть, время ли тут ему рассуждать! В такие минуты он и жизни своей не пожалеет. Что поделаешь, и самый хороший человек не без слабостей.

– Бабушка, вы еще летось на именинах Прошека поминали, что ваш муж что-то вроде моего Милы отчубучил и будто его тоже наказали. Вот и теперь вспомнили ... Я все забывала расспросить. Расскажите, прошу вас! . . . Время пройдет незаметно, забудемся, да и сидеть здесь, под сиренью, так хорошо, – просила Кристла.

– Ну, ладно, – согласилась бабушка. – Ты, Барунка, иди присмотри за детьми, чтоб не лезли к реке.

Барунка ушла, и бабушка начала свой рассказ.

– Я была уже девушкой на возрасте, когда Мария Терезия начала войну с Пруссией. Чего-то они не поладили. Император Иосиф подошел с войском к Яромержи, а пруссак засел на границе. Везде по деревням стояли войска. И в нашем доме поместили несколько солдат с офицером. Это был человек ветреный, из тех, кто считает, что каждая девушка немедля попадет в его сети, как муха к пауку. Я сразу отчитала его как следует, да он и внимания на мои слова не обратил. Верно, подумал, брань на вороту не виснет. Тогда я устроила так, чтоб больше мне с ним с глазу на глаз не встречаться. Да ведь знаешь, сколько раз на день приходится сбегать то в поле, то на луг за травой, случается и дома одной остаться. У нас за девушками никто не присматривает, и надобности в этом нет. Девушка должна сама себя соблюдать. И тут худой человек всегда найдет случай обольстить девушку . . . Меня господь хранил. За травой схожу, бывало, ранехонько, когда все еще спят: я сызмальства привыкла рано вставать. Моя мать всегда говорила: кто рано встает, тому бог дает. И вправду, если не пользу получишь, то удовольствие . . . Выйду я раным-рано в сад либо в поле, травушка такая зеленая, роса на ней блестит, просто сердце радуется на нее глядючи. Цветы стоят, как девушки, с поднятыми головками да ясными глазками. А пахнет-то как! От каждого листика, от каждой травки благоухание. Птички надо мной поют, бога славят; вокруг ни души. А как начнет из-за гор солнце всходить, кажется, что я в костеле стою. Запоешь тут, и работа пойдет играючи.

Вот в одно такое утро кошу я в саду траву, вдруг за мной голос: «Бог в помощь, Мадленка!» Оглянулась, чтобы ответить: «Пошли, господи . . .», и слова вымолвить не смогла с испугу, даже серп вывалился из рук.

– Это был тот офицер? ... – перебила ее Кристинка.

– Постой, не забегай вперед, – остановила ее бабушка и продолжала: – ради офицера я бы серпа из рук не выронила. Случилось это со мной больше с радости, чем от страху. Передо мной стоял Иржи!. .. Надо тебе сказать, что уже три года прошло, как мы не виделись. Ведь ты знаешь, Иржик был сыном нашей соседки Новотной, той самой, которая вместе со мной разговаривала с императором Иосифом ...

– Как же, знаю. Еще вы говорили, что вместо священника из него вышел ткач.

– Ну, да. В этом повинен был его дядя. Ученье у парня спорилось; когда мой батюшка ездил за ним в Рихново, то слыхал одни похвалы. По воскресеньям приезжал он домой и всегда читал библию соседям вместо моего отца. Батюшка был отличным чтецом. Но Иржик так читал, что заслушаешься. Новотная говаривала: «Так и вижу его священником ...» И нам всем так казалось. Всякий старался послать ему что повкуснее. Новотная, бывало, скажет: «Боже мой, чем же нам вас отблагодарить?...», а ей отвечают: «Будет Иржик священником, помолится за нас». Мы росли вместе, куда один, туда и другой. Вот когда он приехал на вакации в другой, потом в третий раз, у меня в обращении с ним уже не стало прежней смелости, начала я его стесняться. Придет, бывало, в сад и захочет обязательно помочь мне нести траву, а мне уж кажется, что я грешу, уступая ему. Говорю, священнику это не к лицу. А он засмеется и ответит, что до той поры еще много воды утечет! . . . Человек предполагает, а бог располагает. Когда приехал Иржик на вакации в третий раз, дядя вдруг дал ему знать, что он требует его к себе в Кладск. Дядя был ткачом, ткал красивые узорчатые ткани. Сколотил он себе деньжонок, и, как своих детей у него не было, старик вспомнил про Иржика. Кума не хотела сына отпускать, мой же тятенька уговаривал ее не удерживать парня, может, говорит, найдет он свое счастье, да ведь и дядя имеет на своего родного племянника какое-то право. Ушел Иржик. Мой отец и кума проводили его до Вамбержице, куда они отправились на богомолье. Они-то вернулись, а Иржик остался. Заскучали мы по нем, больше всего кума и я. Только кума на свою тоску всем жаловалась, а я никому ни словечка не проронила. Дядя посулил, что будет заботиться о нем, как о родном сыне. Новотная все думала, что Иржик в Кладске ходит в школу, и не теряла надежды скоро увидеть его священником. А вышло, что через год он пришел погостить домой уже заправским ткачом! Кума плакала в три ручья, но что поделаешь, к тому же Иржи, утешая мать, признался ей, что не имел никакой охоты идти в духовные. Учиться он был не прочь, но дядя отсоветовал: с ученьем, мол, долго промаешься и натерпишься нужды. А чего стоит потом место подыскать? Насидишься ты без куска хлеба. Лучше взяться за ремесло, оно скорее даст заработок. Ткачество, мол, золотое дно, особенно для человека, который и в науках сведущ. Словом, Иржик дал себя уговорить и стал изучать ткацкое дело. Был он упорный во всем, за что ни возьмется, и дело у него пошло ... За год дядя обучил его своему ремеслу и послал на отхожий промысел ... Только перед этим Иржик должен был побывать в Берлине у одного дядиного знакомого и там еще подучиться. Иржик прежде всего пришел домой, в Чехию, вот тогда-то он и принес мне из Вамбержице эти фисташковые четки. – С этими словами бабушка вытащила из-за пазухи четки, с которыми никогда не расставалась; с благоговением посмотрела на них, поцеловала и опять спрятала.

– Отец мой, – продолжала рассказ старушка, – не осуждал Иржи и Новотную уговаривал не жалеть о том, что сын станет ремесленником. «Кто знает, может, оно и к лучшему, – говорил он, – не мешайте парню: что хотел, то и получил; пускай хоть коров пасет, лишь бы дело свое разумел и оставался честным, порядочным человеком, – тогда и уважение ему будет не хуже, чем иному пану». Иржи был рад, что батюшка мой на него не гневается. Почитал его как родного отца. И Новотная, наконец, сдалась. Да иначе и быть не могло, ведь Иржик был ее единственным сыном, она крепко его любила, и не захотела бы, чтоб он выбрал себе дело не по душе. Прожил у нас Иржи несколько дней и ушел в чужие края. Три года не видали мы его, не слыхали, и вдруг он передо мной. Можешь себе представить, как я обрадовалась. Разумеется, я его сейчас же узнала, даром что он очень изменился: стал и высок и строен, трудно было сыскать равного ему во всей округе. Нагнулся он ко мне, взял за руку и спросил, чего я так испугалась. Еще бы не испугаться, говорю, ты точно с неба свалился. Откуда и когда ты пришел?