Текст книги "Сборник статей и интервью 2009г (v1.15)"

Автор книги: Борис Кагарлицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 63 страниц)

О ПОЛЬЗЕ ОБЩЕСТВЕННОГО ПРОТЕСТА

Масса населения, воспринимающая происходящее со смесью недоумения и отвращения, предпочитает оставаться в стороне. Власть выглядит неоправданно жестокой, а оппозиционеры невообразимо тупыми.

Решение Генеральной прокуратуры возбудить уголовное дело по факту браконьерства в Горном Алтае произвело впечатление сенсации даже на тех, кто в течение нескольких месяцев требовал именно этого.

Случившееся – один из немногочисленных пока примеров того, как общественные протесты, четко сфокусированные, хорошо организованные и поддержанные активной дискуссией в Интернете, привели к успеху. Крушение вертолета, возившего на охоту высокопоставленных чиновников, произошло еще в январе. На месте аварии расстрелянные горные бараны, занесенные в Красную книгу архары, лежали вперемежку с погибшими и раненными охотниками. Однако, хотя оснований для возбуждения уголовного дела было вполне достаточно, прокуратура занималась исключительно фактом аварии.

Однако дело не удалось замять, замолчать. Начались пикеты и митинги, общественные собрания и публикации в прессе, сначала в Горном Алтае, затем в Москве. В отставку вынужден был уйти участник злополучной охоты заместитель руководителя Республики Алтай Анатолий Банных. Тем не менее уголовного дела о браконьерстве по-прежнему не заводили. А контролировавшаяся местными властями пресса Алтая отвечала на митинги протеста обличительными статьями против их организаторов. Главная идея этих публикаций неизменно состояла в том, чтобы представить выступления экологов и представителей общественности в виде попыток устроить «оранжевую революцию» в одном отдельно взятом субъекте Федерации, связать их с политическими центрами либеральной оппозиции. Но из этого ничего не вышло. Не было этой связи. Как раз наоборот, большинство людей, выходивших протестовать по делу о браконьерстве, никакой симпатии к либеральным политикам не испытывали. Господ, приходящих помахать партийным флагами, они к себе близко не подпускали.

Между тем протесты не затихали. И они дали эффект. 4 мая Федеральная служба по надзору в сфере природопользования обратилась в прокуратуру с просьбой о возбуждении уголовного дела. На сей раз прокуратура отреагировала с удивительной быстротой. Вечером того же дня пресса сообщила, что уголовное дело наконец возбуждено.

Разумеется, нельзя исключить, что внезапное пробуждение интереса прокуратуры к алтайскому браконьерству вызвано не только общественными протестами. У нас в стране ничего не происходит просто так. Позиции алтайского губернатора Александра Бердникова, похоже, оказались недостаточно прочными. Безусловно, решение прокуратуры завести дело о браконьерстве вызвано не только митингами в Москве и Горноалтайске, но и изменениями внутренних раскладов в бюрократии. Однако это отнюдь не умаляет заслуг активистов и просто людей, которые вышли на улицу. В том-то и суть хорошей тактики, чтобы правильно выбирать цель и формулировать реальную, разрешимую задачу. В данном случае задача была поставлена реальная, посильная и сопоставимая с практическими возможностями, уровнем влияния и массовости движения. И эта задача была решена.

Увольнение генерала Пронина с должности шефа московской милиции стоит в этом же ряду. После скандальной истории с майором Евсюковым, превратившимся из высокопоставленного стража порядка в массового убийцу, власть сыграла на опережение, стараясь успокоить общественность. До протестов просто не дошло. Однако произошедшее ничуть не меньше, чем «дело о мертвых баранах», свидетельствует о том, что общественное мнение начинает влиять на процесс принятия решений. Не всегда и не везде. Не для всех и не каждый раз. Но ситуация меняется.

Результативность экологических протестов находится в резком контрасте с «Маршами несогласных» и прочими выступлениями либеральной оппозиции, которая, собственно, конкретных и выполнимых требований и не выдвигает (если, конечно, не считать таковым требование к власти, чтобы она сама себя отменила).

Акции либеральной оппозиции и примкнувших к ней ультралевых групп подчиняются своеобразной логике демонстративной безрезультатности. Акция должна быть разогнана и подавлена, иначе ее можно считать провалившейся. Ибо разгон и подавление как раз и являются единственной целью мероприятия. При этом и оппозиция, и власть получают свои политические дивиденды. Либералы, получив очередное документальное подтверждение «жестокого авторитаризма», могут использовать новую порцию фотоматериалов, документирующих полицейское насилие, для своей пропаганды – прежде всего, вне страны. Власти, со своей стороны, получают бесспорное подтверждение недоговороспособности, безответственности и «экстремизма» оппозиционеров, что дает основание усилить контроль, выделить дополнительное финансирование соответствующим службам и организациям, а заодно и объяснить «своим» колеблющимся, почему «нельзя расслабляться». Зачем оглядываться на «уличную оппозицию», если единственный ответ, о котором мечтают сами организаторы акций, это дубинки ОМОНа?

Масса населения, воспринимающая происходящее со смесью недоумения и отвращения, предпочитает оставаться от подобных событий в стороне. Власть выглядит неоправданно жестокой, а оппозиционеры – невообразимо тупыми, но конечный итог происходящего сводится к формуле «при чем здесь мы?»…

Очевидная бессмысленность акций протеста селит в обывательском сознании уверенность, что эти акции непременно кем-то заказаны и проплачены, иначе зачем бы стали люди с риском для здоровья совершать действия заведомо безрезультатные и никому не интересные. Эту тему охотно подхватывают специалисты по «черной пропаганде», рассылающие соответствующие обвинения по сетям Интернета. В действительности все далеко не так просто. Не скажу за организаторов, но могу поручиться, что рядовые участники акций со стороны ультралевых – люди вполне бескорыстные. Они просто не привыкли и не очень хотят думать о смысле собственных поступков, руководствуясь известным «правилом военрука»: зачем думать, прыгать надо! Либералам так тоже удобнее. Зачем тратить деньги, если есть люди, готовые подставлять свои головы под дубинки совершенно бесплатно?

Устранение граждан из политики вполне устраивает и либеральных оппозиционеров и противостоящих им чиновников. Либералам и ультралевым, сколько бы они ни кричали про гражданское общество и массовое движение, ничего подобного не нужно, ибо включение в политическую жизнь миллионов людей, не разделяющих либеральных взглядов и не воспринимающих левацкие лозунги, может обернуться только дальнейшей маргинализацией оппозиционеров, которые окажутся даже слабее, чем сейчас. Ведь на фоне молчания одинокие вопли слышны. А на фоне гула многих тысяч голосов их просто никто не заметит.

Что касается представителей власти, то их нынешнее положение дел вполне устраивает. Беда лишь в том, что ситуация объективно меняется, общественная жизнь становится сложнее, а сами чиновники далеко не во всем едины. В обществе возникают объективные ниши для социального протеста, появляются вопросы, решение которых будет зависеть от общественных настроений и уровня давления снизу.

Успешные кампании становятся механизмом формирования гражданского общества – реального, а не симулятивного, организованного на иностранные гранты или по поручению высшего начальства. В том-то и состоит смысл гражданской жизни, чтобы люди могли высказывать свое мнение по конкретным вопросам сегодняшнего дня и чтобы их голоса могли повлиять на людей, принимающих решения.

Таких конкретных вопросов, по которым разворачивается сегодня борьба, изрядное количество (от строительства небоскреба Газпрома в Петербурге до Единого государственного экзамена), и есть все основания думать, что общественные кампании в меняющейся ситуации будут иметь возрастающий эффект. И успех одного выступления придает уверенность участникам других.

После того как решилось в пользу общественности «дело о мертвых баранах», возникает надежда, что не будут безрезультатными и протесты против ЕГЭ. Высказывания ряда высокопоставленных экспертов и критические замечания в адрес ЕГЭ, высказанные президентом Медведевым, свидетельствуют о том, что общей консолидированной позиции по этому вопросу у власти нет. Следовательно, голос общественности может быть услышан, а протест может быть эффективен.

Тем, кто мечтает о мировой революции и всеобщем перевороте, подобные темы могут показаться малозначительными и скучными. Но беда в том, что люди, беспрестанно рассуждающие о глобальных проблемах, вызывают ничуть не меньшую скуку у 99% своих сограждан. Становление демократии и гражданского общества требует не громких слов, а добросовестной постоянной работы.

ОСВОБОЖДЕН ВАЛЕНТИН УРУСОВ

12 мая 2009 года Верховным судом Якутии отменен приговор в отношении Валентина Урусова, профсоюзного лидера Удачнинского горно-обогатительного комбината компании АЛРОСА. Урусов освобожден из под стражи в зале суда. Об этом сообщила его адвокат Инга Рейтенбах.

Напомним, председатель профсоюза в Удачнинском подразделении АК «АЛРОСА» был арестован 13 сентября прошлого года по обвинению в «хранении наркотиков». Арест рабочего лидера удивительным образом совпал с начатой его организацией кампанией протеста работников АК «АЛРОСА». Рабочие требовали повышения зарплаты и улучшения условий труда.

Задержание Урусова проводил лично начальник Мирнинского отдела УФСНК РФ по Республике Саха (Якутия) С. Рудов. Понятым при изъятии наркотиков оказался заместитель директора Айхальского ГОКа по экономической безопасности Г. Пустоветов. Уже в ходе первого судебного заседания версия обвинения начала разваливаться, Рудов и Пустоветов признались, что знакомы и состоят в служебных отношениях. Как заявил Пустоветов, они с руководителем антинаркотического ведомства «оба имеют одну основную задачу: охрану имущества АЛРОСА». Тем не менее, Урусов был осужден и отправлен в заключение.

В защиту профсоюзного лидера развернулась широкая общественная кампания как в России, так и за рубежом. Британский политолог Саймон Пирани назвал дело Урусова «важнейшим вопросом, требующим показать силу международной солидарности».

Освобождение Урусова воспринимается в левых и профсоюзных кругах как важная победа.

«Решение Верховного суда Якутии свидетельствует о том, что акции протеста срабатывают, – говорит директор ИГСО Борис Кагарлицкий. – Если бы не было кампании солидарности, публикаций в прессе, протестов из-за рубежа, Урусов мог бы пропасть в безвестности. Но к счастью, информация об этом деле стала достоянием общественности. Это ещё один успех, доказывающий, что бороться за свои права можно, можно в этой борьбе выигрывать».

КНИЖНЫЕ ПОКУПКИ БОРИСА КАГАРЛИЦКОГО

Французский писатель Жан-Кристоф Руфин в антиутопии «Глобалия» утверждает, что уничтожение книг начнется не с запретов и преследований (как у Рея Брэдбери в другой классической антиутопии «451 градус по Фаренгейту»), а, наоборот, с их чрезвычайного распространения. Издают очень много, обо всем. Но большая часть публикуемого вообще недостойно печатного станка. Полки магазинов завалены ненужными книгами, как и другими ненужными товарами. Это перепроизводство не только количественное, но и качественное. Авторы пишут, потому что публикуют. Книги публикуют потому, что их так или иначе покупают – для библиотек, для оформления кабинетов, для отчета об использовании средств, выделенных на очередной грант, способствующий развитию культуры. Но публикуют, не значит – читают. А если и читают, то не извлекая из этого ни пользы, ни удовольствия, ни знания.

Книг должно быть гораздо меньше. В разы меньше. Ибо каждая книга, это еще и затраты древесины и электроэнергии, труда верстальщиков и оформителей. Все это может оказаться куда более ценным для общества, чем содержание фолианта. С экологической точки зрения, книгоиздание надо свести к минимуму.

Можно только позавидовать просвещенным средневековым господам, которые могли собрать у себя в замке библиотеку, содержащую все известные книги. И ведь не только собрать, расставив на дубовых полках, но и прочитать. И ручаюсь, это не было бессмысленной тратой времени, даже если по нынешним понятиям многое из того, что читали тогда, показалось бы не слишком полезным. Впрочем, известно, что один из китайских императоров, обнаружив, что всю свою библиотеку прочитать до конца жизни не успеет, повелел составить ему краткий свод содержания всех собранных там книг. Понятное дело, речь шла, говоря современным языком, о nonfiction. Но так или иначе, содержание там было. Оказавшись поставленным в схожую ситуацию, современный рецензент замирает в растерянности. Содержания, достойного пересказа, в книгах не обнаруживается. Почти никогда. Про большую часть полиграфической продукции сказать просто нечего.

Приходится отбирать из бесконечного потока отдельные книжные экземпляры, которые заслуживают самостоятельного внимания, затраты времени и хотя бы минимального интеллектуального напряжения. Другое дело, что прочитанное далеко не всегда вызывает согласие. Но тут хотя бы есть о чем ругаться, с чем спорить. Иными словами, есть повод для работы ума. А это по нынешним временам уже большая редкость.

В общем, из массы прочитанного выделяем то, что задело. И смотрим, что получится.

* * *

Дмитрий Быков. Списанные. М: ПРОЗАиК, 2008. 352 с.

Все современные русские романы должны быть короче примерно вдвое. У чиновников и писателей в нашей стране проблема общая – они не могут кончить. Эта мысль с нарастающей силой овладевала мной по мере того, как я продвигался в чтении очередного романа Дмитрия Быкова, открывающего заранее анонсированную трилогию «Нулевые».

Надо сказать, что первые страницы производят очень сильное впечатление. Они написаны энергично, образно, и почти сразу захватывают сюжетом, который устремляется вперед без затянутых экспозиций и композиционных пауз.

Главный герой обнаруживает себя внесенным в какой-то таинственный список, составитель и цель которого сугубо засекречены. Но хотя происхождение списка и засекречено, сам он доведен буквально до всех ведомств, без каких-либо внятных комментариев. Вот все ведомства и начинают стараться, кто как может. Одни задерживают фигурантов списка на границе, другие приглашают их на какие-то презентации, третьи организуют оперативное наблюдение, а медицинское ведомство просто направляет всех на диспансеризацию. Кого-то увольняют с работы, а кого-то наоборот продвигают по службе. По ходу дела выясняется, что список всего лишь состоит из имен людей, явившихся на премьеру какого-то фильма, хотя и это не вполне очевидно. А впрочем, происхождение списка уже не важно – процесс развивается по собственной внутренней логике.

Все это очень интересно на протяжении первых ста страниц. На второй сотне страниц становится скучно, на третьей – невыносимо. Постоянные разговоры героев о том, какое плохое и мрачное у нас государство, какая ужасная страна, какой чудовищный народ и какая отвратительная история, на первых порах забавляют точной передачей обычного набора либерально-интеллигентских формул и комплексов, но поскольку все герои говорят примерно одно и то же, читатель просто теряет ориентацию – он это место уже прочитал или еще нет?

Общей чертой подобной интеллигентской рефлексии является верное ощущение действительности при тотальном отсутствии понимания. Причем непонимание это осознанное, происходящее от последовательного и идейно неколебимого нежелания задавать вопросы напрямик, по существу. Именно это непонимание становится главной темой и смыслом книги: что за список, почему он составлен – непонятно, а главное неясно что с этим делать. Сам автор, порой, готов своих героев высмеять, но даже иронизируя по поводу их полной некомпетентности, сам явственно с ними себя и отождествляет.

Действие тонет в бесконечных разговорах героев. Детективный азарт первых страниц исчезает. Любые повороты сюжета оказываются лишь предлогами для того, чтобы продолжить эту бесконечную – ни о чем – говорильню. Буксующий сюжет упирается в бесконечный перечень московских кафе с довольно точным указанием меню: пошли туда-то, заказали то-то. Выпили по 100 грамм, потом еще 200.

Любопытно, что в разговорах постоянно присутствует призрак «совка». Казалось бы, уже сколько лет прошло. Ан, нет! Призрак продолжает морочить наблюдателей. Его то там, то тут обнаруживают, с ним сравнивают действительность, его призывают и заклинают, не осознавая, что это не более, чем тень, след прошлого, давно ушедшего, имеющего к сегодняшней жизни отношение куда меньшее, нежели сегодняшние счета за газ и свет.

Призрак «совка» ценен тем, что дает иллюзию понимания, точку отсчета, общую и для тех, кто его призывает, и для тех, кто его мечтает изгнать. Он спасительно освобождает от необходимости анализа и снимает с говорящего ответственность за самостоятельные выводы.

Но иллюзия остается иллюзией. Мир призраков блокирует и искажает осознание реальности, создавая интеллектуальный комфорт, он лишает дискуссию всякого смысла, а заодно и содержания.

О чем бы ни говорили герои, они колеблются между стыдом и гордостью, которые к тому же не могут толком разделить. Главная суть современной эпохи – по мнению представленных в романе сторонников власти – в том, что мы перестали себя стыдиться и стали собой гордиться. Однако гордость прикрывает тайный стыд, а публичные выражения оппозиционного стыда включают в себя явный элемент мазохистской гордости – мы хуже всех, это вам не Европа какая-нибудь!

Беда в том, что не могут даже здесь точно ничего сформулировать. Чего конкретно стыдимся? Чем гордимся? О чем вообще разговор? Тема ускользает.

В известном смысле, роман Быкова очень точный портрет современного интеллигентского сознания во всей его монументальной беспомощности, поверхностности и самодостаточности.

Это сознание катастрофически неспособно уловить главного, того, что характеризует именно систему, ее логику воспроизводства и ее противоречия. Все помнят о ценах на нефть, но никто понятия не имеет о тенденции нормы прибыли к понижению. Нормальный быт банального капитализма, стандартная буржуазная повседневность воспринимается бесконечно говорящими как очередное роковое проявление исключительных обстоятельств, возможных только в России, проявление ее «уникальной» судьбы. Общее прячется за особенным настолько успешно, что скрывает свой главный секрет: ничего особенного (кроме как на поверхности) как раз нет, это лишь внешняя форма. Своеобразие – иллюзия чувств, объективная видимость, как сказал бы Брехт.

Солнце каждое утро встает над горизонтом и движется вокруг земли, но современный образованный человек обязан знать, что все-таки не солнце вокруг земли вращается, а наоборот. По отношению к истории России подобное знание не требуется, достаточно общедоступной видимости.

В разговорах второстепенных персонажей и в размышлениях главного героя одни и те же исторические параллели (их набор ограничен, как выбор в советской столовой, предлагающей «комплексный обед»). Постоянные ссылки на прошлое не только не помогают что-то понять, но, напротив, становятся еще одним надежным способом избежать понимания, поскольку заменяют собой анализ конкретной ситуации и ее обстоятельств. Автор прекрасно сознает и признает даже, что все это однообразно и пошло, но не может вырваться или хотя бы дистанцироваться от этой всепоглощающей пошлости. Ибо никакого другого мира, кроме мира интеллигентской скуки не знает, да и считает, видимо, этот мир единственной возможной реальностью.

Время от времени возникает натужный пафос «противостояния с системой», которая не заслуживает пафоса, но тут уже автор сам спохватывается, понимая, что пошлость перехлестывает через край – герой заканчивает тем, что отказывается вместе с другими персонажами участвовать в бессмысленном марше протеста (явно напоминающем очередной «марш несогласных»). Итогом всех дискуссий становится победа мещанского безразличия над интеллигентской истерикой.

К концу романа не имеет значения ни искомый ответ на вопрос о происхождении списка, ни злоключения героев, ни другие обстоятельства, изложенные в начале. Если бы Быков на этот сюжет написал рассказ, мог бы получиться шедевр. Если бы написал небольшую повесть, было бы выдающееся произведение. Но он, увы, написал роман…

* * *

Алла Глинчикова. Раскол или срыв "русской Реформации"? М.: Культурная революция, 2008. 384 с.

Книга Аллы Глинчиковой с самого начала производит двойственное впечатление. Это книга об истории, написанная автором с позиций политологии. Глинчикова с первых же страниц предупреждает, что перед читателем не историческое исследование. По существу, речь идет об общей логике социально-политического развития России, логике событий, которые, по мнению автора книги, начались в XVII веке и не закончились по сей день. В социально-политическом и культурном переломе, пережитом страной 300 с лишним лет назад, Глинчикова пытается увидеть и проанализировать истоки того политического процесса, с которым мы имеем дело сегодня.

Такой подход предопределяет и сильные и слабые стороны книги. Ведь, обращаясь к прошлому, мы не можем избежать необходимости исторического анализа (со всеми вытекающими отсюда требованиями, включая требование понять эпоху не только исходя из наших современных критериев и знаний, но и из нее самой). Но с другой стороны, преодолевая узость «чисто-исторического» подхода, который часто зацикливается и застревает на специфических деталях и проблемах прошлого, внося в анализ элементы политологии, социологии и т. д., автор может оказаться способен увидеть процесс в его целостности, его динамике и его направленности, которая, порой, ускользает от исследователей, сосредоточенных на «специфике эпохи».

Скажу сразу, общий подход и ключевые выводы Глинчиковой мне очень близки. Уже на первых страницах книги она замечает, что на протяжении большей части своей истории Россия представляла собой «колониальное государство». Только колониальная политика осуществлялась по отношению к народу не внешними завоевателями, а собственной элитой. В отличие от Британской или французской империи Россия являлась «сращенной империей», воплощавшей в едином политическом образовании и метрополию и колонию. «И в этом смысле Россию следует сопоставлять не с Англией или Францией, а с Англией плюс ее колонии, с Францией плюс ее колонии». Это особый тип колониального развития, «при котором колонии и метрополии не только не были разделены географически, но оказались сращены на всех уровнях, включая политический» (с. 44). Именно это, а не какие-то специфические культурные особенности или просто «отсталость» предопределяет авторитарный тип государства, соответствующую централизацию и невозможность равномерной модернизации для всего общества в целом – несмотря на «точечные» прорывы, демонстрирующие способность этого общества не только осваивать передовые достижения европейского прогресса, но даже в чем-то лидировать. Это же противоречие (и «сращение») объясняют двойственность отечественной культуры, постоянные колебания между европеизмом и антиевропеизмом, имперским самодовольством и холопским самоуничижением, завистью по отношению к Западу и готовность представлять себя его форпостом – по отношению к «Азии».

Ключевой вопрос для Глинчиковой состоит в том, чтобы выяснить, когда, как и почему произошел перелом в пользу колониально-имперского развития. Таким моментом она считает середину XVII века, когда после революционных событий Смуты, режим Романовых смог постепенно подавить развившиеся в начале столетия гражданские институты и свести к минимуму роль органов сословного представительства – прежде всего Земских Соборов, которые по своим правам и полномочиям в начале века выглядели ничуть не хуже европейских аналогов (напомним, что во Франции Генеральные Штаты вообще не собирались, а парижский парламент имел сугубо судебные и отчасти контрольные функции, да и те были упразднены Людовиком XIV). Окончательным переломом с точки зрения автора книги являются события религиозного Раскола, когда власть, надругавшись над старой верой, деморализовала и идеологически обезоружила общество, одновременно лишив церковь народного авторитета, а общество культурной автономии, веры в себя и собственные ценности. Насаждение «западных» форм общественной организации сопровождалось вытаптыванием собственных, органически выросших на местной почве форм гражданской жизни и народного представительства. Отсюда следует вывод, имеющий значение, явно выходящее за рамки дискуссии о судьбе Московского Царства XVII века: «грубое, формальное, чисто административное внедрение западных либерально-демократических ценностей в постправославную политическую культуру ведет не к усилению гражданских тенденций, а, наоборот, к их дальнейшему разрушению, поскольку деморализует общество и делает его атомизированным, политически пассивным и послушным любой власти» (с. 187-188).

Увы, соглашаясь с таким подходом в целом, я вынужден отметить целый ряд проблем, возникающих в связи с его конкретным воплощением в обсуждаемой книге. И, как и следовало ожидать, проблемы эти связаны именно с методологией автора, пытающегося писать неисторическое исследование исторической проблемы.

Итак, наши недостатки – продолжение наших достоинств. К книгам это относится ничуть не менее, чем к людям. Прежде всего бросается в глаза определенная узость источников, на которые опирается Глинчикова. Разумеется, при работе над «Расколом» ею были использованы многие тексты, однако подавляющая часть информации о политике, идеологии и обществе XVII века заимствовано всего у двух авторов: С. А. Зеньковского, являющегося главным авторитетом по церковной истории, и С. Ф. Платонова, выступающего главным источником идей и сведений об истории политической и социальной. Нет сомнения, источники вполне достойные, но совершенно недостаточные, чтобы получить многостороннее и полномасштабное представление об эпохе, которой посвящено огромное число исследований. Например, Н. М. Никольский с его замечательной «Историей русской церкви» упоминается в библиографии, но я не нашел никаких следов его влияния в самой книге. Хотя именно Никольский, посвятивший значительную часть своей работы параллелям между русским Расколом и западной Реформацией, должен был бы прийтись в данной работе более чем кстати. С другой стороны, несмотря на позитивное отношение Глинчиковой к марксистской традиции, М. Покровский, важнейший представитель марксистского анализа русской истории в книге даже не упомянут. Подобные упущения не только заставляют Глинчикову то и дело ломиться в открытую дверь, заново открывая для себя обстоятельства и выводы, которые уже можно обнаружить в работах Никольского и Покровского, но и отражаются на трактовке самих событий.

Глинчикова не уделяет особого внимания экономической истории, стремясь анализировать конфликты XVII столетия исключительно на уровне социально-религиозном и гражданско-политическом. Ключевыми понятиями в книге являются «государство» и «общество», что роднит подход Глинчиковой с подходом Ключевского и вообще с либеральной исторической традицией, которую она сама же систематически критикует. При этом государство выглядит неизменно отрицательным «персонажем», а общество столь же однозначно положительным.

Беда в том, что социальные границы «общества» в книге не только не определены, но зачастую и просто меняются. Если бюрократия выглядит здесь чем-то принципиально от общества отчужденным и исключительно по отношению к нему внешним, то «служилый класс», дворянство полностью исключить из общества не получается, оно оказывается то вне, то внутри него, в зависимости от конкретных обстоятельств, разбираемых в книге. Однако уже это само по себе должно было бы навести автора на мысль о том, что общество было весьма далеко от приписываемой ему однородности и отнюдь не выступало в качестве единого политического субъекта.

Естественно, «общество» в логике книги отождествляется с «третьим сословием», как его трактовали французские публицисты позднего XVIII века – буржуазия и связанные с ней народные массы. Но в том-то и беда, что в отличие от предреволюционной Франции или Англии времен Кромвеля, русская буржуазия, в своем большинстве, на народные массы не только не решалась опереться, но и блокировалась с дворянством и романовским государством против них. Бунт 1648 года и последовавшее за ним Уложение 1649 года, закрепившее – при полной поддержке представителей буржуазного «общества» – крепостное право для крестьян, выглядят для автора книги каким-то недоразумением, даже «провокацией». Между тем простейший взгляд на экономическую жизнь того периода и анализ классового интереса купечества без труда объясняет этот кажущийся парадокс. Торговому капиталу нужны были дешевые товары, которые в условиях неустойчивого земледелия в достаточном количестве выжимало из деревни именно крепостническое помещичье хозяйство. Сам по себе крестьянин («великорусский пахарь») был «нетоварен», ориентирован на самообеспечение и в лучшем случае – торговлю излишками. Потому, чем больше русская экономика становилась рыночно-капиталистической и чем больше она втягивалась в формирующийся мировой рынок, тем больше была потребность торгового капитала в крепостническом внеэкономическом принуждении, обеспечивавшем рынок товарами.

Подобные пробелы в анализе объясняют и странно неубедительные пассажи в книге Глинчиковой, которая от панегириков силе и гражданской сознательности «общества» начала XVII века сразу же переходит к описанию романовской реакции, которой никто, кроме отдельных героев «боголюбческого движения» не сопротивлялся, да и те вступили в борьбу на сравнительно позднем этапе процесса. Подобную ситуацию автор объясняет тактической сноровкой гениального «политического шахматиста», «Тишайшего» царя Алексея Михайловича и тем, что «боголюбцы» подобно советским шестидесятникам, долгое время пребывали в иллюзии, будто борются не с властью, а за влияние на власть, которую собирались не свергать, а совершенствовать и реформировать. И то, и другое – правда. Но для объяснения грандиозного исторического перелома, о котором идет речь в книге, этого явно недостаточно.

Впрочем, книга Глинчиковой и не претендует на всесторонний анализ обсуждаемого процесса, она лишь пытается поставить его в определенный контекст, связав с более поздними драмами русской истории.