Текст книги "Сборник статей и интервью 2009г (v1.15)"

Автор книги: Борис Кагарлицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 63 страниц)

ЛЖЕПРОРОЧЕСТВА

Заниматься предсказаниями относительно дальнейшего развития мировой экономики дело такое же неблагодарное, как предугадывать погоду. Синоптики признаются, что трехдневному прогнозу можно верить (да и то не всегда), а дальше – никто гарантии достоверности дать не может. Вот и с экономикой также: что будет происходить в стране через месяц-два еще как-то можно предположить. А дальше – сплошные черные дыры. Но к российскому министру финансов Алексею Кудрину все это, видимо, не относится. Эксперты еще не успели переварить новость про вторую волну банковского кризиса, которая вот-вот накроет Россию, как вдруг новые заявления: внешнеэкономические условия для России в ближайшие 10-50 лет благоприятными не будут.

"В ближайшие 10-20-50 лет мы не будем иметь таких благоприятных условий, которые были в период с 2000 по 2004 год", – предрек Кудрин на расширенной коллегии Минфина. Министр добавил, что России необходимо быть готовой к этому. А запланированные расходы бюджета России на будущий год должны быть сокращены с 10 до 9 трлн руб.

Специалисты тут же вспомнили про звучавшие в течение года прогнозы, из которых сбылись лишь единицы. "Анализ прогнозов, которые эксперты давали еще прошлым летом (цена нефти $200-500, рост ММВБ до 3000 пунктов и так далее), показывает, что современные экономисты и на год не могут дать сколько-нибудь обоснованного прогноза, что уж тут говорить о 50 годах", – иронично заметил директор Института стратегических оценок и анализа Вагиф Гусейнов.

Правда, по его словам, последние десять лет были наиболее "тучными" в современной истории России. "К сожалению, следует признать, что мы эту ситуацию, мягко говоря, использовали не самым эффективным способом. Вряд ли они повторятся в обозримой перспективе, поэтому Россию, действительно, ожидают непростые времена, которые закончатся только тогда, когда и если цены на энергоносители вновь возрастут", – заявил Накануне.RU Вагиф Гусейнов.

"Как можно относиться к прогнозам на 10-50 лет? Насколько они представляются достоверными?", – также недоумевает директор департамента стратегического анализа компании ФБК Игорь Николаев. Он напоминает, что представители власти в свое время говорили, будто кризис где-то далеко, до России не докатится. Когда посыпались фондовые рынки, утверждали, что это проблема брокеров, акционеров, а реального сектора не коснется. "Звучало много такого, что категорически не соответствовало тому, что мы видели потом, спустя очень непродолжительное время. Эти оценки мне тоже представляются не слишком реалистичными. Как можно говорить о такой далекой перспективе, будет ли благоприятная конъюнктура (а для России это, прежде всего, цены на нефть)", – добавляет Игорь Николаев.

Он уверен, что в условиях острого кризиса в ближайшее время спрос со стороны мировой экономики на те же углеводороды будет низкий, а это значит, цены на нефть сильно не поднимутся.

Ранее директор Института проблем глобализации и социальных движений Борис Кагарлицкий говорил, что цена на нефть будет падать до тех пор, пока не станет значительно ниже себестоимости.

"На протяжении длительного периода времени происходило перераспределение ресурсов в пользу поставщиков сырья. Одновременно из реального сектора экономики деньги выкачивались в финансовый. Реальный сектор оказался обескровлен. Для того, чтобы он заработал снова, его нужно субсидировать длительное время за чей-то счет. Единственный способ его субсидировать – перераспределить ресурсы обратно в управление, то есть от поставщиков сырья в пользу производителей в обрабатывающей промышленности. Это азы политэкономии: во время экономического бума цены на сырье повышаются быстрее, чем цены на готовую продукцию, а во время экономического спада, наоборот, цены на готовую продукцию падают, но падают медленнее, чем цены на сырье", – подчеркивал эксперт. По его мнению, именно с падением цен на нефть будет связана вторая волна кризиса в России. Банковский сектор же, как вещал Кудрин, здесь не при чем.

Напомним, что министр финансов считает, что компании будут массово не платить по кредитам, реальный уровень просроченных кредитов в России составляет уже около 10%, и это вызовет новую волну.

Директор департамента стратегического анализа компании ФБК Игорь Николаев уверен, что никакой второй кризисной волны в банковском секторе быть не может, потому что…не было и первой. "В сентябре все говорили о кризисе ликвидности. Но нужно просто посмотреть показатели, характеризующие ликвидность. Остатки на корреспондентских счетах в ЦБ кредитных организаций по август-сентябрь только росли. С 550 млрд руб. они увеличились до 620 млрд. Никакого кризиса ликвидности к тому моменту, как начали закачивать огромные средства, не было. Проблемы были и будут у отдельных банков", – считает Игорь Николаев.

Кстати, накануне стало известно, что, по данным Агентства по страхованию вкладов, российские банки на девальвации рубля заработали порядка 800-900 млрд руб. – чуть меньше, что было выделено на их поддержку. С такой подушкой безопасности, созданной за счет игры против национальной валюты, квартал-другой банки спокойно переживут, – сообщил гендиректор АСВ Андрей Мельников. К слову, в случае второй волны для российских банков уже зарезервировано 200 млрд руб. На всякий случай.

Директор Института стратегических оценок и анализа Вагиф Гусейнов отмечает, что опасения второй волны вполне реальны: нарастает кризис неплатежей, снижается потребительский спрос. "С другой стороны, воспользовавшись девальвацией рубля, многие банки в последнее время довольно успешно выплачивают свои долги. На вопрос о том, какая тенденция победит, различные эксперты дают взаимоисключающие ответы. Скорее всего, некая волна будет, но вряд ли события примут уж очень острый оборот", – высказал Накануне.RU свое мнение Вагиф Гусейнов.

А что из себя представляют российские банки? Руководитель института проблем глобализации Михаил Делягин говорит, что многие из них "просто занимаются отмыванием денег". "Их закрыть – разумное, дело. Никто, кроме недобросовестных игроков, от этого не пострадает. Нервы людям помотали бы сильно, но экономика бы только выиграла. Но, думаю, что банкротства не только средних, но и мелких банков не будет", – заявил Накануне.RU Делягин.

Директор департамента стратегического анализа компании ФБК Игорь Николаев подчеркивает тот момент, что доля доходов банков от кредитования составляет не многим более 8% (в развитых странах эта доля составляет более 50%), более 60% доходов – от валютных операций. "Кредитная организация, в которой доля дохода не более 8%, уже вызывает вопросы. Может быть, это не их вина, а беда, но наши банки – не кредитные организации, а валютные обменники. Тогда насколько критично, что просроченная задолженность возрастет? Не критично. Если бы банки были настоящими кредитными организациями, тогда да. Нет проблемы "плохих" долгов, как не было кризиса ликвидности. Беспокоиться нужно за реальный сектор экономики, а не за банки", – выразил уверенность директор департамента стратегического анализа компании ФБК.

Как уже писало Накануне.RU, даже в случае снижения непомерно высокой ставки рефинансирования в 13%, установленной Центробанком, банки не будут спешить снижать ставки по кредитам, и вообще, активнее кредитовать как население, так и предприятия. Между тем, под предлогом "второй волны", роста плохих долгов и прочего, государство опять может ринуться накачивать банковскую систему ликвидностью, и до реального сектора экономики эта "поддержка" вновь не дойдет. Что касается Кудрина, то прогнозировать легко, особенно, если сам определяешь экономическое развитие страны…

nakanune.ru

ЕГЭ ВРЕДЕН ДЛЯ ЭКОНОМИКИ РОССИИ

Введение Единого Государственного Экзамена (ЕГЭ) наносит вред экономическому развитию России. Не приносит пользы национальному хозяйству также переход к компьютерному тестированию студентов. К такому выводу пришли в Центре экономических исследований Института глобализации и социальных движений (ИГСО). Система ЕГЭ способствует дальнейшему понижению интеллектуального уровня работников, что чревато в новых хозяйственных условиях серьезными проблемами для предприятий и национального хозяйства России.

Глобальный экономический кризис выявил низкий уровень компетенции большой части персонала российских компаний. Крайне слабым показало себя руководящее звено. «Накануне кризиса господствовало представление, что экономике, прежде всего, нужны специалисты узкого профиля, не обладающие “посторонними” знаниями», – отмечает Борис Кагарлицкий, Директор ИГСО. В результате уже на первом году кризиса проявились слабость и бессистемность образования персонала, низкая способность менеджмента и технических кадров к творческому мышлению. Обнаружилась также слабая склонность работников к расширению собственного кругозора.

Выход России из экономического кризиса может быть связан только с переходом к стимулированию внутреннего спроса при технологическом перевооружении индустрии. «Изменениям должны подвергнуться системы управления и организации производства. Это требует подготовки огромного числа профессионалов нового качества. Место узкого специалиста предстоит занять работнику, обладающему многосторонними знаниями», – убежден Василий Колташов, руководитель Центра экономических исследований ИГСО. Даже для отдельных предприятий тренинги не могут стать решением. Проблемой является не дефицит неких навыков, а общая слабость интеллектуально-психологической подготовки сотрудников. Предстоит поднять образовательный уровень многих старых кадров и прекратить подготовку слабых специалистов, на что сейчас негласно направлена вся система образования.

Под давлением кризиса некоторые компании начали привлекать более грамотные кадры, одновременно стараясь рационализировать свою работу. Предпринимаются осторожные шаги по уменьшению бюрократической надстройки бизнеса. Однако перемены еще не затрагивают основ: рутинный контроль над узкими специалистами с низким уровнем мотивации не заменен автономностью профессионалов широкого профиля. Напротив, грамотные кадры продолжают терроризироваться «процессным контролем» со стороны менеджмента, не понимающего конкретной специфики работы. Реформа системы образования развивается в докризисном русле, что явно противоречит задаче преодоления кризиса и дальнейшего хозяйственного развития России.

Тестовый характер ЕГЭ окончательно переориентирует систему образования с предоставления знаний и навыков самостоятельного обучения на зазубривания «правильных экзаменационных ответов». Внедряемое в вузах компьютерное тестирование работает на тот же результат, довершая дело ЕГЭ. «В результате хороший специалист выпускается системой образования не благодаря тестовой машине, а вопреки ней», – подчеркивает Анна Очкина, руководитель Центра социального анализа ИГСО. Для повышения качества подготовки трудовых кадров требуется смена всей национальной образовательной политики.

В ПРОШЛЫЙ РАЗ И В ЭТОТ

Мы теперь опытные. Стоит произойти каким-нибудь хозяйственным неурядицам, как мы начинаем вспоминать: «А вот, в начале 90-х… А вот, во время дефолта». Накопленный социальный опыт позволяет оценивать ситуацию и делать выводы. Сравнивать.

Правда, сравнения скорее запутывают, чем проясняют дело. Вот, например, девальвация. В 1998 году от нее экономика оживилась, промышленность начала расти, задержки зарплаты прекратились. На сей раз – с точностью до наоборот. Промышленность продолжает падать, задержки зарплаты увеличиваются, оживления не видно.

«Временная передышка, которую правительство получило весной нынешнего года, как раз надо было бы использовать для осмысления ситуации и выработки новой концепции развития. Увы, ничего подобного не происходит» Оптимисты говорят, что без девальвации было бы еще хуже. И они тоже правы: падение промышленности все-таки замедлилось. Рост безработицы тоже. Людей увольняют, но уже не так массово, как поздней осенью и в январе – феврале.

Иными словами, эффект есть. Но не тот, какого ожидали.

Опять же, с валютными сбережениями ничего не понятно. В 1998 году все знали: деньги надо хранить в долларах. А сейчас не знают, в чем хранить. Падал доллар – народ бросился скупать рубли. Тут рубль и упал. Тогда кинулись покупать доллары, а тут рубль начал крепнуть. Вложились в евро, а оно уступило позиции и рублю, и доллару. В общем, публика проигрывает при каждом колебании курса.

Опыт явно не помогает принять правильное решение. Поскольку нынешний кризис очень мало общего имеет с событиями 1990-х годов. И масштабы больше, и характер процесса иной. Тогда были локальные катаклизмы. Сейчас – разрушение глобальной модели.

Со своей стороны, власти тоже опираются на опыт прошлого десятилетия. И в итоге делают ошибки двух видов. С одной стороны, повторяют меры, которые уже в прошлый раз не сработали. С другой стороны, принимают меры, которые сработали в прошлый раз, но на сей раз эффекта не дадут.

К первой категории относятся меры по спасению банков и компаний, запутавшихся в долгах и страдающих от недостатка свободных средств. Их накачивают деньгами. А в ответ на жалобы публики, которая не понимает, зачем помогать банкирам, чиновники читают умные лекции о значении банковской системы для экономики.

Очень верные лекции, надо сказать. И спасать банки – дело очень правильное. Это ведь и сбережения граждан, и кредиты для промышленности, и технически важный элемент денежного обращения. Есть только одна проблема: не очевидно, что, несмотря на все усилия, банки удастся спасти.

Нехватка наличных средств вызвана серьезными проблемами на низовых «этажах» экономики. В частности – узостью спроса, слабостью среднего класса, низкими заработками большинства населения, которое, конечно, банками по советской привычке пользуется, но по-настоящему накопить на своих счетах ничего не может. Иными словами, все деньги сейчас банки получают только «сверху», от правительства. А это значит, что деньги довольно быстро кончатся. Притока же снизу нет или почти нет (определенная иллюзия притока новых средств в марте – апреле возникла из-за того, что часть клиентов, которая стала панически изымать свои средства из банков, теперь их туда вернула).

Помогать банкам нужно, но помогать населению – важнее. Если нет денег на то, чтобы стимулировать накопление и спрос снизу, бесполезно пытаться сделать это сверху. До «низов» средства доходят медленно, денежный поток на «нижних этажах» экономики превращается в высыхающий ручей.

С другой стороны, правительство провело девальвацию, приняло ряд протекционистских мер и немного повысило социальные пособия. Это вполне соответствует курсу Евгения Примакова. Меры по поддержке промышленности на сей раз тоже свелись к раздаче денег владельцам индустрии. Эти деньги хозяева компаний тратят на покрытие своих долгов, а до реального сектора они не доходят. В итоге возникает понимание того, что спасать реальный сектор без национализации предприятий государство не может. Слово «национализация» перестало быть запретным. Его начинают употреблять в дискуссиях, его не боятся произносить вслух вполне серьезные господа. Однако возникает вопрос – что с национализированными предприятиями потом делать. Передать компании в государственную собственность – необходимое условие их спасения. Необходимое, но не достаточное. Нужна стратегия развития общественного сектора – инвестиционные планы, социальные программы, региональные задачи, технологические концепции. Все это надо как-то увязывать между собой. А главное, встает вопрос о роли и правах рабочих в государственных компаниях, о положении профсоюзов. Что будет с ними делать государство? Подавлять или привлекать к участию в управлении?

Механический повтор старых решений плох не только тем, что в новых, куда более сложных и драматичных условиях они не дадут ожидаемых результатов. Главная проблема в том, что иллюзия готовых решений предотвращает реальную дискуссию о новых задачах, порожденных именно этим специфическим и (для России) новым кризисом.

Временную передышку, которую правительство получило весной нынешнего года, как раз надо было бы использовать для осмысления ситуации и выработки новой концепции развития. Увы, ничего подобного не происходит.

Между тем правительство именно сейчас стоит перед крайне трудным выбором. Осенью и зимой финансовые резервы государства таяли на глазах. Сейчас ситуация стабилизировалась, но видно, что суммы, которые еще вчера казались астрономическими, в действительности не так уж велики – если учесть масштабы, глубину и продолжительность экономического спада. Надо решить, как быть с оставшимися деньгами. Пытаться растянуть траты на максимальный период, сохраняя «заначку» до последнего, либо опять начать активно тратить резервы, ожидая быстрого эффекта. В этом суть разногласий между министром финансов Алексеем Кудриным и Игорем Шуваловым. Первый понимает, что кризис – надолго, что перемен к лучшему нет и в ближайшие 20 месяцев не будет, поступления в казну будут неуклонно уменьшаться, а потому нужно финансовые пайки рассчитывать соответственно. Второй надеется, что мы уже «достигли дна» или вот-вот достигнем. А следовательно, не надо скупиться, надо вкладываться в экономический подъем, который уже почти рядом.

Скорее всего, результатом такой дискуссии будет типичный для бюрократии компромисс, когда государственные вливания в экономику будут расти, но не в таких масштабах, как хотят оптимисты, а ресурсы – сохраняться, но не так тщательно, как хотели бы пессимисты. Никакой оценки эффективности использования затраченных средств, разумеется, не делается, так что это уже будет оставлено полностью на усмотрение лоббистов и их партнеров в государственном аппарате.

В качестве заслуги Кудрина можно констатировать, что он не допустил быстрого сжигания основной массы золотовалютных резервов осенью и зимой. Это, вероятно, будет его единственная заслуга на посту министра финансов, поскольку сам по себе курс на создание резервов за счет (его же слова) «стерилизации экономики» был не просто ошибкой, а одной из причин нынешнего плачевного положения дел. Россию мировой кризис не мог бы обойти стороной, но то, что мы переживаем его в такой острой форме, – это уже «заслуга» правительства и Министерства финансов в особенности. Амбициозные проекты, которые начали обсуждать в рамках стратегии-2020, должны были бы к 2008 году уже находиться в процессе реализации, а многие из них могли бы уже быть реализованы. Тогда бы мы имели сейчас куда более эффективную промышленность и более эффективную занятость населения. Золотовалютные резервы тоже были бы несколько меньше, зато и экономика куда меньше нуждалась бы в подпитке за их счет.

Впрочем, прошлого не воротишь. Сегодня чиновники правительственных ведомств продолжают неспешную дискуссию в полной уверенности, что даже при самом пессимистическом сценарии им лично и их ведомствам ничего не грозит. Гарантией того является «стоящий как скала» рейтинг высшей власти. Кремль все выдержит и все прикроет. И до тех пор, пока популярность первых лиц государства высока, можно надеяться, что низшим и средним звеньям все сойдет. Можно последовательно продолжать идти ошибочным курсом, поскольку это не влечет за собой тяжелых политических последствий.

До поры.

СВОБОДА В ОПАСНОСТИ

У демократии есть некоторые шансы на выживание

Будущие историки, быть может, оценят начало XXI века как эпоху самообмана и иллюзий, во многом подобную началу ХХ века, когда общественное мнение было абсолютно уверено в незыблемости всеобщего мира, торжестве гуманности и европейских ценностей Просвещения. За этим последовали две мировые войны, революции, сопровождавшиеся гражданскими войнами, тоталитарные порядки и взрывы атомных бомб.

Ранний XXI век отнюдь не характеризуется верой в гуманизм и ценности Просвещения, которые выглядят наивными и архаичными с точки зрения господствующего сознания (как массового, так и элитарного). Для нашей эпохи характерно не менее глубокое убеждение в неизбежности торжества глобального порядка и повсеместного распространения свободного рынка. Даже многочисленные критики этого порядка и противники неограниченной рыночной стихии в начале 2000-х годов воспринимали происходящее движение как необратимое и неизбежное. Даже экологический кризис, грозивший поставить под вопрос исходные условия нашей цивилизации, воспринимался как нечто отдаленное и условное, о чем надо помнить скорее как о некой моральной проблеме, а не как о непосредственном вызове. Ответом недовольных могли быть либо красивые утопии, эффектно контрастировавшие с пошлостью буржуазного мира, либо различные планы демократического облагораживания, исправления и «освоения» народами новой глобальной социально-экономической реальности. Наконец, периферийным утопическим вариантом, столь модным в России, была утопия облагороженного национального деспотизма, соединяющего требования буржуазного порядка с глубоким патриотизмом и отеческой заботой о «малых сих», которых можно подкармливать или убивать, но непременно в соответствии с историческими традициями.

Нынешний социальный и политический порядок зародился в 1980-е годы, хотя тогда в полной мере масштаб наступающих перемен не осознавали, возможно, даже их сторонники. Усиливающаяся деградация советского блока постепенно вела к превращению биполярного мира, разделенного на две системы, к однополярному мировому порядку, где безраздельно господствует капитализм. Западная буржуазия осознала, что начинает выигрывать холодную войну уже к концу 1970-х годов. Эти глобальные перемены не остались без последствий и для общественной жизни самого Запада, где «левая мода» поздних 1960-х и ранних 1970-х сменяется неоконсервативной или неолиберальной волной. Идеологические тенденции отражают процесс перемен, происходящий на более глубоком уровне. Социальное государство подвергается постепенному, но систематическому демонтажу.

Положение дел, сложившееся в обществе к началу XXI века, очень хорошо может быть характеризовано термином Кристофера Лэша «восстание элит». Этот процесс наталкивается на массовое сопротивление, периодически притормаживается и в отдельных странах временами даже обращается вспять, но на глобальном уровне неуклонно пробивает себе дорогу. Происходящее дерегулирование освобождает крупные концерны от контроля государства, что означает их абсолютную неподотчетность не только по отношению к чиновникам, но и по отношению к гражданам. Вопросы, которые раньше считались социально-политическими и подлежащими обсуждению в представительных органах власти, становятся, по мере развития приватизации, сферой «чистой экономики» и полностью выводятся из компетенции народных представителей. То, что раньше можно было решить голосованием, теперь отдано на откуп «невидимой руке рынка». На практике, разумеется, решения принимаются не «невидимой рукой», а по-прежнему вполне конкретными людьми, заседающими в правлениях крупных компаний, но теперь уже освобожденными от какой-либо ответственности по отношению к гражданам. По существу мы видим сохранение бюрократической вертикали контроля и власти, но уже лишенной большей части демократических элементов.

На смену гражданской ответственности приходит в лучшем случае коммерческая «прозрачность», предполагающая доступ к информации не для всех людей вообще, а исключительно для заинтересованных лиц – акционеров, пайщиков и т. д. В свою очередь, в качестве субъекта принятия экономических решений гражданин вытесняется акционером. Идеология демократизации капитала предполагает превращение всех или почти всех в акционеров, пайщиков и инвесторов, что создает в перспективе – по крайней мере, на Западе – своего рода культуру корпоративного псевдо-гражданства. Через пенсионные фонды, личные инвестиции, покупку акций и облигаций рядовой гражданин привязывается к корпоративному миру тысячами нитей. Однако он тут же обнаруживает, что новая связь с корпорациями ни по своим принципам, ни по своей практике не имеет ничего общего с прежней гражданской связью между ним и демократическим государством. Принцип демократии предполагал простоту, прямоту и равенство. Большая часть процедур была прямая – выборы, референдумы, публичные дискуссии. И даже там, где представительная демократия предусматривала делегирование полномочий, она не предполагала фактического отчуждения гражданами своих прав в пользу «народных представителей».

Напротив, корпоративное псевдо-гражданство предполагает исходное неравенство. Равны между собой не люди, а деньги. Соответственно, люди принципиально неравны, поскольку представлены в системе разным количеством денег. Но отличие состоит не только в этом. В условиях крайней иерархизированности корпоративных структур, сложности взаимосвязей между участниками хозяйственного процесса и постоянного изменения рыночных факторов, рядовой акционер не может не только непосредственно осуществлять свою волю (такой возможности часто нет и у гражданина в демократии), но и не способен даже оценивать происходящее, принимать решения, вырабатывать оценки и позиции.

Либерализация экономики создала возможность для выхода корпораций на мировой уровень в беспрецедентных ранее масштабах. Возникли транснациональные корпорации. Бесспорно, капитал стремился к интернационализации с момента своего возникновения. В XIV веке итальянские банки имели конторы в Лондоне и городах Фландрии, Московская компания вела дела с английской королевой Елизаветой и русским царем Иваном Грозным, Строгановы в XVII веке уже держали офис в Амстердаме. Но транснациональные компании не ограничиваются работой в международном масштабе, они пытаются напрямую определять правила игры, ставя себя выше демократических институтов, ограниченных «устаревшими» национальными рамками. Впрочем, новый порядок, ставящий транснациональные компании над законом и выше закона, сложился не сам собой, а стал результатом вполне осознанной и последовательной работы, проводившейся политической элитой на уровне национальных государств. Реванш правящих элит по отношению к массам, которые добились чрезмерных – с точки зрения верхов – уступок, происходил постепенно и принимал форму дерегулирования, отмены контроля над капиталом и интернационализации принятия решений. Последнее означало, что наиболее важные решения должны приниматься на уровнях, куда не могут дотянуться подконтрольные населению государственные институты и гражданское общество. Это отнюдь не означает, что национальные политические и бюрократические элиты оказываются отстранены от принятия решений. Они как раз включены в процесс! Но участвуют в нем за счет неформального взаимодействия с элитами корпоративными, на новых «наднациональных» площадках, где сами они оказываются за пределами гражданского контроля и отчетности.

Парадокс начала XXI века может быть сформулирован так: слабые государства – сильные правительства. Власть – как систему принуждения меньшинства по отношению к большинству – никто не собирался отменять или ослаблять. Отменяется только ответственность.

Демонтаж механизмов гражданского участия, вопреки представлениям традиционной политической науки, не сопровождается сегодня подавлением личных свобод, установлением цензуры, ограничением права на передвижение или индивидуальными репрессиями. Связь между свободой и демократией, считавшаяся самоочевидной для мыслителей XVIII и XIX веков, сегодня разорвана. Общество развивается в условиях свободы, но при отмирающей демократии. Крах Советского Союза и установление либеральных политических институтов в России – чем не доказательство торжества свободы? Да, либеральные институты в России (если верить интеллектуалам) не работают. Или работают не так, как на Западе. Или, если уж говорить честно, работают примерно так же, как и на Западе, но не так, как нравится интеллектуалам. Если считать, что критерием демократии является наличие многопартийной системы и существование легальной оппозиции, то у нас всё в полном порядке. По всему миру наблюдается такой же прогресс. Даже жестокие репрессивные режимы, систематически убивающие собственных подданных за малейшую провинность или вообще без всякой причины, теперь редко решаются формально запрещать оппозиционные партии и сажать в тюрьмы их лидеров. Никогда еще в мире не было такого количества правителей, получивших свой мандат на основе состязательных выборов с участием оппозиции. Однако трудно найти в истории период, когда выборы так мало решали, а население относилось к ним со столь откровенным цинизмом.

Разумеется, в разных странах имеет место разный уровень деградации демократических институтов. Но интеллектуалам, сетующим на недемократическую практику в нашем Отечестве, стоит повнимательнее приглядеться к Европейскому Союзу, где бюрократические структуры и политические элиты систематическими усилиями создают себе совместную площадку, полностью свободную от контроля со стороны избирателей. Возникающая на этом уровне круговая порука блокирует любые попытки пересмотра принятых решений, даже если они находятся в вопиющем противоречии с мнением подавляющего большинства населения. А сами решения представляют собой итог закулисных переговоров внутри бюрократической олигархии и лоббистов от бизнеса.

Ссылка на «общее мнение» и «общеевропейское большинство» является постоянным аргументом, а порой и формой шантажа, с помощью которого власти оказывают моральное давление на граждан, лишая их политической инициативы и заставляя отказываться от суверенитета. Плюрализм партий тоже давно превратился в фикцию. Различия между ними стали понятны лишь специалистам-политологам, да и то не всем. Связь партии и ее сторонников в лучшем случае – как у болельщиков со «своей» спортивной командой.

«Круговая порука мажет как копоть», – писал когда-то Илья Кормильцев. Это было сказано про советскую систему. Увы, к нынешней либеральной вроде-бы-демократии это относится ничуть не меньше.

В подобной ситуации отчуждение масс от политических институтов само по себе не только отнюдь не свидетельствует об ослаблении демократического потенциала общества, но, напротив, демонстрирует его силу. Люди не верят в демократию не потому, что хотят жить при тирании, а потому, что понимают – на деле никакой демократии нет, всё обман, фикция, издевательство.

Однако вакуум доверия, окружающий институты формальной демократии, может быть преодолен не только за счет прогрессивных народных инициатив, но и за счет развития реакционных движений. Избиратели реагируют на происходящее возрастающей апатией, которая, впрочем, время от времени нарушается появлением новых политических сил, бросающих вызов истеблишменту в целом. Эти силы, однако, чаще оказываются популистскими, ультраправыми и неофашистскими, нежели левыми, или прогрессивными, или демократическими.