Текст книги "Левая политика, № 23 2015. Россия, Украина, Новороссия"

Автор книги: Борис Кагарлицкий

Соавторы: Евгений Логинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Дорога на Бухарест. Если исчезнет Молдавия…

Марк Ткачук

16 мая 2015 года колонна из нескольких тысяч демонстрантов – сторонников объединения Румынии и Молдавии – прошагала по центральным кишинёвским улицам. Потом был митинг, завершившийся призывом вернуться на центральную площадь Кишинёва 5 июля. С большими силами, большей представительностью. На этот день унионисты – а именно так в Молдавии именуются адепты молдавско-румынского «аншлюса» – назначили Великое национальное собрание. Именно оно, по мысли организаторов, должно дать старт процессу ликвидации несостоятельного, с их точки зрения, молдавского государства и восстановить «историческую справедливость» в отношении румын, проживающих на двух берегах Прута.

Унионисты проводят свои акции в среднем два раза в год, приурочивая их то к очередной дате подписания Пакта «Молотова-Риббентропа», то к годовщине так называемого «Великого объединения», случившегося 27 марта 1918 года. Вот и на этот раз марш был приурочен к очередной дате. Именно в этот день, 16 мая 1812 года, М.И. Кутузов и Ахмед-Паша подписали в Бухаресте мирный договор, по которому Турция уступала Российской империи территории между Прутом и Днестром. Унионисты полагают, что день избавления от турецкого господства – это трагическая дата начала русской оккупации.

К маршам унионистов привыкли. Они вызывают раздражение, провоцируют всплеск эмоций в прессе, а потом всё затихает до следующей демонстрации. И это понятно. Главный провал агрессивной прорумын-ской риторики и политики случился давным-давно, ещё в дни кровавого приднестровского конфликта 1992 года. С тех пор унионисты отвоёвывают не более 7 процентов парламентских мест и исправно исполняют роль пугала, которым друг друга стращают и левые, и правые. Но на этот раз у многих экспертов и наблюдателей сложилось отчётливое впечатление, что дела в Молдавии необратимо сдвинулись именно в этом направлении, в сторону скорой утраты государственности. Причём очень скорой. И дело вовсе не в том, что в последнем марше было больше участников, чем прежде, что среди лозунгов преобладали вполне справедливые, а потому популярные требования избавиться от «воровской власти» и «олигархического режима». Просто как-то вдруг выяснилось, что избавление от воровской власти путём отказа от государственности, путём объединения с другой страной стало единственным, простым и внятным сценарием «светлого будущего для солнечной Молдавии».

И такое может случиться. В стране, в которой абсолютное большинство титульного населения не считает себя румынами и продолжает, согласно всем переписям и опросам, именоваться молдаванами. В стране, в которой рейтинг доверия России и Таможенному союзу выше показателей доверия Европейскому союзу, а симпатии к Румынии занимают стабильное третье место – после России и ЕС. В стране, в которой ещё за неделю до марша унионистов, в день 9 мая, на улицы и площади Кишинёва под красными знамёнами вышло более 100 тысяч человек. Такое может случиться, когда у меньшинства есть ясный план, а большинство страдает от отсутствия такого же доступного представления о дне грядущем. Такое может случиться, когда у меньшинства есть мощные союзники, а у большинства нет ничего, кроме апатии, и разочарования, и всякий раз не сбывающихся надежд.

Страна-трикстер

Ну, допустим, исчезнет Молдавия! Жалко – не жалко? Нет никаких особых эмоций на сей счёт. Ну да ведь ещё и Солженицын четверть века назад написал про это: мол, пусть Молдавия уходит, «если её к Румынии больше тянет». К тому же вон сколько новых государств появляется буквально на глазах. Только за последние пятнадцать лет – Косово, Осетия, Абхазия, Черногория, Южный Судан, Восточный Тимор. Одним государством больше, одним меньше – показатели совокупной геополитической бухгалтерии не пострадают. Не очень ясно, какими неприятностями сулит провал «молдавского проекта» в более прагматическом плане. Для России? Для Украины? Для Европейского союза?

Для самой Молдавии?

Основные перипетии молдавской политической жизни – не в топе новостных потоков последних лет. Приднестровская война, неподписанный меморандум Козака и сожжённый в 2009 году Парламент – кажется, это первое и последнее, что всплывает в коллективной памяти российской экспертной аудитории.

Ещё вспоминают, что недавно этой страной управляли «непонятные коммунисты», то ли пророссийские, то ли пронатовские, которые то ли предали Москву и отказались от российского плана воссоединения с Приднестровьем, то ли предали американцев, слишком увлёкшись «пророссийским вектором» в своей евромодернизации. И как бы именно за это негодующая либеральная общественность сожгла молдавский парламент.

Продвинутая часть экспертного сообщества в курсе, что последние пять лет в Молдавии практически единолично из тени правит олигарх Владимир Плахотнюк, являющийся одновременно гражданином Молдавии, России и Румынии. Ему удалось подчинить своему финансовому влиянию большинство политических партий, взять под личный контроль судебную систему, прокуратуру, силовиков, скупить и собрать воедино все СМИ, закрыть влиятельный оппозиционный канал и безоговорочно жёстко устремиться в сторону «европейских свобод и ценностей», НАТО и Румынии. При этом очередная «демократическая общественность» все последние годы устраивала под красными флагами демонстрации, на которых собирала десятки тысяч человек, требуя изгнания олигархов из власти, верховенства права, демонополизации СМИ, восстановления гражданских свобод и вступления Молдавии в Таможенный союз. Масштабы этих акций на порядок превосходили все унионистские марши вместе взятые, но в мировых СМИ о них не было почти никакой информации. Акции были демонстративно мирные.

А ещё известно, что совсем недавно из резервов Национального банка Молдавии сами власти украли миллиард евро – сумму, близкую к годовому бюджету этого трёхмиллионного государства, а главный партнёр Молдавии – Европейский союз – вместо того, чтобы ударить своих молдавских подопечных указкой по ладоням, называет её премьер-министра человеком, которым следует гордиться. Точнее, немного по-другому. Председатель Европейского союза Дональд Туск назвал премьер-министра Молдовы «самым многообещающим политиком Европы». И добавил: «Молодой, решительный, храбрый. Вы знаете, нам нужны мужественные люди и мужественные политики в это время». Этот знаковый и весьма редкий комплимент прозвучал не только в самый пик скандала с украденным миллиардом. Как раз за пару недель до визита Туска в Молдавию достоянием широкой публики стала ещё одна позорная история. Доподлинно выяснилось, что местный премьер-министр подделал диплом о высшем образовании и аттестат зрелости.

Путаная картина. Этакая Украина наоборот. Против диктатуры олигархов, против победившей коррупции, за восстановление «попранных демократических институтов» и хрестоматийных «европейских свобод» в Молдавии борется очень влиятельная левая, фактически пророссий-ская оппозиция. Но это ещё не всё. Очевидно, что «наоборот» – то есть зеркально иначе – в этой картине выглядят не только сама Молдавия, но и Россия с Западом. Если смотреть из Кишинёва, то кажется, что они тут как будто поменялись своими уже избитыми и подчас карикатурными имиджами. Европа всё отчётливее приобретает черты циничного надзирателя, а с Россией связывают надежды на перемены к лучшему.

Почти десять лет назад российский политолог Дмитрий Фурман по этому поводу тонко заметил: «Внимание экспертов прежде всего привлекают страны, играющие большую роль на мировой арене, а не те, что обладают редкими или даже уникальными свойствами. В противном случае работ о Молдове было бы, наверно, больше, чем о любой другой посткоммунистической либо постсоветской стране. Ибо Республика Молдова как раз и есть “полудинозавр-полуптица”». Но для такого странного образа, для столь необычного поведения, выходящего за рамки предсказуемых приличий, есть другое определение. Трикстер! – Слово из психоанализа, фольклористики и мифологии. «Джокер» – самый близкий его смысловой аналог, правда, из другой сферы.

Ни свой, ни чужой. Бескорыстный мошенник и отчаянный плут. Вероломный провокатор и находчивый ловкач. Скорее хитроумный, чем храбрый. Обманщик и сноровистый трюкач. Часто пьяный, а ещё чаще – кажущийся пьяным. И до комичности простоватый, если не принимать во внимание, что роль простака – одно из самых эффективных средств камуфляжа, особенно среди статусных персон, пафосно отслеживающих все оттенки собственного величия. Всегда разный, но никогда – не эпический герой, не великан, не силач и, конечно же, не воплощение безоговорочного зла в любом из его известных обличий!

Хотя и тут есть свои особенности. Все, кто так или иначе были вынуждены взаимодействовать с подобными персонажами, многократно убеждались, что приручить трикстера – дело не простое, а затевать с ними конфликты – гиблое. Трикстера бесполезно пороть. Как Труффальдино из Бергамо, он будет безоговорочно следовать исключительно своим представлениям о преимуществах положения «слуги двух господ», либо, подобно Одиссею, коварно ослепит циклопа, ну или, как «кот в сапогах», жестоко разыграет великана-людоеда. Можно лишь терпением и собственным благородством завоевать его доверие. Надёжного стратегического партнёра, исполненного высоких целей, из него может и не выйти, а вот нежданно-негаданный союзник, приходящий на помощь в самый непостижимый и критический момент, это как раз он – трикстер. Будь то в обличии пройдохи-лиса Ре-нара, того же Одиссея с его циничным розыгрышем благородных троянцев при помощи «дарёного коня», или многими любимого Саида, который обычно являлся только тогда, когда «стреляли».

Молдавия воспринимается в России скорее как ловкая и плутоватая, нежели враждебная либо однозначно дружественная. Российская геополитическая оптика легко различает такие качества молдавской политической элиты, как ненадёжность, необязательность, вероломность. Конечно же, этими качества не обделены любые элиты любых стран. Но для Молдавии – этот перечень «достоинств» стал узнаваемым брендом. Возможно, в том числе и потому, что так оценивает собственное начальство само молдавское общество. Доверие к власти тут давно колеблется вокруг 15 процентов. Последний социологический опрос, проведённый в апреле «Институтом публичных политик», организации, не замеченной в симпатиях к оппозиции, демонстрирует картину настоящего институционального распада. Почти 90 процентов опрошенных не доверяют политическим партиям, парламенту, президенту, правительству. Юстиции не доверяют 80 процентов, банковской системе – за 70 процентов, а полиции – за 60 процентов. В совокупности это означает недоверие к власти, к государству в целом, ко всем его ведущим элитам.

Комплименты европейских чиновников в адрес «фронтменов» такой элиты – демонстративная попытка сыграть именно на всех тех сомнительных качествах, что перечислены выше. Причём сыграть при полном равнодушии к тому, как отнесётся к этому очевидному лицемерию молдавское общественное мнение. Это общественное мнение вряд ли волнует европейцев. Чего им стыдиться? Ведь этим мнением не особо дорожат и сами молдавские начальники и руководители. Более того, время от времени они выдают на-гора глубокомысленные, философические, полные аристократической брезгливости откровения об этом самом обществе и народе. В меланхоличной прозе молдавского политического бомонда этот народ часто называю неверным, непостоянным, неблагодарным, завистливым, недалёким, тёмным, «не понимающим счастья своего», покорным, или, как тут говорят, «мамалыгой, которая не взрывается».

И это, надо сказать, уже давняя традиция. Молдавским народом молдавские элиты действительно не гордятся. Засвидетельствованных фактов их «хождения в народ» тоже не выявлено. О «корнях» тут, как и везде, говорить принято много, но припадать к ним никто и никогда особо не спешил. Ещё Дмитрий Кантемир в начале XVIII века так оценил своих подданных: «Самомнение и высокомерие являются матерью и сестрой молдаванина… Они дерзки, вспыльчивы, легко возбуждаются и вступают в ссору Однако они отходчивы, быстро остывают и мирятся со своими противниками… У них что на сердце, то и на языке, как легко они забывают вражду, так же недолго сохраняют память о дружбе. Не прочь хорошо выпить, но и не пропадают без вина. Молдаване не знают меры в своих чувствах. При успехе становятся заносчивыми, при неудаче падают духом… они мятежны и непостоянны, и если не угрожает внешний враг, легко соблазняются на бунты против своих начальников и нередко даже против самого господаря».

Откровенно говоря, нынешнее молдавское общество как-то не очень вписывается в стандарт и шаблон привычных постсоветских организмов. Вершина этой социальной пирамиды увенчана, как это принято всюду, агрессивными, жуликоватыми чиновниками, с откровеннодемонстративными этнократически-ми замашками. На самом пике этой конструкции водружён премьер-министр без среднего и высшего образования. Но чем ниже мы будем опускаться к основаниям, тем парадоксальнее будет картина. Особенно для тех, кто много читал про приднестровскую войну, про межнациональное напряжение, про русофобию и прочие молдавские кошмары.

Молдавское общество, в отличие от молдавской власти, кажется демонстративно просвещённым. Начиная с того, что оно вызывающе многоязыко. Причём это касается не только сферы общения, но и потребления информации – книг, новостей, фильмов, театральных постановок. Передачи российского телевидения и радио предпочитает смотреть более трети титульного населения, а молдавскую информационную продукцию предпочитают почти 60 процентов русскоязычных. В отношениях к власти показатели достаточно ровные. Из тех, кто готов выйти на уличные протесты, – 34 процента молдаван, 29 процентов русских, 20 процентов украинцев, остальные проценты – прочий молдавский интернационал: гагаузы, болгары, евреи, поляки и т. д… На шкале взаимной «терпимости-нетерпимости» молдаване, русские, украинцы перечисляют с избытком свои национальные недостатки и отмечают преимущества других национальностей. Иными словами, в горизонтальном срезе молдавского общества межэтнических проблем не только нет – напротив, тут отмечается своеобразный полиэтничный фундаментализм, прочно отражающийся, в том числе, в высокой статистике межнациональных браков. Конфликтов на национальной почве в молдавском обществе нет. Конфликтная атмосфера всякий раз возникает исключительно между обществом и властью, которая время от времени отказывает в первую очередь молдаванам в праве именоваться молдаванами, а уже потом, по известным «прибалтийским» лекалам, указывает на дверь остальным национальностям. Последнее происходит в разных формах. То где-то закрываются русские школы, то изымаются из сетки вещания программы и новости на русском языке. То пытаются в очередной раз отменить синхронный русско-молдавский перевод в Парламенте, то грозятся изменить языковое законодательство и лишить русский язык статуса языка межнационального общения. А иногда просто высшие должностные лица популярно объясняют с центральных трибун, что русские, к примеру, должны жить в России.

Но эти призывы плохо работают. В первую очередь потому, что всем понятно, что львиная доля молдавских русскоязычных – это не «понаехавшие тут», а исконные представители такого же местного населения, превратившиеся в русскоязычных, а часто и в молдоязычных из веками проживавших в Молдавии украинцев, греков, армян, евреев и т. д. С другой стороны, около миллиона молдавских трудовых мигрантов ежегодно проходят сквозь российский рынок труда и, возвращаясь обратно домой, всё меньше и меньше понимают ксенофобные намёки и действия своих элит.

Иными словами, все цивилизаторские инициативы власти, все её попытки действовать в духе «эстонского» или «грузинского» опыта сегрегации инородцев всякий раз разбиваются о самую что ни на есть природную европейскую толерантность большинства населения Молдовы. И так было в Молдавии, судя по всему, всегда. И не случайно даже приднестровская война всеми политологами классифицируется как политический, а отнюдь не межэтнический конфликт. И привела эта война не просто к разделу Молдавии, а к появлению двух Молдавий – Республики Молдова и Приднестровской Молдавской Республики. Многие отмечают, что непродолжительность острой, военной фазы этого конфликта, составившей несколько недель, – следствие не только сверхактивных дипломатических усилий России и военного вмешательства подразделений генерала Лебедя, но, в первую очередь, нежелания большинства рядовых участников «бойни на Днестре» убивать друг друга. Именно этот молдавско-приднестровский вывод и такой коллективный опыт стали фундаментальной причиной того, что перемирие, заключённое в июле 1992 года, до сих не нарушается. Братания приднестровских гвардейцев и молдавских волонтёров, совместные окопные «застолья» с поминанием погибших – великая вечно-актуальная проза той войны.

Но молдавское общество не ценит всех этих своих качеств и своего опыта. А молдавская элита просто стесняется такого общества. Общий портрет Молдавии продолжает казаться непредсказуемо-неясным.

Такая Молдавия выглядит совсем неинтересным товаром на «рынках», торгующих конфликтами на «вечных цивилизационных рубежах».

Романская, латинская и одновременно славянская. Русская и европейская одновременно. Продажная и одновременно неизменная в основании своих базовых ценностей. Такая Молдавия пока остаётся «трикстером» – страной без единого знаменателя. Страной невостребованной со всем её опытом бытового, обыденного миротворчества.

Но, может быть, только пока невостребованной?

Между азиатской поркой и европейской витриной.

Действительно, у Молдавии вообще довольно странная репутация. Если, к примеру, Албанию называют «последней загадкой Европы», Армению – «страной бродячих столиц», а Швецию – «страной опаздывающих профессоров», то, кроме эпитета «солнечная», Молдавия ничем особым не отметилась. Да и эпитет этот Молдавия по-братски делит со всеми бывшими Республиками Закавказья и Средней Азии. «Край на пути всех бед» – так именовал свою страну один из средневековых молдавских хронистов. И эта оценка странным образом совпадает с нынешним самоощущением молдавских граждан, подавляющая часть которых вот уже пятый год отчитывается всем социологическим службам, что страна движется в неверном направлении. В самом финальном «пункте назначения», к которому формально движется Молдавия, то есть в Европейском союзе, считают иначе и называют

Молдавию «историей успеха». Своего успеха.

В бесконечной череде «маленьких, но гордых» стран Молдавии тоже как бы нет. Гордость не является безоговорочно броской чертой этой страны. Непостижимые для европейских современников победы молдавского «господаря» Стефана Великого над превосходящими армиями турок в XV веке не стали героическим государствообразующим «мифом». Стефан – Штефан – в Молдавии повсюду, от памятников до наименований центральных улиц, площадей и изображений на купюрах. Но, тем не менее, из всех известных его качеств ценится не столько мужество, сколько смекалка, остроумный расчёт, способность провести превосходящие силы противников – Турцию, Польшу, Венгрию, Крымское ханство и, в конечном счёте, умение договариваться с ними же. Последующее превращение Молдавии в турецкий «протекторат» сформировало иные запросы тогдашней элиты. «Героический Стефан» был помехой боярству, погрязшему в нескончаемых престолонаследных скандалах. В стране сформировался настоящий олигархический режим, избирающий господарей. Но, в отличие от «польской вольницы», избранный господарь должен был в максимальной степени не только отвечать запросам избирателей-олигархов, но в первую очередь нести ответственность перед Турцией. Было это не просто, Стамбул часто уличал «избранников» в заспинных антитурецких интрижках с Польшей и Россией и время от времени их либо порол, либо казнил.

Турецкую Порту меньше всего интересовало внутреннее устройство

Молдавии, её судопроизводство, право «казнить и миловать», способы взимания налогов, особенности населения и даже его вероисповедание. Всё это было внутренним делом господаря и бояр. Главное, что интересовало Стамбул, – внешняя политика, «вопросы войны и мира»

– и тут переходить красные линии для Молдавии было смерти подобно. Последний, кто это рискнул сделать, был одним из самых надёжных и доверенных представителей Порты

– Дмитрий Кантемир, тем не менее заключивший тайный договор с Россией о переходе страны под длань русского императора. Но «Прутский похода» Петра Первого в 1711 году завершился провалом. Россия не приобрела Молдовы, потеряла Азов, зато сам Дмитрий Кантемир стал первым русским учёным, получившим звание члена Берлинской Академии наук.

После этого Турция прекратила «демократические эксперименты» с избранием молдавских господарей. Их стали в Молдавию присылать прямо из Стамбула, в основном из аристократического и купеческого греческого квартала Фанар. И уже надолго под властью «фанариотов» Молдавия оставалась просто маленькой и совсем уже не гордой. Хотя и тут всё оказалось «не слава Аллаху»! Спустя 110 лет потомственный фанариот, внук и сын господарей и по совместительству русский генерал Александр Ипсиланти поднимает восстание за независимость Молдавии, Валахии и Греции. Несмотря на то, что это восстание было подавлено, а сам Ипсиланти был заключён в тюрьму, именно это событие (16 марта 1821 г) считается началом греческой революции, завершившейся через девять лет обретением Грецией независимости от Турции.

В России давно сложилось своё отношение к Молдавии, ещё с начала XIX века. Общий рефрен всех оценок – воровская, мракобесная власть и добрый, покладистый, терпеливый, но очень несчастный народ. Столь нелицеприятные формулировки можно отыскать в записках Свиньина, Накко, Савицкого, Вигеля, Гартинга, Вельтмана, то есть отборных русских сановников и аристократов, вдруг сделавшихся на бессарабско-молдавской почве чуть ли не карбонариями. Вот, что пишет о молдавской элите начала XIX века отнюдь не славившийся заметным вольнодумством Павел Петрович Свиньин, первый издатель «Отечественных записок»: «Система молдавского правительства, основанная на коварстве, грабительстве и насилии, имела величайшее влияние на характер бояр молдавских. Не полагая, чтоб качества сии были у них врождённы, должно признаться, что вообще они весьма искательны, горды перед низшими и низки пред теми, кто их выше; корыстолюбие не почитается у них пороком и все способы к обогащению для них святы и возможны».

Критический запал русских аристократов в отношении молдавского боярства не ограничивался лишь утрированным цивилизационным снобизмом, едкими комментариями и мемуарами. В условиях, когда в течение нескольких столетий единственным Западом для Молдавии оставалась Турция, крепостническая Россия отметилась в Молдавии в качестве главного вестернизатора, экспортёра западных традиций и гражданских свобод – от французской моды и французских школ до законодательства. Никакого экспорта «самобытных» русских традиций из гремучей смеси «самодержавия, православия и народности»! Напротив, для завоевания авторитета на Балканах, для упрочения симпатий среди молдаван и валахов Россия не чурается использования прямо противоположной, по сути враждебной идеологической триады – Liberté, égalité, fraternité. В отличие от Турции, Россия игнорирует мнение молдавских «аристократических, боярских» элит и всё больше работает через их голову, непосредственно с населением. Достаточно упомянуть о миссии графа Павла Дмитриевича Киселёва, который в статусе командующего российских войск в Валахии и Молдавии, в период всамделишной «николаевской реакции» сумел разработать и внедрить в этих странах самые настоящие конституции. То есть именно то, что невозможно было помыслить для самой России, за что можно было отправиться в Сибирь вослед декабристам, русское самодержавие, повинуясь странной логике «двойных стандартов», утверждало в Молдавии и Валахии. Конституции назывались «органическими регламентами», и в них предусматривалось – и разделение властей, и наделение землёй безземельных батраков, и введение парламентского правления. Цыгане вообще получали права «личности», о которых русские крепостные из какой-нибудь Орловской губернии в это время могли лишь мечтать. И все эти нововведения проводились Киселёвым не только в напряжённой полемике с собственным правительством, но и с местной боярской элитой. «Я один должен защищать этих беззащитных людей против олигархии, жадной и буйной», – писал Киселёв в 1837 году.

Последствия активной реформаторской деятельности Киселёва во многом облегчили слияние Валахии и Запрутской Молдовы в новое государство – Румынию. Что же касается пруто-днестровской Бессарабии, то вплоть до 1918 года она продолжала играть роль «российской балканской витрины», местом освоения смелых и весьма удачных экспериментов в аграрном развитии этой части империи. Тут раздавались земли не только бежавшим из Турции болгарским, гагаузским, албанским переселенцам, но и колонистам из Германии и Швейцарии, тут плелись очередные революционные заговоры против Турции, из Кишинёва русская армия отправилась в 1877 году в свой освободительный поход в Болгарию, завершившийся независимостью этой балканской страны.

С 1918 по 1940 годы молдавская политическая элита вместе с самой Бессарабией оказалась в составе Румынии, где, вопреки некоторым ожиданиям, быстро превратилась во второсортное сословие. Статус и положение «чужих среди своих» не шли ни в какое сравнение даже с периодом российского имперского правления. Да и сам этот период очередного «возвращения Востока» с Запада запомнился лишь как одно сплошное бедствие, как сплошная порка.

Уже в 1920 году румынский писатель и адвокат Николае Коча восклицает: «Имеем ли мы право требовать от бессарабцев, чтобы они любили румын и не предпочитали им русских? Что сделали мы в течение двух лет румынского управления, чтобы привлечь к себе симпатии бессарабцев? Они имели свободную страну Русская революция дала им все права и все свободы. Что им дали взамен? Жандармов! Агентов сигуранцы! Всех бандитов из Старой Румынии!».

За последующие двадцать лет ситуация не изменилась. Из Бессарабии в Старое королевство вывозятся всё более или менее доходные промышленные предприятия, самим бессарабским предприятиям было запрещено увеличивать численность своих рабочих. Между Старым королевством и Бессарабией была учреждена таможня – так называемый тарифный барьер. Запрещалось всем местным коммерсантам заниматься какой-либо внешней торговлей без посредничества бухарестских компаний. После 1930 года в Бессарабии закрывается треть школ и около 40 процентов больниц. Согласно данным Лиги наций, этот регион опережает все области тогдашней Европы по смертности. Более 400 тысяч человек покидают Бессарабию.

Но многие из тех, что остаются, выбирают путь активного сопротивления. Румынскую Бессарабию уже в 1919 году сотрясают масштабные восстания – Бендерское и Хотинское. В 1923 году Эрнест Хемингуэй пишет: «Теперь Румыния вынуждена содержать самую большую в Европе постоянную армию, чтобы подавлять восстания своих “новоиспечённых” румын, которые желают только одного – перестать быть румынами».

В 1924 году юг Бессарабии охвачен масштабной «крестьянской герильей», вошедшей в историю как Татарбунарское восстание. Жестоко подавленное, в том числе с применением химического оружия, оно привлекло к себе внимание очень знаковых персон того времени. В защиту сотен арестованных и пленённых восставших выступают Альберт Эйнштейн, Теодор Драйзер, Бернард Шоу, Эптон Синклер, Анри Барбюс, Луи Арагон, Михаил Садовяну, Томас Манн, Роман Роллан. Но ещё накануне восстания, предчувствуя назревание конфликта, 29 парламентариев-бессарабцев обращаются с посланием к королю Румынии Фердинанду I: «Сир, к несчастью, уже 6 лет Бессарабией управляют таким образом, каким невозможно сегодня управлять даже чёрными колониями в Африке… Под режимом чрезвычайного положения, без каких-либо гарантий гражданских прав и свобод, Бессарабия фатально стала жертвой подавления и угнетения, которые не только делают возможными повседневные принуждения, избиения и издевательства, но оставляют безнаказанными даже убийства, совершённые официальными властями… Только благодаря чрезвычайному режиму, который превратил эту страну в ад…, был порождён “бессарабский вопрос”, который может стать фатальным для нашего национального будущего». Но они не были услышаны. И «бессарабский вопрос», в конце концов, в июне 1940 года был решён иначе. И стоит ли удивляться, что танковые колонны Красной Армии добрались до Кишинёва со значительным опозданием – жители края в буквальном смысле перегораживали дороги баррикадами из празднично накрытых столов, уставленных графинами с вином и угощением!

Трудно до конца понять, почему именно румынская администрация избрала по отношению к бессарабской Молдове кнут в качестве единственного инструмента правления. Почему жители Бессарабии оказались чужими среди своих?

Существует множество ответов на сей счёт. Самый простой на поверхности. И его дал в 1918 году премьер-министр Румынии, маршал, глава «Народной партии» Александр Авереску. «Хотим Бессарабию без бессарабцев», – открыто заявил он, и в этом не было ничего постыдного для тогдашних румынских реалий. Румыния этого времени – этнократи-ческое государство, его идеология – румынизм, то есть подчинение, ассимиляция, изгнание всех нерумынских элементов – венгров, немцев, евреев, русинов-руснаков, украинцев, болгар, гагаузов, цыган. Межвоенная Румыния – это страна утрированных националистических экспериментов. Справедливости ради следует отметить, что в эти годы таких экспериментов не чурались многие страны Центральной и Восточной Европы. Но Румыния в этом смысле стала региональным лидером, ревниво копирующим законодательные и практические опыты самых «продвинутых» в этом смысле стран, каковыми были сначала фашистская Италия, а потом Германия.

Бессарабия – с одной стороны, издревле полиэтничная, а с другой стороны, достаточно единая и самобытная в своём разнообразии, – являлась настоящим вызовом всем базовым культуртрегерским ценностям тогдашней Румынии. Начиная с бессарабских молдаван, сам факт наличия которых воспринимался как дерзкая провокация, как угроза тому румынскому национальному единству, которого с таким трудом удалось добиться к западу от Прута к началу XX века. Бессарабские молдаване, сохранившие свою идентичность и наименование языка с XIV века, не очень понимали, почему им следует теперь зваться новым, придуманным, книжным наименованием «румыны», как это стало официально принято после объединения Валахии и Молдавии в 1859 году. Они неохотно воспринимали зачищенный за полвека от всех славянизмов язык, в котором многие привычные слова были заменены на итальянские и французские. Не говоря уже о том, что они были совершенно равнодушны к идеям политического румынизма, не отделяли и не противопоставляли себя всем остальным национальностям Бессарабии, которые составляли почти половину всего населения края. И молдаване в полной мере разделили печальную участь всех бессарабцев.