Текст книги "Закат империи США"

Автор книги: Борис Кагарлицкий

Соавторы: Георгий Дерлугьян,Уильям Энгдаль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Интервенция как часть внешней политики США

Уолден Белло

«Великому экономическому кризису», который мы наблюдаем, скоро будет шесть лет, а выхода из него пока не видно. В Соединённых Штатах Америки, где продолжает царить стагнация, около 23 миллионов американцев являются безработными, выполняют работу, не соответствующую квалификации, или просто «вышли из игры», испытывая фрустрацию.

Экономическое положение в Европе определяют программы жесточайшей экономии. К примеру, за последний период ситуация в промышленности Германии только ухудшилась. Если обратиться к статистике прошедших лет, то становится ясно, что это произошло ввиду наращивания экспорта в соседствующие с Германией страны, которым удалось избавиться от режима строгой экономии. Многие аналитики в своё время предупреждали правительство Германии о том, что настоятельные требования введения жёсткой бюджетной политики в сопредельных странах (для обеспечения гарантий возврата в немецкие банки денег, связанных с экономическим бумом, которому банкиры содействовали финансово) в конечном счёте могут привести к эффекту «бумеранга» для крупнейшей экономики Евросоюза.

В 2012 году в «глобальную воронку» кризиса втянуло целый ряд азиатских стран. В 2008 и 2009 годах из-за спада в Европе и США темпы роста в Восточной Азии снизились, но это продолжалось только около года. К 2010 году Восточная Азия и крупные развивающиеся экономики, известные как страны БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай, ЮАР), очевидно, стали приходить в себя. Серьёзным поводом послужила программа стимулирования Китая, составлявшая 585 миллиардов долларов США. Эта крупнейшая в мире, с учётом размеров экономики, программа помогла выйти из кризиса не только самому Китаю, но также и его соседям в Восточной Азии.

БРИКС принято было считать своеобразным ярким пятном в глобальной экономике, что проявлялось в способности данных стран к восстановлению и росту даже тогда, когда на Севере отмечалась стагнация. И действительно, по словам одного из нобелевских лауреатов, Майкла Спенса, «прорыв, совершённый в таких странах, как Китай, Индия и Бразилия, представляется важной движущей силой для экспансии в нынешнюю глобальную экономику». Согласно прогнозам Спенса, доля развивающихся стран в мировом ВВП через десять лет сможет перевалить за отметку 50 %. Этот рост во многом может быть обусловлен «эндогенными факторами, связанными с внутренним развитием вновь зарождающихся экономик, чему способствуют более прочные позиции среднего класса».

Однако тенденции последнего времени показывают, что наше представление об иной судьбе стран БРИКС оказалось иллюзорным. В их экономике отмечается значительное снижение темпов развития. Главной причиной этого, очевидно, является зависимость экономик этих стран от рынков стран Севера, а также их неспособность сделать спрос на внутреннем рынке ключевым фактором роста экономики.

Говоря о непосредственных последствиях кризиса, нобелевский лауреат Роберт Лукас, представляющий Чикагский Университет, в котором зародились когда-то неолиберальные теории, заметил: «Любой экономист – это кейнсианец в лисьей норе». К 2010 году неолибералы покинули «лисью нору», однако их предложение – болезненные сокращения в бюджете и безжалостные меры строгой экономии – вовсе не является решением проблемы, поскольку никоим образом не затрагивает таких вопросов, как сокращение безработицы и дальнейший рост экономики. По мнению неолибералов, усиление кризиса можно считать отчасти нормальным, а «эксцессы» и разрушения, вызванные правительственными решениями, носят несистемный характер.

Неолибералам удалось изменить привычный ход вещей, играя на традиционном недоверии среднего класса в Америке к правительству, дефиците финансировании и налогах. Это произошло благодаря пропаганде аппарата Уолл-Стрит, который всевозможными способами пытается увести общественное внимание от финансовых реформ. «Подлинной проблемой» неолибералы считают не безработицу и стагнацию как в краткосрочном, так и в долгосрочных вариантах, а долги и дефицит. Они постоянно твердят о том, что огромный дефицит за счёт взятых долгов может привести в будущем к налоговому рабству для последующих поколений, что этот путь ведёт людей в никуда, лишь к большей безработице и стагнации. В ходе последнего экономического кризиса, вызвавшего отчаяние и неразбериху, правое крыло, с его решительным обличением правительственных интервенций, убеждало в том, что источниками проблемы являются правительства, а не нерегулируемый капитал. Безусловно, это имело место в большинстве регионов Европы за последние три года. Победившие на выборах французские социалисты, несмотря на имевшиеся ожидания, не смогли инициировать «пропотребительскую» волну, напротив, они заявили собственную программу строгой экономии.

В самый разгар кризиса 2009 года кейнсианцы пытались взять руководство в свои руки. Их представители, как и другой нобелевский лауреат Пол Кругман, видели главную проблему в безработице, выступая с предложением дефицитного финансирования, установления низких процентных ставок и претворения в жизнь политики, пропагандирующей денежные траты. Звёздным часом кейнсианства стал 2009 год, когда президент Обама при поддержке демократического большинства как в Сенате, так и Палате представителей, выдвинул программу стимулирования в размере 787 миллиардов долларов США, а Саммит «большой двадцатки», на котором рассматривались крупнейшие мировые экономические системы, поддержал дополнительное финансирование с целью ускорения общего выхода из мирового кризиса.

Однако осторожность Обамы оказалась его слабым местом. Администрация, проводя политику компромисса, предложила меньшее стимулирование, нежели то, о котором говорила, к примеру, сторонница кейнсианства, председатель Совета экономических консультантов при президенте Бараке Обаме Кристина Ромер. Речь шла о сумме в 1,8 триллиона долларов США. Именно столько Ромер считала достаточным для поддержания устойчивого выхода из кризиса. Компромиссное стимулирование оказалось достаточным для того, чтобы ситуация не стала ещё хуже, но недостаточным для полного восстановления. Как отмечал Кругман, эти полумеры дискредитировали кейнсианцев и вызвали решительные нападки справа, что побудило Обаму сформулировать новую программу действий, по сути программу правого крыла, в которой говорилось о резком сокращении долгов и дефицита.

Пока неолибералы и кейнсианцы применяют свои теории на практике, другие экономисты считают, что ни неолиберализм, ни кейнсианство не могут предложить жизнеспособных путей выхода из кризиса, который включает не только экономические, но и экологические проблемы. Сейчас, например, при обсуждении экологической ситуации направление дискуссии тотчас меняется, когда начинаются рассуждения о том, какими экологическими принципами можно пренебречь ради выхода из кризиса и дальнейшего развития. Об этом неоднократно заявлял Джим Йонт Ким, президент Всемирного Банка, называя факты, связанные с климатическими изменениями, «всё более пугающими».

Прогрессивные инвайронменталисты (сторонники экологичного развития) всячески стараются убедить людей в том, что кризис следует рассматривать в более широком контексте, говоря о росте и воспроизводстве природного топлива. Такими аналитиками, как Ричард Хейнберг, рассматривается как фатальное пересечение следующих факторов: финансового коллапса, экономической стагнации, глобального потепления, постоянного истощения запасов природного топлива, а также пределов сельскохозяйственного производства. Перечисленные явления представляются им большим кризисом, нежели временные задержки на пути к росту. Экологические проблемы предвещают не просто завершение парадигмы глобального роста, обусловленной потребностями ведущих экономик, но могут и вообще означать конец всякого роста. Иными словами, мы имеем дело с «мальтузианской ловушкой», хотя Хейнберг, по вполне понятным причинам, старается избегать этого определения.

По его словам, движение по кругу финансовой экономики напрямую связано не только с динамикой накопления капитала, но и со всеобщим нарушением экологического равновесия. «До сих пор динамика роста позволяла нам опережать возрастающие затраты, связанные с проблемами окружающей среды… Но сейчас, когда рост прекратился, нам придётся оплатить экологические счета за последние два столетия, когда происходила маниакальная экспансия», – пишет он.

Последующие десятилетия, по утверждению Хейнбер-га, будут ознаменованы переходом от экспансии к процессу, «характеризующемуся снижением потребления в обществе в целом. И это будет происходить до тех пор, пока мы не будем жить в соответствии с возобновляемыми и восполняемыми природными ресурсами, повторно используя большую часть минералов и металлов, которые нам так необходимы». Поскольку глобальная экономика всё больше погружается в стагнацию, а кошмар, связанный с изменениями в климате, усиливается, мрачные прогнозы могут стать реальностью ещё быстрее, чем ожидается.

Американская администрация в ситуации кризиса пытается использовать как эффективный метод улучшения положения США в мире военные интервенции, поддерживая таким образом военный сегмент национальной экономики и добывающую промышленность. Со времени окончания религиозных войн в Европе в 1648 году и заключения Вестфальского мира принцип неприкосновенности суверенитета нации и государства стал краеугольным камнем международных отношений. При этом национальные государства как основные составляющие международных отношений были суверенными сами по себе и должны были уважать суверенитет других государств. Управление государствами осуществляли специально назначенные люди, или правители. Однако если основываться только на превосходстве национального суверенитета, то неизбежно возникновение конфликтов среди государств. Так, системы коллективной безопасности (примером которых служит Организация Объединённых Наций) возникли в том числе с целью определения действующих принципов национального суверенитета.

В последнее время на принцип неприкосновенности суверенитета накладываются ограничения, связанные с экспансией доктрины прав человека. После трагических событий в Руанде и бывшей Югославии в начале 1990-х годов предпринимались попытки так изменить принцип суверенитета, что интервенция иностранного государства оправдывалась, когда в оккупируемой стране происходили события, связанные с геноцидом или массовым нарушением прав человека. В данном случае возникала доктрина «ответственности, связанной с защитой», или «гуманитарной интервенции». И в то время как страны Севера приняли новую доктрину, на Юге, где государства только недавно приобрели относительную независимость от колониальной оккупации, такое понимание вызвало разногласия. И это оправданно, ведь некоторые государства, например Палестина, действительно всё ещё находятся в процессе обретения независимости и борьбы с иностранной оккупацией.

Говоря об интервенциях, многие на Юге опасаются (и небезосновательно, если учесть последние примеры), что даже изначально добрые намерения могут привести к пагубным последствиям для суверенитета наций, целостности национальной территории, сохранения регионального и глобального мира и безопасности. На Юге найдётся не так много сомневающихся в необходимости абсолютного уважения к национальному суверенитету страны. Тем не менее, интервенции, по мнению многих, включая и автора данной статьи, могут быть санкционированы, но лишь в том случае, если имеется достаточно подтверждений геноцида и если принимаются меры для обеспечения гарантий того, что великодержавная логика не заменит первоначальных гуманитарных целей.

Интервенции очень сильно повлияли на доверие к ООН, особенно когда Соединённые Штаты Америки, зная, что они не получат одобрения на проведение вторжения в Совете Безопасности, использовали Организацию Североатлантического Договора (НАТО) как легальное прикрытие войны. Блок НАТО, в свою очередь, играл роль «фигового листа» в войне, которая осуществлялась на 95 % силами США. Несмотря на то что некоторые сторонники США считали гуманитарную цель главной в операции, они реализовывали, главным образом, геополитические намерения Вашингтона. Учитывая последствия этих войн, исследователь Эндрю Бацевич отмечал то, что «роль НАТО ставилась под сомнение, и поэтому Соединённые Штаты претендовали на лидерство в Европе».

При администрации Клинтона подобная экспансия заполняла образовавшийся в Восточной Европе вакуум, а также делала законным превосходство США в постсоветской Европе. Как отмечал один из аналитиков, расширение НАТО, по мнению Вашингтона, позволяло зафиксировать тот внутренний переходный период, который имел место в Восточной и Центральной Европе. Перспектива членства в НАТО сама по себе оказывалась «стимулом» для стран, реализующих внутренние реформы. Согласно существовавшим прогнозам, последующая интеграция в альянс должна была зафиксировать эти институциональные реформы.

Членство в блоке влекло за собой множество шагов по организационной адаптации, таких как стандартизация военных реформ, совместное с силами НАТО планирование и обучение. Вовлекая новых членов в расширенные организации союза и участие в его операциях, НАТО оказывало на них влияние в том, что касалось возврата к прежним методам и усиления либерализации переходных правительств. Так, согласно официальному заявлению НАТО, «мы погружаем их в культуру НАТО, как политически, так и в военном отношении, поэтому они начинают думать, как мы, а через какое-то время будут и действовать, как мы».

Одним из важнейших аспектов политики экспансии НАТО было усиление военной зависимости от США государств Восточной Европы. Вся бесцеремонность, с которой либеральная администрация Клинтона оправдывала отказ от национального суверенитета, ссылаясь на «невероятную» обеспокоенность гуманитарными вопросами, в нравственном и юридическом смысле была аналогична тому арсеналу, который был использован представителями партии республиканцев в Афганистане и Ираке. Как объясняет представитель

левого крыла Филипп Боббит, действия администрации Клинтона в Косове стали «прецедентом», ограничивающим права суверенитета недемократических режимов, «включая неотъемлемое право использовать то оружие, которое может быть режимом выбрано».

В 2001 году, когда войска коалиции вторглись в Афганистан, Север страны не оказал значительного сопротивления движению армии США, рассчитывая добиться свержения правительства талибов. Вашингтон воспользовался поддержкой, оказанной США после террористических актов 11 сентября, и негативным имиджем талибского правительства, предоставлявшего пристанище Аль-Каиде, чтобы осуществить вторжение и исключить возможность переговоров с талибами. Применение в данном случае статьи 51 Устава ООН, санкционирующей в качестве самообороны ответные меры, не вызвало значительного протеста со стороны европейских государств. Однако с целью укрепления собственных позиций администрация представила своё вторжение в Афганистан как необходимый акт гуманитарной интервенции, предпринятый с целью свержения регрессивного талибского правительства. Именно это впоследствии послужило оправданием операции в Косово. Ссылаясь на подобные гуманитарные причины, государства-члены НАТО, такие как Канада, Германия и Нидерланды, также направили туда вооружённые силы.

Кампания в Косово и война в Афганистане продемонстрировали недостатки гуманитарной интервенции. В обоих случаях США руководствовались великодержавной логикой. Охота за Бен Ладеном выявила настоятельную необходимость подтверждения вооружённого присутствия США в Южной Азии и консолидации вооружённых сил, что должно было обеспечить стратегический контроль как на богатом нефтью Ближнем Востоке, так и в располагающей энергетическими ресурсами Центральной Азии.

Когда министр обороны Дональд Рамсфелд приказал ввести вооружённые войска в Афганистан, один из аналитиков описывал весь этот процесс как «некую лабораторию, которая должна была подтвердить его теорию относительно способности небольших групп сухопутных войск при поддержке воздушных сил одержать победу в решающих битвах». Таким образом, оказалось, что основной целью вторжения войск в Афганистан было подтверждение той доктрины, которой придерживались при «пауэллизме» – необходимости массового объединения войск во время проведения интервенции. Этой же доктрины администрация придерживалась впоследствии, с тем чтобы убедить скептиков поддержать стратегическую цель вторжения в Ирак.

Война в Афганистане привела к жертвам среди мирного населения, саму возможность которых, как предполагалось, она должна была устранить. Во время бомбёжек США очень часто не делали различий между военными и гражданскими целями, поскольку талибы пользовались значительной поддержкой во многих районах страны. Это привело к значительным потерям среди гражданского населения. Марк Хар-рольд приводит число погибших гражданских лиц – от 3125 до 3620 человек с 7 октября 2001 года по 31 июля 2002 года. Исследование, проведённое миссией ООН в Афганистане, говорит о том, что в период с 2006 по 2010 год было убито 9579 мирных жителей.

Афганская кампания привела также к возникновению в стране политической и гуманитарной ситуации, оказавшейся во многих отношениях хуже той, которая была при талибах. Одной из главных функций их правительства было обеспечение гарантий безопасности. Талибы, при всей их реакционности в других областях, смогли создать в Афганистане первый безопасный политический режим за последние более чем 30 лет. А вот режим иностранной оккупации, пришедший им на смену, совершенно не справился с этой задачей. Согласно отчёту, предоставленному Центром стратегических и международных исследований, «безопасности в действительности становилось всё меньше и меньше с начала преобразований в декабре 2001 года, в частности летом, а также во время спада в 2003 году». Если же говорить о физической безопасности обычных людей, то ситуация была настолько плачевной, что одна треть страны оказалась вне контроля аппарата ООН, а неправительственные организации были заняты тем, что пытались вызволить людей из многих регионов страны.

Правительство Хамида Карзая, официально назначенное Вашингтоном, не могло осуществлять свои полномочия за пределами Кабула и ещё одного или двух городов, что отмечал в своём заявлении тогдашний Генеральный Секретарь ООН Кофи Аннан, говоривший, что «без функционирования государственных учреждений, которые должны следить за удовлетворением основных потребностей населения в стране, авторитет и легитимность нового правительства будут недолговечными».

Хуже того, Афганистан стал наркогосударством. При талибах выращивание мака значительно сократилось. После их свержения в 2001 году производство мака возросло в 40 раз, под культивирование мака было выделено в 20 раз больше дополнительных земель. Многие государственные чиновники, а также представители законодательной власти Афганистана были вовлечены в торговлю героином. Среди них Ахмед Вали Карзай, глава Областного Совета Кандагара и брат Президента Карзая, один из самых известных людей страны.

Многие афганцы считали, что такая жизнь с точки зрения безопасности ничуть не лучше, чем правление талибов. Достаточно было вступить с человеком в разговор, и вы могли услышать, что он придаёт огромное значение освобождению трущоб от наркодилеров и борьбе с коррумпированностью полиции. Правда, этот аргумент оказывался бесполезным при общении с представителями высшего и среднего классов, проживающими на севере в безопасных районах или охраняемых резиденциях.

Об изменении режима в гуманитарных целях говорилось во время вторжения США в Ирак, хотя главной причиной интервенции называлось наличие у правительства Саддама Хуссейна оружия массового уничтожения, Когда факт наличия оружия массового уничтожения не подтвердился, администрация Буша задним числом оправдала свою интервенцию именно гуманитарными целями – желанием освободить страну от диктатора и привнести в страну демократические правила.

Ирак сегодня – это одно из ключевых мест с точки зрения геополитического контроля США, если иметь в виду богатые месторождения нефти на Ближнем Востоке. Это государство, субсидируемое военными силами США, а его запасы нефти и природные ресурсы используются преимущественно Западом. Невероятно ослабленной политически стране угрожают центробежные силы этнического и межконфессионального конфликта. Фундаментализм повлиял на секулярные ценности и статус женщин. В связи с разгулом преступности и террора уровень физической небезопасности чрезвычайно высок.

Что касается экономических условий, то объём производства на душу населения и условия жизни в Ираке точно оказались ниже того уровня, который был до вторжения. При этом люди живут в государстве, в котором уже давно отсутствует безопасность. 55 % иракцев не имеют доступа к незараженной воде, 1 миллиону не хватает еды, рацион 6,4 миллионов зависит от общественной распределительной системы, а 18 процентов столкнулись с безработицей. Это – последствия гуманитарной интервенции США в стране, которая раньше было одной из передовых на Ближнем Востоке.

В Ливии произошло серьёзное нарушение доктрины гуманитарной интервенции. Сначала события развивались практически так же, как и в Египте, казалось, что мы наблюдаем рост общественного движения, который должен был привести к свержению кровавого диктатора. Однако диктатор и верные ему вооружённые силы были подавлены военной мощью, что привело к потерям среди гражданского населения и, конечно же, нарушало права человека. Именно тогда ситуация ухудшилась, и началась гражданская война. За пределами Ливии перебежчики из числа бывших сторонников режима Каддафи смогли убедить Совет Безопасности ООН принять решение о введении зоны, запретной для полётов, на большей части территории Ливии, и это решение Соединённые Штаты Америки, Англия и Франция поспешили привести в действие к негодованию Германии, Китая, России и других стран, не голосовавших за резолюцию Совета Безопасности.

Интервенция в Ливию оправдывалась не реальным, и даже не политическим геноцидом, а риторической угрозой ответных действий, которая с невероятной скоростью распространилась в средствах массовой информации. Каддафи в своей речи 11 марта призывал поддерживающих его «быть безжалостными и бороться за каждый дом» в Бенгази, после чего Барак Обама посчитал своим долгом напомнить о возможности возникновения геноцида. На самом деле, как отмечали многие комментаторы, слова Каддафи были направлены против тех, кто поднимал восстание, а не против гражданского населения. В той же речи Каддафи обещал амнистию тем, «кто бросит оружие».

После того как блок НАТО начал войну, защитники прав человека из организации «Международная амнистия» не нашли никаких подтверждений геноцида или изощрённо спланированных атак, направленных против мирного населения, или использования авиации в отношении протестующих. Это вовсе не означает, что не было случаев жестоких действий со стороны армии Каддафи, но доказательства геноцида, а также массовых и систематических нарушений прав человека, послужившие предлогом для интервенции, отсутствовали.

Во время ливийской интервенции задача смены режима быстро вытеснила ту, что приводилась в обоснование при установлении запретной для полётов зоны. При поддержке авиации силы НАТО совершали наступательные операции против правительственной армии и пехоты и ставили своей целью раскрыть предполагаемые места укрытия Каддафи в Триполи. В ходе подобных операций было убито немало людей, среди которых был и один из сыновей опального ливийского лидера. Борьба между Каддафи и повстанцами, поддерживаемыми ООН, перешла в войну с боевыми потерями. Положение в стране стало ещё хуже, чем до интервенции, принимая во внимание данные о потерях среди гражданского населения, разрушенную инфраструктуру и экономические тяготы.

Можно выделить три главных недостатка современных гуманитарных интервенций. Великодержавная логика очень быстро сокрушает разумные их обоснования. Подобные интервенции зачастую ухудшают и без того плохую ситуацию. Сами по себе они представляют очень опасный прецедент, который может быть использован в будущем для оправдания насилия под эгидой национального суверенитета. Интервенция НАТО во время конфликта в Косово помогла получить обоснование для вторжения войск в Афганистан, а это, в свою очередь, помогло узаконить вторжение в Ирак и войну НАТО в Ливии.

Правительства, безусловно, должны оказывать давление на режимы, осуществляющие репрессии в отношении своих граждан. Действия, направленные на прекращение экспорта вооружения и сопутствующих средств, дающих возможность режиму подавлять своих граждан, абсолютно легитимны, так же как и экономические санкции и дипломатические усилия, благодаря которым представляется возможным осудить и политически изолировать репрессивный режим. Но такие действия существенно отличаются от вторжения в суверенное государство или бомбардировок для поддержки тех, кто добивается свержения правительств вооружённым путём.

Военные интервенции в современном мире должны осуществляться крайне осторожно. По мнению многих высокопоставленных политиков и аналитиков, при рассмотрении вопроса о начале интервенции следует иметь в виду следующие моменты: во-первых, необходимо иметь существенные доказательства геноцида. Во-вторых, интервенция должна быть последним инструментом, используемым только после того, как уже были предприняты все попытки остановить геноцид: дипломатические шаги, запреты на экспорт вооружения, – а также после провала экономических санкций. В-третьих, Генеральная Ассамблея ООН, а не Совет Безопасности под давлением Запада, должна признать интервенцию законной. В-четвёртых, военным формированиям, особенно относящимся к Соединённым Штатам Америки и НАТО, нельзя позволять участвовать в интервенции. В-пятых, целью экспедиционных соединений должно быть только одно – прекращение геноцида. Эти соединения должны быть выведены, как только ситуация стабилизируется; также они должны воздерживаться как от спонсорства со стороны третьих сторон, так и от поддержания оппозиционных сил, а также действий, направленных на «сплочение нации».

Принимая во внимание эти основополагающие положения, очень немногие гуманитарные интервенции за последние сорок лет можно считать обоснованными и законными. Очевидно, таковыми можно признать только две: вторжение Вьетнама, когда необходимо было свергнуть кровожадных лидеров Красных Кхмеров в 1978 году (несмотря на отсутствие санкций ООН), а также действия групп Многонациональных объединённых сил, которые в 1999 году положили конец геноциду, убийствам и депортациям, совершавшимся индонезийскими вооружёнными силами в Восточном Тиморе. Итак, подводя итоги этой трагической одиссеи, связанной с попытками претворить в жизнь доктрины гуманитарной интервенции, мы хотели бы повторить старую пословицу, которая гласит: «Благими намерениями вымощена дорога в ад».

События 11 сентября 2001 года в США вызвали цепную реакцию, которая привела к затяжному военному и политическому напряжению в мире. Вступление Соединённых Штатов в многочисленные войны после этих событий привело не только к потере жизней сотен американских военнослужащих, но и глубоко негативно сказалось на репутации страны. Не случайно даже бывший министр обороны США Роберт Гейтс в своей речи перед курсантами военного училища настаивал на том, что «в будущем любому министру обороны, который станет советовать президенту вновь направить крупные наземные силы США в Азию, на Ближний Восток или в Африку, необходимо как следует «проверить свою голову», как это в своё время рекомендовал генерал Макартур».