Текст книги "Левая политика. 2010 № 13 -14. Варварство, социализм или..."

Автор книги: Борис Кагарлицкий

Соавторы: Сергей Соловьев,Василий Колташов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Вопрос из зала: Вы говорили, что кризис выявляет диспропорции в развитии экономики и что план нам поможет эти диспропорции преодолеть. Но в Советском Союзе был план. Какие у нас были накоплены дисбалансы?

Елена Ведута: Первый недостаток плана в СССР – его нацеленность в мирное время 50-х – 80-х гг. не на решение социальных задач, а на развитие ВПК. В результате в процессе планирования игнорировался потребительский рынок с его информацией о ценах равновесия, и снижалась реальная платёжеспособность национальной валюты. Её динамика, а значит и наша реальная заработная плата, прямо зависит от роста количества и качества потребительских товаров, о чём и «сигнализируют» цены равновесия на потребительском рынке. Но мы отказались от формирования на потребительском рынке цен равновесия и отключили информацию по ним как обратную связь, влияющую на пропорции плана. Мы «гнали» развитие ВПК, потому что в этом были заинтересованы генералы, начиная с хрущёвского периода.

Второе, хотя по значимости, его можно считать первым. У нас игнорировалась и продолжает всё более игнорироваться экономическая наука, задача которой не просто анализ, а разработка рекомендаций для конструирования системы эффективного управления экономикой. Аналитических теорий может быть сколь угодно много. Если у аналитической теории нет рекомендаций к конструированию эффективной системы управления системы, то эта теория не есть экономическая наука вообще. Это некоторый анализ, который сам по себе может быть интересен. Игнорировалась экономическая наука, игнорировалась кибернетика.

Мы не понимали важность включения ЭВМ в процесс принятия решений. Их использование позволяло значительно повысить гибкость централизованного механизма управления, обеспечив быструю его реакцию на изменения предпочтений потребителей и появление новых научно-технических предложений инженерного состава. Из-за отсутствия динамической модели МОБ план развития народного хозяйства составлялся с такими неувязками, что в результате обеспечивался диктат производителя над конечным потребителем, отсутствовало желание внедрять что-то новое, поскольку это могло вызвать ещё большую рассогласованность производственных взаимосвязей. Я помню, что когда пришла к зампреду Госплана СССР Слюнькову Николаю Никитичу, то была потрясена тем, что у него стоял огромный стол, покрытый рядами телефонов. Около 10 часов вечера раздаётся ему телефонный звонок с требованием однокашника дать ресурсы. «Ох, – говорит он, – ну как однокашнику не дать? Хорошо, бери». Другой звонит: «Ты что сделал? А мне ресурсы?». Да, нужно и ему дать и т. д. В этом и состоял наш план. Говоря ненаучным языком, план был плохим. Но это не значит, что идея научного планирования должна быть отвергнута.

Для выживания нашей страны нет иной идеи, кроме восстановления управляемости развития экономики на базе научного планирования. Идея рынка была использована для передела когда-то общенародной собственности и централизации мирового капитала. Сейчас идея рыночной экономики используется для лоббирования и расцвета уничтожающей всё живое коррупции, действующей по хорошо известной цепочке «чиновник – посредник – бизнес». В научном планировании необходимо использовать информацию о динамике цен равновесия, чтобы выявить предпочтения домашних хозяйств. Задача сочетания плана и рынка стояла перед учёными в течение всего XX века. Решение её достигается в динамической модели МОБ, разработанной методом экономической кибернетики.

Борис Кагарлицкий: То есть всё-таки комбинация плана и рынка?

Елена Ведута: Я не отрицаю потребительский рынок, хотя если мы будем и дальше катиться вниз, то у нас будет мобилизационная модель, в которой никакого потребительского рынка не будет, а будет уравнительное распределение продуктов по карточкам. Подождём ещё немного.

Вопрос из зала: В каких отраслях вы видите возможность планирования?

Елена Ведута: Речь не идёт об отдельных отраслях, а об увязке отраслевых плановых расчётов для эффективной реализации социальных задач. Дай Бог, если мы не доживём до полной национализации всех видов бизнеса. Пусть у нас будет и малый, и средний бизнес. Но стратегически важные отрасли, конечно, должны контролироваться государством, тем более, в трудные времена. В чём состоит задача государства в смешанной экономике? Бизнес решает сам, куда инвестировать, но бизнес обязан информировать государство о своих планах развития производства, чтобы государство могло использовать эту информацию для принятия эффективного решения по распределению своих производственных инвестиций, обеспечивающему максимизацию ускорения движения экономики в направлении роста качества жизни. Таким образом, в рамках госсектора будут приниматься эффективные решения с точки зрения развития всей экономической системы в целом. В такой модели вполне сочетаются различные виды собственности. Но чем глубже кризис, тем меньше возможности остаться какому-нибудь бизнесу. А тут опять возникают предложения по государственному регулированию экономики. Нам опять подкидывают «жвачку» XVI–XX веков, предлагая перейти от либерализации к госрегулированию и, наоборот, с последующим военным разрешением кризиса. Времени на выход страны из кризиса мирным путём остаётся всё меньше.

Наши перспективы и кризис буржуазной цивилизации

Борис Кагарлицкий

Послушав предыдущие выступления, я решил откорректировать своё выступление по той схеме, которой придерживались предыдущие ораторы. Говорить буду достаточно критически. Дело не в том, что я в основном не согласен с предыдущими ораторами. В чём-то согласен. Проблема тут в принципе подхода. То есть насколько комплексным является наш взгляд на тот процесс, которым мы сейчас занимаемся.

Начнём с тезиса о глобализации. Это действительно один из наиболее размытых терминов, есть целый ряд понятий и трактовок. Но если под глобализацией понимать всё-таки интернационализацию экономической жизни, причём, что очень важно, связанную с разделением труда между странами, ибо не всякая торговля связана с разделением труда, то этот процесс становится достаточно понятным.

У Валлерстайна есть чёткий критерий по этому поводу. Он говорит, что обмен излишками не приводит к интернационализации. А вот когда через торговлю мы имеем дело именно с разделением труда между странами, то действительно тут речь идёт об процессе, связанном с глобализацией.

В этом смысле мы решаем ещё одну проблему – о производстве и обмене. В марксистской традиции сферу торговли и обмена предполагается не то, чтобы игнорировать, но как бы отодвигать на второй план. Но торговля это не только обмен товарами, существует торговля, которая определяется разделением труда между странами, а значит и формирует производство. И это уже не фактор поверхностный, то есть фактор чистого обмена, а фактор уже развития производства.

И если взять глобализацию с этой точки зрения, то мы увидим, что вся история капитализма есть история таких вот маятниковых движений, я согласен тут с Максимом, который говорил о маятнике глобализации и регионализации, но только маятник этот начинает качаться гораздо раньше. Я не берусь говорить о докапиталистическом периоде, хотя Василий Кал-ташов заметил некоторые признаки подобных колебаний даже и для докапиталистического периода, но это спорный тезис, с которым надо ещё разобраться, пусть Василий попробует его ещё доказать, а что касается капитализма, то этот маятник более мене чётко прослеживается. Он первые признаки подаёт с первыми признаками появления капиталистических отношений, это примерно XIII–XIV век в Европе. Первый глобальный в кавычках экономический кризис, то есть первый большой межнациональный экономический кризис, это кризис XIV века. Очень тяжёлый экономический кризис.

Кстати говоря, когда начинаешь сравнивать параметры этих больших кризисов, и выясняется, до чего же они похожи между собой. Кстати, Павел, когда Вы говорили о том, что не надо смотреть на историю, чтобы прогнозировать будущее, то я с этим категорически не согласен. Ибо прогнозировать будущее мы будем по какому материалу?

Павел Лукша: Но не всё мы можем понять…

Борис Кагарлицкий: Но наличного материала, какой уже есть, мы всё равно не имеем. Что в нашем сознании имеется объективно? То, что уже было… Так что нам так или иначе приходится обращаться к прошлому и вопрос тут в том, признаём ли мы это и как глубоко на это смотрим.

И вот если брать формирование капитализма более-менее системно, это XVI век, соответственно первая фаза глобализации, это фаза шестнадцатого века, ну с ко-лумбовских открытий (Колумб, Васко да Гама и так далее), мощнейший рывок глобализации, который, на мой взгляд, превосходит всё то, что мы пережили за последнее время в разы.

Представьте себе такую биографию: человек родился в 1430 году, а умер в 1520 году. Долго жил, но и в те времена бывало, везло некоторым. И, Боже ты мой, как всё изменилось! За это время мир стал больше. Планета увеличилась в понимании людей. Америку открыли, книгопечатание изобрели, католическая церковь рухнула, Константинополь пал, вообще миросистема изменилась. Масштаб изменений в течение одной жизни совершено не укладывающийся в сознании.

Этот цикл завершается Тридцатилетней войной. Это, Максим, к вопросу о неприятных этапах. И, кстати говоря, Кондратьев тут работает, он говорит, что на переломных циклах – войны, революции, потрясения. Но я не о Кондратьевских циклах говорю, это скорее аналогия. На мой взгляд, циклы даже больше, чем кондратьевские. Так или иначе мы видим эти колебания.

Проблема у меня та, что я не готов укладывать эти циклы в жёсткие хронологические рамки, то есть нельзя говорить, что этот цикл занимает сколько-то лет. Я считаю, что это происходит не через сколько то лет, а тогда, когда накапливается критическая масса этих состояний, противоречий, проблем и тогда происходит перелом. Хронологически прогнозировать все эти вещи, не учитывая всех обстоятельств, очень рискованно. Можно вывести среднестатистические цифры, эти среднестатистические цифры могут подтверждаться, но всё равно не делать прогноз корректным. Вот в чём парадокс, даже если цифры совпали. Это немножко шаманство у нас какое-то начинается, если мы вот взяли какую-то цифру и не можем её точно обосновать, и цифры совпали, но для меня это всё спорно, этого быть не может.

Теперь следующий тезис: советская модель как альтернатива. Была ли советская модель альтернативной по отношению к западной? Безусловно, была. Но очень важно понимать, что она была альтернативной в рамках определённого тренда, который был общечеловеческим, глобальным. Если взять тренд тридцатых-сороковых годов, то какой это тренд? Социальное государство, государство регулируемое, рост доли государственной собственности, повышение роли левых рабочих профсоюзов в движении, иными словами, можно сказать, что Советский

Союз, конечно, альтернатива Западу, но в общем он в этот тренд тоже вписывается.

И более того, он его толкает. Не то, чтобы Советский Союз сам по себе, а Запад сам по себе. И запад влиял на СССР, что мы, кстати говоря, видели, но и советский Союз влиял на Запад, о чём мы сейчас почему-то не говорим. Мы говорим о том, как они на нас влияли, как разложили, как стали для нас в чём-то образцом, но при этом забываем, что и Советский Союз был для западного социального государства в чём-то образцом. Это видно и по системе образования, здравоохранения, по некоторым социальным моделям, даже по жилищному строительству. Когда вы попадаете в скандинавские страны, то обнаруживаете, что это очень похоже на советское жилищное строительство, только лучше, более качественно сделано. Но модели советских микрорайонов примерно те же самые, и созданы даже с некоторым запозданием по сравнению с советским муниципальным планированием. Мы начали первыми, потом скандинавы переняли часть этого опыта, а потом мы просто у них учились там, где хотели учиться. А где не учились, там соответственно отстали. Но это к вопросу о взаимном влиянии.

Но парадокс в том, что постсоветский капитализм тоже, на мой взгляд, вписан в определённый тренд. Только он уже не является альтернативным, наоборот, на мой взгляд, он является крайней формой проявления вот этого доминирующего неолиберального тренда. Поэтому то, что советский посткапитализм развивался с акцентом на рентное предпринимательство, было достаточно закономерным, наверное, для всего этого направления ещё по одной причине.

Если сравнивать периоды глобализации и регионализации, то это не просто случайные колебания маятника. Под ними стоят ещё различия социальных сил, групп, интересы которых доминируют. И если взять работы Михаила Покровского, то там проводится такая интересная мысль, которую можно развивать, и я в своей книге её пытаюсь развивать, что разные типы капитала, разные группы внутри капитала доминируют в разные периоды. То есть периоды безусловно неолиберальные, инновационные периоды, это периоды безусловного господства торгово-финансового капитала. Периоды регионализации – это периоды господства так называемого промышленного производства и производительного капитала.

Парадокс в том, что специфические успехи, например, Китая, состояли в том, что он сумел использовать неолиберальную модель для стимулирования и развития именно производственной экономики. В то время как в остальных странах она разрушалась, в Китае она, наоборот, развивалась. Опять же обращаю внимание на книжку Джованни Аригги «Адам Смит в Пекине». К самой этой книжке у меня отношение очень двойственное и, скорее всего, негативное, но этот момент, на мой взгляд, Аригги очень хорошо показал, именно – как китайское руководство могло строить Китай, сделав предложение именно этой мировой конъюнктуре. Это заключалось в том, что когда все переводили всё на финансовые рельсы, кто-то же должен был где-то что-то производить. Но должен производить по минимальным ценам, это принципиальное условие. Опять же обращаю внимание на статьи Джефри Соммерса, американского экономиста, который сформулировал задачу для неолиберализма как выход из кризиса социального государства. Это был кризис экономики дорогой рабочей силы, и выгода кризиса состояла в том, чтобы решить одновременно две проблемы, которые казались неразрешимыми в рамках другой модели, а именно: одновременно мы должны были снижать стоимость рабочей силы, конечно, прежде всего в богатых западных странах и глобально, и развивать потребление, развивать производство.

Если снижать стоимость рабочей силы, то будет снижаться и потребление, а как вы будете тогда развивать производство? Эта проблема решается в виде гонки на спуск, когда вы переносите производство в страны с дешёвой рабочей силой. За счёт этого происходит удешевление товаров, но стимулируется всё-таки рост экономики в глобальном масштабе. И это происходит там и до тех пор, пока гонки на спуск могут быть продолжены.

И вот тут, Максим, проблема принципиальная с моделью, которую я только что давал. То, что вы говорили про Советский Союз – люди кончились. Так вот одна из проблем глобального современного кризиса как раз в том, что люди кончились или кончаются. Во всяком случае, это то, что я, например, конкретно слышал, когда был в Пекине. Китайские функционеры и экономисты жаловались, что в Китае рабочая сила слишком дорогая. Опять та же программа и в Индии, где ресурсы рабочей силы, как ни парадоксально, ограничены. Потому что рабочая сила – это не просто люди, которые обладают двумя руками, двумя ногами и головой. Они должны ещё обладать определёнными трудовыми навыками, определённой способностью к той или иной фабричной дисциплине, к тому или иному уровню и так далее. И эта проблема, которая и стоит.

Теперь о кризисе. Да, кризис, с одной стороны, сопровождается недоверием к существующей иерархии, в том числе недоверием к роли США, но одновременно капитал побежал странным образом в Америку же. На мой взгляд, тут нет никакого парадокса, это никакой не психологический момент, тут гораздо более сложное структурное явление, связанное с механизмом накопления капитала. То есть до тех пор, пока центр накопления капитала находится на Западе и прежде всего в Соединённых Штатах, альтернативы-то структурной и нет. Даже если вы и видите, что Америка является источником проблемы, всё равно во время кризиса объективно происходит сосредоточение капитала именно в наиболее мощных центрах накопления, хотя они же и являются источником проблем.

При этом, когда нам говорят о том, что Индия и Китай недовольны тем, что происходит, и они хотели бы пересмотра существующей системы, это спорный тезис. Почему? Индия и Китай хотели пересмотра своих ролей в системе, это не значит, что они хотели пересмотра всей системы. Это разные немножко вещи. Наоборот, подъём Индии и Китая произошёл в рамках этой модели и радикальный слом этой модели может привести к достаточно тяжёлым последствиям именно для экономического и политического развития именно этих стран в рамках той модели, которая была им выгодна. Поэтому они и сталкиваются с проблемами: они хотят некоторого пересмотра правил, но боятся радикального пересмотра правил. А нерадикальный пересмотр правил вообще может не дать никаких результатов.

Ибо он наталкивается на сопротивление. Поэтому мы попали в некоторый тупик.

Этот тупик, на мой взгляд, связан не с англо-саксонской моделью как таковой, а с неолиберализмом как наиболее универсальным принципом экономического развития, то есть с этой фазой финансовоторгового капитализма, господства финансово-торгового капитала. И тут надо говорить именно о социальной природе данной политики и о классовой её природе, а не только о национальных особенностях. Понятно, что когда я говорю о классовой структуре, то классовая структура сейчас не такая, как во времена Маркса, это понятно. Но, тем не менее, она есть. Ну, может она описывается в несколько других категориях, принципиально ничего не меняющих. Поэтому вот великие ожидания, связанные с Азией, мне кажутся несколько преувеличенными.

Это не значит, что не произошло сдвига, сдвиг, безусловно, произошёл. Сдвиг произошёл качественный, потому что азиатские общества стали другими, внутренне стали другими. Но именно потому, что они стали другими, в них появилось множество новых внутренних противоречий. И то, что, скажем, китайское руководство не только не допустило демократизацию и либерализацию экономики, но, наоборот, в последнее время стало зажимать ситуацию, закручивать гайки, это связано с тем, что объективно напор противоречий в китайском обществе реально увеличивается. И в данной ситуации единственный ответ, который дают существующие правящие круги – это закручивание гаек. Но беда в том, что гайки можно определённым образом сорвать, и одной из перспектив для Азии является не этот вот высказываемый сейчас грандиозный успешный рост и перемещение туда центров накопления капитала, но наоборот, очень сильная структурно-социальная нестабильность, нестабильность катаклизмов или тот уровень административного зажима, который допускается при других обстоятельствах. И если им удастся избежать дестабилизации, то придётся чем-то пожертвовать.

Теперь тезис о возможности выхода из системы, которую можно называть глобализацией. Эта потребность, достаточно проявившаяся, прямо связана с той фазой регионализации, которая на самом деле начинает проступать через контуры современной реальности. Но ключевая проблема тут – накопление капитала. Глобализация и рационализация есть включение, прежде всего, в единую централизованную систему накопления капитала. А это определяет иерархию центра и периферии, потому что мы не можем иметь слишком много центров накопления капитала, тогда накопление будет неэффективным. Количество центров должно быть ограничено. То есть это не может быть только один центр, тогда не будет конкуренции капитала, и это не может быть слишком много центров, ибо тогда будет распыление капитала. Поэтому есть ограниченное количество центров. Да, идёт борьба за то, кто этими центрами является, но концепция «де-линкинг» предполагает, что некто отключает свой национальный процесс накопления от мирового, сосредотачивая все ресурсы внутри своей страны. Собственно так объясняется успех сталинской индустриализации. Через «де-линкинг» прошло накопление, ориентированное вовне. В противном случае в рыночной модели происходила постоянная эрозия капиталов и финансовых ресурсов из страны. Это чётко можно видеть по первой индустриализации России, которая проходила в 1890-е годы, когда страна довольно чётко теряла финансовые ресурсы, которые сама же, собственно, и производила. Это видно по реформе Витте, хотя Витте сознательно с этим боролся, причём не всегда безуспешно. Он достигал определённых успехов, но преодолеть тенденцию он не мог. А большевики преодолели её очень простым способом, они просто перекрыли каналы и всё.

Дело в том, что процесс «де-линкинга» (я не просто так упомянул товарища Сталина) – это очень болезненный процесс. Это процесс, который сопровождается достаточно мощными катаклизмами, любая структурированная радикальность является достаточно болезненной. Она болезненна не только для тех, против кого она направлена. Этот процесс может быть достаточно болезненным и драматичным для той страны, которая его осуществляет. На выходе – да, может получиться ускорение развития, но в процессе – там куча всяких неприятностей. Поэтому если мы видим эту тенденцию как прорисовывающуюся, то с точки зрения социологии и политологии это предсказание, если не некоторых бурь, то дисбалансов.

Теперь об Интернете, социальном движении, сетевых структурах и так далее. Во-первых, на мой взгляд, развитие коммуникативных структур не приводит к ликвидации национального государства и его структур. Вообще, строго говоря, национальное государство является продуктом и в значительной мере важным фактором развития коммуникаций. Европа 13–14 века была гораздо глобализированнее Европы 17 века. Почему? Я имею в виду, для кого как. Крестьянин сидит у себя, и он не знает, что в соседней деревне. Если взять людей, как раз включённых в сети коммуникаций, то они как раз очень глобализированы. Понимаете, когда гуманисты Европы индивидуально знают друг друга, где бы они не находились, и находятся в постоянно переписке… То, что письма ходили долго в отличие от нынешнего времени, то это всего лишь разница в темпах коммуникации, не более того. Структурной-то разницы тут нет.

Удивительная вещь, что прогресс в книгопечатании, образовании, строительство дорог, между прочим, интенсивное дорожное строительство сухопутных путей началось в XVII веке в Европе, развитие морских коммуникаций должно было бы ещё больше приводить к размыванию государственных структур. Ничего подобного, это всё происходит на фоне создания национального государства. То есть в этот самый период. Я не говорю, что он ведёт к образованию национальных государств, я говорю, что он не ведёт автоматически к размыванию национальных государств. На мой взгляд, тут гораздо более комплексный процесс, я не говорю, что вот именно строительство дорог привело к образованию национальных государств. Я говорю про то, что процесс этот прекрасно здесь совпадал. И кстати, если тут говорить о будущем Интернета, какие тут есть опасности в плане распада структур Интернета, о чём постоянно говорят пессимисты, надеюсь, что это неправда. Ну, например, прогресс технологий приведёт к тому, что появятся доменные имена не на английском языке. Это один из возможных вариантов. Вот вам, пожалуйста, то же самое, как Европа от латыни как единого языка перешла к национальным языкам. Произошла фрагментация единой сети интернациональных знаний в зоны национальных знаний и консолидация национальных зон знаний. Соответственно разных моделей науки и культуры, так что не исключено, что нечто подобное может случиться и в Интернете. Конечно, не утверждаю этого. Просто когда начинаю экстраполировать разные тенденции, то думаю, что они будут находиться в достаточно сложном взаимодействии. Соответственно, на мой взгляд, возникает потенциал для формирования сетевых узлов локализации. То есть внутри сетевой глобальной структуры начинают возникать узлы или очаги, которые могут становиться центрами притяжения и тем самым взрывать сеть, ну если не взрывать, то деструктурировать её. И они будут работать не совсем так, как представляется в виде единого сетевого поля.

Поэтому, с другой стороны, я вообще бы к сети относился более критично. Потому что сетевая идеология была вброшена, особенно у нас в стране, где обожают разного рода красивые иностранные утопии, причём именно иностранные, свои там – чёрт с ними. Она на самом деле проблематична. То есть с сетью столько же проблем, как и с любой другой организацией. Вот есть проблема с иерархией, а есть проблема с сетью. И там есть проблемы, и там есть проблемы, они просто немножко разные. И если говорить о сетевых социальных движениях, то как участник этих движений и процессов могу сказать, что там проблем выше крыши.

Во-первых, проблема теневых манипуляций. Проблема формирования реальных узлов принятия решений, которые не видны зачастую из сети. То есть не очень понятно, кто реально принимает решения, и кто реально банкует. На самом деле есть игроки с неравными силами и с неравной степенью воздействия на ситуацию. Кроме того, есть удивительная вещь, что знания и информация в сети распределены неравномерно, и эта неравномерность увеличивается. То есть внутри сети формируется некая горизонтальная иерархия. Это парадокс, противоречие в определении, но, тем не менее, возникает неравномерность. То есть то, что мы видим в европейском и всемирном Социальном форуме. В них, особенно в европейском Социальном форуме, который начинался как более демократичный, чем всемирный, именно с целью преодолеть некоторую закрытость в ЕЭС и СЭВ, а сейчас пришёл к той же самой ситуации только несколько другим путём, возникли центры принятия решений и возникли несколько альтернативных центров, пытающихся оспорить принимаемые решения и осаждающих вот эти центры. Но, тем не менее, мы видим уже некоторые проблемы и это очень далеко от сетевой утопии.

И кроме того есть ещё одна проблема гораздо более серьёзная для сетевых социальных движений. Речь о социальных протестах. Павел очень позитивно о них говорил, что люди их видят, о них говорят, что протесты имели успех, что они произошли… Но, во-первых, надо учитывать, что другая сторона тоже готовится. То есть вы повторяете, выясняется, что повторение не работает. Потому что информация обладает другой стороной.

Во-вторых, а как быть с неуспехом? То есть информация о неудачах, провалах, поражениях и прочем повторяется в сети точно таким же образом. Распространяется ничуть не с меньшим успехом, что и информация об успехах.

Но самое главное это то, что сетевые протесты успешны лишь до тех пор, пока они не начинают ставить вопрос о власти. Как только вы упираетесь в структуру реальной власти – не в решение конкретного разового вопроса, а в структуру реальной власти над людьми, которая позволяет воспроизводиться, которая воспроизводит себя и воспроизводит социальные отношения, то есть политическую иерархию, и вот тут-то и обнаруживается, что почти все протесты оказываются неуспешными. Вот до этого момента всё было успешным, успешным, успешным, но только вот упирается в эту стену, как вдруг вы обнаруживаете, что вы неуспешны и, как правило, в этой ситуации сетевые движения начинают искать путь, перестраиваться на основе некоторой иерархии. Отсюда, например, я для себя сделал вывод, наблюдая компании неповиновения, что для сопротивления, для обороны, для саботажа решений власти сеть почти идеальна, но это механизм, который для выступлений не годится. То есть нам нужно сосредоточить силы, сила сосредоточена в одном направлении, это как на войне – вы не можете рассредоточить силы по всему фронту. Если это не партизанская война, когда вы можете атаковать по всему фронту. Если вы хотите фронт прорвать и вообще изменить стратегическую ситуацию, то вы должны сосредотачивать силы. Должна быть какая-то центральная воля, не обязательно одна, но какая-то.

То есть стратегическую инициативу сеть не завоёвывает. Вот в чём проблема. Она может чужую инициативу парализовать, но свою сконцентрировать не может.

Вот и отсюда – ещё несколько проблем. Можно говорить в этих категориях о социальных сетях бизнеса. Можно, это происходит, но надо понимать, что частный бизнес – это не только производство товаров и услуг, но и ещё механизм накопления капитала. И в этом плане, как говорил Павел, доступность альтернатив не решает проблемы накопления капитала, и доступность эта соответствует капиталу. Если у вас больше капитала, то больше и возможности осваивать эти альтернативы. В частности, мы обычно говорим, что в сети маленький какой-нибудь сайт может конкурировать с большим издательством. На раннем этапе Интернета так и было. Сейчас ситуация другая. Сейчас большие издательства, большие газеты начинают отвоёвывать себе в Интернете больше влияния, то есть переигрывают маленьких.

В заключении хотелось бы сказать по поводу того, что говорил Максим. Важно понять, если мы имеем дело с маятником, на какой фазе маятника мы находимся, и по этому планировать собственные действия. Я не готов делать однозначные прогнозы, но, на мой взгляд, всё-таки сейчас у нас на глазах происходит перелом неолиберальной фазы глобализации к фазе регионализации. Другой вопрос, что он ещё не произошёл, с этим я согласен абсолютно. Прежде чем дойти до точки перелома процесс будет в таком переломном состоянии. И я глубоко уверен, что мы приходим к исчерпанию экономики дешёвого труда. И мы должны рано или поздно прийти к экономике дорогого труда, но для этого и сам труд должен быть другой. И тут проблема в том, что, с одной стороны, нам надо перейти к новой фазе, но, с другой стороны, нет ещё ни социальных, ни политических, ни даже технологических решений. Ведь технологические решения важны как раз в плане промышленности, то есть куда девать всех этих роботов. Мы наблюдали под ударом азиатских тигров просто какую-то примитивизацию технологий, потому что двадцать китайцев во много раз дешевле одного робота. И они просто не оставляют роботу никаких шансов.

Поэтому мы сейчас видим этот вот вызов. И вызов состоит в том, что, на мой взгляд, тупо создавать новую промышленность на старых технологиях, для России это было бы катастрофично. Это было бы безумием.