Текст книги "Наука побеждать"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Глава 3, В которой герой отправляется в воздушное путешествие и узнаёт много нового

Грузиться в дирижабли было, честно скажу, страшновато. И не мне одному. Особенно бурно реагировали солдаты родом из глухих деревень, что мы забрали из рекрутского депо. Одни шептали строчки из Евангелия про «змия Левиафана», иные просто молились, третьи, бледные словно полотно, покачиваясь, шли во чрева дирижаблей. Перед посадкой, я не удержался и принял-таки «триста капель» дрянного коньяку, что продавал ушлый чиновник от военного ведомства из рекрутского депо. В общем, при посадке меня немного покачивало, однако держался я вполне достойно.

Пройдя по деревянному трапу впереди своего взвода, я вошёл внутрь дирижабля «Гангут», где капитан Антоненко беседовал с вахтенным офицером, по всей видимости, квартирмейстером, ответственным за размещение наших полков на борту дирижабля. Я подошёл к ним и спросил:

– Господин штабс-капитан, куда вести солдат?

С тем же вопросом подошёл подпоручик Эбергард-Шютц, присланный нам на смену покойному Федорцову и ушедшему на повышение Антоненке.

– Кондуктор вас проводит, – ответил нам вахтенный офицер.

Молодой унтер-офицер флота коротко поклонился нам и попросил следовать за ним. Мы шагали гулкими коридорами, от которых и у совершенно здорового человека начнётся приступ недавно открытой болезни клаустрофобии, сиречь, боязни закрытых пространств.

– Два кубрика для взводов, – когда мы, наконец, пришли начал объяснять кондуктор. – Отдельные каюты для штабс-капитана, поручика и подпоручика и одна на двоих – для прапорщиков. Денщики живут в одной каюте с офицерами, но для них есть места и во взводных кубриках.

– Как ориентироваться на вашем корабле? – спросил у него штабс-капитан Антоненко.

– Вот указатели, – похлопал кондуктор по деревянной табличке, привинченной к переборке. – Расстояния указаны в футах, потому как «Гангут» выстроен по британским лекалам. На границе пассажирской палубы всегда дежурит унтер или кондуктор, он всегда подскажет дорогу или вызовет матроса, который вас проводит. И запомните главное, в случае полундры или аврала, бежать строго по часовой стрелке, даже если место, куда вам надо, в двух вершках от вас. Это корабельный закон.

– Спасибо, кондуктор, – поблагодарил его штабс-капитан. – Мы вас больше не задерживаем.

Кондуктор отдал честь и поспешил куда-то в сторону мостика по своим кондукторским делам.

– Разойтись, – скомандовал штабс-капитан. – Господа офицеры, вы свободны.

– Есть, господин штабс-капитан, – ответили мы.

Я обернулся к прапорщику Семёну Кмиту, молодому человеку, который, как и новый командир второго взвода, присоединился к нам в Брянском депо.

– Прапорщик, – приказал я ему, – проследите за тем, как расположатся солдаты взвода. Потом можете быть свободны.

– Есть, – ответил он, без видимого неудовольствия, хотя, знаю на собственно примере, подобного рода приказы вызывают глухую досаду. Все отправляются отдыхать, а ты за солдатами гляди, как нянька. Однако сейчас догляд за солдатами был особенно нужен. Больше половины взвода – бывшие рекруты, ещё не освоившиеся и «пороху не нюхавшие», так что относится к ним будут с некоторым нарочитым покровительством, а молодые люди этого не любят – опять же, по себе знаю – и возможны совершенно ненужные конфликты. К которым, как говорят учёные мужи, особенно располагают закрытые помещения и постоянное напряжение.

– Жильцов, – кивнул я денщику, ловко управлявшемуся с моим нехитрым багажом одной левой. Тот дёрнул рукой, попытавшись по привычке отдать честь, отчего ремень, прикреплённый для удобства к сундуку, съехал с плеча. Жильцов поправил его и зашагал вслед за мной.

Пока он обустраивал наше временное пристанище, я решил немного прогуляться по внутренностям дирижабля. Развернуться в нашей каюте вместе с довольно дюжим Жильцовым было негде, да и очень уж интересно. Первым делом я заглянул в кубрик своего взвода, там всё было спокойно – прапорщик Кмит стоял в дверях, сложив руки на груди. Я поспешил дальше, чтобы не смущать его, а то выходило, что я вроде бы проверял нового офицера. Я быстро обернулся к указателю и принялся его внимательно изучать.

Так, что тут у нас. Мостик – 100 футов по курсу. Первая орудийная, вторая орудийная и третья орудийная палубы. Ничего интересного. А это что такое? Кубрик воздушной пехоты. И всего 15 футов – против курса. То есть, буквально за этой переборкой.

Я прошёл в страшно неудобную овальную дверь с круглым окошком-иллюминатором. За ней я обнаружил странного офицера. В петровских времён форме, треуголке и солдатским тесаком, вместо шпаги.

– Приветствую вас, господин поручик, – усмехнулся он, отдав честь. – Честь имею представиться, подпоручик Булатников, командир ударной ландунгс-команды линейного дирижабля «Гангут».

– Честь имею, поручик Суворов, – представился я, – командир первого взвода третьей роты третьего батальона Полоцкого пехотного полка.

Я протянул руку Булатникову, тот крепко пожал её.

– Держу пари, вы никогда не слышали о нас? – также весело спросил он.

– Если честно, то да, – не стал отпираться я. – Не просветите меня, подпоручик?

– С удовольствием, – ответил Булатников, – только не здесь. Идёмте в мою каюту, поручик, а то на этом дирижабле поговорить уже и не с кем. Вахтенные офицеры делами заняты, отдыхающим, сами понимаете, не до кого дела нет. Да и не слишком любят авиаторы общаться с нами – пехотой, пускай и воздушной. Со своими же солдатами запанибрата болтать нельзя, а уж пить тем более. Вы вино, надеюсь, пьёте?

– Пью, – кивнул я и тут же добавил: – Умеренно.

– У меня остались несколько бутылок славного кьянти, из Священной Римской империи. От последнего похода остались. Идёмте, поручик.

Я охотно согласился на предложение подпоручика. Делать было, в общем-то, нечего, во вверенном мне подразделении всё спокойно, экипажу в кают-компании нас ещё не представляли, так что Булатников был, фактически, моим единственным знакомым на борту. За исключением офицеров нашего полка.

Каюта Булатникова ничем не отличалась от моей. Разве что денщика у него явно не было – слишком уж большой беспорядок царил в каюте. Скинув патронные сумки и пояс с ножнами с полусаблей, подпоручик освободил нам два места у маленького стола, на который водрузил не без гордости бутылку итальянского вина.

– По традиции, – начал Булатников, разлив вино по не слишком чистым стаканам, – за здоровье!

– Ваше здоровье, – поддержал его я.

– Между первым и вторым тостом, – не отступал от традиции подпоручик, – пуля пролететь не должна. – Он снова разлил вино.

В общем, прежде чем начать разговор, мы успели «приговорить» первую бутылку кьянти.

– Все знают, что царь Пётр Великий, – начал весьма печальную повесть подпоручик Булатников, – начал строить военно-морской и военно-воздушный флот. Для морского боя учредил Навигацкую школу и морскую пехоту. Для воздушного – Авиаторское училище и пехоту воздушную. Поначалу, мы были в большой чести, особенно после ландунга, по-русски, десанта, на Нарву и Нотебург. Во времена царствования Петра Второго, когда сгноили флот и едва не угробили Питерсбурх, о нас позабыли совсем, равно как и о моряках. Единокровная дщерь Петрова о флота вспомнила – и о морском, и о воздушном. Вот только задачи аэронавтов сильно изменились. Не стало лихих ландунгов на вражеские крепости. Их теперь предпочитали обрабатывать пороховыми бомбами и чёртовыми цепями. Хотя во время штурма Измаила ваш родственник…

– Однофамилец, – машинально поправил его я.

– Да, да, – кивнул Булатников, – прошу прощения. Так вот, во время штурма Измаила Александр Васильевич Суворов, генералиссимус наш, применил одновременный десант с воды и воздуха. Весьма удачный, кстати. Крови там пролилось – жуть! – Булатников уже изрядно выпил и то и дело сбивался, выдавая такие вот реплики. – Но канули в Лету Суворовские и Ушаковские виктории и Павел Петрович, не слишком любивший маменькиных полководцев, предал нас забвению во второй раз. Я имею в виду, воздушный флот. Возрождаться он начал только при нынешнем Государе Императоре, здравия ему и долгих лет.

Под этот верноподданнический тост распечатали последнюю, четвертую, бутылку кьянти.

– А реформа военного обмундирования вас отчего не коснулась? – Я уже основательно захмелел – не было у меня опыта тогда в питейных баталиях – и говорил от этого медленней обычного и не слишком верно строил фразы.

– Ни одна, – усмехнулся Булатников, – ни единая. Во всех указах и регламентах об изменении военной формы о нас – воздушной пехоте – ничего не говорилось. Вот и осталась у нас ещё петровская униформа. За первого Императора Всероссийского!

Мы выпили ещё по стакану вина.

– Ты, – мы уже успели выпить на брудершафт и я, как старший по званию, объявил: «Без чинов», – Серж, пойми, о нас просто позабыли. Или решили забыть.

– Но как же так, Виктор, – с ударением на «о» спросил я, – как можно позабыть о почти целом роде войск? Забыть о воздушной пехоте?! Каково?!

– Таково, – покачал перед моим лицом Булатников. – Ты ведь и сам, Серж, ничего о нас не знал, пока я тебе на глаза не попался.

Я уронил голову и едва не расплакался от стыда.

– Пора тебе, Серж, – сказал мне Булатников, – я тебя до каюты провожу.

Офицерская столовая, если по-флотски, кают-компания, представляла собой изрядных размеров помещение, большую часть которого занимал стол. Вокруг него расположились несколько десятков офицеров, как с самого «Гангута» – во главе с капитаном Иевлевым – так и нашего полка. Первым, что бросилось мне в глаза, было отсутствие поручика Булатникова. Хоть и изрядно мы вчера выпили италийского вина, однако вряд ли он испытывает слишком уж сильное похмельное недомогание, чтобы пропустить первый «ознакомительный» обед с экипажем дирижабля.

Мы по очереди, в порядке старшинства, поднимались и представлялись. Сначала мы – на правах гостей, затем офицеры «Гангута». Выходит, для Булатникова и младших офицеров ландунгс-команды даже не приготовили места за столом в кают-компании. Весьма интересные порядки.

Обед, как и положено «ознакомительному», проходил в обстановке некоторого напряжения. Разговоров почти не было, мы даже старались за просьбами обращаться к своим. В смысле, аэронавты – к аэронавтам, а мы, пехота – к таким же офицерам-пехотинцам.

В тот раз я так и не набрался храбрости, чтобы поинтересоваться у кого-нибудь из мичманов «Гангута», отчего на обеде не присутствует кто-нибудь из ландунгс-команды. К тому же, инициативой за столом полностью завладел капитан Иевлев. Он был несколько нарочито-общителен и старался начинать пространные беседы или поддерживал угасающие. В общем, старательно играл радушного хозяина.

После обеда я нашёл поручика Булатникова, который вместо кьянти распивал нечто куда более дешёвое и скверное в своей каюте.

– Приветствую вас, господин поручик, – отсалютовал мне стаканом Булатников. Он был пьян, не смотря на то, что время едва перевалило за середину дня.

– Приветствую, – кивнул в ответ я, освобождая себе место у столика. – Я у тебя, Виктор, спросить хотел одну вещь.

– Почему меня не было на обеде в вашу честь в кают-компании? – полуутвердительно поинтересовался Булатников и, не дожидаясь ненужного подтверждения, ответил: – Мы не числимся в экипаже дирижабля и даже формально не относимся к воздушному флоту империи. Вот и не приглашают нас в кают-компанию. Нет места нам, сиволапым, среди «военной косточки».

– Вот, значит, как, – протянул я, принимая у Булатникова стакан, не ставший более чистым со вчерашнего дня.

– Не стоит тебе проводить так много времени в компании поручика Булатникова, – сказал мне штабс-капитан Антоненко. – Не самая лучшая компания, поверь мне.

– Отчего же? – удивился я, прикладывая к голове ледяное полотенце, протянутое услужливым Жильцовым. Признаться, вчера мы перебрали дешёвого вина.

– От того, Серж, что ты не знаешь полной истории ландунгс-команд воздушного флота, – ответил мне штабс-капитан. – Туда списывают самых никчемных офицеров из пехотных, а иногда и кавалерийских частей. Вроде твоего приятеля Булатникова. Он раньше был неплохим офицером. Наверное. Я с ним знаком не был. Однако, раз его списали в ландунгс-команду, значит, числится за ним некий грешок. Скорее всего, пристрастие к спиртному, если судить по твоему виду.

– Может и так, – не стал спорить я. И вправду, слишком уж любил поручик Булатников выпить, если судить по двум дням нашего знакомства. – Однако это же в корне неверно. Как можно списывать офицеров в подобные части? Они же должны проявлять просто чудеса героизма. Представьте себе, капитан, прыгать на головы врагам, под огнём артиллерии…

Я так раздухарился в своей речи, что и без того словно свинцом налитая голова отозвалась острой болью. Я замолчал на минуту, пережидая приступ.

– Сколько мужества нужно для этого! – воскликнул я, стоило только боли немного притупиться, за что и поплатился новым приступом.

Жильцов подал мне свежее полотенце, взамен немного нагревшегося, и я кивком поблагодарил его.

– Это да, – согласно кивнул штабс-капитан, – пусть они и идут в ландунг пьяными как австрийские гренадеры, однако, не смотря ни на что, мужества им не занимать.

– Вот и я о чём говорю, – наученный горьким опытом я больше не повышал голоса, – как же можно столь отважных людей сбрасывать со счетов. Забывать о них. Списывать в ландунгс-команды никудышных офицеров…

– Это кто тут никудышный? – сунул голову в дверь каюты Булатников. – Я что ли?

– На личности мы не переходили, – отозвался Антоненко.

– Приветствую вас, господа офицеры, – запоздало отдал честь Булатников. – И всё же, господин штабс-капитан, вы считаете меня никудышным офицером, списанным за пьянство или долги в воздушную пехоту, не так ли?

– Положим, что так, – не стал отпираться Антоненко. Он вообще был человеком прямым и честным.

– Я, знаете ли, господин штабс-капитан, – ответил ему на это Булатников, – добровольно отправился служить в воздушную пехоту. И года не прослужил в обычной, наземной, и написал рапорт с просьбой о переводе в воздушную. Начитался глав из «Науки побеждать» про лихие ландунги над Измаилом и Очаковом, думал, вот она – настоящая жизнь, не то, что на земле. Ать-два. Первая шеренга – стой, вторая шеренга – пли! Скука.

– Можете не продолжать, поручик, – кивнул Антоненко. – Вместо настоящей жизни и лихих ландунгов – длительные полёты, презрение «военной косточки» и, как следствие, пьянство и скука.

– А что ещё остаётся, кроме винопития?! – раздражительный с утра Булатников готов был, казалось, прямо-таки в драку на штабс-капитана кинуться. – Вы, значит, воюете не земле, аэронавты – в воздухе, а мы – только и делаем, что пьём. Вы – герои, а мы…

– Ещё слово подобным тоном, поручик, – голос Антоненко был не ледяным – лёд хрупкий – нет, голос штабс-капитана был стальным – серым, холодным и смертоносным, – и я брошу вам вызов.

– Дирижабль является воинской частью, и дуэли на его борту караются весьма жёстко, – заметил Булатников.

– Вас это смущает?

– Ничуть, – отрезал поручик, – просто считал своим долгом предупредить вас, штабс-капитан.

– Вас не затруднит, поручик, – Антоненко обращался ко мне, – одолжить мне вашу пару «Гастинн-Ренетов» и быть моим секундантом?

– Затруднит, – ответил я. – Очень сильно затруднит, штабс-капитан.

– Я не ослышался, Серж? – удивился Антоненко.

– Не ослышались, господин штабс-капитан, – повторил я, упрямо наклонив голову. – Мой отец пустил себе пулю в лоб из-за растраты, оставив изрядное пятно на нашей фамилии, которое мне придётся смывать не один год. Вы, господин штабс-капитан, хотите оставить такое же пятно на репутации всего полка.

– Дуэли не редкость среди офицеров, Серж, – отмахнулся Булатников. – Проведённая с умом, дуэль не гробит репутацию…

– А вам смертушки на войне, не мало ли будет? – внезапно вмешался в разговор Жильцов. – Скольких под Броценами схоронили? Что солдат, что господ офицеров? А вам, выходит, не хватает этого? Врага вам мало, так решили сами друг друга перестрелять?

Эти слова бывалого ветерана настолько остудили всех нас, что уже готовые преломить копья Антоненко и Булатников опустили глаза. Гнев угас. Похоже, обоим стало стыдно от сказанного Жильцовым. Поручик поспешил покинуть порог моей каюты. Штабс-капитан тоже не задержался надолго.

Сын мой.

Боюсь, это письмо может стать последним, которое ты получишь. Сейчас ты в безопасности в Варшаве, столице нашего государства, с твоей матерью, моей возлюбленной супругой, я же готовлюсь к атаке на границы московитского царства, держащего во власти изрядную часть земель нашей Родины. Кровью Христовой клянусь тебе, сын мой, что отвоюю для тебя эту землю, ведь именно на ней лежат былые лены рода Чевоев, чей боевой клич «Меч и Отечество» не раз оглашал здешнюю округу. Огласят и ныне. Мы докажем русинам, кто подлинный хозяин этих краёв, как завещал нам великий Иеремия Вишневецкий: «Огнём и мечём».

Засим прощаюсь с тобою, сын мой, кавалер Анджей Шодровский, ротмистр 10-го гусарского полка, любящий тебя отец. Помни, что ты должен оберегать свою маму, так как ты, сын мой, старший мужчина нашего рода в Варшаве.

25 июня 18..года

Глава 4, В которой герой встречает знаменитых польских гусар и проверяет на себе не менее знаменитый польский гонор

Мы прибыли на место в конце июня. Стояла жуткая жара, казалось, сам воздух плавился от неё. Наш полк, выгрузившись из дирижаблей на Виленском аэродроме, в тот же день получил назначение и скорым маршем двинулся к самой границе. Местом дислокации полка был выбран небольшой город Капсукас. Куда мы и направились скорым маршем, под прикрытием дивизиона улан Литовского полка. Марш дался солдатам, изрядная часть которых была из вчерашних рекрутов, очень нелегко. Десятка два молодых солдат пришлось отправить в обоз, они просто не выдержали многочасового марш-броска на испепеляющей жаре. И если бы не пришёл приказ снять кивера, их было куда больше. Душу грело только то, что в моём взводе и всей нашей роте, таких не было.

В Капсукас прибыли уже к вечеру, последние часы шагали в сумерках. А уже следующим утром меня вызвал к себе майор Губанов.

– Молодец, Серёжа, – приветствовал меня майор, чем очень сильно удивил. – Твои солдаты лучше всего перенесли марш из Вильно в Капсукас.

Он протянул мне руку и я, не без тайной гордости, пожал её. Ведь ещё несколько месяцев назад капитан Губанов, командир нашей роты, был для меня, молодого прапорщика, кем-то вроде небожителя, человека недосягаемого.

– Однако наградить мне тебя придётся новым заданием, – продолжал майор. – Твои солдаты, пожалуй, самые свежие во всём батальоне и потому именно им предстоит сопровождать пионеров и батарею Пятой артиллерийской бригады к деревне Шодровичи. Твой взвод, Серёжа, займёт деревню и дождётся подхода всего батальона.

– Разрешите спросить, господин майор? – сказал я и, дождавшись утвердительного кивка, продолжил: – Что такого в этой деревне, что её нужно занять столь быстро?

– Она расположена на самой границе с Варшавским княжеством, – ответил майор, – и ранее, в более спокойные времена там квартировал батальон пограничной стражи. Теперь же её укрепят пионеры, и там встанет Виленская батарей полевых орудий, деревня станет опорным пунктом нашего батальона при возможной атаке варшавской или французской армии.

– А велика ли такая возможность? – поинтересовался я.

– Весьма, – сказал майор, – велика. Особенно после нашего недавнего столкновения с британцами. Бонапарт вполне может посчитать, что настал подходящий момент для атаки на наши границы, ибо с Британией у нас сейчас весьма напряжённые отношения.

– Значит, нам может грозить война на два фронта?

– Вряд ли, Серёжа, – покачал головой Губанов. – Франция и Британия – не просто соперники, но враги, скорее, кто-то из них предложит нам руку помощи в войне с другим. Быть может, и обе стороны сразу. Я бы, по крайней мере, поставил на это.

– Спасибо, господин майор, – сказал я, поднимаясь. – Разрешите приступить к выполнению задания.

– Ступайте с Богом, Серёжа, – проводил меня майор.

– Разрешите представиться, – как самый молодой первым сказал я, – поручик Суворов. Командир первого взвода третьей роты третьего батальона Полоцкого пехотного полка. Назначен сопровождать вас в дороге к Шодровичи.

– Штабс-капитан Ермилов, – представился командир батареи Виленских артиллеристов.

– Подпоручик Гарпрехт-Москвин, – щёлкнул каблуками пионер.

– Пойдём обычным порядком, – сказал я. – Половина взвода во главе с прапорщиком Кмитом пойдёт в авангарде. Я, со второй половиной, буду прикрывать тыл. В середине построения пойдёте вы, господа артиллеристы и пионеры. Надеюсь, вы не обидитесь на это, подпоручик Гарпрехт-Москвин.

– Ничуть, – белозубо улыбнулся в ответ офицер пионеров.

– Ваши орудия, господин штабс-капитан, – продолжил я, – будут задавать общий темп нашего движения.

– Совершенно верно, – согласно кивнул штабс-капитан. – Мы хоть и конная артиллерия, но двигаться придётся в пехотном темпе. Хорошо ещё, что погода жаркая, дороги сухие, а то пришлось бы вашим солдатам, поручик, тащить пушки вместе с пионерами и моими фейерверкерами.

– Раз всё решили, господа офицеры, – сказал я, поднимаясь, – идёмте строить людей.

Мы вышли из дома, в котором проходил наш военный совет, и я кивнул прапорщику Кмиту.

– Как настроение во взводе? – спросил я у него.

– Нормально, господин поручик, – ответил он. – Солдаты готовы выступать.

– Бери половину людей, – приказал я, – вы будете авангардом. Строй их перед пушкарями и пионерами. Не отрывайся от них, именно пушки задают общий темп движения колонны.

– Есть, – ответил Кмит и тут же принялся командовать. – Унтер Павлов, младший унтер Алексеев, берите людей и за мной! Строиться в авангарде колонны!

– Ермолаев, – обратился я к фельдфебелю, – ступай с ним.

– Есть, – отозвался тот и поспешил за авангардом.

До Шодровичей было не более получаса хорошего марша, однако пушки, хоть и на конной тяге, сильно тормозили наше продвижение. Жара со вчерашнего дня ничуть не спала, и солдаты страдали от неё. Стволы пушек нагрелись до того, что прикоснуться к ним не было никакой возможности. Так прошагали мы несколько часов, пока впереди не зазвучали выстрелы.

– Малышев! – подозвал я самого шустрого из унтеров моего взвода. – Мухой сгоняй к авангарду! Чтоб через пять минут был у меня с докладом!

– Есть! – ответил тот, машинально махнув рукой, однако вовремя опомнился и не стал прикладывать пальцы к непокрытой голове.

– Кивера одеть! – скомандовал меж тем я. – Мушкеты заряжай!

Я успел застегнуть «чешую» кивера и только принялся заряжать свой «Гастинн-Ренетт», когда вернулся Малышев.

– Разрешите доложить?

– Докладывай. – Я забил заряд в ствол пистолета и взвёл курок.

– На подступах к деревне нас обстреляли, – зачастил Малышев. – Пятеро раненых, один погибший – все из рядового состава. Прапорщик Кмит отвёл людей к опушке леса, ведёт перестрелку с врагом.

– Ясно, – кивнул я. – Возвращайся в строй. Арьергард, за мной! У всех мушкеты заряжены?

– Так точно, вашбродь, – за всех ответил старший унтер Ершов.

– Вперёд! – скомандовал я. – На помощь Кмиту!

Когда мы проходили мимо артиллеристов и пионеров, ко мне обратился подпоручик Гарпрехт-Москвин.

– Господин поручик, – сказал он, – мы тыла не удержим.

– Знаю, – кивнул я, – мы постараемся взять деревню как можно быстрее.

– Поручик, – окликнул меня штабс-капитан Ермилов, – мы зарядим орудия картечью. Так что первую атаку с тыла отразить получится.

– Спасибо, господин штабс-капитан.

Шодровичи были не просто деревней, а самым настоящим застянком, как называют их поляки и малороссияне. Высокий частокол был в идеальном порядке, благо леса для того, чтобы его подновлять хватало. Над ним возвышались крыши деревянных домов. Из-за частокола по нам вели неприцельный огонь, значит, на нём оборудована стрелковая галерея. Хотя чего же ждать от деревни, где постоянно квартирует батальон пограничной стражи.

– Что тут у вас, прапорщик? – спросил я у Кмита.

– В деревне – враг, – доложил он. – Поляки. Первые выстрелы они сопровождали ругательствами на польском. Скорее всего, кавалерия. Гусары, если быть точным.

– С чего вы взяли? – удивился я.

– Вот, – Кмит протянул мне кусочек свинца – пулю для гусарского мушкетона. – Они до опушки леса не долетают. Падают в десятке шагов от первых кустов.

– Понятно, – кивнул я и неожиданно спросил у прапорщика: – Послушайте, Кмит, фамилия у вас польская, не так ли?

– Я из Малороссии, – ответил тот, совершенно не удивившись вопросу, – мои предки Кмиты из Белой Церкви воевали ещё вместе с Богданом Хмельницким против Польши.

– Ну, тогда, прапорщик, у меня нет сомнений в вас. – Я вынул из кобуры «Гастинн-Ренетт» и протянул его Кмиту.

– Благодарю вас, господин поручик, – вежливо отказался тот, – у меня есть огнестрельное оружие. Более эффективное на больших дистанциях.

Он снял со спины штуцер и подал мне. Я осмотрел нарезное ружьё, на прикладе красовалась латунная табличка с гравировкой «Лучшему стрелку Дворянского полка. Победителю стрелковых соревнований».

– Ермолаев, – обратился я к фельдфебелю, возвращая прапорщику ружьё, – подай-ка мне своё ружьё.

– Вашбродь, – протянул мне оружие фельдфебель. – Вы бы глянули в вашу зрительную трубу на деревню.

– Что там такое? – спросил я, вешая ружьё на плечо.

– Да вот, вашбродь, – как-то неуверенно сказал Ермолаев, – углядел Сашка Осипов, самый глазастый из наших… Ну так вы гляньте в трубу-то…

Я понял, что ничего путного от фельдфебеля не добьюсь, и решил последовать его совету. Сняв с пояса чехол с дешёвенькой подзорной трубой, я разложил её и направил на деревню.

Да. Глазастый парень наш Сашка Осипов. Вот только лучше бы мне этого не видеть. Я считал себя бывалым солдатом, видавшим виды, – и бой, и лагерь после боя, однако то, что я увидел в деревне… Меня едва не вывернуло наизнанку.

– Так это… вашбродь, – напомнил о себе Ермолаев, – правда, что Сашка сказывал, или как?

– Если про повешенных, то – да, – ответил я. – Солдаты пограничной стражи и простые поселяне…

– Сволочи, – процедил сквозь зубы Ермолаев.

– Мы с ними посчитаемся, Ермолаев, – заверил его я. – Обязательно. Кмит, за мной!

Не задавая вопросов, прапорщик пошёл за мной. Я сделал пять шагов, поправил кивер и крикнул в сторону застянка.

– Эй, там, за стенами! Русский кто разумеет?! – и добавил: – Parler franГais?

– Псякрев! – донеслось с той стороны. – С тобой говорить не о чем!

– Ладно бы солдат, – не смотря на это продолжил я, – но детишек с бабами за что перевешали?!

– Хлопы! – голос из-за стены был полон пренебрежения. – Вам, русским, служили!

– Невежлив ты, пан! – с усмешкой крикнул я. – Я стою перед тобой, как на ладони, а ты за брёвна спрятался! Неужели, пуль наших боишься? Так мы не стреляем!

Поляки же продолжали стрелять по нам, хотя пули их не долетали до нас, падали у самых наших ног.

– Вот он я, коли так интересно! – крикнул шляхтич, поднимаясь над частоколом в полный рост. Он был без сомнения красив, от таких барышни всегда без ума, однако неподалёку от него болтались в петлях покрытые кровавой коркой человеческие тела. Их пытали и повесили по его приказу.

– Поручик Суворов! – представился я, касаясь пальцами козырька кивера. – К вашим услугам! – И уже тише добавил. – Держу пари, вы, прапорщик, не сумеете сбить с него кивер. Ставлю пять рублей.

– Принимаю, – также тихо ответил Кмит, как бы невзначай положив руку на ремень наградного штуцера.

– Ротмистр Шодровский! – тем временем лихо козырнул польский гусар, от чего ментик лихо взлетел над его плечом.

В тот же момент прапорщик Кмит скинул с плеча свой штуцер, коротко взвёл курок и нажал на спуск. Голова гусара дёрнулась, как от удара в лоб, кивер с белоснежным султаном слетел с его головы.

– Ах вы ж курвины дети! – растеряв весь лоск, заорал лишившийся головного убора гусар. – Кровь Христова! Русские псы! Предатели!

– Полезай обратно за стену, шляхтич драный! – в тон ему крикнул я. – От меня ты пулю в лоб получишь!

Я скинул с плеча унтерское нарезное ружье и выстрелил в гусара, неосторожно высунувшего голову между заострённых кольев. Пуля разнесла ему лицо, оставив кровавую кашу.

– Идёмте, Кмит, – махнул я прапорщику. – Нам пора к солдатам.

– К чему всё это представление, господин поручик? – спросил у меня Кмит.

– Я хочу зацепить его гонор, – ответил я. – Спровоцировать атаку.

– Господин поручик, – протянул Кмит, – разумно ли это? Гусар в застянке не меньше эскадрона или дивизиона, а нас только взвод. Они нас просто сомнут.

– Не сомнут, – покачал головой я. – Не забывайте, прапорщик, у нас есть артиллерия. Штабс-капитан Ермилов зарядил орудия картечью. Сейчас попрошу нацелить их на ворота застянка, главное, успеть.

– А что если поляков не удастся спровоцировать? – резонно спросил прапорщик.

– Согласен, трюк довольно дешёвый. Но если слухи о польском гоноре не врут, гусары просто обязаны напасть на нас. Мы же оскорбили их командира, да ещё так жестоко. Если он не захочет атаковать сейчас, выведу солдат на опушку, и мы дадим несколько залпов с безопасной дистанции. Благо, патронов в достатке. Такой наглости гонористые шляхтичи не стерпят.

– Не проще ли было убить его?

– Тогда они, скорее, не стали бы атаковать, а засели в застянке.

– Но ведь можно расстрелять застянок из пушек или дождаться батальона…

– Второй вариант неприемлем, прапорщик, – отрезал я. – Во-первых: это означало бы, что мы не справились с поставленной задачей. А во-вторых: эскадрон, тем более, дивизион гусар просто так границу не переходят. Значит, скоро должны подойти подкрепления из-за границы. Вот они нас точно сотрут в порошок. Разносить же застянок из пушек – глупо. Нам здесь ещё укрепляться и, возможно, оборону держать. Как вы предлагаете делать это без стен? А возможно, и с почти разрушенными домами.

– Может и так, – не стал спорить Кмит, – но всё же, должен заметить, что вы слишком сильно рискуете.

– Господин штабс-капитан, – кивнув Кмиту, обратился я к Ермилову, – разрешите спросить: вы орудия зарядили?

– Зарядили, поручик, – кивнул тот. – А в чём дело?

– Не могли бы вы развернуть их на застянок, – предложил я.

– Для чего?

– Вы, думаю, видели нашу с прапорщиком эскападу, – заметил я. – Думаю, её хватит для того, чтобы выманить гусар из застянка. Как только они ринуться на нас, вы дадите залп по ним.

– Умно, – согласился штабс-капитан. – На дороге, в лесном массиве такой густоты, гусары ударят прямо по дороге и попадут под перекрёстный залп орудий моей батареи. Не завидую я тогда этим гусарам. – Он обернулся к прислуге своих пушек и зычным голосом принялся командовать: – Разворачивай орудия! Нацеливай на дорогу!