Текст книги "Клипп"

Автор книги: Борис Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

А тут – край бездонной пропасти! Пой и все тут! Даже если не умеешь. Пой-не-пой!?

Какие еще есть знаки распинания?

Почему край? Почему пропасть? Не захочу – не буду!

А если захочу? Внутри уже бьется, пульсирует. Это не диск, не сердце... Я готов? Я? Утвердительный кивок и – вперед.

Но что петь? Его Стихи? Но они – Его беда, Его печаль. Петь чужое, значит не иметь своего. Петь не то, что хорошо рифмуется, красиво звучит, тянется, как сироп, радуя ухо привычной мажорной интонацией – петь, что пронизывает шерсть, кожу, кости, проникает в душу. Петь о том, что болит, о самом сокровенном. А я от этого отвык. Или не привыкал вовсе. Все мои идиотские выверты – защита души, жаждущей отдать, от бездуш, не желающих понимать.

Наивно? По-детски? Очередной родственник, бородатый философ, выпятит губу и выскажет мнение: соплей много...

У меня есть, что ответить: может хватит играть, изображать из себя взрослых, разумных, объективных, умудренных опытом? Ведь Опыт – седой мир, отягощенный злобной игрой в высокие фразы...

Я взобрался на подмостки, трясущимися руками напялил наушники, запел, что есть силы – на грани шока – из собственного наследия:

"Их было много: Элвис, Джон, Владимир.

И вновь – Владимир, Элвис, Джон!

А следом – Джордж, Борис, Пол, Стивен.

Лишь мне сказали: "Брысь! Ты лишний,

ты тут ни при чем!..."

Я пел, слабея с каждым словом. Последние слоги и буквы зависли дымкой... ме-ня-не-су-ще-ст-во-ва-ло... и медленно растворялись... Я боялся пошевельнуться, боялся вернуть глаза в мир Зала: увидеть заплаканную "Киску", наткнуться на равнодушие Вейна, поседевшего за прошедший год, услышать треск дощечек, которые Стас разламывает и бросает на пол... Я уже видел, как он, презрительно фыркнув, швыряет на пол щепки и уходит, хлопая дверью...

"И я стоял, закрыв глаза,

Открыть – исчезнуть..."

Но в тот же миг с меня сорвали наушники: лица друзей светились признательностью, они галдели, как стая птиц на одиноком океанском острове. Что они кричали? Не разобрать – голова кружилась, руки и ноги оторвались, как ватные конечности игрушечного человечка. Мне подставили стул, усадили, дали понюхать нашатыря. "Киска", обняв меня, шептала одно-единственное слово: "Влад, Влад-Влад..."

– Твои-ну-Влад-стихи-,-Молодец-?-как-здорово?-называется-да? – пробубнил Стас, путая и слова, и запятые, и вопросительные знаки.

– Может быть, "Наследники..."?

– Странно, в моем экземпляре – склеенные листки! – выкрикнул Вейн, судорожно листая Его Книгу. – Ага! Вот, нашел... Действительно, называется "Наследники памяти".

– Это мои стихи... – дернулся я, не в силах обижаться. Ребята снисходительно улыбались, кивали – больному ребенку прощаются все капризы...

– Конечно-конечно, мы верим, – хором пропели голоса.

– Да-нет, правда! – запутался я.

– Мы верим тебе! ласково промурлыкала "Киска", глядя на меня. Ах-ах-ха, кисонька-мурлысенька, ловко ты придумала сцену с Его ребенком и красиво разыграла ее! Главное – завела пружину внутренних часов Влада В.! Спасибо, Сиби!

– Еще! – громогласно объявил я, желая доказать, прежде всего – самому себе, эффект не случаен. И его проявления первые признаки пристрастия – легкое недомогание: молчание смерть!

"Континуум" зашумел, замахал руками, споря со мной – сошлись на одной, сегодня – последней, песне из Его Книги. Я пел про птиц, муравьев, про деревья и траву: пел, видя картину песни, ощущая восторг от яркости красок, от мощи запахов и разнообразия звуков. Последний абзац, мне он показался мало выразительным, я дополнил собственными словами:

"Вы не только хотите погубить их всех.

Вы желаете при этом напечать:

"Хоть раз в жизни, хоть напоследок,

Но мы согреемся у когтра,

Пусть этим костром окажется Земли,

Вот только сбросим бомбы..."

Огненный диск обжигающе пульсировал под футболкой, вытаскивая на себя сердце. Я открыл глаза: ребята застыли каменными изваяниями – согнутые в локтях руки, раскрытые на вдохе рты, стеклянные глаза, полные слез. С испугом от зрелища: я разглядывал теплокровные статуи. Тело пронизал страх – и за себя, и за них. Одиночество печальнее смерти. Я крикнул из последних сил: "Эгой!", взмахнул рукой, снял с них заклятие... плюхнулся на стул, хорошо не мимо. Сиби, ты меня научила колдовству спасибо...

– Ты гений... шептала "Киска", она ожила нерпой, приютилась возле стула, головой прижалась к моим коленям. Я хотел погладить ее – сил не осталось, даже протянуть руку.

Ребята постепенно окружили нас.

– Вейн? – вопросил я, отдышавшись. Все молчали, ожидая меня, – тоже точно по тексту?

– Проверим, – прохрипел Молчун, раскрывая Книгу, листая... – да, посмотри! – протянул мне. Я улыбнулся – зачем смотреть в Его Книгу? Строки придуманы мною только что, срисованы с экрана сознания. Или подсознания. Но я заглянул краем глаза, очень уж любопытно было... подавился липкой густой слюной: черные буквы на глянцевом фоне... Но! Как?!

– А говоришь: "не читал", – подытожил Стае.

– Выучил наизусть, притворившись пьяным, – подмигнул Любен. Ребята заулыбались, оставаясь при своем мнении. Спорить не стану – кто мне поверит – текст-то напечатан!

Часы Любена прозвонили десять и включили "Картинки с выставки": Эмерсон, Лэйк и Палмер.

Вейн и Любен, сквозь Зал Славы и далее по спирально вое ходящей лестнице, мимо спящего дядьки, проволокли меня... Я оглянулся на охранника пустоты – колоритный типаж. Но! Я не смог бы его описать, что-то изменилось: и в нем, и во мне. Я вижу его, вот он, сидит; закрываю глаза – он исчезает. И ни каких амбиции и подреберье, никакого желания писать – ..... – пустые выстрелы в молоко – ..... – Дядька улыбнулся, набросил на голову фуражку и засифонил в том же – дремотном направлении, причмокивая прощальные звуки.

Улегшись на заднее сидение "Медиума", я потерялся – (тени от огней, шторы от дверей, графины от цветов, ножки – неутомимые женские!) – но нашелся: напротив постели, поверх которой, вместо покрывала, лежал я, в кресле сидела давишняя ключница, в легком платье, нога на ногу. Ага, вот чьи ножки вывели меня из состояния грогги. На столе под крышками и салфетками остывал обед. Или ужин. По крайне мере – не завтрак! Сверкающие банки, неужели пиво? И лохань с кофе: удивительное дело – с каждым последующим моим пробуждением его, кофе, становится все больше и больше.

Я хлипко поднялся, тоскливо потянулся, несколько раз присел, симулируя зарядку, помахал-покрутил руками, наблюдая за девушкой. Она сидела в пол-оборота, "меня не замечая". Я прошелся по комнат"', раздвинул шторы, выглянул в окно по-прежнему пасмурно и пристроился к столу.

– Вы разрешите...

– Прошу, – кивнула девушка, – спрашивайте.

– Можно мне выть только по утрам?

– Всего-то вопросов? – вздохнула ключница.

– Вы разочарованы?

– Знаменитость имеет право задавать любые вопросы.

– Но я еще не знаменитость – только учусь. Кстати, как зовут тебя, Прекрасная Незнакомка? Уж не Златовласка ли?

– Да, спасибо, не откажусь составить вам компанию, – ответила девушка и повернулась: ко мне и к столу. Но имени не назвала.

– Угощайтесь, – взмахнул рукой, – прекрасная ключница.

– Не время для комплиментов, – ответила она и протянула полосатый конверт. Из него на стол выпали два пластиковых пропуска на Фестиваль и записка-пожелание: "Влад! Кнессия согласилась проследить тебя на концерте. Не сомневаемся, что с ней тебе будет приятнее провести вечер, чем с нами. Вейн и Любен".

– А второй пропуск для кого? – спросил я и набил рот салатом.

– Для вас, Владислав. Если вы не боитесь пойти со мной.

– Спасибо за приглашение, не откажусь.

– Но ваша судьба в ваших руках: десять минут и... – я с любопытством посмотрел на свои руки. Потом пожал плечами, уйдет последний рейсовый до Шпорт-халле.

– Скажите, – начал я, – но...

– Чтоб я больше этого не слышала! – воскликнула девушка.

– Извините, конечно, но я...

– Вслух – да, не сказали, просто не успели. Но пытались, – короткие фразы-пояснения перемежались легкими зевками-глотками. – Запомните, Влад, меня зовут Кесс, хотя родители и осчастливили меня "Кнессия".

– Кесс, – повторил я, чтобы запомнить, окунул глаза в тарелку. Вовремя она поймала В. В. за язык – я уже приготовился назвать ее Нессия...

Городские власти, предчувствуя живой интерес к "Живой" музыке, подготовились к открытию Фестиваля. Тут и там, от угла к углу, все прилегающие к Шпорт-Халле улицы заняли полицейские и пожарные машины, реже – микроавтобусы с красным крестом. Никогда не предполагал, что в городе столько полицейских, пожарных и медперсонала.

– А на Тилла У. так же ломились? – спросил я.

– Конечно, – быстро ответила она и замолчала, не откликаясь на мои дальнейшие вопросы. Я остановился. Остановилась и Кесс, посмотрела на меня жалобно-печально – "синдром боль-но-го-ре-бен-ка-не-раз-дра-жать". – Пойдем, Влад...

Зрителей набилось в Зал, как сельдей в бочку. Мы опоздали, так что даже не пытались пробиться к своим местам. Ксгг пристроилась на ступеньке, я рядом с ней. Все проходы и лестницы были плотно утрачоонаны разнополыми, но одинаково одетыми существами. Я вертел головой, наблюдая; вспоминал, что творилось в крохотных залах и полуподвальных помещениях, во времена моего отрочества, на полуподвальных концертах сешцмьюзик. Вспоминал, радуясь, что Старые Добрые Нравы вновь наполнили Зал, а он мгновенно тлея с Джебом, как единый организм: стоны, визги, крики, плачь – нечто большее, чем восприятие сочетаний слов и музыки, буквально полнейшая отключка. Только я сидел как гость, раздумывая, не подпадая под действие чар Джеббера By. Я знал Джеба давно, но никогда не видел, чтобы он так выкладывался. Постоянно двигаясь по сцене, Джеб не давал расслабиться ни себе, ни Залу, наращивал темп, буквально вдалбливая композиции в нас – сидящих... Напряжение не стихало и в моменты, когда он садился за фоно или брал в руки саксофон – каждый звук, каждое слово имели смысловой оттенок, находили точку приложения.

Кесс сидела очень плотно, очень рядом со мной, я задавал ей вопросы во время затишин, но ответов не следовало... Сидеть очень рядом – не значит быть очень вместе. Кесс покидала меня, оставляя одного, с каждой последующей композицией уходя вслед за Джебом. Я осторожно взял ее за руку, но... догнать ее, отправиться вслед за ней, – не мог.

Единственно, что получилось, так это вернуться в прошлое после соул-сингла Джеба:

"Ты ждешь его на том же месте,

Не жди – теперь он в армии..."

Я тут же вспомнил Вейна, его рассказы об Островной Одиссее... Два с половиной часа промелькнули незаметно, напоследок Джеб исполнил свой старый, но очень известный хит:

"Зерна отобьются в нули,

Пули отольются в гири..."

Зал не свистел, не аплодировал – Джеб еле держался на ногах. Из-за шторы вышла его жена, Кэтрин, он обнял ее за плечи...

Я потянул Кесс за собой, мы молча проламывались сквозь навстречную толпу: жужжащая масса – пусть и людей – довольный и разочарованных, веселых и хмурых, отупело-восторженных и раздумывающих. Я же пробивался в мир засценья, к Джебу.

Я молча кивнул. Джеб расстегнул рубашку, осторожно снял с волосатой груди диск, ого! такой же, как у меня – я ощупал в кармане приятную, холодную поверхность.

– Тебе Тилл У. дал?

– Кто? Что дал?

– Диск. Ведь это Тилл У. придумал?

– А, да, придумал Тилл У., так. Но собрал один мужик... Разве ты не знаком с ним... был? С Тиллом У.?

– К сожалению, нет. Я уехал на АМС-4 за год до его появления...

Кэтрин выронила стакан, и он звонко растекся осколками по раковине.

– Вот как?! – вздрогнул Джеб. – Я... просто не знал, что вы с Тиллом У. не совпали по времени. Да-а, значит, тебя интересует Тилл У...

– Очень интересует, – засуетился я. – Но мои ребята увиливают от разговоров.

– Хорошо, Влад, я расскажу. Но для начала опорожню банку пива.

Кэтрин открыла четыре банки. Кесс отказалась, я взял одну, Джеб – две. Он присосался, как новорожденный к груди матери, глотая с упоением, и оторвался, опустошив жестянку.

– О! Теперь порядок, – он посмотрел на Кесе. – Девушка не станет лишний раз трепать языком?

Кнессия промолчала.

– Значит, не станет. Хорошо, – кивнул Джеб. – По моим подсчетам таких дисков не менее семнадцати. Ты не в курсе?

Я покачал головой – откуда мне знать. Джеббер отхлебнул из второй банки:

– Первый диск достался Тиллу У. Второй – мне, – еще глоток. – Точно знаю, что есть у Большого Ролли, у Манфреда из "Базуки", у Лео Стринджера, у "Зануды" Патрика, у Блэка " Киллерфилда"...

– Но ведь он!

– Ага, Влад, догадываешься, чем пахнут эти игрушки?! Беспорядки в городе – и его рук дело. Вернее, усилителя и его луженого горла. Та-ак, – Джеб задумался, – сразу три хапнули "Боггерти, Кристон и Полански". Они свихнулись – я предупреждал – на первой же репетиции, вместе с техкомандой... Их отправили в психушку, а усилители исчезли. Куда? Не знаю. Как и то, где остальные семь, если только семь...

– Один у меня, – похвастался я.

– Э-э, парень, твой не в счет.

– Почему?

– Твой – оригинал. А наши, остальные, – копии. Так что ты, Влад, подумай, стоит ли ввязываться...

– Стоит ли? – переспросил я, – но у меня может получиться!

– Начиная верить в волшебное зелье, не знаешь, что получится, – усмехнулся Джоб. – А если чудище о трех головах? Подумай, парень. Брось все. Уезжай обратно в Антарктиду, пиши снежные опусы, ведь ты журналист? Или, в Гренландию. Бери в охапку девушку и сматывай... Все не так просто.

Я следил за реакцией Кнессии, она спокойно слушала сбивчивые фразы Джеба, без эмоций концерта.

– Уже лучше, – Джеб потянулся за полотенцем, насухо вытер лицо, шею, плечи, грудь, – выпиваю пару банок пива и трезвею. Мысли проясняются... Ты наверное не знаешь, Влад, но я окончил биохимический факультет Университета. Пытался преподавать. Неудачно. Но журналы просматриваю до сих пор. Может, один я отдаю себе отчет в том, что происходит, что мы делаем с людьми. Реальная картина процесса... – Джеб неспешно рассказывал, при этом старательно скреб ногтями волосатый живот, – столь проста, почти банальна.

– Что?

– С помощью дисков мы воздействуем не только на эмоциональную сферу, вернее, действие на органы чувств опосредовано влиянием биохимических сдвигов в организме. Диски способствуют выделению эндорфинов, различных нейропептидов, производных бензедрина, гаммалона и бог знает чего еще. То есть, возникновению комплекса ощущений, наслаивающихся на адекватное восприятие слов, музыки, световых эффектов...

– Джеб, остановись, – попросила Кэтрин.

– Эти вещества оказывают дополнительное психостимулирующее или же наркотическое действие. Диски способны заставить человека покончить с собой или поднять его психические возможности до вершин интеллекта. Или – принудить людей маршировать строем: "Раз-два левой..."

Джеб замолчал. Кэтрин тут же встала, открыла для него еще одну банку пива. Я наблюдал за Джеббером, вспоминая его на сцене, перевоплотившегося, и сравнивал с повседневным, уставшим от многочисленных выступлений человеком сорока с хвостиком лет, замученного героя своей собственной песни:

"Скованные одной цепью,

Связанные одной целью".

– Плохо выгляжу? – кисло спросил Джеб, облизнув губы.

– Неважно, – сознался я.

– Ты тоже, – ответил он, любезностью на любезность.

– Побриться забыл, – я провел пальцами по подбородку, шершавому, как терка.

– Теперь поздно, – усмехнулся Джеб.

– Да?

– Не брейся перед выступлением, мои тебе совет.

– Ладно, – согласился я, – но ты не сказал, не объяснил...

– Неужели ты не понял?! – разозлился Джеб.

– Понять-то я понял, мне интересна твоя позиция.

– Какая к черту позиция, если мы, ты, я, с помощью усилителей можем управлять людьми, как заводными куклами; вот послушай внимательно: Я МОГУ ТОБОЙ УПРАВЛЯТЬ! Вникни в конечный смысл! Страшно?

Я не ответил.

– А мне страшно! Страшно осознавать себя носителем дьявольской силы! Первое: Я Могу! Второе: Я Могу Многое! Третье: Я Могу Почти Все! Значит, как вывод: Я ВСЕМОГУЩ!

– И тебе страшно?

– Страшно любому из нас – если есть совесть. Если ее нет – смертельно опасно для окружающих.

– Но! Ведь ты усиливаешь положительные эмоции!

– Тоже не сахар. Я, владелец усилителя, выбираю одно из двух: либо поднимаюсь в кресло вождя-диктатора, что бесперспективно и неизменно ведет к пропасти, либо встаю на путь Мессии, а значит – прибиваю себя к кресту. Оба пути гибельны.

– А если петь в пол-силы? В четверть?

– Тогда не достигнешь цели.

– Цели?

– Власти!

– Но я к ней не стремлюсь!

– Теоретически – да, но на практике...

– На практике ты поешь одно, а говоришь другое. Ко всему – от власти можно отказаться.

– От власти не отказываются! К ней стремятся, ее добиваются, заигрывают с ней. Но не отказываются!

– А ты?

– Я – другое дело. Я давно прошел все круги усилителя.

– А Тилл У.? – спросил я и задумался: "Тилл У. ушел... Почему? Почувствовал, что начинает принуждать людей, подчинять их своей воле? Или?"

– Нет правил без исключений, – парировал Джеб.

– Ты ошибаешься в своих рассуждениях. Но в чем – не могу пока ответить. Сначала надо пройти эти круги, а потом...

– Потом может не быть, Влад. И я не ошибаюсь. Если выкладываться полностью – третьего пути нет.

– Третий путь есть! И ты идешь по нему!

– Нет! – глаза Джеба вспыхнули: два угля адова костра, Мерзко! Мерзко, когда начинаешь терять самого себя. В Зале тысячи. Можно поднять их одним взмахом руки. Поднять и повести.

– Куда? – спросила Кесс. И Джеб, и я повернулись на звук женского голоса, так неожиданно он прозвучал; мы забыли, что нас четверо...

– Куда пожелает Владислав, – ухмыльнулся Джеб.

– Но я должен. Если чувствую, что могу, значит должен!

– Попробуй, парень, если чувствуешь. Совет – одно, запрет – совсем другое. Сам привязан к сцене.

– Мог бы – запретил?

Джеб кивнул.

– А где остальные усилители? – вспомнил я.

– Во-от, – протянул Джеб, выпучив глаза, – вопрос вопросов. Хорошо, если того мужика и впрямь пристукнули после семнадцатого усилителя. А если нет? А если его спрятали глубоко и надолго? Думаешь, обязательно петь? Разве нельзя говорить: тихим вкрадчивым голосом, заставляя верить, заставляя подниматься и идти на штурм высоток, а их бессчетное множество на дороге ко всеобщей победе мудизма, а?

– Так уж все и можно?! – я покачал головой.

– Можно вес! закричал Джеб. – Рвущегося к власти не остановит никакая сила! Он продолжит битву, даже потерпев полное поражение, – Джеб вздрогнул, лицо побледнело.

– Если мы не сумеем противопоставить им... или, тогда все дружно, мирно... всем стадом... в полосатых пижамах... Джеба затрясло, – да, об этом думаю... из-за этого не ухожу, "в этом городе без окон...", – он закрыл лицо руками, – тазик...

– А теперь, ребята, быстро валите отсюда, – скомандовала Кэтрин, – сейчас начнется.

Мы поспешно вышли. Из-за двери раздались звуки.

– Ему тошно от самого себя.

– Нет, Влад, вы не правы! – она опять перескочила "на вы". – Он отдал себя Залу, наполнился грязью тех, кто не задумывается, что петь, что говорить...

– Ты так считаешь? – спросил я. Не слишком ли Кесс идеализирует? Одно дело молекулы, с ними все ясно. Но превращать эмоции в материальные структуры?!

Кесс кивнула. Мы шли по коридору: сорок, пятьдесят, а то и более метров. Мучения Джеба сопровождали нас до самой лестницы.

– Как вам такая перспектива, Влад? – отвернувшись, спросила Кнессия.

– Подходяще, – ответил я и закашлялся.

Мы поднялись в мой номер. Я зашторил окна, включил легкую подсветку, сел возле стола, забыв, что Кесс остановилась в дверях.

– Я готова, – тихо сказала она.

– Мм? – я повернул голову, в полумраке не сразу разобрав, что она расстегивает платье.

– Я готова, – повторила девушка.

– Выполнить любое мое желание? – спросил я, вставая.

– Да, – спокойно ответила Кесс. Но глаза ее, без того ночные, а в полумраке почти невидимые, напряженно следили за мной.

– Любое-любое? – переспросил я, заранее зная ответ.

– Да, – ответила Кесс.

– Почему? – мне было не до шуток.

– Перед выступлением артисту нужен отдых: немного вина, немного женщин...

Я едва сдержался, чтобы не ударить ее, нахмурился, Кесс застыла, кислой улыбкой обнажив верхние зубы.

– Но я не тот артист, который тебе нужен, – и ляпнул далее: – Это Вейн и Любен позаботились обо мне? Хорошо заплатили?

Она, ответно, влепила мне пощечину. Молодец.

– Вот теперь, девочка, ты похожа на себя, – улыбнулся я, как будто знал, какая она – Кесс. – А то – двусмыленности...

И еще одну влепила, скорее всего лишнюю. Мы молча смотрели друг на друга.

– А если я искренне предложу вам, Владислав, ведь... полярный год длинен...

– Нет. Считайте, что я еще не вернулся. Кстати, все, что можно, я потерял вчера вечером.

– Врете! – она поцеловала меня в щеку, в ту, которую... Вы напились и завалились спать.

– Мне необходимо поработать, – сказал я, кашлянул. – Новые рифмы просятся наружу.

– Опять врете, – ответила Кесс, сложив на груди руки. Я надеялся, что меня вторично поцелуют, но – пощечины и поцелуи шли в соотношении два к одному. – Ваше кредо – импровизация. И вранье тоже.

– Вру, – кивнул я, – и не могу понять, почему меня читают, как открытую книгу. А если я скажу, что хочу еще раз взвесить все "за" и "против", решить – выходить ли мне на сцену?

Кесс заглянула мне в глаза, глубоко-глубоко.

– Да.

– Поздно, – сказал я, – тебе пора домой...

– Влад, ты же не хочешь, чтобы я уходила?..

– Ты задаешь вопрос?

– Я отвечаю на него, – улыбнулась девушка. После чего поцеловала меня в щеку и ловко скинула платье на пол. Я отвернулся. В ответ скрипнула кровать.

– Влад, у окна откидной стол и две электросвечи. Тебе удобно? Только не сиди всю ночь – завтра твой выход. Если замерзнешь – я здесь.

– Спи, – буркнул я, действуя, как снотворное. Кесс уже посапывала. А я сидел одиночкой, не включая свет – таращился в окно.

Странная идет игра: меня заставляют поверить, что я могу больше, чем могу. Странно, но и девушки вокруг: в кои веки на меня обращали столько внимания? Я изменился? Они? Или все подстроено? Все куплены? Даже Кесс?

Я осторожно приблизился к постели – она здесь, значит, не приснилась. Жаль... Почему? Она здесь: живая, мягкая, теплая и еще какая-то... Я вздохнул. Испытание? Путешествие сквозь пещеру соблазнов?

Вернулся к окну. Ха-ха – мне петь! Не страшно – смешно.

Вот Джеб – да, отдал Музыке четверть века. А я? С чего все началось? Вспомнил! Милена! Правила хорошего тона, надежды на престижный брак и безбедную старость. Вот она точка отсчета, точка, с которой упал Влад В. Вы думаете, с точки нельзя упасть? Можно! И еще как разбить голову!

Жизнь – кино, непрекращающийся фильм. Надоело – щелк выключателем. Нет, это не фильм. Это Ти Ви – видеоклипп: музыка, слова, наполненные быстротечным действием со множеством эпизодов, мелочей, отступлений, подсветок. То бишь – фрагменты чужой полуобнаженной жизни между пластами бикини-сна.

Такое кино хорошо смотреть, привычно развалясь в кресле, банка пива в одной руке, сигарета – в другой. Сиди себе да поглядывай за марафоном жизни, скомпанованным и втиснутым в четыре-пять минут. Но вдруг из ящика выскакивают придуманные тобой герои, выхватывают пиво, тушат сигарету и тащат за собой. Главный герой клиппа выбыл из игры – срочно требуется замена. Пошел! Глаза на лоб, но идти-то надо. И не просто на прогулку – надо вступить в борьбу, отбросив рассуждения типа "что-та-ко-е-хо-ро-шо". Встать на центральном месте и сделать, а не говорить "вот-я-бы-тог-да", скажут другие – чесальщики всегда найдутся – и язык почесать и языком. С ног на голову можно перевернуть Все. Главное – точка отсчета...

"Жизнь и не правда и не ложь,

Лишь блики солнца на рассвете..."

– Влад, – меня трепали за ухо.

Я открыл глаза: Кесс. Выспавшаяся, улыбающаяся, жизнерадостная. Озорно смотрела на меня и расчесывала непослушные черные волосы.

– Переползайте на кровать...

Я кивнул, засопел, безуспешно борясь со сном; мне помогли пересечь комнату. Надо бы спросить, куда она...

– Спускаюсь вниз – пора заступать на вахту. На концерт приду... – она достала салфетку, протерла лоб, носик, щечки. Я вдохнул ее запах – запах полевой фиалки.

Я спал, стоя на одном из ледяных хребтов, невдалеке от АМС-4, любуясь непредсказуемой игрой солнечных лучей в свет и тень. Я временно переместился на Южный полюс, чтобы еще раз попрощаться с яим и спросить: "Великие Льды! А был ли среди вас человек по имени Владислав В.? Или ему всю жизнь снятся красивые сны?" Признать, что сон – сон, значит смириться с тем, что жизнь – продолжение сна, а значит, можно жить в полсилы, можно относиться высокомерно к самому себе. Седые льды и хрустальные хребты промолчали. Я сказал им:

"Мне пора", проснулся.

"Доброе утро, последний герой!"

В дверь постучали. Еще раз.

– Давай, входи! – скомандовал я, продолжая лежать. Дверь скрипнула: на пороге щурился Томми Сандберг.

– Ого! – подпрыгнул я. – Рад приветствовать сержанта Сандберга!

Мы расцеловались, как будто не виделись вечность. Я похлопал его по спине:

– Знаешь, действительно очень рад тебя видеть! Только как ты меня нашел?

– А! – отмахнулся Томми, порылся в кармане, достал очки. – Дома ремонт, так что придется жить в гостинице недели две. Случайно узнал, что ты в этом номере, решил зайти.

– Спасибо. Только почему так рано? И уже навеселе?

– Да мы и не ложились...

– У меня сегодня концерт! – сообщил я. – Впервые на сцене Владислав В., журналист!

– Впервые на сцене? – удивился Томми, и еще раз: – Журналист?

– Конечно! – ответил я, не прислушиваясь к Томми. – Боб "Киндер" уговорил меня петь! Так что журналистику придется бросить! Или передать тебе права, в вечное пользование.

– Смешно, – улыбнулся Томми, – я-то считал себя единственным писакой на АМС-4... – он достал сигарету, закурил. Я удивленно посмотрел на Томми:

– Ты еще и куришь?

– Да, – улыбнулся толстячок. – когда выпью...

Несколько минут мы сидели молча.

– Значит, будешь петь? – спросил Томми, окуная хабарик в стакан с водой.

– Наверное, буду – деваться некуда.

– Что значит; наверное?! Ты должен!

– И ты туда же: должен! Должен!

– Так оно и есть. А, – он хмыкнул, – если ты чего не понимаешь, то скоро вспомнишь.

– Я в сомнении, Томми, – и пересказал ему вкратце историю с диском, разговор с Джебом, мысли прошедшей ночи. Закон Кайфуция знаешь? – спросил Томми.

– Ко-кко-го?

– Значит, не знаешь. Кайфуция, – повторил Томми. – И не путай с тем умнейшим китайцем.

– Ну, выкладывай.

– Теория, противоположная тому, что говорил Джеб. Он-то имел в виду морфий, который в зависимости от дозы может быть и лекарством, и наркотиком, и ядом. А твое искусство, твой голос, он со знаком плюс – чем больше, тем лучше. Понятно?

Я кивнул.

– Ну, я пошел, – Томми поднялся. – Теперь можно...

– А десять минут назад?

– Десять минут назад было рано. У меня, там, в номере, Гэм.

– Не один, надо полагать?

Томми кивнул и незаметно растворился. Я посидел, покачался, борясь со сном, и вновь бухнулся на постель.

Вейн и Стас сопроводили меня до Шпорт-халле. Стас помог мне подняться по лестнице: ноги отказывались слушаться.

– Ну как? – спросил Боб, встретив нас на верхней площадке.

– Маэстро желает прилечь, – улыбнулся Стае.

– Что-о? – "Киндер" сдвинул брови. – Целый день спишь и все не выспался?

Я промолчал. Меня дотащили до засценья, оставили среди нагромождений декораций.

– Отдышись, – посоветовал Войн и растворился.

Где-то рядом запел синтезатор "Кванта" – зал взревел. Я же сидел на пожарном ящике, который служил местом курения, вокруг него, изогнутые в предсмертной агонии, валялись обсосанные окурки, похожие на Джеба после вчерашнего выступления... Затрясло от зеркального отражения будущего. Вполне вероятно – и моего тоже.

Ну и город – присесть негде, сплошные символы! С невидимого потока и до пола свешивались шторы, занавески, ленты, обрывки декораций: они дрожали, покачиваясь, передвигая окурки с места на место. Я следил за ними так жалостливо, что проходивший мимо парень с двумя усилками под мышками, остановился, поставил один усилок на пол, достал пачку "Винстона", протянул мне:

– Успокойся, Влад.

– Не курю, – ответил я, мотнул головой. Но рука сама потянулась к пачке, вытащила пару сигарет. – Спасибо.

– Не волнуйся, Влад, все будет тип-топ, – улыбнулся парень.

Я достал из кармана потрепанную Его Книгу, заглянул в титульный лист... застыл. Между пальцев, сжавших сигареты, потекли струйки табака; вспомнилось старое доброе: "Взгляни на себя".

Из-за завалов декораций, стеллажей и настилов выбралась Сибилла, Сама Привлекательность. Не иначе как ее комбинезон концентрирует влажный воздух и перерабатывает его в энергию магических чар: "Киска" ошпарила меня взглядом и протянула лапку, не снимая блестящей розовой перчатки – шелковой подушечки для игл.

– Пойдем, пора, – позвала она, осторожно погладила мою руку, провела линию от локтя до плеча. Туда-обратно, еще раз, еще... Любое, даже нечаянное прикосновение ее пальцев вызывало у мужчин приподнятость, настроение тоже.

– Привет, – я выдавил улыбку.

– Так смотришь, – тихо сказала Сиби, – не узнаешь?

– Я не узнаю всех вас, я рад, что вы изменились, особенно ты, правда... Я рад, что у тебя будет ребенок.

– Да? Но, Влад, мы не изменились, – она хитро улыбнулась. – А может, ты прав, – что-то вспомнила, – потом скажу.

– Тилл У.? Один человек переворачивает гору? Невозможно.

– Уверен?

– Нет. Теперь – нет. Не уверен. Я разговаривал с Джебом...

– Зачем? – Сиби вздрогнула, засуетилась, не дала мне рассказать, – вот и попробуй. Пойдем!

Я поднялся. Сиби, из неведомых глубин ткани, выхватила расческу и ловко привела в порядок волосы: и свои, и мои.

– Пойдем, мальчик, – она обхватила меня за талию, и мы потихоньку пошли, обнявшись, но не как любовники перед неминуемостью ночи, а как брат и сестра. – Споешь для меня?

– Обязательно. И для твоего малыша...

Я ждал, что она рассмеется, догадавшись, что я раскрыл ее "тайну". Нет. Сиби ущипнула меня пониже спины и сказала: "Спасибо!". Она не кокетничала, не заигрывала, не пыталась уластить, добиться привилегий на получение внеочередного бриллиантового колье, она оставалась сама собой. Быть самим собой – самое простое или самое трудное. Играть, прикидываться, прятать истинные чувства проще, чем говорить правду.

Потихоньку-полегоньку, мы дошли до прозрачной занавеси, до последнего препятствия.

– Влад, – "Киска" приподнялась на цыпочки, зашептала, мне ни с кем и никогда не было так хорошо, как с тобой... ее глаза заблестели...

– А он? – серьезно спросил я, не из любопытства.

– Кто?

– Тилл У., конечно.

– А был ли он? – переспросила Сиби, унимая дрожь, промакивая перчаткой капельки глаз. – Разве это так важно?

Серьезно переспросила, без ехидства и злорадства, не так как вчера утром, но и без сожаления: как-буд-то-е-го-и-не-бы-ло-вовсе... Человека по имени Тилл У. Раз-ве-э-то-так-важ-но?