Текст книги "Шторм"

Автор книги: Борис Старлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Атмосфера в доме, как обычно, царит аховая – невероятная смесь запахов птичьего корма, псины, ментоловых сигарет и всего того, что Бронах готовила в последние два дня. Повар из нее никудышный, не говоря уж о том, что ее кулинарные экзерсисы попросту опасны, а кухонное окно, насколько помнится Кейт, всегда плотно закрыто. Не удивительно, что амбре распространяется по всему дому.

На Бронах пурпурная юбка-клеш и черная блуза художника, наряд, который, как известно Кейт, является одним из наименее экстравагантных в тетушкином гардеробе. Ее подкрашенные хной, подернутые сединой волосы зачесаны вверх и назад, в стиле Маргарет Тэтчер. Левая рука Бронах, от локтя до запястья, вся в серебряных браслетах, а кожа ее правой руки покрыта пятнами – результат многолетней приверженности к пиву.

Несмотря на всю эксцентричность этой особы, Кейт любит тетушку и вовсе не хочет, чтобы та меняла свои привычки.

Лео поднимает глаза, видит входящую Кейт и, вскочив с дивана, бежит к ней. Она подхватывает его на руки и прижимает его личико к своему.

– Теперь от тебя пахнет лучше, – говорит мальчик.

Она целует его, он льнет к ней, обхватив ручонками шею. С ним на руках Кейт направляется к Бронах.

– Чувствуешь себя лучше?

Голос у Бронах низкий и хрипловатый, а когда они целуются, Кейт чувствует сильный запах пива.

– Немного.

– Должно быть, помогла горячая ванна.

– Хм-м. Я вижу, ремонтники все еще здесь.

– Когда это ремонт заканчивался в срок?

Кейт обращает внимание на то, что выражение лица у тетушки какое-то странное.

– Что-то неладно? – спрашивает она.

– Кейт, – натянуто отзывается Бронах, – тебе нужно кое-что узнать.

Все еще не сводя глаз с тетушки, Кейт наклоняется и тихонько ставит Лео на пол.

– Что?

– Для тебя это, наверное, будет в известном смысле потрясением. Бог свидетель, ты и так хлебнула более чем достаточно, но...

– Тетушка Би, не тяни. Выкладывай.

Бронах прикладывается к баночке "Фостерса". Она мнется, что совершенно на нее не похоже.

– Дело в твоем отце. Ему поручили расследование по парому.

Кейт слышит, как воздух со свистом вырывается из ее легких. Неожиданно она снова ощущает сильную слабость.

Она наклоняется к Лео, но он уже снова залез на диван и смотрит свои мультики. Кейт решает оставить его в покое.

– Он... он занимается расследованием?

– Угу.

– Почему? Как?

– Он возглавляет контору, которая занимается такими вещами. Бюро расследований кораблекрушений, или как там его, то, что в Саутгемптоне. Сама ведь знаешь.

– Я знала только, что он работал в этой организации. А ты говоришь – возглавляет.

– Ага, уже три года. Последние три года. Занял эту должность после смерти прежнего босса.

Вот так, Фрэнк уже три года возглавляет Бюро расследований морских происшествий. Но Кейт не видела его четыре года. Четыре года, с тех пор как Энджи, ее мать – его жена, – умерла. На похоронах отец и дочь разговаривали, но тот разговор был полон горечи и взаимных обвинений. А за шестнадцать лет до того Кейт, тогда девочка-подросток, ежилась от страха наверху лестницы, тогда как внизу между ее отцом и матерью происходил страшный скандал. Наутро она узнала, что отец нашел другую женщину и уходит.

С того момента Кейт повела себя так, будто у нее вообще никогда не было отца. Она убрала его фотографии со своей прикроватной тумбочки и порвала их в клочья. Открытки и подарки, которые он посылал ей на день рождения и на Рождество, она выбрасывала в мусорное ведро неоткрытыми. А вот Бронах, оказавшаяся в непростом положении, поскольку являлась сестрой Фрэнка, сумела поддержать и племянницу, и ее мать. Немало вечеров провела она с Энджи и Кейт, за выпивкой и доверительными беседами.

Бронах никогда не притворялась, будто так же глубоко обманута в лучших чувствах, как и они, и не скрывала от них, что видится с братом, хотя о нем заговаривала только тогда, когда они спрашивали. Когда Энджи умерла, именно Бронах пришла в квартиру Кейт с полной сумкой звякающих бутылок и абсолютной готовностью стать жилеткой, в которую можно выплакаться. Бронах же поддержала Кейт после рождения Лео, Бронах, а не Дэвид. Тот спустя несколько недель после появления на свет сына смылся в Сиэтл.

– Ты думаешь, мне придется с ним встретиться?

Он. С ним. Никогда "отец", никогда "Фрэнк".

– Не сомневаюсь, они захотят опросить уцелевших.

– Он не знает, что я была на пароме.

– Не знает, так узнает, и достаточно скоро. Они получат списки пассажиров.

– Не стану я с ним встречаться. Пусть поручат это кому-нибудь другому.

Бронах бросает взгляд на Лео.

– Все не так просто.

– Почему?

– Они собираются открыть временный офис в Майклхаусе[4]4
  Майклхаус – колледж Святого Михаила в Абердине.


[Закрыть].

Кейт изумленно моргает.

– Но это прямо через дорогу от школы Лео.

* * *

Безумие – это цена, которую он платит за убийство. Само небо сделало его безумным. Они приходят к нему снова и снова, его настигает топот их ног. Их черные плащи подобны ловчим сетям. Его уши наполняются их тяжким дыханием. И исчезают они только вместе с кровью, ее кровью, впитывающейся в почву.

Он, конечно, не торопится с ней покончить. Ведь за всю ту боль, все те муки, которые он испытал по ее милости, необходимо отплатить в полной мере. Она связана по рукам и ногам, и ее глаза умоляют его о пощаде. Неужели она думает, что его так просто смягчить? Но ему-то ведомо, что все эти мольбы не более чем циничный тактический ход. Стоит ему освободить ее, и его страдания возобновятся. Но теперь испытывать муки выпало ей, а не ему. Он требует, он желает и требует, чтобы она страдала. Когда он вынимает кляп из ее рта, чтобы позволить ей кричать, ее вопли звучат для него как сладостная песнь сирены.

Пытка продолжается часами и прекращается только тогда, когда он пожелает.

Сейчас наконец он решает ускорить дело. Когда змеи наносят удар, они настолько быстры, что человеческий глаз не в состоянии за ними уследить: один кадр фильма, вот и все. Так вот, сейчас он подобен такой змее.

Радость облегчения и освобождения – вот чувства, которые испытывает он, когда она извивается под ним, когда ее тело дергается и содрогается под ударами ножа. По мере того как жизнь покидает ее, по мере того как изгоняется зло, сердце его переполняется ликованием и торжеством. Вот последний вздох срывается с ее губ и уносится ветром прочь, к морю. Он внимательно следит за тем, как угасает свет в ее глазах.

В этот момент, миг, когда она испускает дух, он овладевает ею. Победителю полагаются трофеи. Он устрашил преследователей, сразился с ней в поединке, поверг ее, и она принадлежит ему. Неожиданность, внезапность – вот то оружие, которое приносит ему победу. Ее приспешники исчезают в бескрылой трусости.

Она принадлежит ему. Место, где он убивает, священно. Конечно, здесь могут гадить собаки, а люди могут ни о чем не подозревать, однако отныне это благословенная почва, священное место обладания, которое никогда и никем не может быть лишено святости. Место, где он ощутил сладостный миг торжества.

Но кровь, которую поглощает земля, свертывается. Она не просачивается насквозь, она порождает отмщение, заражая неистовой одержимостью. Неутолимостью вины.

Рядом с Инверьюри-роуд к склону холма, над которым неподвижно висит восковая луна, прилепилась ферма. Он бывал здесь много раз: огромные порции тушеной говядины, красное вино и застольная болтовня, нескончаемые, сменяющие одна другую небылицы. Счастливые лица в свете свечей, друзья, которые не требуют от жизни и друг от друга большего, чем терпимость и хорошее настроение. В последний раз, когда он был здесь, ему ничего не стоило прогуляться по ферме, измерить шагами расстояние между строениями и приметить, где что хранится. Съестное, фураж, техника, удобрения.

Где держат свиней.

Теперь он приходит сюда снова.

Он облизывает палец и поднимает вверх. Легкий ветерок, налетевший с запада, сушит слюну. Идеально. Он приблизится с подветренной стороны. Он учует их задолго до того, как они почуют его.

Свиньи спят, их спины горбатятся над полом свинарника, делая его похожим на изрытое бороздами, вспаханное поле.

Осторожно, медленно переступая с пятки на носок, чтобы свести к минимуму хруст, он пересекает посыпанную гравием дорожку, постоянно оглядываясь в сторону дома. К счастью, все окна еще темны. Стоит вспыхнуть квадрату света, и ему придется бежать в укрытие.

У края загона для свиней он ударяется голенью о деревянную загородку, переступает ее и встает в углу, где сходятся жерди ограды. Как боксер перед поединком в углу ринга.

Животные фыркают, принюхиваясь. Они ощущают его присутствие.

Ближайшая свинья тычется пятачком в его ноги.

Кровь! Он должен пролить кровь свиньи, чтобы затушить ею пожар вины в собственной крови. Хватая свинью одной рукой, он отводит другую в широком замахе и со взрывной силой и яростью наносит удар ножом. Свинья визжит. Он бьет снова, снова и снова. В окнах фермерского дома вспыхивает желтый свет. Теплая, ласкающая кровь омывает его руки, брызги ее попадают на лицо.

Еще один удар – и нож вспарывает артерию. Кровь, черная в лунном свете, ударяет фонтаном, под который, словно это гейзер, бьющий из чрева Земли, он подставляет голову и тело. Из дома доносится знакомый голос, и он, перемахнув через ограду, бежит прочь, оставив позади свиную тушу, переполошившийся дом и крики фермера и его жены, обнаруживших, что случилось.

Он бежит во тьму, и она скрывает его.

Внизу, у речушки за территорией фермы, он позволяет себе остановиться и перевести дух. Грудь его вздымается. Его легкие вбирают теплый ночной воздух. Он весь в крови, человеческой и свиной. В крови отмщения и в крови очищения.

Раздевшись догола, он входит в воду в том месте, где она закручивается водоворотом вокруг отшлифованного потоком до почти идеальной гладкости валуна. Вода такая холодная, что у него перехватывает дыхание, однако он заходит в нее по пояс, опускается по плечи, а потом погружается с головой. Вынырнув, он видит на поверхности длинные, тягучие струйки смываемой с его кожи крови.

Очищение свершилось.

Он возвращается к машине, едет домой, ложится в постель и погружается в суровый, лишенный сновидений сон.

А просыпается потому, что их хриплый смех вытряхивает его из убежища. Зловоние человеческой крови дарует смех их сердцам, и безумие возвращается.

Вторник

Кейт накрыта двумя покрывалами и одеялом, но, проснувшись, все равно чувствует себя озябшей. Выпрыгнув из кровати, она бежит к платяному шкафу на дальней стороне комнаты и хватает оттуда все теплые вещи, какие подворачиваются под руку: толстые носки, лыжные штаны с начесом, два свитера. Она напяливает все это на себя. Ее раздувшееся отражение таращится на нее с большого, в полный рост, зеркала на внутренней стороне дверцы шкафа.

Лео еще спит. Слишком разгорячившись ночью, он ногами сбросил постельные принадлежности, и теперь смятые простыни прикрывают лишь нижнюю часть его тела.

Кейт смотрит на будильник. Десять минут седьмого. Он может еще поспать.

Она выходит из спальни в прихожую, открывает входную дверь, поднимает валяющийся на коврике свежий номер ежедневной газеты "Скотчмен" и идет на кухню, где, чтобы не видеть льющейся воды, наполняет чайник, подставив носик прямо под кран.

Пока чайник закипает, она пролистывает газету. "Амфитрита", "Амфитрита", снова "Амфитрита". Фотоснимки спасшихся, схемы парома, таблицы со сходными несчастными случаями. В правом нижнем углу первой страницы маленькая колонка под заголовком "Другие новости". "Другие новости", вот уж действительно нечего сказать. Какие еще "другие новости" могут быть?

Она перескакивает к прогнозу погоды, из которого следует, что сегодня будет самый теплый день в году, в середине дня до двадцати восьми градусов. Жаркий и влажный, причем ожидается, что жара простоит до выходных.

Какая, к черту, жара! У нее зуб на зуб не попадает, и этим все сказано.

Она делает себе чашку кофе и выпивает его таким горячим, какой может вынести, в надежде на то, что жидкость согреет ее изнутри и хоть немного ослабит холод, пробирающий ее до мозга костей.

Краешком глаза она видит красную пульсацию индикатора автоответчика. Сосчитав – получается восемнадцать – вспышки, соответствующие числу поступивших вчера сообщений, Кейт со вздохом подтягивает к себе алфавитный блокнот и нажимает кнопку воспроизведения.

Бесконечные голоса, проникнутые участием. Все наперебой предлагают свою помощь. Ее подруга Мэри. Честер Ренфру, главный констебль округа Грампиан, который говорит, что она может не выходить на работу, пока полностью не оправится. Бронах, дважды, но еще до того как Кейт у нее побывала. Некая Джейн Бэвин, которая говорит, что она психотерапевт. Питер Фергюсон, ее заместитель. Еще пара коллег, некоторые из друзей. Когда электронный голос сообщает, что "список поступивших звонков исчерпан", Кейт замечает, что прослушивает автоответчик и делает записи в блокноте уже около пятнадцати минут.

Она смотрит на страницу перед собой и видит, что сообщение Ренфру записано более крупными буквами, чем остальные.

Он сказал, что ей можно не выходить на работу, пока она не оправится. Коротко и ясно.

Кейт размышляет, не принять ли ванну, и тут же понимает, что на это она не способна. Правда, точно так же она понимает, что ей необходимо с чего-то начать. Ее страх перед водой подобен ране, и избавляться от него придется так же, как залечивают повреждение. Постепенно, шаг за шагом.

Она идет в ванную и снимает с себя одежду. Залезает в ванну, задергивает шторку, берется за распылитель душа. Поворачивает кран, включая душ, но держит распылитель подальше от тела, давая воде нагреться.

Пора.

Струйки воды колют кожу Кейт острыми иголками. Она отводит распылитель в сторону, но тут же, понимая, что обязана пересилить страх, поворачивает к себе. Вода играет на ее животе, плещет вверх и вниз, по груди и по ногам. Там, куда ударяют струйки, кожа краснеет, но боль, хотя и не исчезает, становится не такой острой. Это терпимо. И не так страшно, как она думала.

Правда, когда Кейт пытается поднять распылитель выше, к лицу и голове, руки отказываются ей повиноваться. Это ей пока недоступно. Ну что ж, не все сразу. Шаг за шагом, как и предполагалось.

Она выключает душ и заворачивается в самое большое полотенце, какое нашлось, после чего заходит в спальню, будит Лео, помогает ему одеться и готовит ему завтрак. Слова Ренфру пялятся на нее со страницы.

"Можешь не выходить на работу, пока не оправишься".

Если она хочет примириться с тем, что произошло на "Амфитрите", то, разумеется, лучший способ добиться этого – вести себя совершенно как обычно. Нельзя допустить, чтобы случившееся стало доминировать в ее жизни. Конечно, притворяться, будто ничего не было, глупо, но это не должно поглотить все остальное. Она оправилась. Она будет работать. Все лучше, чем слоняться по дому весь день напролет.

Пока Лео ест, Кейт роется в шкафу, достает рабочую одежду: юбку, блузку, плотный пуловер – и одевается.

Но как только она возвращается на кухню, ее снова настигает крушение "Амфитриты". Как будто прокручивается видеозапись – сначала позади глаз, потом перед ними, и в ушах, и в ноздрях, и на кончиках пальцев, и повсюду вокруг нее. Все происходит заново. Бог свидетель, она прекрасно сознает, что находится в Абердине, в своей собственной квартире, но тем не менее все ощущается столь же реальным, как когда это происходило впервые.

Кейт чувствует, как пол, уходя из-под ее ног, размашисто качается из стороны в сторону. Она делает два быстрых шага к столу и тяжело садится на один из стульев, вцепившись в края сиденья, чтобы не оказаться сброшенной, не полететь через комнату и не врезаться в стену.

Лео бросает на нее быстрый нелюбопытный взгляд и, не вникая в то, что происходит с матерью, с довольным видом продолжает жевать. Снаружи солнечно и тепло, но она ощущает холод и сырость. Чувствует себя промокшей насквозь, обдаваемой солеными брызгами. В ушах стоит лязг и скрежет металла, на который накладываются пронзительные крики. Перед мысленным взором проплывают лица, искаженные злобой и ужасом.

Тем не менее Кейт не напугана. Совсем нет. Повторение пережитого придает ей, как ни странно, ощущение надежности. Все это ей знакомо. Все это она уже пережила, преодолела и, поскольку осталась в живых, знает, что, как бы ужасно это ни воспринималось, концовка будет той же самой. Ведь в этой мысленной видеозаписи крушения парома она единственная, кому удается сохранить самообладание.

"Люди, как зеваки на уличном представлении толпящиеся над трапом, над той, застопорившей движение женщиной".

Запись останавливается как раз в тот момент, когда они с Алексом собираются прыгать. Под ее ногами исчезает палубное покрытие – и все прекращается. Комната возвращается в фокус, теплая, светлая и сухая. Лео обеими руками поднимает стакан с молоком, на микроволновой печи мигают цифровые часы.

Движение перед ней, и она вздрагивает.

Стена. Стена, прямо напротив нее. Она двинулась.

"Не будь дурой! Стены не двигаются".

Она смотрит снова. Стена как будто чуть-чуть приблизилась. Быстрый взгляд обводит комнату. Все углы остаются прежними. Если эта стена и приблизилась, значит, и остальные три тоже.

Стены. Надвигаются на нее. Чтобы раздавить ее в этой комнате.

Выбраться. Тогда было необходимо выбраться с того парома. Теперь необходимо выбраться из дома.

Она тянется через стол и забирает у Лео стакан.

– Лео. Пошли. Пора в школу.

Она ставит стакан на стол.

– Но, мама...

– Быстро. Не спорь. Пошли.

Кейт выбегает из кухни в прихожую, по пути хватая ключи с коридорного столика. Лео следует за ней, волоча ударяющий по ногам ранец. На его лице написано полнейшее недоумение.

Она распахивает входную дверь и останавливается.

Странная мысль приходит ей в голову: "Выключен ли утюг? "

Чтобы проверить это, она возвращается на кухню бегом, быстро, пока стены не догадываются, что она опомнилась. Гладильная доска стоит прислоненная к стене, а утюг находится на оконной полке позади нее. Стоит передним концом вверх, шнур плотно обмотан вокруг его основания. После возвращения она еще ни разу не гладила и утюга не включала.

А краны? Краны на кухне. И в ванной. Ими она пользовалась.

Кейт снова бежит на кухню, убеждается, что краны завернуты, потом в ванную, где они тоже плотно закрыты. Потом ей приходится проверить, выключен ли телевизор и плейер, и удостовериться, что все пульты ДУ положены кнопками вверх. Ведь если оставить их брошенными кнопками вниз, это может стать причиной пожара. Звучит глупо, но это правда, из-за постоянного давления поверхности на кнопку пульт может начать искрить. В прошлом году такое случилось в Роузмаунте. Затем она проверяет, закрыты ли окна в гостиной, ванной, спальне и на кухне, положена ли телефонная трубка, – и лишь тогда осмеливается наконец выйти и захлопнуть за собой дверь.

* * *

Из записей Джейн Бэвин, скопированных для сэра Николаса Лавлока, председателя совета директоров «Паромных перевозок».

"Посттравматический синдром представляет собой естественную реакцию человеческой психики на перенесенный стресс. Люди сталкивались с этим явлением испокон веку, и если оно и кажется относительно новым, то лишь потому, что мы имеем о данном явлении более полное и научно достоверное представление, нежели наши предки. Прекрасное описание ПТС можно найти в дневниках Сэмюэля Пеписа[5]5
  Пепис Сэмюэль (1632-1703), придворный летописец английского двора времен Реставрации.


[Закрыть], где описывается, как после Великого Пожара многие лондонцы бесцельно слонялись по городу, уподобившись зомби.

Существуют два основных типа психологической травмы. Тип первый, когда стресс вызывается кратким, единовременным инцидентом, и тип второй, когда негативное воздействие на психику является длительным и повторяющимся. Тип первый соотносится с такими происшествиями, как землетрясения, похищения, террористические акты, промышленные инциденты, пожары и тому подобное. Тип второй включает хронические сексуальные надругательства, последствия таких катастроф, как ядерные взрывы, и, разумеется, переживания типа "вьетнамского синдрома", связанные с опытом военных действий. К счастью для тех, кто находился на борту "Амфитриты", люди, как правило, быстрее и полноценнее восстанавливаются после травмы первого типа, чем после второго. Прослеживается простая линейная зависимость – чем дольше продолжалось негативное воздействие, тем больше времени требуется на преодоление его последствий. Таким образом, спасшиеся после происшествия на "Амфитрите" поправятся гораздо быстрее, чем, например, американские солдаты, воевавшие в джунглях Вьетнама.

Синдром ПТС в большинстве случаев проявляется в трех формах – интрузии, избегания и повышенной возбудимости.

Интрузия. Данное проявление синдрома характеризуется постоянным прокручиванием в памяти ставших причиной травмы событий, причем эти воспоминания нередко оказываются весьма реалистичными, как будто переживаемый инцидент повторяется заново. Причем такие повторы могут не ограничиваться визуальными образами, но включать воспроизведение звуков и запахов. В силу мультисенсорного характера данного психологического расстройства оно может быть инициировано различными причинами: образами, запахами, звуками, вкусовыми или тактильными ощущениями.

Избегание. В силу чрезвычайно огорчительного характера воспоминаний о пережитом многие люди идут на все, чтобы избежать любых раздражителей, способных ассоциироваться с полученной травмой. Избегание проявляется по-разному, например путем замещения. В этом случае страдальцы, чтобы не оставлять места для неприятных воспоминаний, с повышенным рвением и даже фанатизмом отдают себя работе или хобби. В других случаях пострадавшие просто всячески сторонятся форм деятельности, мест или людей, способных активировать воспоминания о травме. Ну а порой включаются защитные механизмы подсознания, и прошлое частично стирается из памяти.

Избыточная возбудимость. Жертвы посттравматического синдрома могут испытывать трудности со сном или с концентрацией на длительные промежутки времени. Они бывают гораздо более раздражительными, чем в норме, или же постоянно находятся на грани срыва. Воспроизводя травматическое событие, их мозг дурачит организм, заставляя его реагировать так, словно опасность имеет место в действительности. Это заставляет соответствующие органы выделять нейромедиаторы катехоламины – химические вещества, необходимые, чтобы подготовить организм к сопротивлению. Главным образом адреналин. Ну а частый вброс адреналина держит нервную систему в постоянном или почти постоянном напряжении.

Многие люди указывают на очевидное противоречие между избеганием и повышенной возбудимостью, ведь на первый взгляд кажется, что избегать события и в то же время проявлять на него повышенную реакцию невозможно. Однако сосуществование подобных реакций представляется совершенно логичным, если согласиться с тем, что на интеграцию травматического опыта в общую психологическую конструкцию личности жертве необходимо время. Пока же этого не произошло, тело и сознание требуют и настороженности, и покоя настолько интенсивно, что не могут прийти к нормальному компромиссу между этими конкурирующими требованиями. Таким образом, они либо реагируют избыточно, либо не реагируют вообще".

* * *

Обняв Лео на прощание, Кейт смотрит, как он рысцой бежит к школьным дверям. Мальчик нагоняет одного из своих приятелей, и дальше их маленькие ножки живо семенят вместе. У самого входа Лео машет Кейт ручкой и исчезает за дверью. Вулмэнхиллская начальная школа поглощает его на очередной учебный день.

Через дорогу, на противоположной стороне, под массивным гранитным портиком Майклхауса стоят одетые в униформу привратники. В бюро, похоже, не ожидают скорого прибытия инспекторов. Кейт нервно наблюдает за входом, как если бы оттуда в любой момент мог появиться ее отец. Трое мужчин выходят и направляются по улице, не взглянув в ее сторону. Все они в одних рубашках, пиджаки перекинуты через плечо. Должно быть, уже тепло, хотя Кейт этого не чувствует.

Быстро вернувшись к машине, она достает свой официальный, выданный полицией мобильный телефон – ее собственный находится на дне Северного моря – и, пока не передумала, набирает номер приватной линии Ренфру.

– Офис главного констебля.

– Тина, это Кейт Бошам.

Кейт надеется пообщаться с самим Ренфру. Тина, с ее эмоциональным напором, способна заболтать кого угодно, а Кейт сейчас предпочла бы более деловой, без словесных излишеств, подход к жизни.

– Кейт, как ты? Господи, какой ужас! Как ты это пережила? Ты, наверное...

– Я в порядке. Я в порядке. Шеф на месте?

– Ему сейчас звонят, но я знаю, что он сам хотел с тобой поговорить. Подожди секундочку, я ему доложу. А ты уж держись, ладно?

Кейт ждет, нетерпеливо барабаня пальцами по рулевому колесу.

– Кейт, – слышится скрипучий голос Ренфру. – Как ты?

– Я еду.

– Как, сегодня?

– Сейчас.

– Кейт, в этом нет никакой необходимости. Не торопись. Ты перенесла ужасное потрясение.

– Нет. Я хочу заняться делами. Тем более что их у меня уйма.

– Например?

– Для начала трехлетний план.

Трехлетний план. В любой другой день она предпочла бы заняться чем угодно, только не тягомотиной. Реструктуризация, отчетность Департамента расследования преступлений, финансовый менеджмент. По большей части копание в бумагах.

– Ты хочешь заняться трехлетним планом? – Ренфру издает смешок. – Что случилось? Голову ушибла?

– Со мной все в порядке. Правда.

– Что угодно, лишь бы было чем заняться, а?

– Да.

– И, надо думать, мечтаешь с головой погрузиться во что-нибудь... этакое?

Шеф не смог подобрать нужного слова, но она знает, что он имеет в виду.

– Именно. Хотелось бы, конечно, заняться настоящим делом.

– Ну что ж, если есть желание занять себя, у меня как раз найдется подходящее дельце.

– Какое? – нетерпеливо выдыхает она.

– Правда, я не уверен...

– Скажи мне. Что за дело.

Кейт слышит, как Ренфру вздыхает, словно взвешивая "за" и "против".

– На данный момент этим занимается Фергюсон, но ты можешь возглавить группу.

– Где Фергюсон?

– Выехал на место преступления, к больничному комплексу "Роща". Это по дороге на Хэзлхед.

– А что там случилось?

– Я думаю, тебе лучше съездить и посмотреть самой. Потом скажешь мне, хочешь ли этим заниматься.

* * *

Название «Роща» очень подходит лечебному учреждению, расположенному в живописной, богатой зеленью местности к западу от центра города. В это время года здание целиком скрыто за великолепными деревьями.

Натянутое между деревьями сине-белое полицейское ленточное ограждение указывает Кейт путь к месту происшествия. Припарковав машину возле моста, перекинутого через речушку Денбурн и ведущего к больнице, она на ходу показывает свой жетон двинувшемуся было ей наперерез констеблю и шагает по траве к группе судебных медиков и фотографов. Справа, из-за готической часовни больницы, посылает свои лучи утреннее солнце.

Фергюсон, заместитель Кейт, сидит на корточках у облупившейся деревянной скамейки. Он рассеянно смотрит в ее направлении, а потом, увидев, кто это, рывком вскакивает на ноги. На лбу его поблескивает пот, в очках отражается окружающая зелень.

– Я не ожидал тебя...

– Что случилось?

– Зрелище не из приятных.

– Я спросила не об этом.

Фергюсон нервно копошится пальцами в волосах, убирая со лба упавшие темные пряди. Он всего на пару лет моложе Кейт, но сейчас, прищурившись на солнце, выглядит юнцом, щеки которого еще не знакомы с бритвой.

– Босс, у меня все под контролем, и неужели ты думаешь, что...

– Господи, Питер. Я хочу, чтобы все перестали относиться ко мне как к долбаному инвалиду. Паром затонул. Я спаслась. Я здесь. Конец истории.

– Извини, извини.

Она знает, почему Питер старается защитить ее. Чувства Фергюсона выходят за рамки профессиональных. Она знает об этом с прошлого Рождества, когда он здорово набрался на вечеринке и признался ей в любви, сказав, что она для него идеал женщины. Кейт ответила, что польщена, но, к сожалению, не испытывает ответного чувства, и маловероятно, чтобы это произошло в будущем. С тех пор этот вопрос больше никогда не поднимался. Но она знает, что чувства Фергюсона не изменились, и это порой окрашивает его поведение. Как сейчас.

– Что все-таки случилось?

– Она там.

Он указывает жестом туда, где толкутся эксперты.

Кейт прокладывает локтями путь, чувствуя, что Фергюсон сзади, за ее плечом.

– Прошу прощения, – повторяет она, – позвольте пройти на место происшествия. Я здесь старший офицер.

Последний фотограф отступает в сторону, и Кейт останавливается как вкопанная.

Фергюсон был прав. Зрелище не из приятных.

Из-под дерева торчит пара ног. Женских ног, стройных и молодых.

С кровавыми обрубками вместо ступней.

Кейт стискивает зубы и сглатывает.

Фергюсон подается вперед, видно желая что-то ей сказать, но она выставляет вперед руки, чтобы остановить его.

Вид несчастных, ставших жертвами убийств, совершенных вне дома, вызывает особенно тяжелое чувство. Мало того что они подвергаются жестокому надругательству, так еще после смерти оказываются отданными на милость стихий и выставленными на обозрение случайным прохожим. Те, кого убили за закрытыми дверями, как бы ни были искалечены, по крайней мере избавлены от зевак.

– Кто нашел ее?

– Здешний малый, делающий пробежки по утрам, – отвечает Фергюсон. – Сейчас его допрашивают.

Кейт приседает, чтобы посмотреть поближе.

Почва под жертвой смешана с буровато-красной свернувшейся кровью, пятна крови засыхают и на теле убитой. Ее порванная рубашка зияет ухмыляющимися ртами ножевых ран. Ей наносили удары многократно и яростно.

Одна рука лежит на груди, а другая на земле, у бока.

Кисти рук тоже отсечены.

Кейт заставляет себя поднять взгляд вверх, к лицу женщины, зная, что и оно вполне могло быть изуродовано до неузнаваемости. Это нападение относится к самым жестоким и яростным из тех, с какими ей доводилось сталкиваться.

Но до лица дело так и не доходит. Веревка обвязана вокруг шеи жертвы, пропущена под мышками и обмотана вокруг верхней части рук. С этой веревки свисают недостающие конечности: одна кисть и одна стопа по каждую сторону тела. Ступни покоятся на ключицах, а кисти рук положены поперек ее тонких бицепсов.

Слоны и кони, шахматные фигуры, выстроенные перед игрой.

И прямо в середине, пришпиленная позади головы к впадине у горла женщины, злобно шипит на каждого приближающегося угольно-черная гадюка.

* * *

До организации в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году специального бюро расследованием несчастных случаев на море занимались инспекторы Морского департамента Министерства транспорта. Теперь БРМП представляет собой особую, автономную структуру внутри департамента (расширившегося, вобрав в себя управления Регионального развития и Охраны окружающей среды), и главный инспектор отчитывается лично перед министром. Его независимость усиливается тем, что Бюро базируется в Саутгемптоне, далеко от кровосмесительных коридоров Уайт-холла.