Текст книги "Шторм"

Автор книги: Борис Старлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Кейт роется в кармане, достает визитку и вручает ему.

– Если придет что-то в голову, позвони мне. В любое время.

Ред открывает дверь и выходит на тротуар. Вооруженные люди окружают его. Когда они сопровождают его внутрь, он оглядывается на нее. Выражение его лица совершенно непроницаемо.

* * *

К тому времени, когда Кейт заявляется к ней в дом, Бронах дремлет в кресле. Она открывает глаза, прокашливается и, щурясь, смотрит на часы.

– Прости, – говорит Кейт. – День выдался тяжелый.

– Есть новости?

– Ага. Скоро будет полегче.

– Ты всегда так говоришь.

– Так оно и будет, точно. А где наш маленький кошмарик?

– Крепко спит, я думаю.

Кейт заходит в гостевую спальню Бронах. Лео спит, закутавшись в одеяло.

– Цветочек, мы едем домой.

Он шевелится и просыпается. Сонные глаза, взъерошенные волосы.

– Мамочка, я сегодня в школе поранился.

– Где, малыш?

Он выкатывается из-под одеяла и задирает левую штанину пижамы.

– Посмотри.

На коленке небольшая ссадина. Кейт приходится посмотреть дважды, чтобы увидеть ее.

– Лео, это пустяк.

– Но больно же!

– Храбрые мальчики из-за мелочей не расстраиваются.

– А мне больно!

На сей раз гнев подступает неожиданно и, погоняемый пульсирующей усталостью, прорывается наружу:

– Ради бога, Лео. У меня трупы с перерезанным горлом. Мой отец в больнице, с металлическими осколками, застрявшими в черепе. Только твоего нытья мне не хватало – возьми себя в руки.

Глаза мальчика округляются от растерянности и обиды. Бронах, пораженная несдержанностью Кейт, охает – она просто отказывается верить тому, что услышала.

Лео ударяется в слезы. Бронах подбегает и обнимает его. На лице ее написан укор, но сказанного уже не воротишь.

* * *

Его восемнадцатый день рождения. В доме он один, отпраздновать такую важную дату ему не с кем. Зато, раз кроме него никого нет, он может вылезти из подвала и сделать вид, будто этот дом целиком принадлежит ему.

Стук в дверь. Он открывает ее худощавой женщине с зачесанными назад волосами. Она выглядит смутно знакомой, хотя он не припоминает, где и когда мог ее видеть.

– Ты тот мальчик. – Ее голос звучит резко и нервно. – Ты сын Айвена.

– Мой отец умер.

– Мне нужен ты. Мне нужно кое-что сказать тебе, и тебе придется поверить, что это правда. Придется.

Именно это ее страстное, отчаянное желание, чтобы ей поверили, помогает ему вспомнить, кто она такая. Безумная женщина, которую Айвен привел домой в тот самый день, когда, некоторое время спустя, утонул. Женщина из сумасшедшего дома, которую он трахал, та, что пронзительно орала что-то невразумительное, а потом привела полицию.

– Карри? Так тебя зовут?

– Касси. Касси. А сейчас послушай меня.

Он не приглашает ее зайти, да она и не просит. В ее глазах лихорадочный блеск.

– Тебе сказали, что он утонул. Твой отец. Он отправился в море, на помощь тем, кого застал шторм, и утонул. Так они сказали тебе, верно?

– Так оно и было.

– Он не утонул.

– Они нашли обломки его посудины.

– Он не утонул. Я знаю, как он умер. Хочешь узнать и ты?

Обломки баркаса Айвена попали в рыбачьи сети. А Крэйг в насмешку заставил его хлебать из собачьей миски.

– Да, я хочу знать.

И она рассказывает.

* * *

Дети выходят на улицу поиграть. Айвен поднимается на ноги.

– Пойду помоюсь.

Моется он не спеша, со смаком. За три недели, проведенные в море, он весь пропитался рыбьим жиром, копотью и соляркой. Когда Айвен наполняет ванну в первый раз, вода становится черной в считанные секунды. Он спускает ее, наполняет ванну заново, и, пока худо-бедно отмывается, вода успевает остыть. Он спускает и ее – на бортах ванны остаются отметки грязи и мыльной пены.

Вытереться нечем, полотенец в ванной не оказывается.

– Айлиш! – звучит громкий раздраженный голос. – Айлиш! Принеси мне полотенце!

Она заходит, держа перед собой развернутое полотенце. Когда он тянется за ним, оно падает из ее рук на мокрый пол.

– Ради бога! – Он наклоняется, чтобы поднять полотенце.

Опустив голову, он не видит, что она держит спрятанным под полотенцем.

Рыболовную сеть. Тонкую ячеистую нейлоновую сеть, которую практически невозможно разорвать.

Она накидывает сеть ему на голову, и синтетическая паутина, ниспадая с макушки, покрывает все его тело, облепляя, словно зеленая чешуя. Он бьется, пытаясь высвободиться, но лишь запутывается сильнее. Переплетения сети, как тюремная решетка, пятнают искаженное яростью лицо. Айлиш уже не просто держит сеть, она стала ее частью, она и есть сеть, живая ловушка. Рожала его детей, породила его смерть. Сильная правая рука убийцы.

– Ты что делаешь, женщина? – орет Айвен. – Какого черта?

В ванную вваливается прятавшийся Крэйг. Обеими руками – одной под лезвием, другой у основания топорища – он держит топор. Айвен в изумлении умолкает, но орет снова, когда Крэйг, перехватив топор поудобнее, заносит его высоко над головой. Удар, еще один – оба приходятся в грудь. На белой, только что вымытой коже, как алые цветы, распускаются кровавые раны.

Айвен валится назад, в ванну. Крэйг вручает топор Айлиш. Даже в ее тонких руках он ощущается легким. Один-единственный точный удар по шее, и голова Айвена отлетает.

Главное сделано, и они торопливо заметают следы. Тело Айвена спрятано в старый сундук, вся ванная комната тщательнейшим образом отмывается от крови. Они трут и трут, пока не немеют руки, отжимая окровавленные тряпки над сливным отверстием. Молекула за молекулой, они стирают его из своей жизни.

С наступлением ночи покончено и с этим. Ванная сияет безупречной чистотой, лезвие топора блестит как новенькое, а одежда, в которой они совершили убийство, спрятана в тот же сундук, что и труп. Там же и его рабочая роба, та, в которой он обыкновенно выходит в море. Следов убийства в доме не остается. И следов Айвена.

Айлиш идет, чтобы поесть с детьми, и рассказывает им, что Айвен отправился в штормовое море. Потом она укладывает их спать.

Тонкий серп луны почти не дает света, и никто не видит, как они, Крэйг впереди, чтобы принять на себя большую часть тяжести, выносят сундук, подтаскивают его к причалу и грузят на "Орку", посудину Айвена. Крэйг добавляет к содержимому сундука собранные на побережье камни – чтобы не всплыл, – прикрепляет к корме "Орки" свою моторную лодку, и они выходят в бурное море, все дальше, за пределы гавани, из-под защиты суши. Все выше вздымаются штормовые волны. Крэйг ведет "Орку" прямо на них, рассекая их носом, ибо знает, что подставить волне надводный борт – значит погубить судно. На вершине каждого гребня они на долю мгновения зависают, как в невесомости, а затем "Орка" ныряет вниз, к подошве волны.

– Это безумие! – кричит Айлиш, но голос ее едва слышен, заглушаемый ревом бури.

На палубе крепко привязанный, чтобы не скользил при качке, неподвижно стоит безразличный ко всему сундук с мертвецом.

Всякий раз, когда "Орку" резко встряхивает после очередного нырка, вода каскадом перехлестывает через планшир. Если Айлиш думает, что это безумие, она чертовски права, только вот пути назад больше нет. Тугие плети брызг неистово хлещут по их лицам, а далеко позади волны с ужасной силой бьются о подножие утеса.

Волна, самая большая, какую только можно вообразить, вздымается над ними: она столь огромна, что заслоняет собой ночное небо. Вода зависает над ними, взирая на них с высоты со злорадной усмешкой. В страхе за свою драгоценную жизнь Крэйг мертвой хваткой вцепляется в штурвал, а Айлиш в поручень.

Волна обрушивается вниз с грохотом и тяжкой силой падающего бетона. Баркас крутит, как щепку, корма гоняется за носом, пока следующая волна, подбросив, не возвращает его на первоначальный курс.

– Давай выбросим сундук! Сейчас самое время!

Айлиш берется за штурвал, а Крэйг, балансируя враскорячку по качающейся палубе, перемещается к поручням и, ловя краткие моменты равновесия, начинает рубить участок палубного ограждения. Удар, второй – он хватается за пиллерс, чтобы не оказаться смытым за борт, – но, переждав, наносит еще три удара. Готово: фрагмент ограждения летит в море.

Крэйг рубит по привязям сундука. Судно кренится на подветренную сторону, сундук начинает скользить и (Крэйг ловко отскакивает в сторону с его пути) соскальзывает в бурлящую воду. Когда он в следующий миг смотрит за борт, сундука уже не видно. Он поглощен голодным морем.

Каждый моряк знает, что море, получив свое, успокаивается. Поворачивая назад, они берут курс навстречу стихающим волнам и все более благожелательному ветру. Они переходят на моторную лодку. Айлиш вычерпывает воду, а Крэйг рубит топором корпус "Орки", проделывая в нем ниже ватерлинии две основательные пробоины.

Покинутый баркас быстро погружается, и Крэйг торопливо отцепляет фалинь, чтобы не пойти на дно вместе с ним. Они ждут, пока "Орка" навсегда исчезнет под водой, а потом запускают мотор и, легко подпрыгивая на угасающих волнах утомленного, выдохшегося и умиротворяющегося моря, спешат к берегу.

* * *

Касси Маккехни, бедная Касси Маккехни. Одаренная вторым зрением, пророческим даром, экстрасенсорными способностями – назовите это как угодно – и приговоренная к тому, что ее считают безумной и пренебрежительно отвергают ее прозрения.

Молча, оба одинаково лишние в этом доме, они дожидаются возвращения Айлиш и Крэйга, расположившись на кухне. Там, где много лет назад приведенная Касси полиция увидела умиротворяющую картину собравшейся вместе семьи.

Впервые за долгие годы он, находясь в этом доме, ощущает себя свободным. Выслушанный им страшный рассказ освобождает его. Айвен не отказался от своего дома и своей жизни в пользу самозванцев. Этот дом принадлежит юноше, ибо он сын и наследник – подлинный король, вернувшийся из изгнания.

Кто может вырвать из вен дурное, проклятое семя?

Айлиш и Крэйг возвращаются на рассвете.

Айлиш моментально узнает Касси и понимает, почему та пришла. Интуитивно она всегда чувствовала, что рано или поздно этот момент настанет: ее кровавая тайна выйдет за стены ванной, поднимется с морского дна. Но даже если это ужасное предчувствие не покидало ее ни на один день, ни на одну минуту, это лишь малая толика подобающего ей воздаяния.

Она подходит к раковине. Крэйг в нерешительности остается у двери.

Вспышка стали в воздухе. Нож исчезает в рубашке Касси, в ее груди. Удивление и мука застывают на лице сумасшедшей, по ткани расползается пятно крови. Крепко ухватив рукоять ножа, Айлиш вырывает его, и в отверстие с чмокающим звуком всасывается воздух – не иначе как заполняя пространство, освобождаемое вытекающей жизнью. Айлиш наносит второй удар, но на сей раз юноша реагирует стремительно. Он перехватывает ее запястье и ударяет об стол. Нож со звоном падает на пол.

Крэйг делает шаг к ним. Юноша успевает нагнуться и поднять нож, а распрямляясь, одновременно разворачивается и вонзает клинок Крэйгу в грудь. Прямо в сердце.

Даже когда нож выхвачен из раны, Крэйг по инерции продолжает движение, но уже не просто вперед, но вперед и вниз. И умирает еще в падении, прежде чем валится на пол.

Крэйг мертв, Касси при смерти. Остались только сын и мать, они вдвоем. Все окружающее обретает необычайную отчетливость и рельефность.

Айлиш стягивает рубашку с плеча, открывая грудь.

– У тебя нет уважения к этому? – спрашивает она, обхватывая грудь рукой. – Ты припадал к ней, сосал ее. Я твоя мать. Я подарила тебе жизнь.

Он колеблется. В этот миг его постигает понимание того, что ему всю жизнь хотелось сделать именно это, но заставить себя осуществить заветное желание не так-то просто.

Острие ножа в его руке окрашено кровью ее любовника. Ее глаза умоляют его отказаться от этого намерения.

Его породил отец. А мать лишь произвела на свет. Она всего-навсего борозда, в которую было посеяно семя Айвена. Без отца нет и не может быть никакого рождения. Айвен – вот кто истинный творец его жизни.

За мольбой Айлиш скрыто глубокое убеждение в том, что юноша не сможет заставить себя убить ее.

Она ошибается. Его порыв слишком силен.

– Не делай этого! Не превращай свою жизнь в стыд и кошмар! – кричит она, видя, что он замахивается, но мощный удар располосовывает ей горло. Такой сильный, такой глубокий, что едва не отсекает ей голову. Последний вопль, который он слышит, когда она падает, – это его собственный крик. Вопль смерти, крик новорожденного. Сына, рожденного вторично в кровавой смерти матери.

Он швыряет тело Айлиш на тело Крэйга. Ее голова болтается, как будто на шарнирах.

В его голове звучит ее голос – ноющий, проклинающий, умоляющий: "Ты отвратительное животное. Ублюдок! Я подарила тебе жизнь, а оказалось, что выносила змею! Вскормила грудью черного аспида".

Он слоняется над упавшим телом, вбирая взглядом цвета ее горла. Розовый – вестибулярных складок, жемчужно-белый – голосовых связок, желтый – гортанного хряща. Он вырывает ее гортань, бросает в мусорное ведро, но, когда нажимает педаль, чертов агрегат выплевывает эту гадость обратно в него. Похоже, убить Айлиш легче, чем окончательно заткнуть ей глотку.

Однако он не теряется, ибо точно знает, что надо делать в этой забрызганной кровью кухне. Он вихрем проносится по дому, переворачивает столы, разбивает картины, ломает стулья, выбрасывает одежду и пожитки на пол, порой увлажняя что-то собственными выделениями. Жизненная сила Айлиш перетекает к нему, возбуждая и заряжая его. Почерпнутая энергия дает ему возможность полностью стереть все следы ее существования, точно так же, как она стерла следы существования Айвена. Но ему не остановиться: он носится по комнатам вверх и вниз, вверх и вниз. Единственное место, которое он оставляет нетронутым, – подвал.

Закончив с домом, он выносит тело Касси, взбирается с ним на вершину утеса и сбрасывает. При падении оно медленно вращается, отскакивает то от одной, то от другой скалы и, наконец, бессильно распластывается на прибрежной полосе, с раскинутыми руками и ногами.

Набегающий прибой лижет его, сначала со скромностью застенчивого влюбленного, а потом все настойчивее и увереннее. Волны ворочают свою добычу, приподнимают ее, с каждым разом подтаскивая все ближе, пока наконец суша не отступается и море не увлекает тело в свои глубины.

Над ним давящим сводом раскинулось ночное небо, с которого свисает тяжелый светильник луны. Остается пара дней до полнолуния, времени, когда притяжение луны вытягивает океанский детрит на берег, помогая морю самоочищаться. Ибо море есть море, оно само себе владыка, и кто сможет осушить его? Драгоценное, как серебро, неистощимое, вечно новое, оно порождает даров больше, чем могут пожать его жнецы, а темно-красные приливы окрашивают их души в цвет крови.

Он идет по дорожке к пляжу. Волны набегают из залива одна за другой, несчетные, подобные табунам лошадей с белыми, пенистыми гривами. Они бросаются ему в ноги и снова отбегают назад по гальке, вскипая приглушенной рябью аплодисментов.

Такова она, вечная, нескончаемая битва, ведущаяся миллионы лет, монотонно повторяясь снова и снова. Ее передний край постоянно смещается, однако остается таким же – местом, где сталкиваются вода и суша. Море невозможно отвернуть в другую сторону, невозможно успокоить. Пусть наступит полное безветрие, полное солнечное затмение, но даже это не погасит бесконечный ритм приливов и отливов. Море обречено плескаться о береговую линию до скончания времен. Оно содержало в себе целый мир до появления человека и останется таким же, когда последний человек на Земле испустит последний вздох.

Хотя он любит море, из этого не следует, будто море его друг. Море недруг. Его можно улестить, задобрить и уговорить, но доверять ему нельзя никогда. Море нужно любить, но равным образом его нужно и бояться. Необходимо чувствовать его настроения и капризы, улавливать моменты, когда можно ему перечить, а когда необходимо повиноваться, не задавая вопросов. Море отдает свои дары безвозмездно, но и само забирает, что пожелает.

Сейчас, в такой близости от дышащей стихии, он хочет погрузиться в море, хочет всецело ему отдаться. Соленая вода может дать ему ощущение невесомости, заключить его в объятия, предоставить свободу и убежище. Омыть его своим сочувствием. Он может утонуть, и пузырьки заструятся из уголков его улыбающегося рта и зазвучат в его ушах, как мягкие, урчащие звонки телефонов.

Это возращение. Назад, во чрево.

Остальное – логистика. Он берет машину, благо никто в поселке их не запирает, и направляется в Абердин, где делает так, чтобы его видели и запомнили в разных местах, а в конечном итоге едет к Кэтрин, которая работает в городе. Правда, ее не оказывается на месте, но это не беда: он оставляет ей записку с точным указанием времени и даты. Алиби ему обеспечено. Он пробует на язык вкус свободы, смакует и находит его восхитительным. Прекраснее, чем можно было себе представить.

Вернувшись домой последним автобусом, он вызывает полицию и рассказывает, что в его отсутствие дом разгромили и разграбили, а его мать и отчима зверски убили.

Это дело не становится особой сенсацией. Подозрение сразу же падает на Ральфа Уайтсайда, местного наркомана, за которым уже тянется длинный хвост правонарушений. Люди видели, как он отирался близ поселка, причем в таком виде, что едва мог говорить. Об алиби не идет и речи – этот малый едва способен вспомнить, как его зовут, не говоря уже о том, что он делал в предполагаемое время нападения. Для полиции, вечно пребывающей в запарке, это настоящий дар небес. Девять месяцев спустя Ральфа Уайтсайда судят, выносят обвинительный приговор и приговаривают к пожизненному заключению.

Суббота

Кейт спит беспокойно. Ее мысли зависли над телефоном, дожидаясь, когда он зазвонит и принесет ей одну из двух относящихся к одному вопросу новостей: что Ред сообразил-таки, какого рода связь существует между убитыми женщинами, или что каким-нибудь прохожим обнаружено еще одно тело. Последняя, удручающая перспектива усугубляет и без того донимающий ее, несмотря на душную ночь, озноб.

Однако телефон молчит до самого рассвета. Она выбирается из постели и залезает под душ.

Стоит она там долго, отмокает основательно, однако прекрасно отдает себе отчет в том, что это нельзя считать настоящим погружением, потому что под душем в каждый отдельно взятый момент в контакте с водой находится лишь некая часть поверхности ее тела. Вот лечь в ванну – это совсем другое дело.

Как и раньше, при первой попытке, предпринятой сразу после возвращения с "Амфитриты", она ждет, пока поверхность не станет идеально гладкой. Как и раньше, она нарушает поверхностное натяжение пальцем ноги.

Не как раньше, она действует постепенно – перебирается через борт ванны, садится, устраивается. Вода колышется вокруг нее ленивыми волнами. Кейт позволяет себе медленно погружаться, и вода поднимается ей до груди, потом до плеч. Ее колени выступают над поверхностью, как маленькие островки. Теплая влага омывает ее соски и подбородок.

Почти все ее тело.

Чтобы избавиться от "почти", ей придется погрузиться с головой. Она уже подставляла голову под душ, значит, у нее должно получиться и здесь. Только после того как ей удастся заставить себя опустить голову под воду она окончательно победит свой страх. Для этого всего-то и нужно, что закрыть глаза и совершить быстрый нырок. Совсем не обязательно задерживаться под водой, достаточно опустить голову и тут же ее поднять. Это можно сделать сегодня, прямо здесь, прямо сейчас.

Кейт лежит неподвижно. Она прислушивается к телефону, ожидая звонка насчет Лео. В качестве предлога.

Вода удерживает ее жизнь во взвешенном состоянии.

* * *

Когда Кейт приезжает в больницу, персонал еще развозит по палатам тележки с завтраком. Она привозит с собой Лео. Одно дело сбагрить мальчика тетушке на неделе, в конце концов, у всех его друзей матери тоже работают, но совсем другое – выходные. Это святое. Все дети проводят выходные с родителями, и Лео не должен быть обделенным.

Фрэнк выглядит лучше, чем ожидала Кейт. Яркие белые хирургические повязки покрывают раны на голове, а правая его рука спелената, как мумия, от запястья до предплечья. Кейт размышляет об иронии судьбы: человек, возглавляющий расследование крушения "Амфитриты", закончил тем, что выглядит как один из спасшихся пассажиров.

Она понимает, что могло быть гораздо хуже, но, с другой стороны, беды вообще могло бы не случиться. Кто ее за язык тянул, кто просил уверять его, что беспокоиться из-за дурацких угроз нечего? Как можно было так ошибиться? Сама виновата и идет теперь на встречу с отцом, как на эшафот. Совсем как в детстве, когда, проштрафившись, трепетала в бессильном страхе, пока он решал, как ее наказать. Подумать только, она уже давно взрослая женщина, но стоило ей почувствовать себя виноватой, как застарелые детские страхи выбрались из-под невесть какого спуда, и совладать с ними не так-то просто. Чувство вины затягивает ее в болото.

Если бы Фрэнк вспылил, разозлился, накричал, ей было бы легче, да только она помнит, что такого за ним не водится. На ее памяти он потерял самообладание один-единственный раз, во время той перепалки с Энджи, после которой ушел из дома. Из этого не следует, будто Фрэнк не испытывает эмоций: он просто не дает им воли и чем сильнее кипит внутри, тем тщательнее контролирует каждое свое слово и поступок.

Как будто прочтя ее мысли, Фрэнк поднимает глаза и улыбается.

– Не вини себя. Было бы гораздо хуже, если бы тебя там не оказалось.

На месте отхлынувшей волны страха воцаряется восхитительное облегчение. Она переплетает пальцы с его пальцами, а другой рукой ласково поглаживает его лоб.

– А это, должно быть, Лео?

– Поздоровайся с дедушкой, сокровище.

Лео смущенно улыбается.

– Я тебя уже видел. Возле школы.

– Да. Это был я.

– Это все твои? – спрашивает Лео, указывая на подоконник, заваленный открытками с пожеланием скорейшего выздоровления.

– Да.

– Радость моя, почему бы тебе не подойти и не посмотреть их? – говорит Кейт.

Лео топает к окну. Он уже достаточно высок, чтобы дотянуться до открыток: берет их с подоконника, одну за другой, и внимательно рассматривает картинки.

– Славный малыш, – говорит Фрэнк.

– Спасибо.

– Мне бы встречаться с ним почаще. С ним и моей дочкой.

– А что говорят наши ребята? – спрашивает Кейт. – Насчет того, кто это сделал.

– Они не знают. Кроме того, что это те же самые люди, которые прислали то письмо.

– Вывод сделан на том основании, что история с письмом не предавалась огласке, и, следовательно, покушение не мог устроить подражатель?

Он кивает.

– Но должны же у экспертов быть какие-то зацепки, какие-то предположения, – говорит она.

– Один из них заглядывал ко мне вчера вечером. Сказал, что они нашли кое-какие мелочи – детонатор, обрывки конверта, то да се. И продолжают искать.

– Пластиковая взрывчатка?

– Ага.

– Тогда понятно. Ничто другое в столь малом количестве не могло бы нанести такой ущерб.

– Как отель?

– Выглядит так, будто там взорвалась бомба.

Его лицо морщится, сначала от смеха, а потом еще и от боли.

– Ой, не смеши ты меня. Чертовски больно.

– Прости. А ты знаешь, этот фокус с книгой в конверте описан во всех трудах по криминалистике? Контакты взрывателя крепятся к страницам книги, а между ними просовывается кусочек картона, который приклеивается к задней части конверта. Когда конверт вскрывают, книгу вытаскивают, а картонка, разделяющая контакты, остается внутри. Контакты соединяются, цепь замыкается...

Кейт разводит руками.

– Я гляжу, моя дочь специалист по взрывному делу, – говорит Фрэнк с грустной улыбкой.

– Скажем так, мне доводилось с этим сталкиваться. А когда врачи собираются тебя выписывать?

– Говорят, что продержат до понедельника. Для наблюдения.

– Хочешь, я принесу тебе что-нибудь почитать. В холле есть киоск, я за пять минут обернусь.

У кровати Фрэнка звонит телефон. Он неловко тянется к нему и поднимает трубку.

– Фрэнк Бошам... Что у вас? Отлично, отлично. Молодцы ребята... Я прибуду туда, как только смогу. Не уходите без меня.

Он кладет трубку.

– Куда это ты прибудешь, как только сможешь? – спрашивает Кейт.

– На вертолетную станцию.

– А ты не забыл, что лежишь в больнице?

– Уже нет. Я выписываюсь.

– Да зачем, черт возьми?

– Это звонил Чарли Фокс. Они нашли машину, которую сбросил Саттон. Мы собираемся совершить погружение и посмотреть, что там да как.

– Не дури, папа. В твоем состоянии?

– Со мной все нормально.

– Ага, только голова нашпигована осколками, а одна рука ободрана до кости. Или ты думаешь, врачи хотят оставить тебя здесь до понедельника просто так, от нечего делать? А к машине пусть спустится кто-нибудь другой. Не поверю, чтобы во всей вашей конторе не нашлось больше ни одного человека, способного совершить погружение.

– И это говорит женщина, которая берется за дело об убийстве на следующий день после того, как сама чуть не потонула.

– Господи, до чего же ты упрям.

– По этой части я весь в дочурку, тут уж не поспоришь. Ясно ведь, что я должен спуститься, хотя бы потому, что меня пытались остановить. Мне угрожают, требуют отступиться, а когда я этого не делаю, посылают мне бомбу. Разве ты в таких обстоятельствах отказалась бы от погружения?

– Конечно нет. Но...

– Что еще за "но"?

– Я офицер полиции, и то, что в случае необходимости мне придется рисковать, подразумевается как само собой разумеющееся. Это часть моей профессии. Но ты другое дело – ты чиновник морского ведомства, производящий технические расследования. Помнишь, как ты перепугался, получив это письмо.

– Да, не спорю, перепугался. Но они свою угрозу выполнили, а я все еще жив и теперь намереваюсь выполнить свой долг. Что еще могут они мне сделать? И вот что – противодействие нашим расследованиям – дело самое обычное, мы сталкиваемся с ним чуть ли не каждый раз. Так что это тоже часть профессии.

– Ты что, при расследовании каждого кораблекрушения получаешь предупреждения о бомбах?

– Нет, нет. Обычно до таких крайностей не доходит. Однако всегда находится кто-то, не желающий, чтобы вся правда об инциденте вышла наружу. Морские перевозки – это особый бизнес, своего рода закрытый клуб, пролезть в который труднее, чем в дырку в мышиной заднице.

Фрэнк, загибая пальцы здоровой руки, перечисляет:

– Конструкторы проектируют суда. Менеджеры организуют рабочий процесс. Финансисты заключают сделки. Директора вырабатывают корпоративную стратегию и направление. Политики принимают нормативные акты, лоббируя чьи-либо интересы. И если где-то дела идут насмарку, вся причастная к этому свора делает все, чтобы прикрыть друг другу задницы, спрятать концы в воду и спустить дело на тормозах. Так заведено повсюду. С той единственной разницей, что не все, конечно же, решаются защищать свои интересы столь радикально.

– Папа, то, о чем мы говорим, не просто защита чьих-то интересов, а террористический акт. Сдается мне, ты все-таки малость сбрендил.

Он указывает на одежду, сложенную на стуле.

– Сбрендил не сбрендил... Взяла бы лучше да помогла своему старику одеться.

* * *

Кейт молча везет его из лечебницы на Куин-стрит.

Она назвала отца упрямым, но это еще мягко сказано. Одно время Кейт думала, что переняла это – неудержимое стремление во что бы то ни стало доискаться до истины – у Реда, но понимает, что оно у нее в генах. Собственно говоря, она и отца-то пытается отговорить от задуманного, потому что знает – он такой же неуемный. А это пугает.

Припарковавшись в подземном полицейском гараже, Кейт, держа Лео за руку, поднимается вверх на лифте.

– Ты же бывал здесь раньше, правда?

Лео мотает головой.

– Никогда? А я уверена, что бывал.

Они приезжают на четвертый этаж, но, как только выходят из кабины, Лео начинает хныкать.

– Малыш, дорогой? Что случилось?

После вчерашнего срыва Кейт следит за каждым своим словом, однако мальчик ни с того ни с сего срывается в крик. Она лихорадочно озирается по сторонам в поисках того, что могло его напугать или рассердить, но ничего особенного не видит. Мимо проходят двое полицейских в форме – и это все? Никаких задержанных пьяниц или наркоманов, с ором и проклятиями вываливающихся из камер. Даже в больнице, в местах для посетителей, шума и толкотни больше, чем нынче в полицейском управлении. Но Лео ведет себя так, будто угодил в центр военных действий.

– Лео, что случилось?

Мальчик сердито обводит рукой вокруг себя.

– Не люблю участок. Не люблю полицейский участок!

– Почему?

– Хочу остаться с мамой.

Заявление подтверждается потоком слез.

– Ты и так с мамой. Поэтому мы сюда и пришли.

– Хочу с мамой дома. А не там, где мама работает.

– Мама сегодня должна быть здесь.

– Не хочу туда, где мама работает.

– Хочешь, чтобы я отвезла тебя обратно к тетушке Би?

Он, не переставая хныкать, кивает.

Кейт торопливо ведет его обратно к лифту и тыкает в нижнюю кнопку. Серебристые двери плавно закрываются, отделяя их от не глянувшегося Лео полицейского управления. Кейт обнимает малыша, и так, обнявшись, они проделывают краткий путь вниз.

* * *

Совещательная комната – это место, где в свое время безраздельно властвовал Ред – король со своим двором, дирижер со своим оркестром, гроссмейстер, умело расставляющий фигуры. Он всегда заражал коллег своей неуемной энергией, и на сей раз Кейт вполне готова уступить ему на время бразды правления.

Уличное движение в субботу было несильным: с поездкой к Бронах Кейт обернулась за двадцать минут. Ей даже не пришлось звонить Фергюсону и просить его отложить начало совещания.

Перед общей встречей Кейт и Ред быстро переговариваются.

– Это там, – говорит он, постучав по виску. – Где-то там. Я знаю, зачем Черный Аспид делает это. То есть можно сказать, знаю, что знаю. Что-то я читал, что-то видел. Знание внутри, но извлечь его наружу не удается.

– Пока.

– На то и надеюсь.

В последние дни жизнь донимала Кейт не раз – тут тебе и Черный Аспид, и бюрократия, и то и другое, – но она знает, что раздражение Реда – это принципиально иное чувство, обращенное не наружу, а внутрь. Ведь может случиться, что, услышав хорошо знакомую мелодию вне привычного контекста, ты ее не узнаешь. Приходится без конца, снова и снова, напевать ее себе под нос, но она может все равно не даваться. А твой мозг может увести тебя к другим песням, которые кажутся знакомыми.

– Готов? – спрашивает она.

– Подожди секунду.

Он проделывает все ту же ускоренную процедуру, которую использовал перед любым видом публичного выступления: быстрые вдохи и выдохи, покачивание пальцами и вращение плеч, призванные разогнать кровь и поднять адреналин. Тело и мозг взаимосвязаны – говаривал он ей прежде – подготовь тело к работе, и будешь лучше соображать.

Кейт прокашливается, и в комнате воцаряется тишина. Она делает ему движение головой. Твое слово.