Текст книги "Помяловский"

Автор книги: Борис Вальбе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

«Знаете ли вы, что значит честно мыслить, не бояться своей головы, своего ума, смотреть в свою душу не подличая, а если не веришь чему, так и говорить, что не веришь, и не обманывать себя. О, это тяжелое дело. Кто надувает себя, тот всегда спокоен; но я не хочу вашего спокойствия…»

Н. Помяловский («Молотов»).

1

Всего около трех лет длилась писательская деятельность Н. Г. Помяловского. Огромные замыслы этого писателя-новатора не успели реализоваться; в его наследии поэтому преобладают неоконченные произведения. И все же эта замечательная писательская фигура стоит не только в центре такой бурной литературной эпохи, как 60-е годы, но является основоположной для всей русской революционно-демократической литературы конца XIX и начала XX века. По силе своего таланта и по времени своего появления в литературе Помяловский стоит впереди всей современной ему школы разночинцев (Николай Успенский, Ф. М. Решетников, В. А. Слепцов и др.).

Помяловский принес с собой в литературу необычайную биографию свою и своих сверстников, которых ломали в бурсе, гнули в Академии и которым, по выражению А. П. Григорьева, история приказала «гнуть жизнь».

Не тому приходится удивляться, что Помяловский стал жертвой тогдашней действительности, ее грубости и дикости. Надо удивляться, как из своей жестокой бурсы он вынес столько свежего дарования, наблюдательности и знания жизни.

Сила Помяловского заключается в органичности его творчества, в его настойчивом искании литературных форм, соответствующих новой эпохе и ее новым героям.

Недаром он так пытливо исследовал все возможности, которые открывались для новой демократической литературы. Строя планы по организации писательской среды, он весь был в заботах о новом типе писателя, о новых формах коллективной литературной работы.

Кто-то из историков литературы называет его писателем-оптимистом. Действительно, страницы Помяловского внушают бодрость и жизнерадостность даже тогда, когда он рисует в них мрачный быт семьи и школы.

Мы уже знаем, откуда принес с собою эти новые творческие силы Помяловский. Прежде всего тут сказалась удивительная эпоха первого сознательного пробуждения демократических слоев русского общества. Познание жизни для общественной практики – таков девиз литературно-общественного движения 60-х годов, легший в основу тогдашней литературной критики и художественной литературы.

Помяловский первый из писателей-шестидесятников внес в художественную литературу колоритную биографию разночинца. «Очерки бурсы», «Молотов», «Мещанское счастье» и др. – это куски жизни, удивительные отрезки новой социальной биографии.

В этом смысле все творчество Помяловского – своего рода автобиографические рассказы.

2

Н. Г. Помяловский не оставил по себе ни литературных воспоминаний, ни статей по искусству, ни отдельных характеристик современных ему писателей.

В его переписке, большей частью затерянной, также не нашли себе выражения его литературные воззрения. И все же можно и должно говорить об особой системе эстетических взглядов Помяловского, характерных для новой литературной эпохи 60-х годов. В борьбу за эту новую систему Помяловский шел рука об руку прежде всего с вождями своего поколения – с Н. Г. Чернышевским и Н. А. Добролюбовым.

На этом пути Помяловским отодвинуты были все эстетические традиции тургеневской школы. В основу своего художественного метода Помяловский кладет взгляды Фейербаха, его идею о единстве человеческого организма, исключающую всякий дуализм, идею родственности человеческого организма с животными и растительными организмами.

Основные положения Чернышевского из его «Антропологического принципа в философии» о человеке как продукте окружающей среды, общественных привычек и обстоятельств нашли также свое выражение в эстетике Помяловского и стали основным мотивом его творчества.

Девиз Добролюбова и Чернышевского о познании действительности как основе художественного творчества обусловил всю переоценку эстетических канонов дворянской литературы, на которую так решительно пошел Помяловский. Надо показать действительность так, как она есть, без всяких прикрас, не боясь «тьмы низких истин», – таков основной пункт художественной пропаганды Помяловского. Надо расширить до предельного все сферы «действительности». Мир подвалов, кабаков и ночлежек, проституток, пьяниц – имеет право быть объектом художественной литературы.

Пора литературе выйти из замкнутой среды «подчищенного человечества». Противопоставление «подчищенному человечеству», т. е. дворянину, плебея, человека социальных низов – один из центральных мотивов творчества Помяловского. Оттого Помяловский ратует всегда за реализм, или, как он говорит, «точность картин».

Вот именно «точность картин» неизвестного дотоле быта, неподкрашенная правда о «людях нового круга» – вот основы того художественного реализма, за который боролся Помяловский.

Сохранившиеся отрывки романа «Брат и сестра» в этом отношении очень показательны. Ибо здесь технология Помяловского-романиста широко показана самим автором. Перед нами своего рода «записные книжки», в которых писатель посвящает нас в свою лабораторную работу по привлечению людского «материала», изучению темы, отбору языка и композиционному оформлению произведения.

Язык Помяловского точен и свободен от всякой метафоричности, от всяких романтических эпитетов. Он свеж и народен.

Так, Помяловский, ломая основные каноны «барской эстетики», видоизменяет ее пейзажи, портреты, вводит новые биографии, отодвигая панорамы золотисто-пышных аллей для изображения столичных окраин, словарем которых он заменяет салонную речь дворянских героев и героинь.

Авторская активность, публицистическое вмешательство сопровождают у него чисто художественные картины. Эта вольность втягивает автора в ход повествования едкой полемикой с тем или иным героем, в беседу с читателем, в желчное изобличение и т. д. Помяловский вводил в свой роман и очерковый материал, также перемежая его публицистическими рассуждениями. Это становится одним из свойств его стиля.

Мастерство очерка занимает вообще большое место в творчестве Помяловского. В истории нашей очерковой литературы «Очерки бурсы» занимают исключительное место. До сих пор эти очерки волнуют нас своей яркостью и правдивостью. Он сумел здесь дать обобщение всей педагогической системы царского самодержавия. Педагог по призванию, Помяловский в центре своего творчества всегда ставил остро и оригинально проблемы воспитания. Начиная с своего «Вукола», Помяловский не переставал сочетать в своем творчестве художественные интересы с чисто педагогическими проблемами. Оттого педагогическая критика характеризует Помяловского, как величайшего в русской литературе заступника детей, сравнивая его роль в этом отношении, как мы уже отмечали, с Диккенсом.

Помяловский не успел создать образ профессионального революционера и передовой женщины той эпохи, хотя и известно его твердое намерение изобразить их в последней части трилогии (после «Мещанского счастья» и «Молотова»).

Таким образом, с именем Николая Герасимовича Помяловского в истории русской художественной литературы XIX века открывается поучительнейшая для нас глава о литературной эпохе, полной смелых переоценок и решительных исканий. Мы видели, что творчество Помяловского ознаменовалось новыми образами, новым словарем, новыми жанрами. Оно предвещало новый классовый стиль. Творчество Помяловского – интереснейший памятник литературно-общественных исканий эпохи, отмеченной приходом новых классов, сложной социальной диференциацией, решительной ревизией всех установившихся идеологических норм.

Зачинателем нового литературного стиля этой эпохи был Помяловский так же, как Чернышевский был ее идейным обоснователем в области критики и публицистики.

ПРИЛОЖЕНИЯ

В ПАМЯТИ ПОКОЛЕНИЙ

Ранняя и трагическая смерть Николая Герасимовича усугубила интерес к его творчеству. Сейчас же после его смерти стали печататься в разных журналах его неопубликованные и неоконченные произведения. В 10-й книге «Современника» 1863 года появляется отрывок из романа «Брат и сестра» под названием «Андрей Федорович Чебанов». В том же году в 10-й книге «Русского слова» помещены были «Поречане». Затем в 11-й книге «Современника» (1863) пятый очерк – «Переходное время бурсы». В 1864 году в 5-й книге «Современника» помещены «Махилов» и «Брат и сестра». В 1865 году выпущены отдельным изданием: «Повести, рассказы и очерки», с портретом и биографией автора. Через три года вышло 2-е издание. С тех пор собрание сочинений Н. Г. Помяловского выходило несколькими изданиями вплоть до 1913 года, когда общественность широко отметила пятидесятилетие со дня смерти писателя и когда прекращено было право собственности на его произведения. Тогда сразу вышло несколько изданий.

Пятидесятилетие со дня смерти Помяловского породило большую юбилейную литературу; газеты и журналы помещали статьи видных тогдашних критиков о его творческом значении. В свете начавшегося тогда – после столыпинской реакции – литературного подъема реалистической литературы критика устанавливала связь писателей-реалистов 1910 года с писателями-шестидесятниками и в первую очередь с Н. Г. Помяловским.

Значение Помяловского как основоположника новой реалистической и демократической литературы подчеркивалось критиками 1913 года. Преемниками Помяловского назывались Левитов, Слепцов, Решетников и Глеб Успенский, и критики этой эпохи нового подъема, устанавливая творческую преемственность Помяловского, констатировали, что его школа глубоко вросла в толщу демократических слоев страны и питает «молодые побеги» реалистической литературы. Пятидесятилетний юбилей Помяловского является в этом отношении, в установлении преемственности между Помяловским и новым периодом реалистической литературы кануна мировой войны, – некоторой вехой в критической литературе о Помяловском. Но и до 1913 года имя Помяловского не было обойдено в критике. Мы уже говорили о блестящих статьях Д. И. Писарева– «Роман кисейной девушки» (1865) и «Погибшие и погибающие» (Об «Очерках бурсы», 1868), – в которых Помяловский так ярко изображен как лучший выразитель плебейско-демократического гуманизма. Признал талант Помяловского, правда с разными оговорками, ближайший друг и единомышленник Тургенева П. В. Анненков. С одной стороны, он констатирует «природную силу» Помяловского, то мужественное, энергическое и самоуверенное начало, которым пронизаны художественные приемы автора «Молотова» и «Очерков бурсы». Но вместе с тем, по Анненкову, типы Помяловского не имеют рельефа, выпуклости и лишены свойств живого организма. Для этого критического этюда Анненкова характерно такое его утверждение: «Фигуры г. Помяловского расписаны, можно сказать, великолепно; кисть его занималась этим делом с любовью и обнаружила много замечательных соображений, много ловкости и даже силы изобретения, но со всем тем Молотов и его скептический друг Череванин не наделены жизнью и остаются неподвижными фигурами, что бы с ними ни делал живописец. В этой критической статье Анненкова центральное место занимает тот самый вопрос об «уме» и «наивности» (по Анненкову – «понятии»), который является объектом приведенного нами полемического письма Тургенева к Фету. Мы видели, что Тургенев защищал «ум» в творчестве Помяловского с известными оговорками. Такой позиции держался и Анненков. «Понятия, – говорит Анненков, – могут быть положены в основание замечательных произведений изящной литературы, если творчески воплощены в образы, а не просто олицетворены, как у нашего автора». Таков был подход критиков тургеневской школы к жанру публицистического романа, в составе которого «понятия», т. е. авторская публицистика, занимали первостепенное место. Точно так же подошел к Помяловскому и другой критик, П. Бибиков: «Что талант есть у него (у Помяловского), – писал Бибиков, – это несомненно, это ясно показывают и тонкая наблюдательность, и привычка к психологическому анализу, и глубокое знание среды, где поставлены его лица, и необыкновенная оригинальность рассказа и, наконец, действительная художественная обрисовка некоторых лиц». И Бибиков также отмечает в плане отрицательных сторон творчества Помяловского: 1) отсутствие движения в повести, 2) неумеренную страсть к описаниям и рассказам о действующих лицах от автора.

Выделить основное значение первых повестей Помяловского, как видим» ни Анненков, ни Бибиков не сумели по чисто формалистическим своим принципам. Только после смерти Помяловского начинается вскрытие этого «основного значения» у Писарева и отчасти у Пыпина. Статья Пыпина была направлена против той «отвлеченной эстетики», которая преобладает в суждениях Анненкова и Бибикова. Тенденция – по Пыпину – нисколько не повредила творчеству Помяловского. Критик иначе подходит к Молотову, – как к «лицу довольно новому в наших романах». Он приветствует Помяловского за отсутствие в его герое всякой идеализации, за реалистическое изображение. Ибо творчество Помяловского не знает ни идиллий, сочиненных на французский лад, ни психологических утонченностей там, где жизнь рубит с плеча, ни гнилого идеальничанья. Оттого для Пыпина Помяловский – писатель новой жизни. И критик, рекомендуя творчество Помяловского, противопоставляет его «современной ему деморализованной беллетристике», как чтение здоровое, поэтическое и разумное. Значение творчества Помяловского было поднято на большую высоту Н Г. Чернышевским, оплакивавшим смерть Помяловского, как гибель писателя гоголевской и лермонтовской силы.

В предисловии к своему роману «Что делать» Чернышевский говорит о себе, как о литературном продолжателе Помяловского, подчеркивая, что его, Чернышевского, роман слаб, сравнительно с произведениями людей, действительно одаренных сильным талантом, с «Мещанским счастьем» и с «Молотовым» и с маленькими пьесками Н. Успенского. Наши советские исследователи-литературоведы также устанавливают преемственность романа «Что делать» от произведений Помяловского; о влиянии творчества Помяловского на произведения Решетникова имеется много личных признаний самого автора «Подлиповцев», который, кстати сказать, очень дружил с братом Н. Г. – Владимиром Герасимовичем. Мы уже говорили о влиянии Помяловского на В. А. Слепцова.

Весьма своеобразен отзыв Антона Павловича Чехова о Помяловском. В письме к писателю 90-х годов Ивану Щеглову Чехов, устанавливает родство последнего с Помяловским – оба, «мол, мещанские писатели». «Называю вас «мещанским писателем», – объясняет Чехов Щеглову, – не потому, что во всех ваших книгах сквозит чисто мещанская ненависть к адъютантам и журфиксным людям, а потому, что вы, как и Помяловский, тяготеете к идеализации серенькой мещанской среды и ее счастья».

В этот отзыв Чехова нужно внести поправку. Ибо на самом деле родство с Помяловским должно быть скорее отнесено к самому Чехову, если заменить слово «идеализация» словом «протест». Помяловский, как и Чехов, совершенно далек был от идеализации серенькой мещанской среды, оба они – Помяловский и Чехов – были главным образом сатириками мещанства. Оба эти писателя не случайно весьма часто любят подчеркивать свое плебейство. Для них обоих поэтому обычны ревизия и переоценка всех литературных канонов дворянской литературы. Чехова роднит с Помяловским также некоторая общность их художественных приемов – стремление к максимальной простоте и естественности повествования, несложная экспозиция и отказ от всякого декоративного пейзажа. Недаром А. М. Горький всегда характеризовал Помяловского как предтечу Чехова.

Обстоятельные критические статьи в разных журналах («Библиотека для чтения», 1863, № 4 и 9, а также «Русская мысль», 1888, № 9 и 10) принадлежат также известному педагогу-критику Виктору Острогорскому, всегда с энтузиазмом пропагандирующему значение Помяловского как писателя-демократа и педагога. С 1863 года имя Помяловского усиленно упоминается как в мемуарной литературе, так и в критике. В 1895 году вокруг имени Помяловского выросла большая газетно-журнальная литература в связи с обвинением В. Крестовского, автора «Петербургских трущоб», в плагиате. Были слухи, что Помяловский за бесценок, в состоянии «недуга», продал Крестовскому черновую рукопись «Брат и сестра», которую Крестовский и использовал в «Петербургских трущобах». В 1913 году критик А. А. Измайлов вновь выдвинул это обвинение против Крестовского. Сын Крестовского привлек Измайлова к третейскому суду; суд не установил плагиата.

* * *

Дооктябрьская критическая литература о Помяловском отмечена разрозненностью и эскизностью. Тут любопытно отметить, что отрицания таланта Помяловского мы не встречаем даже у таких оголтелых критиков, как некий Incognito (Е. Зорин) («Отечественные записки», 1865, апрель и май), епископ Никанор и др. Некоторые историки литературы умеренно-правого лагеря, как К. Головин и Н. Энгельгардт, характеризуя Помяловского как наиболее выдающегося представителя 60-х годов и подчеркивая в его произведениях правдивость изображения, в то же время всячески стараются выхолостить боевую направленность его творчества.

Головин в своей книге «Русский роман и русское общество», отзываясь о Помяловском, как о самом правдивом и наименее шаблонном из писателей эпохи «бури и натиска», писал: «О радикальном направлении Помяловского мы знали скорее из биографических сведений о нем, чем из его произведений».

К. Головину вторит и Н. Энгельгардт. Хваля романы Помяловского, он считает, что в них образ нового человека правдивее «всех изображений подобного рода». Эти попытки направлены на то, чтобы вытравить из творчества Помяловского революционные тенденции 60-х годов. Между тем вне этих революционных тенденций творчество Помяловского было бы только привеском к дворянской литературе. Мы же видим, что вся творческая целеустремленность Помяловского упирается в борьбу с социальными тенденциями дворянской литературы, с ее основными эстетическими канонами.

Помяловский прежде всего новатор, создатель нового литературного стиля. Не случайно имя Н. Г. Помяловского в конце 90-х и в начале 900-х годов часто упоминается в связи с появлением Максима Горького. Так, например, критик «Русской мысли» (1898, июль), характеризуя талант Горького как автора «Вареньки Олесовой», видит истоки этого горьковского рассказа у Помяловского.

«Мы, – пишет этот критик, – не раз по поводу г. Горького вспоминали о Помяловском, вспомнили о нем и на этот раз». И критик указывает на сходство полковника Олесова с полковником из «Брата и сестры». С героиней этого романа, Александрой Васильевной Торопецкой, критик находит сходство у героини горьковского рассказа, сестры профессора, Елизаветы Сергеевны. Критик подчеркивает непреодолимое желание обоих писателей вскрыть и анатомировать «этот чудный цветок искусственной барской культуры».

Эту беглую и довольно поверхностную параллель критика «Русской мысли» пытался углубить Вл. Новоселов («Новый мир», 1903, № 67) в статье «Босяки в русской литературе». Новоселов констатирует, что тип босяка берет свое начало в творчестве Помяловского в героях «Брата и сестры». Протестующий босяк Горького – по Новоселову – имеет свой прототип в певчем Частоколове и Череванине. «Правда, – пишет Новоселов, – герои Помяловского еще разночинцы, герои Горького уже вышли из того класса, который, когда писался роман Помяловского, не жил еще сознательной жизнью. Это была масса, задавленная крепостничеством». По реалистическим бороздам и межам, проложенным Помяловским, идет творчество Горького, – таков вывод критиков тех лет. В 1903 году литературная параллель между Помяловским и Горьким проведена была в специальной брошюре под названием «Помяловский и Горький» («Н. Г. Помяловский и Горький», критическая параллель, изд. «Наука и жизнь», 1903, стр. 15). Общие выводы автора этого этюда, как и других критиков, таковы:

1. Помяловского и Горького объединяет страстное чувство протеста против классового общества. 2. Подлинный гуманизм плебеев-пролетариев – стержень обоих этих писателей, глубоко задетых страданиями и классовым гнетом. 3. Помяловский и Горький резко порвали со «спокойным» искусством и стали художниками-публицистами, писателями революционного протеста, 4. Ибо обоим ненавистно мещанство с пошлым самодовольством, осторожностью и страхом. 5. Оба писателя мощно, резко умеют ставить вопросы жизни. Ибо они беспощадные реалисты, наделенные огромным чувством типического и характерного.

Все наблюдения и выводы этой критики не отличались, однако, большой глубиной. Поверхностные и беглые аналогии лежат в основе их суждений. Ибо даже в пору появления М. Горького нельзя было ограничиться голыми аналогиями. Творчество зачинателя пролетарской литературы – это прежде всего новый литературный этап, мощное выражение нового Революционного класса. Теперь, когда творческий путь А. М. Горького завершен, советское литературоведение должно изучать родственность Горького и Помяловского в плане социалистического реализма (Горький) и его преемственность от революционно-демократического реализма (Помяловский). При изучении этой преемственности большую помощь окажут высказывания самого Горького о Помяловском.

Скоро после смерти Горького были опубликованы его заметки об учебнике по истории русской литературы, кончающиеся призывом к изучению Помяловского, как предшественника А. П. Чехова. На свою связь с Помяловским А. М. Горький указывал неоднократно. Это видно уже из отрывка Горького, взятого нами эпиграфом к настоящей книге, и из приведенной нами горьковской оценки «Очерков бурсы».

В автобиографическом рассказе о казанском периоде своей жизни, говоря о своем чтении беллетристики шестидесятников и семидесятников (Н. Успенский, Решетников, Левитов, Слепцов, Воронов, Нефедов), Горький выделяет Н. Г. Помяловского. «Этот ряд, – пишет Горький, – возглавлял талантливый и суровый реалист Помяловский с его очерками бурсы, из которой вышло так много литераторов, ученых, вышел и сам Помяловский и написал «Мещанское счастье», повесть, значение которой недостаточно оценено». В другом месте («О том, как я учился писать») Горький свидетельствует, что в «Молотове» и «Мещанском счастье» Помяловский показал ему «томительную бедность» мещанской жизни, «нищенство мещанского счастья». Здесь же Горький говорит о «замечательно талантливом, умном и недостаточно ценимом» Помяловском, повести которого, вместе с более поздними повестями Слепцова («Трудное время») и Осиповича-Новодворского («Записки ни павы, ни вороны»), рисуют «трагическое положение умных людей, которые не имеют прочной опоры в жизни и живут «ни павами, ни воронами», становясь мещанами». В 1928 году, говоря о советском мещанстве и вспоминая в связи с этим Помяловского как борца против мещанства, Горький указывает на значение «Молотова» и «Мещанского счастья» для нашей современности. Об этик произведениях Помяловского Горький отзывается и в своей статье «О литературе»: «Хорошие повести Помяловского, – пишет Горький, – о том, как революционер превращается в благополучного мещанина, недооценены». Горький охотно противопоставляет героев Помяловского типам дворянской литературы. «В стороне от них (типов дворянской литературы. – Б. В.), – пишет Горький, – одиноко проходил, усмехаясь и злорадствуя, герой Помяловского, Череванин, «нигилист», рожденный в один год с Базаровым, но гораздо более «совершенный» нигилист, чем Базаров».

Но Помяловский является предметом не только многократных высказываний Горького-критика. Автор «Молотова», «Брата и сестры» и «Очерков бурсы», так сказать, вечный спутник Горького-художника. Это относится одинаково и к ранним произведениям Горького и к творчеству последнего периода его жизни. Исследователь горьковской «Жизни Клима Самгина», определяя историко-литературные корни этой эпопеи о конце российской буржуазной интеллигенции, не может не установить этих корней в романе Помяловского, в его изображении демократической интеллигенции 60-х годов. Эти корни заложены были в «Молотове». Не вникая в подробности, – это дело большой монографии, – отметим следующее. И в «Молотове» и в «Климе» основная проблема – мещанство и индивидуализм. И здесь и там пред нами страстное разоблачение индивидуализма. Тут важно отметить, что Горький, в своей эпопее ведет изображение интеллигенции по намеченным уже у Помяловского линиям. Начать с того, что в «Климе», как и в «Молотове», – основное ядро интеллигенции показывается через кружки и салоны (по Горькому, «странноприимные дома»), каждый из которых имеет свой типовой общественно-психологический облик. В изображении этих интеллигентских сборищ, в воспроизведении их идейных настроений, вернее, «нестроений», Горький прибегает к приему многослитного и репликообразного диалога, который является характерной стилевой частью «Молотова». Взять хотя бы салон дяди Хрисанфа («Клим») и сравнить его с кружком Череванина («Молотов»), Да и общая перспектива «Молотова» – распад мелкобуржуазной интеллигенции – в сущности сюжетная основа «Клима».

«Жизнь Клима Самгина» – итоговое произведение Горького, поэтому изучение его в свете «Молотова» несомненно может показать общие истоки этих двух писателей, как и существенные их отличия. В этих отличиях прежде всего отражено бытие революционного класса, который в эпоху Помяловского был лишь в эмбриональном состоянии. «Жизнь Клима Самгина» отличается своим революционным оптимизмом, победной уверенностью революционного класса. Но социальный протест Горького берет несомненно свое творческое начало у Помяловского, этого сурового и непримиримого реалиста, умевшего разоблачать идеологию паразитических классов, нарисовавшего потрясающую картину отверженных, – этого позорного клейма классового общества. Помяловский видел, куда ведут индивидуалистические тенденции еще молодой тогда интеллигенции. Его поиски были направлены в сторону коллективистического идеала. Но социально-экономическая отсталость тогдашней русской жизни и тяжелый недуг мешали Помяловскому продолжать свой рост в этом направлении. Но его пропаганда коллективного писательского труда, страстная публицистичность его произведений, преисполненная неугомонного социального протеста, его искание новых «участков жизни», умение вскрыть половинчатость мелкой буржуазии и, наконец, его столь проникновенный и глубоко выстраданный подлинный гуманизм – все это делает творчество Помяловского прелюдией к искусству пролетариата. Те социальные проблемы классового общества, которые, истекая кровью, пытался в свое время разрешить Помяловский, не миновали также поля зрения великого писателя пролетариата А. М. Горького. Эти проблемы легли в основу творчества Горького и подняты им на высоту, соответствующую великой революционной эпохе. Оттого образ Помяловского столь дорог был Горькому; оттого так настойчиво Горький звал изучать творческое наследие этого основоположника революционно-демократической литературы.

Вместе с А. М. Горьким и В. И. Ленин также высоко ценил творчество Помяловского. В борьбе со своими политическими противниками Ленин охотно прибегает для соответствующих аналогий к образам «Очерков бурсы» и «Мещанского счастья».

* * *

Советская литература отмечала 70-летие со дня смерти Н. Г. Помяловского (1933) и столетие со дня рождения (1935), выпустив ряд хороших изданий (двухтомное полное собрание сочинений изд. «Academia», однотомник Гослитиздата, «Очерки бурсы» – Гослитиздат и «Молодая гвардия»). Появилось несколько статей о творчестве Помяловского. Однако было бы ложным самоуспокоением преувеличить достижения нашего литературоведения в деле изучения и архивных материалов и историко-литературных корней произведений Помяловского, а также творческой преемственности его с представителями последующей демократической литературы. На этом пути, как мы видели, встает такая огромная тема, как Помяловский и Горький, в связи с которой находится также тема о Помяловском и нашей современности, о соотношении социалистического р^{еализма} с тем революционно-демократическим реализмом, лучший выразителем которого был Николай Герасимович Помяловский.