Текст книги "Центральная Азия и Южный Кавказ: Насущные проблемы, 2007"

Автор книги: Борис Румер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Примеров несамостоятельности внешнеполитического поведения центральноазиатских государств можно привести немало. Вот хотя бы возьмем вступление РФ в состав Организации центральноазиатского сотрудничества (ОЦАС). Вступление России в ОЦАС исказило и географическую конфигурацию Центральной Азии как региона, и политическую композицию организации. Это событие стало фактически отражением не столько наступления России, сколько отступления центральноазиатских стран, которые тем самым признали неспособность разрешить имеющиеся между ними проблемы и призвали на помощь посредника3.

Другой пример – это высказывание, которое можно назвать ультиматумом, Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) в адрес США. 5 июля 2005 г. на саммите ШОС в Астане была принята итоговая декларация, содержавшая в себе абзац, вызвавший большой резонанс по всему миру: «Учитывая завершение активной военной фазы антитеррористической операции в Афганистане, государства – члены ШОС считают необходимым, чтобы соответствующие участники антитеррористической коалиции определились с конечными сроками временного использования упомянутых объектов инфраструктуры и пребывания военных контингентов на территории стран – членов ШОС». Тогда реакция Вашингтона была принципиальной и адекватной: представитель Госдепартамента Шон МакКормак заявил, что не ШОС решать вопрос о выводе американских баз с территории центральноазиатских стран, а самим этим странам. Но еще более удивительным было то, что эти страны почему-то молчаливо согласились с таким демаршем ШОС в сторону США, в то время как было очевидно, что присутствие американских сил на их территории отвечает не только их интересам, но в целом важно для продолжения антитеррористической операции в Афганистане.

Еще один пример – это собственно ликвидация ОЦАС. 6 октября 2005 г. на саммите ОЦАС, прошедшем вне Центральной Азии – в Санкт-Петербурге, – было объявлено об объединении этой организации с Евразийским экономическим сообществом (ЕврАзЭС). Тем самым, по сути, центральноазиатская независимая интеграционная структура была принесена в жертву геополитической структуре во главе с Россией4.

Координационная внешняя политика

Между тем центральноазиатские страны имели и все еще имеют шанс перейти к координационной внешней политике. В этом направлении предприняты определенные шаги.

Прежде всего следует вспомнить, что такое объединение, как Центрально-Азиатское сообщество (ЦАС), появилось в ответ на создание в декабре 1991 г. вначале сугубо славянского СНГ, т. е. содружества, созданного на основе этнической, культурной и религиозной общности, а также территориальной близости. Наблюдатели и аналитики оценили декабрьскую 1991 г. встречу в Ашхабаде президентов центральноазиатских государств «как факт осознания и момент формирования региональной общности»5. С тех пор регион вновь превратился в объект серьезного аналитического интереса и геополитической игры.

Общее географическое пространство и общность происхождения, культуры и истории составили те необходимые первичные ценности, которые придали импульс процессу объединения центральноазиатов. Этот процесс уже прошел несколько важных стадий. Первая стадия включает период с июля 1990-го (с первой, еще до ликвидации СССР, встречи центральноазиатской «пятерки» в Алматы) по май 1993 г. В течение этого периода центральноазиатские лидеры стремились выработать саму концепцию интеграционной модели. Это были сначала первые попытки добиться большей автономии от союзного центра, а затем, с декабря 1991 г., – региональные усилия в контексте развития своей международной политической субъектности в связи с обретенной независимостью. И в январе 1993 г. во время своего Ташкентского саммита они наконец провозгласили эту модель – Содружество республик Центральной Азии. Это был достаточно противоречивый период: все еще существовала рублевая зона и экономики всех центральноазиатских республик были сильно интегрированы с Россией. Это был период колебаний и нервного поиска альтернатив.

Вторая стадия включает период с июля 1993 по декабрь 1995 г., в течение которого в экономике и политических системах ЦАР уже во многом были начаты полномасштабные реформы. 10 января 1994 г., во время визита президента Казахстана Н. Назарбаева в Узбекистан, было подписано Соглашение об общем экономическом пространстве, к которому вскоре присоединился Кыргызстан. Заслуживает внимания то, что в июле 1994 г. на встрече в Алматы президенты Казахстана, Кыргызстана и Узбекистана объявили, что созданы межгосударственные структуры, призванные укрепить и развить общее экономическое пространство. Н. Назарбаев даже подчеркнул, что достигнут консенсус по вопросу о перспективах политического объединения. Это было также подтверждено президентом Узбекистана И. Каримовым во время брифинга 3 августа 1994 г., когда он сообщил журналистам, что три государства пришли к согласию в вопросе о создании наднациональных политических структур и что «период эйфории независимости прошел».

Одним из важных событий этого периода был, несомненно, международный семинар по региональной безопасности в Центральной Азии, проведенный под эгидой ООН в Ташкенте 15–16 сентября 1995 г. Представители многих заинтересованных государств и международных организаций приняли участие на том семинаре. Здесь были представители пяти центральноазиатских республик, Российской Федерации, США, Великобритании, Франции, Турции, Ирана, Афганистана, Пакистана, Индии, Китая, Японии, таких организаций, как ООН, ОБСЕ, ПРООН, СНГ, ОИК и других. На семинаре первый заместитель министра иностранных дел Таджикистана Э. Рахматуллаев сделал интересное заявление: «…мы приветствуем и полностью поддерживаем шаги, предпринимаемые Казахстаном, Кыргызстаном и Узбекистаном, в направлении реальной экономической интеграции, снятия всякого рода надуманных барьеров на этом пути. Однако искусственное вычленение и исключение такой страны, как Таджикистан, из этого процесса само по себе является попыткой, никак не вяжущейся с объективными процессами и реалиями региона»6. Хотя многие аналитики склонны утверждать, что персидского происхождения Таджикистан будет держаться в стороне от тюркских республик в их усилиях по объединению, это заявление хорошо иллюстрирует желание Таджикистана присоединиться к центральноазиатскому интеграционному процессу.

Третья стадия интеграции началась 15 декабря 1995 г., когда президенты Казахстана Н. Назарбаев, Кыргызстана А. Акаев и Узбекистана И. Каримов встретились в Джамбуле (Казахстан). Следующие пункты, включенные в решение, принятое по итогам встречи, говорят о многом:

– направления экономического сотрудничества и инвестиционной политики на период до 2000 г. и создание Центрально-Аазиатского банка реконструкции и развития;

– формирование Центрально-Азиатского миротворческого батальона (Центразбат) под эгидой ООН;

– учреждение Совета министров обороны трех государств;– учреждение центральноазиатского парламента.

Эти решения имели, несомненно, важное значение для дела институционализации интеграции. Тогда было объявлено, что эти страны приступили к реализации более 50 совместных экономических проектов, имеющих отношение к общему экономическому пространству ЦАР. Следует отметить, что на этой стадии процесс объединения стран региона достиг такого уровня, что они решили даже ввести своеобразный символ Центральной Азии – лист дерева чинара (лист чинара, как правило, имеет пять острых углов – пиков), а также организовать журнал «Центральная Азия: проблемы интеграции». К этому моменту центральноазиатские лидеры, казалось, были уже более решительны в вопросе интеграции.

В мае 1997 г. пять президентов провозгласили Центральную Азию зоной свободной от ядерного оружия (ЗСЯО) и объявили 1998-й годом защиты окружающей среды в Центральной Азии под эгидой ООН. 12 декабря 1997 г. стал новым поворотным моментом в истории центральноазиатской интеграции. На встрече в новой казахстанской столице Акмоле три президента – Казахстана, Кыргызстана и Узбекистана – сообщили следующее:

– принято решение о создании трех международных консорциумов в области гидроэнергетики, продовольствия и минеральных ресурсов;

– Таджикистан заявил о членстве в общем экономическом пространстве Центральной Азии;

– по просьбе президента Туркменистана С. Ниязова ему были направлены уставные документы Содружества;– Н. Назарбаев подчеркнул, что если СНГ не продемонстрирует реальное равенство членов, то тогда оно превратится в нечто, чего лучше бы не было.

Такая позиция вновь была подтверждена на встрече пяти президентов 5–6 января 1998 г. в Ашхабаде. Здесь наряду с экономическими вопросами (такими, как транспортировка центральноазиатской нефти и газа через Каспийское море в Европу) обсудили также и политические вопросы. Пять президентов заявили, что они против усиления политических институтов и совместного военного командования СНГ. Они также утвердили присоединение Таджикистана к общему экономическому пространству Центральной Азии.

Как предполагалось, эта стадия регионального сотрудничества должна была продлиться вплоть до присоединения к этому общему пространству Туркменистана, после чего должна была начаться новая стадия укрепления наднациональных политических институтов. Интересно, что

Н. Назарбаев в одном из своих интервью подчеркнул демократический характер центральноазиатской интеграции: на вопрос о перспективах федерализации региона он ответил, что это решать самим народам. В своей книге президент Узбекистана И. Каримов также подчеркивает, что «эта интеграция всегда была и остается народной по своей сути… Отметим, что интеграция народов Центральной Азии – это не мечта или проект на будущее, это данность, это реальность, которая лишь нуждается в организационных и политических формах»7.

Четвертая стадия эволюции региональных отношений в Центральной Азии, однако, оказалась противоречивой и неоднозначной. Думается, это связано с усилением геополитических процессов в регионе и вокруг него. Как мне представляется, геополитическая трансформация всего постсоветского пространства, особенно его Хартлэнда – региона Центральной Азии, – достигла своего апогея именно в 1999, 2000, 2001 гг. и продолжается и сегодня. Как известно, в последние годы в глобальном масштабе усилилась угроза международного терроризма, и наш регион также оказался объектом террористических вылазок. Причем геостратегическое значение Центральной Азии для мирового сообщества значительно возросло именно после 11 сентября 2001 г. Хотя этот регион вот уже более полутора веков является объектом так называемой геополитической «Большой игры» мировых держав, именно выступление государств региона на мировой арене в качестве независимых субъектов международных отношений не только кардинальным образом изменило модальность этой игры, но и обнаружило геополитическую взаимозависимость стран Центральной и Южной Азии.

Как-то со всей очевидностью обнаружилось геополитическое измерение как терроризма, так и антитерроризма, которое не только потребовало пересмотра многих положений международного права, но и в решающей степени повлияло на формирование нового статус-кво в рассматриваемом нами регионе8. Вызов терроризма интеграционному процессу в регионе оказался двояким: терроризм вызвал как интеграционные, так и дезинтеграционные волны в отношениях центральноазиатских стран. С одной стороны, растущая наркотическая, террористическая и религиозно-экстремистская угроза со стороны Афганистана побудила к поиску совместных мер по противодействию этой угрозе. В частности, в апреле 2000 г. в Ташкенте было подписано Соглашение «О совместных действиях по борьбе с терроризмом, политическим и религиозным экстремизмом, транснациональной организованной преступностью и другими угрозами безопасности и стабильности сторон».С другой стороны, говоря об участии государств Центральной Азии в антитеррористической кампании, также нельзя не заметить, что и их политика в этой области во многом была замешена на геополитике. Несмотря на то что все они вошли в международную коалицию, все же более активное и эффективное сотрудничество Узбекистана с США в проведении кампании в Афганистане было воспринято ими, судя по многим спекуляциям в различных СМИ, с некоторой тревогой, вызванной ожиданиями усиления Узбекистана в регионе. К сожалению, участие центральноазиатских стран в одной (!) антитеррористической коалиции не было дополнено их самостоятельным сотрудничеством в этой сфере, хотя вышеупомянутое Соглашение даже предоставляло им соответствующую правовую базу.

Однако конец 2001 г. (27–28 декабря) увенчался все же определенным прогрессом, когда в Ташкенте президенты Казахстана, Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана на своей внеочередной встрече преобразовали Центрально-Азиатское экономическое сообщество (ЦАЭС) в Организацию центральноазиатского сотрудничества (ОЦАС), тем самым обозначив стратегический курс на «совершенствование форм и механизмов региональной экономической интеграции, углубления взаимопонимания по вопросам формирования единого пространства безопасности, выработки совместных действий по поддержанию мира и стабильности в регионе»9. Обращает на себя внимание, что в своем Совместном заявлении главы четырех государств подчеркнули важность завершения процесса юридического оформления прохождения линии государственной границы между своими государствами на основе норм международного права, а также подтвердили свое «единство в том, что границы между странами региона были и останутся границами мира, дружбы и добрососедства»10.

Ныне мы наблюдаем пятый, возможно, самый критический этап в развитии Центральной Азии как региона. Этот этап, условно, начался в 2004–2005 гг. Центральная Азия сегодня находится в кризисной ситуации в смысле объединения и, следовательно, выработки единой скоординированной внешней политики. Этот кризис выразился в потере самостоятельной структуры ОЦАС, которую можно ассоциировать с потерей самостоятельности во внешней политике центральноазиатских стран.

Наверное, лидеры государств Центральной Азии осознают сложившуюся негативную тенденцию. Так, президент Узбекистана И. Каримов в своем выступлении на сессии Олий Мажлиса (парламента) в январе 2005 г. заявил, что в регионе сложилась стратегическая неопределенность. А президент Казахстана Н. Назарбаев в своем послании к народу в феврале 2005 г. заявил, что великие державы ведут борьбу за установление своего экономического доминирования в регионе. «Перед нами стоит выбор, – сказал он, – либо оставаться поставщиком сырья на мировые рынки и ждать, пока появится новый имперский хозяин, либо стремиться к подлинной экономической интеграции в Центрально-Азиатском регионе»11.

Метаморфозы многосторонности (внешняя многосторонность и внутренняя пятисторонность)

Немаловажное значение во внешнеполитических действиях и ориентациях ННГ, несомненно, имеет их участие в различных многосторонних организациях. Центральная Азия за пятнадцать лет независимости оказалась в деликатной ситуации в том смысле, что ее стали «окружать заботой» сразу несколько международных организаций, предлагая, так сказать, секьюритологические и иные интеграционные услуги. Их можно, условно, классифицировать в следующих форматах:

– ЦА и ОБСЕ;

– ЦА и НАТО;

– ЦА и ЕврАзЭС;

– ЦА и ОДКБ СНГ;

– ЦА и ШОС;

– ЦА и проект «Большая Центральная Азия» (БЦА);

– ЦА и исламский мир.

Можно ли представлять отношения рассматриваемых нами государств в данных организациях с точки зрения упрощенной формулы баланса сил? Вряд ли, поскольку, во-первых, представления и ожидания в республиках ЦА относительно этих организаций достаточно разнятся и находятся в изменчивом состоянии; во-вторых, представления этих международных и региональных структур о своей миссии в ЦА до сих пор тоже еще недостаточно четки; в-третьих, сами страны нашего региона, являясь одновременно членами или участниками всех вышеперечисленных институтов, не могут балансировать между ними, потому что, как члены и участники последних, должны следовать их курсу.

Более того, эти страны фактически находятся в зависимости от международных организаций, предоставляющих свои услуги в регионе, поэтому и в этом смысле о балансировании не может быть речи. Эти организации, как можно заметить, построены так, что их центральноазиатские участники выглядят в них не субъектами, а объектами. Даже их собственная региональная интеграция оказалась заботой этих организаций. Как-то российский эксперт по Центральной Азии А. Малашенко заметил: «Чисто центральноазиатская кооперация практически отсутствует. О Великом шелковом пути помнят только верблюды и культурологи. Каждый выживает в одиночку. Дееспособны только смешанные международные организации – ШОС, ЕврАзЭс, ОДКБ, – и только в силу присутствия в них зарубежного магнита. Выдерните внешний стержень, и эти конторы тоже угаснут. Таким образом, интеграция Центральной Азии может происходить только при давлении в этом направлении извне»12.

Ярким примером «единства в зависимости» стал совместный демарш некоторых стран СНГ в адрес ОБСЕ в начале июля 2004 г. Власти Армении, Беларуси, Казахстана, Киргизии, Молдавии, России, Таджикистана, Украины и Узбекистана подписали тогда совместную декларацию, в которой назвали действия ОБСЕ вмешательством во внутренние дела. Поводом для такого демарша стало недовольство этих государств тем, что ОБСЕ якобы слишком концентрирует свое внимание на правах человека. Инициатором и вдохновителем беспрецедентного документа является Россия. Американская правительственная Комиссия по безопасности и сотрудничеству в Европе (Хельсинкская комиссия) тогда заявила, что ответственность за соблюдение принципов ОБСЕ лежит на странах-участницах, а не на самой организации. Комиссия также напомнила президентам стран СНГ, что их государства подписали в 1991 г. документ, согласно которому вопросы прав человека не являются внутренним делом13. Каждая из этих стран в отдельности (т. е. независимо) вряд ли решилась бы на такой индивидуальный демарш, но в тандеме (как в толпе) они обрели смелость для защиты своего авторитаризма.

Метаморфозы многосторонности в рамках рассматриваемых нами форматов можно проиллюстрировать следующей таблицей:

Итак, метаморфозы внешней многосторонности затемнили самоценность внутренней многосторонности в форме пятисторонности. Действительно, если внешняя многосторонность (многовекторность) – это вопрос зависимости или независимости, то внутрирегиональная пятисторонность – это вопрос о взаимозависимости.

Демократия как вопрос внешней политики (о демократической интервенции и проблеме независимости)

Выше я говорил о демократической геополитике. При этом я имел в виду не только демократический характер новой геополитики, но и то, что сама геополитика во многом определяет судьбу демократии в ННГ. Современная драма в ННГ, особенно центральноазиатских, связанная с отторжением демократии и консервацией автократий, имеет помимо прочего геополитическое измерение. Последнее, в свою очередь, проявляется в двух реалиях: 1) российско-имперское и советско-державное наследие; 2) глубоко континентальное бытие этих народов и государств. Российский ученый Дмитрий Фурман верно подметил: «Единство российской континентальной империи было неотделимо от авторитарного характера российского политического строя»15.

Поэтому не случайно, что традиционно имперское российское стремление к расширению (или «собиранию земель») ныне приняло не форму территориальной экспансии, а форму борьбы за сохранение постсоветского пространства как пространства российского доминирования16. И не случайно также, что «помощь России в борьбе с оппозициями и с давлением Запада, направленным на демократизацию и либерализацию режимов постсоветских стран, является важнейшим фактором сохранения этих режимов и одновременно сплочения СНГ, которое стало как бы возглавляемым Россией „священным союзом" президентов против оппозиций»17.

В последнее время все больше говорят о так называемой демократической интервенции, под которой понимается политика западных стран, направленная на продвижение демократии в ННГ. Режимы в последних восприняли эту политику как вмешательство во внутренние дела государства и даже как попытку организации революционных волнений в этих странах. Поэтому «священный союз» президентов объединился не только против своих оппозиций, но и против внешнего демократического давления. Вышеупомянутый их демарш против ОБСЕ является яркой иллюстрацией этого. А в Узбекистане национальная пропаганда развернула даже антиамериканизм в духе советской пропаганды. Впрочем, это наблюдается и в других странах «священного союза».

На постсоветском пространстве в настоящее время развернута широкая риторика по поводу причин, характера и движущих сил «цветных революций», произошедших в Грузии, на Украине, в Кыргызстане, а также мятежа в узбекском городе Андижане в мае 2005 г. Красной нитью эту риторику пронизывает мысль о том, что они были инспирированы Америкой. Вновь получившие гипертрофированные формы взгляды времен имперской геополитики оказались более востребованными в ННГ, нежели новые подходы к трансформационным процессам на постсоветском пространстве, которые только начинали появляться и развиваться.

Безусловное принятие универсальных принципов демократии в начале независимости сменилось нынче попытками обосновать бытие национальной демократии и фантазиями о так называемом просвещенном авторитаризме как наиболее адекватной форме правления в Узбекистане и других центральноазиатских странах.

Итак, советское наследие авторитаризма и глубоко континентальное расположение как будто выносят приговор демократии в ННГ. Но выбор-то демократии как пути развития и высшей цели уже был сделан в 1991 г. И выбор этот сделан не просто в качестве названия альтернативы тоталитаризму, но и в силу признания идеала демократии на международном уровне. Демократия стала делом международным, она стала делом не только внутренней, но и внешней политики. Очевидно, эта парадоксальность ситуации – инерция автократии и международная актуализация демократии – породила разрыв между де-юре и де-факто демократиями в ННГ1^.

В этих условиях ННГ Центральной Азии оказались объектами серьезной критики со стороны Запада (не Востока и не Севера) за неспособность (читай нежелание) проводить демократические реформы и за нарушения прав человека. Примеров такой критики немало. Довольно симптоматичной и иллюстративной явилась, например, конференция Европейского банка реконструкции и развития (ЕББР) в Ташкенте 5 мая 2003 г. Выступая на ней, президент ЕББР Жан Лемьер подчеркнул, что в современных условиях «гражданское общество находится в центре процесса развития. Это важное достижение… Будущий уровень развития сотрудничества ЕББР с Узбекистаном будет зависеть от выполнения Ташкентом своих обязательств относительно реформ… У нас есть выбор между движением вперед и инвестированием и ограничением нашей деятельности, как это мы сделали в других странах»19.

В связи с вышесказанным возникает вопрос: могут ли ННГ Центральной Азии вести независимую политику на фоне подобной «демократической интервенции»? Если отбросить из политического уравнения такие константы и переменные, как глобализация, международная демократия, международное право, новая геополитика, окончание холодной войны, инвестиции, международные санкции и т. п., то ответ на этот вопрос может быть положительным. Но отбросить эти величины сегодня вряд ли возможно.

Сравнение двух политических документов ярко иллюстрирует неизбежность «демократической интервенции», с одной стороны, и континентально-постсоветского ее неприятия – с другой. Это Декларация о стратегическом партнерстве и основах сотрудничества между Республикой Узбекистан и США и Договор о стратегическом партнерстве между Республикой Узбекистан и Российской Федерацией. В Договоре фактически не фиксируется проблема демократического реформирования как составная часть стратегического партнерства, в то время как в Декларации этот вопрос является ключевым. Узбекско-американская Декларация о стратегическом партнерстве среди прочего упоминает такие понятия, как демократические ценности, институты или демократизация, 11 раз, в то время как узбекско-российский союзнический договор (последовавший после Договора о стратегическом партнерстве) – ни разу.

В 1996 г. между Комиссией Евросоюза и Узбекистаном было подписано Соглашение о партнерстве и сотрудничестве (СПС), предусматривающее развитие именно партнерских отношений по широкому спектру направлений. Для практической реализации целей и задач сотрудничества между ЕС и Узбекистаном были созданы в соответствии с СПС Совет и Комитет сотрудничества, а также Комитет парламентского сотрудничества. Подобные Соглашения подписаны и с другими странами ЦА. Кроме того, в феврале 1999 г. Европарламент утвердил резолюцию «О стратегии ЕС по развитию отношений с независимыми государствами Центральной Азии». В этом документе подчеркивается, что осуществление фундаментальных демократических принципов и прав человека считается приоритетной задачей для ЕС в сотрудничестве со странами региона.

Как известно, после андижанских событий в мае 2005 г. ЕС установил санкции в отношении Узбекистана. Вместе с тем надо подчеркнуть характер нынешних переговоров между Узбекистаном и ЕС и их итоги будут иметь большое значение не только для двух сторон, участвующих в них, но и определенные международные импликации. Дело в том, что, так сказать, «предметом торга» становится вопрос о судьбе демократии и правах человека в отдельно взятой центральноазиатской стране. Узбекистан и Европа в своих взаимоотношениях сегодня находятся в неоднозначной ситуации. С одной стороны, обе стороны объективно заинтересованы в развитии сотрудничества по всем направлениям, предусмотренным СПС. С другой стороны, разногласия по вопросу о демократии и правах человека носят принципиальный характер.

Вместо заключения

Балансировать могут лишь те государства, которые способны проводить внешнюю политику на основе четкого формулирования своих национальных интересов. А в таких странах, как Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан, где внутренняя и внешняя политика чересчур персонифицирована и субъективные факторы превалируют над объективными, осмысление, артикуляция и защита национальных интересов в международных отношениях представляется делом, обреченным на застой.

Как представляется, национальные интересы в искомых странах не получили еще доктринального оформления. Речь не идет о некоем документе, который был бы принят на основе национального консенсуса, речь скорее о том, что эти страны могли бы с самого начала независимости наметить ясный стратегический курс на далекую перспективу. Заканчивается пресловутый переходный период. Наступает период, когда национальные интересы должны определять политику. А они диктуют особую коллективную форму поведения центральноазиатских государств на международной арене.

В этом контексте интересно заключение казахского политолога Саната Кушкумбаева: «Для внутриконтинентальных стран Центральной Азии… обеспечение безопасности может осуществляться на трансграничном уровне, что потребует на практике отказа от традиционных канонов геополитики в отношениях между странами и пересмотра узко понимаемого подхода к национальным интересам»20. Это следует из того, что деструктивное воздействие рудиментов имперской геополитики еще довольно устойчиво, а переход к принципам демократической геополитики по отношению к Центральной Азии еще далеко не гарантирован. В этих условиях центральноазиатам жизненно важно признать императив координационной внешней политики не просто потому, что объединение всегда есть ценность, но и в силу того, что это есть способ преодоления инерции субординационной внешней политики, к которой они так привыкли.

Я сказал, что это жизненно важно, так как это вопрос безопасности. Многие идеологи экономического детерминизма политики интеграции могут подвергнуть сомнению реалистичность региональной интеграции в Центральной Азии в силу того, что эти страны стали отличаться по уровню экономического развития и характеру экономических реформ. Однако возникает вопрос: что делать, если иные, не экономические факторы диктуют необходимость объединения, а экономические факторы вызывают скептицизм? Наверное, среди прочих уместен и такой ответ: необходимо и возможно создавать требуемую для интеграционного процесса экономическую взаимозависимость, потому что взаимозависимость в других сферах уже существует. Вспомним вышеприведенные слова президента Узбекистана И. Каримова (для воплощения которых, правда, мало что было сделано) о том, что эта интеграция была и остается народной по своей природе и нуждается лишь в соответствующем современном оформлении.

Таким образом, вопрос об интеграции следует вывести с политикоидеологического на институционально-процедурный уровень. Необходимо найти адекватную формулу коллективного поведения, иначе в данном регионе вновь возобладает имперская геополитика. «Независимость каждой страны Центральной Азии будет более ценной при условии принципа кооперативного развития; в ином случае риск потерять большее и оказаться на периферии увеличивается»21.

Кроме того, интеграционизм является также и предпосылкой демократического развития стран региона. Если в Европе демократия создала интеграцию, то в Центральной Азии интеграция создаст демократию. Для стран данного региона национальная демократия и региональная демократия, как видится, взаимно обусловливают друг друга. Более того, концепция региональной демократии, что интересно, может выполнять не просто интеграционную роль, но и посредством этого и геополитическую, поскольку она является важнейшей предпосылкой и гарантией неконфликтных, небезразличных по отношению друг к другу внешнеполитических стратегий государств региона.

Примечания

1. О новой геополитике см.: Geopolitics: Global Problems and Regional Concerns / Ed. by L. Tchantouridze. Winnipeg, Manitoba: Center for Defence and Security Studies, 2004. См. также: Amineh M.P. Globalization, Geopolitics and Energy Security in Central Eurasia and the Caspian Region. The Hague: Clingendael International Energy Programme, 2003.

2. Это хорошо показал, например, российский политолог А. Грозин в статье «Влияние мировых центров силы на Казахстан и новые геополитические тенденции в государствах Центральной Азии» (Центральная Азия и Кавказ. 2006. № 3). В ней автор утверждает, что отход от России и переориентация республики на другие центры силы или ее активное участие в формировании новых геополитических блоков (в рамках и за пределами СНГ) невозможны в ближайшие 10–15 лет.