Текст книги "In сайт / Out сайт, или Любовь из интернета"

Автор книги: Борис Прокудин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Глава 3

Без пятнадцати три Саша ступила на перрон станции «Охотный ряд» Московского ордена Ленина метрополитена. Именно здесь, под высоким потолком в квадратик, они должны были встретиться с Юрой. Саша быстро, на глаз, определила центр зала и с облегчением прислонилась к холодному мрамору. Близорукие глаза невыспавшейся девушки в тусклом освещении метро вместо людей видели преимущественно яркие пятна, проносившиеся мимо. Саша не совсем ясно себе представляла, о чем будет говорить с Юрой и как все произойдет. «Ну что же, – думала она, – будь что будет, в войну мы, похоже, ввязались, и тот, кто направляет мой корабль, уже поднял парус».

Над ее головой сквозняки прибывающих поездов раскачивали циклопические люстры, шары-плафоны, вывески про выход в город. Обычно Саша следила за этим покачиванием с замиранием сердца. Но сейчас ей было не до плафонов. Она собиралась с головой броситься в очередную авантюру, одну из тех, благодаря которым появляется возможность на собственной шкуре познать мир людей и то, что происходит на ветреных улицах Москвы.

Ближе к трем она занервничала. Дивы все не было. И тут в толчее выходящих из поезда людей она разглядела парня с букетом каких-то полевых цветов, трясущих головами. Саша вытаращила глаза и пару раз так хлопнула ресницами, что могла бы при желании убить ими комара. Как ни странно, она сразу узнала его: это был Никита, которого она совершенно не предполагала здесь встретить.

– Ну он-то откуда? – по привычке вслух промолвила Саша и метнулась к тощему мужичку, с лысиной, похожей на рогалик, уткнувшемуся в разворот «Спорт-экспресса». Мужчина был увлечен чтением и не обратил на ее маневр никакого внимания.

– Жо? – переспросил он, мельком глянув на Сашу. – Известно откуда – из Бразилии! Хилый какой! Моя старуха его в неделю откормила бы. Она кормит тринадцать кошек в подвале. А попугайчика внучкина насмерть закормила. Из клетки вынуть не смогли. С ней и закопали.

– Что он тут делает? – не обращая на соседа внимания, пробубнила себе под нос трепещущая Саша.

– Ничего хорошего. В футбол играет?

Саша испустила приглушенный писк.

– Ладно, дочка, – успокоил ее мужик. – Смиряйся, футбол нам дан за грехи!

Неизвестно, сколько еще Саше пришлось бы прятаться за газетой, если бы на платформу не выпорхнула Дива. На ней была черная коротенькая майка с надписью: «100 % моя», коричневые джинсики и красные кроссовки. Со скоростью крылатой ракеты она достигла центра зала, встала у красно-синей информационной стойки и эффектно повернулась вокруг своей оси на пяточке. Потом она сказала: «Та-а-ак!», помотала головой и поправила прическу.

– О, привет! – крикнул Никита и двинулся к Диве, держа на вытянутой руке свой букетик.

Тут с эскалатора соскочил еще один человек с букетом и за считаные секунды оказался перед Дивой.

– Здравствуй! – выпалил он, немного опешив. Все трое встали тесным кольцом и смотрели друг на друга. Диве стало интересно.

– Выходит, вы оба меня ждете? – сказала наконец она.

Ребята закивали.

– Минуточку. – Наморщив лоб, она постаралась вспомнить Сашину бредовую историю. – Кто из нас Юра?

– Я! – сказал Юра.

– А кто не Юра?

– Ты что?! Я Никита! Я так не похож на свою фотографию?! – взвился Никита.

– О, извини! Просто в жизни ты еще лучше. – Дива наклонилась к Никите: – Прости, я немножко приболела. Провалы в памяти. А теперь вспомнила. Привет! А я с подружкой. Только вот где она?

Дива огляделась и, как фокусник достает кролика из цилиндра, выдернула Сашу из-за «Спорт-экспресса».

– Меня зовут Дива, – неожиданно для себя произнесла Саша.

Дива немного нервно накручивала на палец локон волос.

– Ты не говорила, что придешь с подружкой, – сказал Юра.

– А ты не говорил, что придешь с другом.

– Да я его в первый раз вижу.

Саша пихнула Диву в бок.

– В смысле… Какая разница, что я говорю или не говорю?! – возмутилась Дива, стараясь понять по Сашиным гримасам, что все это значит.

– Так… Никуда не уходите! – наконец быстро сказала она, отвела Сашу на два шага и тихо спросила: – А Никита у нас кто?

– Этот, – сказала Саша.

– Да я поняла, что не тот. Как он здесь оказался?

– Не знаю.

– А он нам нужен?

– Нужен, но не сейчас. А вообще – я не знаю… – Саша выглядела потерянной, присутствие Дивы явно не спасало ситуацию. Наоборот, все еще только больше запуталось.

– Ясно.

Дива повернулась к молодым людям и стала нервно нюхать букеты, словно желая определить, какой из них ярче пахнет. Или какой свежее. Никита, ничего не понимая, смотрел куда-то в сторону. Юра же, напротив, был весел и бодр.

– Ничего не ясно, – сама себе противореча, сказала Дива, глядя на потерянного Никиту. Букеты были почти одинаковые. Дива повернулась к Саше: – Какой лучше?

– Этот, – наобум сказала Саша.

– Ага, – глубокомысленно сказала Дива и протянула его Саше, но тут же, словно спохватившись, отдала подруге другой букет: – Вот это фэн-шуй! – и засмеялась.

Загипнотизированные движением букетов, Юра и Никита молчали, как два мороженых судака.

К Диве наконец вернулась обычная уверенность. Она взяла обоих под руки:

– Ну, пойдемте наконец куда-нибудь! Тут не лучшее место для общения.

Они вышли на Большую Никитскую, где их поджидало лето. Пешеходы щурились на солнце. Из магазина колониальных товаров пахло свежемолотым кофе и сладким табаком.

– Так куда мы идем? – сказала Дива.

– Предлагаю что-нибудь демократичное, – сказала Саша скороговоркой.

– Самое демократичное здесь – «Бутербродная» на Никольской, у архивного института, – сказал Юра.

– И кто там тусуется?

– Студенты, бомжи и представители правопорядка.

– Интересная идея, – сказала Дива, – но, боюсь, у них слишком резкий парфюм.

Посовещавшись, они отправились в «Гоголя». Разговор не вязался, каждый переваривал свою порцию непонятностей. Когда они молча шагали по брусчатке Столешникова переулка, обходя девушку с широкополой шляпой в руках, выпрашивавшую деньги для двух патлатых музыкантов, Сашу вдруг осенило. Она остановилась как вкопанная, хлопнула ладонью по лбу, догнала Диву и прошептала:

– Я все поняла… Написала письмо Юре и нечаянно отправила им обоим.

– Несчастная!

– Понимаешь, у меня висело сразу несколько окон, я из ворда копировала и…

– Убить тебя мало!

– Дивонька, милая, сделай что-нибудь!

– С кем приходится работать!!! Ты хоть сказала бы, что это за сайт извращенский! О чем вы там трете?

Они зашли в арку железного чучела. Прошли сквозь темный зал-теплицу, пропитанный запахом, вобравшим в себя самые смутные и непроницаемые воспоминания, и оказались в солнечном дворике. Этот дворик открывался только летом. Там они наконец сели за столик с каким-то африканским орнаментом.

– Простите, – сказала Дива, – я на секунду. – Она наклонилась к Саше и шепнула ей на ухо: – Сбегаю в туалет и что-нибудь придумаю. Лучше всего я соображаю, когда крашу губы.

Саша чувствовала, что Никиту так и подмывает встать и уйти, и пыталась словно пригвоздить его взглядом к стулу.

Присев, все дружно выложили на стол сотовые телефоны, сигареты, зажигалки и уставились в разные стороны. Воцарилось неловкое молчание.

– Погода – шикарная! – неуверенным голосом сказала Саша. – Солнечный день. – И после паузы добавила: – Итак, сидим?

– Сидим, – сказал Юра, активно кивая. – Все хорошо. Облачности нет. Осадков нет.

Разговор опять затух. Наконец появилась Дива. Глядя на Юру с Никитой, она кокетливо надула губки и сказала:

– Ну что вы такие кислые? Ну пригласила обоих… Я что, на вас вместе посмотреть не могу?…

– Можно было бы и по отдельности, – пробурчал Никита.

– Встречалась я тут с одним отдельно… И что?… Реальным психом оказался, зонтик об него сломала… И каблук. Нет. Теперь только с двумя! Один психом работает, другой спасает.

– И кто же из нас псих? – спросил Никита.

– Лично со мной все в порядке, – сказал Юра. – У меня и справка есть…

Все в недоумении уставились на него. Юра похлопал по карманам, достал сложенную вдвое бумажку и протянул Диве.

– Ни фига себе, – сказала она, повертела бумажку в руках, посмотрела ее на свет и вслух прочла: – «На учете не состоит». Послушай, тут печать смазана!

– Зато вот же еще штамп треугольный стоит! – заволновался Юра.

– Это ничего не значит.

– Это, между прочим, документ, – обиделся Юра.

– Только психи носят с собой справки, – сказал Никита.

– У меня и из венерологического есть.

– Ну и ну! – сказала Дива. – Спасибо, пока не надо.

– Здрасте, приехали! – сказал Никита.

– Просто я сейчас на права сдаю, – огорченно сказал Юра, почувствовав себя круглым дураком.

Все рассмеялись.

– Машина-то какая? – спросила Дива.

– «Девятка», от бабушки досталась. Я же писал тебе. Но это на первое время.

– А-а-а, – протянула Дива, – у меня «Пежо».

Саша вернула ее в образ ударом ноги под столом.

– Будет. Когда вырасту. А ты – пижон! – выпалила Дива.

– Я пижон? – спросил Юра.

– Да нет.

– А кто, я, что ли? – усмехнулся Никита.

– Конечно, – сказала Дива, – сидишь, в рот воды набрал, молчишь. Развеселил бы как-нибудь девушек.

– Я что, клоун?

– Стишок можешь рассказать. Только на стул не надо залезать, уже большой мальчик.

– Стишок? – Никита затушил сигарету, изуверски впечатав ее в пепельницу – Стишок можно. – Он посмотрел на небо. Маленькие рваные облака напоминали лягушек. – Даниил Хармс. Про старух. «Одна старуха из любопытства вывалилась из окна, упала и разбилась. Из окна высунулась другая старуха и стала смотреть вниз на первую, но тоже вывалилась из окна, упала и разбилась. Потом из окна вывалилась третья старуха, потом четвертая, потом пятая. Когда вывалилась шестая старуха, мне надоело смотреть на них, и я пошел на рынок в Теплый Стан, покупать дагестанскую баранину…»

Вновь повисла пауза.

– Вот и псих, – сказала Дива.

– Спасибо всем! Я рад, что вы оценили. Я пошел.

– Ну и иди, – сказала Дива обиженно.

– Постой! – воскликнула Саша, вскочив со стула.

Она крепко вцепилась в рукав Никиты и пыталась силой вернуть его к столику.

– Простите. – У нее почему-то получилось на «вы», но никто этого не заметил. – Мы не хотели никого обидеть. Я сейчас все объясню. Это все из-за меня. У меня есть одна проблемка. А вы оба очень умные. Мне нужен хороший совет.

– Так за чем дело стало! – весело воскликнул Юра, поглядывая на Диву. Дива сидела боком к столу и равнодушно глядела в сторону.

– В двух словах: я выхожу замуж за ирландца…

– Прекрасный выбор! – сказал Юра.

– То есть еще не выхожу, только собираюсь. В этом все и дело. Я никак не догоняю, смогу я там жить или нет. Саша мне сказала, – сказала Саша и выразительно посмотрела на Диву. Дива фыркнула, – что ты, Юра, учился в Дублине. Скажи мне честно: мы совместимы?

– Кто – мы?

– Ну, мы и ирландцы.

– На этот вопрос нет ответа.

– Почему?

– Как сказал Зигмунд Фрейд, ирландцы и непальцы – два народа, которые не поддаются психоанализу. Поэтому неизвестно, кто они. С научной точки зрения их душа – потемки.

– Ну, ты ведь жил там.

– Специфика жизни и обучения студентов за границей такова: в твоей группе три испанца, два малайца, три китайца… Еще есть индийцы, аргентинец, монгол, не говоря уже о хорватах, украинцах и поляках. И заметь – ни одного ирландца!

– А ты, Никита, как думаешь, наши культуры совместимы?

Никита нехотя ответил:

– Я не жил в Дублине. И вообще не отличаю ирландцев от англичан.

– У тех и у других красные рожи, – ввернула Дива.

– И все же. Что ты думаешь об этом?

– Если честно, мне не нравятся те, кто сваливает за границу. И потом, если сильно любишь, можно жить даже с овцой…

Повисла неловкая пауза, и в это время в открытый дворик «Гоголя» вошел настоящий размалеванный клоун. Это был совсем молодой парень с красным носом на резинке и нарисованной до ушей улыбкой. Сначала он сыграл нехитрый мотив на флейте, прошагал карикатурным строевым шагом, высоко задирая ноги, в центр двора. Все перевели на него взгляды. А он спрятал флейту в накладной оранжевый карман и раскланялся. Потом в один миг оказался перед столиком, за которым сидели молодые родители с двумя белобрысыми мальчуганами. Клоун достал три апельсина и принялся ими жонглировать. Потом подарил апельсины родителям. Отобрал у родителей и подарил детям, а родителям протянул свой котелок. Те засуетились в поисках денег и положили впопыхах какую-то крупную купюру. На это клоун и рассчитывал. Он сделал реверанс и быстро пошел прочь. Проходя мимо столика, где сидела Дива, он остановился, вынул из кармана шарик, за секунду надул его и, не говоря ни слова, вручил девушке. А Саше подмигнул и бросил через стол конфетку. С этим и убежал. Ребята рассмеялись.

– Глупо все получается, – сказала Саша задумчиво. – Все эти этнические признаки, национальные особенности… Есть просто двое… Оба – представители белой расы. Неужели нельзя хоть на минутку забыть о том, кто ты и откуда?!

– На минутку можно, на необитаемом острове. Но я лучше пойду, – сказал Никита. – У меня завтра экзамен.

– Извини, что так получилось, – сказала Саша.

– Правда, не обижайся! – добавила Дива. – Ты представить себе не можешь, какие мы хорошие.

– Неплохо бы создать такую коммуникативную среду, – изрек Юра, – когда коммуникация исключала бы возможность неверной интерпретации высказываемых концептуальных суждений.

– Глубокая мысль, – сказал Никита.

Он встал, задвинул за собой стул и вышел.

Улыбчивая официантка с тихим голосом и заправленной за ухо непослушной прядкой светлых волос наконец принесла чаю и вина. Солнечное пятно шествовало по столикам, заставляя людей прыгать со стула на стул в погоне за ускользающей прохладой тени, легкий ветерок разносил по дворику пепел из пепельниц синего стекла.

– Между прочим, ирландская выпивка – коварная штука, – сказал Юра. – Они сами говорят: пьешь как компот, а потом по тебе куры ходят. Ирландцы пьют много, но, как правило, чем больше выпьют, тем добрее становятся.

Глава 4

В это время из дверей ирландского паба «Сильверс», расположенного в прохладном подвальчике Никитского переулка, вышли двое.

Один, Шон О'Лохаси, редактор глянцевого журнала, был помоложе, с рыжим ежиком, в расклешенных вельветовых штанах. Другой – человек без определенных занятий, рано поседевший, предпочитающий называться Эд, с газетой под мышкой, распутными бегающими глазками и широким шарфом, закрученным небрежно, на манер французик-из-Бордо. Это были два друга, то есть два любовника, – короче, двое утонченных, начитанных, исправно голосующих за либеральные партии и пользующихся дорогими средствами личной гигиены мужчин. Они вышли из паба навеселе. Физиономия второго была подозрительно кислой.

– А не слишком ли до хрена ты, Шонни, оставил этому грязному бармену на чай? – спросил вдруг седой своего спутника на нерусском языке.

– Да нормально, как всегда, – удивился О'Лохаси.

– Нет уж, постой! – Седой дернул Шона за руку. – Я знать хочу, не слишком ли до хрена ты на него пялился весь вечер, твою мать!

– Ну, ты левый, – засмеялся молодой, – совсем левый!

В ответ на это ироничное замечание седовласый, с дрожащими губами, судя по всему, давно уже не на шутку рассерженный, двинул друга в морду Шон завопил. В отличие от безответных женщин, терпящих снисходительные шлепки и подзатыльники от пропахших табаком и перегаром возлюбленных, он сделал два шага вперед и с участием корпуса ответил милому другу прямым в челюсть, да так душевно, что седовласый вначале даже рухнул на теплый асфальт Тверской, а потом, легко вскочив на ноги, с разбега вписал приятеля в стеклянную витрину бутика. Стекло не дрогнуло. Драка продолжалась, пока не подъехала милицейская машина, в которую разгоряченные вискарем и отравленные ревностью друзья были водворены в своем вновь обретенном неубедительном виде: с внушительными синяками, разбитыми носами и прочими фасадными повреждениями.

Через два часа, уже в отделении, они обнимались и наперебой просили друг у друга прощения.

– Он такой грубый, но такой нежный, – говорил впоследствии Шон О'Лохаси своим друзьям. – Я его безумно люблю!

– Слушай, – сказал тот, что предпочитал называть себя Эд. – Надо позвонить Полу, чтобы он не ждал нас на ужин, пока мы сидим у копов!

– Какой Пол?! – фыркнул Шон. – Я выбил из тебя остатки мозга! Он был так пьян, когда мы уходили, что вряд ли о нас помнит.

Друзья засмеялись, насколько это позволяли разбитые губы и носы, и стали хлопать друг друга по ляжкам.

Эд и Шон были соседями того самого Пола, в которого так опрометчиво влюбилась Саша. Говоря сугубо научным языком, помимо приверженности к алкоголю они привнесли в повседневную жизнь большой квартиры в Новых Черемушках стойкий дух имморализма. Когда Полу пора было уходить на работу, эти индивидуумы только ложились спать. Потом просыпались, опохмелялись и часа на три вдвоем заваливались в ванну, где только и делали, что курили марихуану и слушали Брамса. Однажды бедному Полу пришлось помыться в раковине на кухне. Вечером надушенные до омерзения Эд и Шон шли снова напиваться и, как они выражались, покорять Москву. Пол изредка присоединялся к ним в этих пьяных прогулках. «Конечно, они нарочно так ведут себя: мол, вот мы – гомосеки, дайте нам за это орден, – думал Пол. – Но ведь тоже в принципе люди». После нескольких недель такой жизни он уже не мог толком вспомнить, почему согласился делить дорогую жилплощадь именно с ними. Правда, нельзя сказать, что присутствие чужаков в квартире его сильно расстраивало: он был занят, и потом – у него была Саша, необыкновенная, ни на кого не похожая девушка.

Напивалась черемушкинская троица в «Сильверсе», неприметном ирландском пабе, обустроенном, что называется, для своих. Известность этому подвальчику с самым вкусным в Москве «Гиннессом» принесла его фирменная тишина. Никогда ни драк, ни скандалов, ни пьянства в «Сильверсе» не происходило и не происходит. Ничего даже похожего. Там царит благостная тишина, как в храме перед мессой. Такая кромешная тишина, что немногочисленным посетителям ложечкой о чашку звякнуть неловко.

Но, разумеется, тишина в благодатном месте отдохновения метущихся душ царит не круглый год. Некоторые дни, конечно, надо исключить. Исключаются, ясное дело, суббота и воскресенье, ну еще понедельник. Да, пятница, само собой. Дни праздников. А надо сказать, праздников у ирландцев много: День Святого Патрика, все матчи «Селтика», получки, разумеется. В эти дни, не покривив душой, можно утверждать, что в пабе царит толчея и неразбериха, так что зайти невозможно, крики, вопли, народу – как селедок в бочке – и сплошная английская речь.

В один из таких дней, когда Никита спасался бегством из «Гоголя», а Эд и Шон отдыхали в отделении милиции, в «Сильверсе» ирландцы (почти все лысые и краснолицые мужики) в очередной раз праздновали получку. Народу, как водится, была тьма, страшный гвалт, хохот, вентилятор под потолком усердно месил клубы табачного дыма, словно готовил никотиновое тесто.

– Что, отдыхаешь? – спросил по-русски Пол, подкатив небрежно к одной из девушек неирландской наружности, зависшей у стойки. Ее лицо утопало в каштановых кудрях, а в носу блестела сережка-змейка.

– Йес, – ответила она и заулыбалась.

– Как сама-то? – упорствовал Пол.

– Кул, – ответила незнакомка.

Пол чокнулся своим пивом с кружкой прекрасной болтушки и стал просачиваться обратно, к сослуживцам. Те громко ржали, роняя в свете ярких ламп золотые брызги слюны. Пол ослабил галстук. Ему было жарко. Он решил взять еще пива и дезертировать во второй зал, чтобы там присесть и продышаться. Он двинулся вперед, разгребая руками дым, как паутину. За столиком, на возвышении, ему удалось разглядеть одно свободное место. Когда подошел ближе, Пол увидел, что рядом со столиком, у стены, друг на друге стоят три громадных походных рюкзака. Из одного торчит черенок саперной лопатки, к другому приторочен здоровый котелок, а к третьему – зеленые ласты. Рядом стояла гитара.

– Можно я немного присесть? – спросил Пол. Ему кивнули.

– Ну, вот, – продолжил один из тех, что сгрудились за столом. – Какая-то разножопица получается, договорились ведь в Лиску, а вы теперь Кок да Кок!

– А чего там, в Лиске, небо в алмазах и золотые унитазы?

– Там блаженство сплошное! – ответил первый и поправил дреды. – Там люди оч-чень экзальтированные. С пулей в голове. Я в прошлом годе там несколько дней под простыночкой пролежал, потому как подгорел. В первое утро просыпаюсь – рычат. Думаю, кто рычит-то? Оказалось, йоги. Разлеглись по всему пляжу, приняли позу трупов и рычат.

– Там чего, одни йоги? – недоверчиво спросил лысый.

– Да нет, кучерявый, йоги, наоборот, всех там задолбали. Даже на доске объявлений у мусорки было написано: «Продаю мясо сухопарых йогов».

Парень с дредами затрясся в беззвучном смехе и с наслаждением почесал небритую щеку.

– Ну вот, короче, – продолжил он, – еще прикол. Сижу в палатке, а по пляжу ползет кекс, инопланетянин, с лотком. Причаливает это чудо ко мне, садится и показывает свое добро: «Позвольте вам представить наш товар». И давай доставать: тапок рваный на левую ногу – одна гривна, перо чайки – одна гривна, бутылка из-под колы с дыркой, использовалась как бульбулятор – одна гривна. Прогон! Я чуть не сдох, реально! Я ему квасу дал хлебнуть. А он пополз к следующей палатке. Нормально?

Пьяный и подобревший Пол смотрел на ребят выпадающим глазом и цедил свое пиво. Он ни хрена не понимал, но на всякий случай изрек себе под нос:

– Ф-а-а-ак, а я тоже был панк!

Трое друзей повернули к нему физиономии. До этого они воспринимали его как элемент интерьера, наряду с флагами «Go, Ireland», пейзажами с корабликами, светильниками-обманками, футбольными коллажами и спасательным кругом.

– Это он с нами беседует? – спросил первый.

– Вроде, но на вымершем каком-то языке.

– Эй, человек! – обратились они к Полу. – Ты сам откуда будешь?

Пол отлепил взгляд от пивной кружки и посмотрел на всех пустыми глазами.

– Прикол, – сказал тот, что с дредами. – Никогда еще американский шпион не был так близок к провалу!

– Я тоже был панк, – твердо заявил Пол. И добавил: – Пива мне!

– Сразу видно: интеллигент! – сказал лысый. – Манеры! Эй, тело, у тебя деньги есть?

– Деньги есть! – ответило тело.

Тогда немногословный, сидевший лицом к залу, подозвал девушку, высокую, вертлявую и удивительно загорелую:

– Принесите «Гиннесса» этому организму, пожалуйста. – И указал пальцем на Пола. Девушка заулыбалась, сверкнула белыми зубками и побежала к бару. Трое парней проводили взглядом ее худенькую попку, обтянутую коротенькой джинсовой юбчонкой. Потом вздохнули, почесались кто где и закурили.

– Ну, какие еще неоспоримые преимущества у твоей Лиски? – вновь подобрал нить разговора тот, которого называли кучерявым.

– Представь, под ногами песок, то есть мелкая галька, она щекочет пальцы ног. Над головой яркое солнце, ясное небо. Жуть. Дальше – чистейшее море, волны, бриз колышет тенты палаток. А-а-а! И в этих волнах и в этих палатках – прекрасные обнаженные дикарки. Как будто не было ничего: ни мировой истории, ни ядерного вооружения… С туалетом только проблема.

– Если я правильно понял, бабы там ходят голые, – сказал немногословный.

– Совершенно справедливо, – ответил первый.

– То есть на них нет совершенно никакой одежды. Извини, что переспрашиваю.

– Да ничего, я не в обиде.

– Просто иногда говорят: обнаженные, имея в виду эти хреновы купальники или какие-то пляжные тряпки. Ты понимаешь, о чем я? Кучу всякого текстильного дерьма, которое закрывает сладости…

– Поверь мне на слово, – сказал тот, что с дредами, – просто поверь на слово. Девчонки там раздеты так, что больше раздеться просто невозможно. До самого предела.

– Это романтично.

– Это охренеть как романтично! – И тот, что с дредами, закатил глаза и начал по новой:

– Никакой зелени, никакого тенька, люди просто томятся на солнце в собственном соку весь день, чтобы вечером достать траву и барабаны, курить и играть. Я там так в прошлом годе перегрелся, что неделю потом в Москве с температурой сорок лежал. Чуть на кладбище не угодил.

– Что ж, заманчиво, заманчиво, – процедил лысый.

– В начале пляжа крохотный, в три прилавка, рыночек, ну, мусорник, конечно, несколько самодельных кафешек. Обслуживающий персонал живет здесь же, в палатках. В кафешках сидят совершенно голые люди, во всяком случае девушки, конечно, топлес. Это же рай… аццкий отжиг, короче.

– Топлес – это с голыми сиськами? – уточнил немногословный.

– В точку.

– Такие кафе мне тоже почему-то нравятся.

– Я и не сомневался в твоем вкусе.

– Спасибо.

– Уверен, это именно то, что тебе надо.

– Без сомнения.

Пол вдруг вновь ненадолго оживился:

– Я тоже был панк! – И в его пьяном глазу возникла мутная слеза. – Я был панком в Дублине, знаешь! Атеперь работа, чтоб ее. Живу с голубыми, мать их.

– Это он педерастов имел в виду? – поинтересовался у товарищей немногословный.

– Их самых, – закивал тот, что с дредами.

– Ну что ты ноешь?! – сказал лысый. – Ты на себя посмотри, позор какой! Галстук напялил. Все остальное еще куда ни шло, но галстук… – Лысый обернулся к друзьям. В их глазах читалось сплошное одобрение.

– Я был гитарист, – снова заныл Пол, случайно наткнувшись взглядом на гитару у стены. – Мы там… о-о-о…

– Слушайте, – сказал тот, что с дредами, – этот зануда меня достал! Пошли отсюда, пока он не испоганил нам ауру к чертям свинячьим.

– Подожди, – сказал лысый, – дай-ка ему лучше инструмент.

Немногословный повернулся к стене, взял гитару, снял с нее чехол и сунул инструмент под мышку ирландцу.

– О, гитара! – бесчувственным голосом сказал Пол.

– Сыграй нам что-нибудь, друг, – сказал лысый, – тряхни стариной!

– Трахнуть?

– Играй!

Пол дотронулся до струн, и уголки его губ уплыли за уши. Он словно обнял после долгой разлуки любимого человека, настолько близкого, что не нужны слова.

– Он завис, – сказал тот, что с дредами.

– Он сосредотачивается.

И тут в общем шуме и гаме, пощипывая пальцами струны, Пол заиграл какую-то веселую песенку К удивлению присутствующих, длинные сухие пальцы Пола оказались необыкновенно проворными, точными и трезвыми, в то время как его голова свисала вареной свеклой. Песня была даже не на английском, а на каком-то тарабарском, по мнению троицы, языке, и по ритму напоминала считалочку.

Когда веселая, как детский утренник, песенка закончилась, приятели обнаружили, что повскакали с мест и чуть ли не носами прижались к гитаре.

– Слушай, пошли на улицу! – закричал в ухо Полу тот, что с дредами. – Тут не слышно ни хрена!

Они наскоро расплатились, взвалили на плечи баулы и крабами выкатились на улицу. На углу, у Главпочтамта, под б ликующими неоном рекламными вывесками играла группа. На ступеньках – несколько густо накрашенных девочек.

– «Она – как солнца свет, ей девятнадцать лет…» – завывал длинноволосый солист.

– Нет, это все-таки самый лучший возраст для девочки, – сказал тот, что с дредами.

– Не, – изрек немногословный. – Позволь тебе возразить. В восемнадцать девочки – самые аппетитные, они на вкус как шоколадные сырочки. Потом только хуже.

Странная компания прошла через подземный переход и оказалась в Камергерском переулке. Яркие фонарики подсветки МХАТа, втиснутые в брусчатку переулка, превращали тени прохожих в громадных скачущих насекомых. Напротив театра вычурно одетая вечерняя молодая публика толкалась, передавала по кругу бутылки с пивом, смеялась короткими смешками, а огоньки зажигалок, сопровождающие первые затяжки сигарет, на мгновения вырывали из тьмы их невинные и пьяные лица.

Музыканты разместилась на свободной лавочке, и Пол снова заиграл ирландские песенки. Потом, на радость честной компании, зазвучали песни «Битлз» и Боба Марли. Начали собираться слушатели. Одна сердобольная парочка иностранцев даже приготовила было для него десятирублевую купюру, но, передумав, убрала деньги.

…Нужно сказать, что Пол был во всех отношениях правильный человек. И он сделал в своей жизни только одну непоправимую ошибку: в двадцать лет окончательно и бесповоротно повзрослел. Повзрослел настолько, что не только устроился на хорошую работу, но и, неожиданно для себя, начал получать удовольствие от общения с родственниками. Полюбил свою машину и стал заботиться о ней, как о женщине, а еще – обставлять милую квартирку, подаренную родителями. Выходные мог убить на то, чтобы после тщательного мониторинга в Интернете съездить в строительный магазин ради струны для штор или нового смесителя. Целую неделю мог раздумывать над цветом мягких подушечек для кухонных стульев. Даже в Москве он часто вспоминал о своей квартире и тосковал. Но только до сего момента, когда в умытом виски и пивом мозгу вдруг всплыли дни его безумной молодости.

– До чего же охеренно родная душа! – кричал Полу тот, что с дредами. – Мы могли бы вместе играть!

– Он – русский, русский! – вопил лысый. – Только притворяется!

Немногословный сбегал еще за бухлом. Вернувшись, застал лысого в исступлении целующим Пола в щеки. Пол что-то мычал. Все одобрительно мычали в ответ и были в приподнятом настроении.

– Э! Ну пора, мужики, пора, – сказал немногословный, самый трезвый и ответственный. – У нас поезд!

– Я провожу вас, черт возьми, – сказал расчувствовавшийся Пол и повис на шее у того, что с дредами.

В метро они еще чего-то выпили, ватерлиния была преодолена, чаша переполнена – Пол превратился в нечто, напоминающее йогурт. На вокзале он уже не держался на ногах.

– Я поеду с вами! – тщательно артикулируя, сказал он, сорвал с шеи галстук и кинул на железнодорожное полотно. – Мы ведь едем на остров?

– На остров наслаждения, – поправил его лысый.

– А у него паспорт есть, интересно? – сказал немногословный. – Эй, у тебя паспорт есть?

В ответ Пол затянул какую-то ирландскую балладу и принялся приплясывать. Поезд тронулся. На вокзале стоял тот терпкий запах перемен, который будоражит кровь каждому путешественнику и заставляет мурашки бегать по телу, как паникующие войска.

Трое закинули в тамбур свои рюкзаки и гитару.

– Шпиона американского возьмете? – крикнул лысый тетке-проводнице.

– Затаскивай своего шпиона! – пожалела она. – Не выбрасывать же его!

Когда тело оказалось в вагоне, тетка без всяких стеснений и глупого жеманства заявила:

– Полторы тысячи за человеческий материал, или двести гривен. – Улыбнулась, плотоядно блеснув золотым зубом. – Давайте!

У иностранца означенная сумма нашлась. Тетка на радостях засветила лысому в грудь кулаком.

– Ну что, вы нам для него местечко дадите? – спросил самый разговорчивый, то есть тот, что с дредами.

– Та-а-а, какие места! – ответила тетка. – Побойтесь, блин, Бога, киньте его на третью полку, и чтоб потише!

Так они и поехали. Интеллигентно, как велят правила элементарного гостеприимства, друзья водрузили Пола на третью полку.