Текст книги "Когда играют дельфины…"

Автор книги: Борис Краевский

Соавторы: Юрий Лиманов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

На живца

Прошло несколько дней. Волнение, поднятое на сейсмической станции далеким «Ураганом», постепенно улеглось. Профессор Вяльцев регулярно навещал Рочева в госпитале и с увлечением спорил с ним по отдельным положениям диссертации. Остальные сотрудники занимались своими обычными делами. Не было на станции только дяди Вани. Вахтер частенько жаловался на усталость, и профессор Вяльцев, сводив его к знакомому врачу, устроил старика в городскую больницу. Говорили, что там ему выделили отдельную палату и тщательно исследуют… Словом, о странной ночи почти все позабыли.

Не забыл только майор Страхов. Изолировав с помощью профессора и врачей вахтера, он все внимание группы направил на посетителей и заказчиков Солдатова. Под особое наблюдение был взят шофер такси Маневич.

В дверь кабинета постучали.

– Разрешите, товарищ майор?

– Входите, Марченко. Садитесь.

Майор Страхов устало откинулся на спинку стула. Лейтенант подошел к столу, минуту поколебался и сел в глубокое кресло.

В кабинете майора был только один жесткий высокий стул, на котором сидел сам хозяин. Вся остальная мебель – мягкие низкие кресла и диван – была подобрана так, чтобы хоть у себя за столом майор, человек маленького роста, мог говорить с людьми, не задирая голову. Правду говоря, Марченко не догадывался о невинной хитрости своего начальника. В каком бы положении они ни разговаривали – стоя или сидя, Петр всегда ощущал себя мальчишкой. Ну, чуть старше, чем в школе с учителем.

– Что нового? Докладывайте.

– Наблюдение за шофером такси Маневичем установлено. Старый холостяк. Выпивает умеренно. Любит читать, читает все подряд. Удалось установить, что у Солдатова чинил обувь не первый раз. Подозрительных знакомых нет, есть приятели с автобазы, но ни с кем из них регулярно не встречается.

– Какие же выводы?

– Капитан считает, что Маневич может встречаться с напарником в такси, во время работы.

– А вы что думаете?

– Я с ним согласен.

– Что предприняли?

– Регистрируем всех пассажиров такси 47–12. Любимая стоянка Маневича – площадь Морзавода.

– Интересно.

– Пока был только один повторный пассажир – фотограф Родлинский.

– Что он из себя представляет?

– Мы запрашивали его личное дело. Биография безупречная… Кроме того, ведет фотокружок в Доме офицеров флота.

– Интересный способ проверки. А какой шпион будет писать в биографии, что он шпион? Я не хочу сказать, что Родлинский враг, меня немного удивил сам принцип. С одной стороны, повторная поездка и работа в Доме флота наводит на некоторые подозрения. С другой стороны, в городе не так много машин, ездит он как фотограф часто… Надо проверить, пользуется ли он другими такси.

– Правильно, товарищ майор.

– Одобряете?

– Так точно.

– Эх, Марченко, с капитаном вы согласны, со мной согласны, а когда же нам придется согласиться с вами? Что еще?

– Все.

– Можете идти. Передайте капитану мои соображения. Перед отъездом я с ним поговорю подробнее.

Когда за лейтенантом закрылась дверь, Страхов встал и подошел к окну. Море чуть дымилось и сливалось на горизонте с тяжелым, сумрачным небом. По зеркальной поверхности, как мускулы под лоснящейся кожей породистого скакуна, проходили усталые, пологие волны, только у берега они неожиданно вздыбливались белыми гребнями. Левее начиналась бухта. Голубоватая радужная пленка нефти и мазута, казалось, сковывала вольный разбег волны; у бортов океанских громад, томящихся у причалов, вода была подернута мелкой рябью. Портовый катер изредка вспарывал маслянистую поверхность бухты.

«Видимо, клев хороший», – подумал майор.

Он любил посидеть вот так, перед заходом солнца, у левого борта серо-стальной махины. Откормленная на камбузных отбросах, ленивая салака брала приманку без особых размышлений, сразу клевала отчетливо и резко. Можно было ловить бычков, привязав на палец левой руки лесу. Пожалуй, майор даже больше любил бычковую ловлю. Вот напряженная нить передает чуть заметные толчки – это какая-то рыба исследует лесу. А вот толчок чуть посильнее – и мысленно майор почти видит, как взъерошенный уродливый глянцевитый бычок губастым ртом «ласкает» крючок. Наконец резкий толчок – он берет азартно, и тут уж нужно не зевать, сильным взмахом руки подсечь добычу и подхватить лесу другой рукой.

Видеть, что происходит под водой, Страхову помогало не только богатое воображение, но и большой опыт рыбной ловли. Увлекся он этим на севере, где долго служил в погранотряде. Там прелесть рыбной ловли заключалась в том, что все движения рыбы были отчетливо видны в прозрачной воде маленьких озер. Здесь, на юге, в теплых густых водах, приходилось ловить на ощупь. На помощь приходили навыки и особое, опытом порожденное «зрение».

Иногда и на работе, когда в руках только одна ниточка и дело только начинается, майору казалось, что он вроде рыбака… «Видеть» движения, поступки врага здесь тоже помогали опыт и знание его психологии… Сейчас такой ниточкой мог оказаться Маневич. Кто он – связной, простой исполнитель воли босса или один из главных действующих лиц? Кто потянется за этой ниточкой?

А быть может, все подозрения излишни и Маневич честный человек? Перед майором лежала его биография, составленная на основе многочисленных запросов. Биография на первый взгляд безупречная. Страхов взял един из пронумерованных листков.

«…За пять лет работы в должности шофера начальника главка проявил себя как отличный специалист и хороший товарищ».

«Штамп, один штамп, – раздраженно подумал майор. – Вызвать бы того чинушу, который составил этот документ. Конечно, личный шофер начальника… Что могли написать о нем?»

А вот самоотверженный поступок – спас своего начальника во время паводка – всего четыре года назад. Ну что ж, можно только сказать, что человек он хладнокровный и смелый.

Майору вдруг почему-то захотелось посмотреть на Маневича самому. Так просто – проехать на стоянку у Морзавода или у центрального рынка и взять такси…

Он набросил плащ и вышел из кабинета. Уже у самой двери, отвечая на приветствие часового, майор вдруг заколебался и чуть было не повернул обратно. Ниточка, ниточка, вдруг ты оборвешься?

«В конце концов такси имеет право взять каждый», – подумал майор и решительно вышел на улицу.

Фотография – это искусство

День начался с головной боли. Свирепая, тупая, она отмечала каждое движение резкими вспышками. Шаркая по комнате, Юрочка вспоминал советы бывалых людей. Следовало бы принять горячий душ, помыть голову, выпить содовой, но просто невозможно себя заставить даже думать о чем-либо горячем.

«И вроде немного пил», – соображал за своим рабочим столом Юрочка, принимая вторую таблетку пирамидона. Перед ним нахально приплясывали строчки статьи инженера «Качество – это главное».

После обеденного перерыва Юрочку вызвали к городскому телефону.

– Добрый день, Юрий Николаевич. Как самочувствие? Напоминаю на всякий случай – жду вас сегодня в девять. Все приготовил, захватите пленку.

Юрий восхитился – милейший человек. Взялся отпечатать последнюю пленку и показать несколько приемов.

Вечером он собрался с силами, принял душ и посвежевший, как бы заново родившийся, пошел к Аркадию Владиславовичу.

– Плохо спали, тяжелый день? – участливо осведомился тот, впуская Юрочку в квартиру. – На вас лица нет.

– Так, не по себе что-то.

– Хотите поправиться? – подмигнул фотограф, раскрывая буфет и доставая початую бутылку.

– Что вы, меня от одного запаха мутит.

– Молодо-зелено. Я не настаиваю. Пленку принесли? Или голова очень болит?

– Я вполне ничего. Принес. Принял душ. Помогло.

– Это правильно. Давайте.

Юрочка протянул две металлические катушки.

– Так и держите в катушках? Удобно?

– По-моему, очень удобно. А что? – удивленно поднял глаза Юрочка.

– Размотал – десяток царапин. Еще размотал – еще царапины. В увеличитель пропустил – царапины. Пока нужный кадр найдете, всю пленку испортите. Начнем с азов. Правда, это мои собственные приемы, но так и быть, с вами поделюсь как с коллегой. С ацетоном знакомы? Вот, берете старую или чистую засвеченную отмытую пленку, отрезаете два кадра вот так, теперь аккуратно режете один нужный вам кадр. – Родлинский все это демонстрировал на Юрочкиной самой лучшей ленте. – Если соседний плохой, а это у любителей часто бывает, режете по нему и с двух сторон подклеиваете закраинки из чистой пленки. Ацетон берет хорошо, полтора миллиметра вполне хватит. Затем делаете вот такой пакетик и пишете на нем содержание кадра. Что у вас здесь?

– Токарь Смирнов Н. К. – отличник специального задания, – покорно продиктовал Юрочка.

– Вот, пишем и откладываем. Когда наберется много пакетиков, заведете себе фототеку, а попросту, несколько ящиков, – Родлинский подошел к шкафчику, напоминающему библиотечную картотеку, и выдвинул один ящик.

– Видите? Виды моря, затем виды новостроек, затем остров Русский, остров Шелехова и так далее, по алфавиту. Другой ящик – портреты видных людей. Найти легко, а то за несколько лет столько у вас накопится материала, что без картотеки зарез. Ясно?

Юрочка восторженно смотрел на фотографа.

– Гениально. Завтра же сделаю все, как у вас.

– Правильно. А теперь садитесь и режьте – пленку. Я ее царапать не собираюсь, пленка вроде хорошая.

Родлинский достал из ящика письменного стола пачку узеньких конвертиков и широким жестом положил на стол:

– Действуйте. Спать не очень хотите?

– Нет, что вы! – Юрочка вооружился ножницами и стал работать. Каждый кадр, подклеенный и законвертованный, Родлинский придирчиво рассматривал, бормотал что-то одобрительное. Примерно через полчаса он поднялся.

– Знаете что, я сейчас подготовлю реактивы. Составлением их мы займемся в следующий раз, а то поздно.

Он прошел в темную комнату и неторопливо начал готовиться к печатанью.

В третьем часу ночи Юрочка усталый, но совершенно счастливый пришел домой. Не раздеваясь, он присел у письменного стола и еще раз просмотрел пачку снимков. Подобных у него еще никогда не было: четкие, глубоких тонов, отлично проработанные, сверкающие великолепным глянцем, они могли сделать честь любому фотокорреспонденту. Действительно, старик умел работать. Юрочка любовно перебрал два десятка пакетов с кадрами – их перед самым уходом принес ему Аркадий Владиславович со словами:

– Возьмите. Знаете, что ни говори, – военный объект, могут быть всякие неприятности… Не оставляйте их даже дома.

«Какой милый, бесценный человек», – засыпая, еще раз подумал Юрочка…

А милый, бесценный человек в это время внимательно, строчка за строчкой изучал два номера заводской газеты, принесенные Юрочкой. Мальчишка хвастался своими снимками. Вместе с переписанными надписями на конвертах и пробными отпечатками, которые Родлинский придирчиво браковал и небрежно бросал в большую ванночку якобы с водой, они составляли богатейший материал для обобщений. Да. На заводе что-то происходит. Родлинский блаженно потянулся.

– А я ничего еще мальчишке и не рассказывал. Если «уроки» пойдут и дальше так, через месяц я буду знать о заводе все!..

Волчий закон

Придя домой после очередной встречи с Юрочкой, Родлинский быстро записал все, что узнал в этот раз, и сел за расшифровку внеочередного приказания шефа. Внимательно прочитав полученный текст, он секунду сидел, сжав виски руками.

– Что они там, с ума посходили все? Как я один буду работать, – пробормотал он, прогоняя мысль, что уже привык к Маневичу и что ему просто страшно остаться в этом чужом городе одному, без малейшей возможности отвести с кем-либо душу. Значит, Маневич на подозрении… Где, когда была допущена ошибка, в приказе не говорилось. Родлинский еще раз проанализировал события последнего месяца. В деле с Юрочкой Маневич не замешан. До этого они никаких акций по Морзаводу не проводили, а следовательно, и попасться не могли. Остается только история с Рочевым. Проклятое задание. Как ему не хотелось выполнять его, будто сердце чувствовало. Родлинский припомнил подробности. Подходов к сейсмической станции не было. Маневич предложил устроить вахтером на станцию одного старика, который иногда в свободное время чинил ему сапоги и валенки. Маневич знал за ним кое-какие грешки и был уверен, что старик не подведет… Значит, вахтер на подозрении, на подозрении теперь и Маневич. Его оставили как живца, чтобы схватить Родлинского… Фотограф почувствовал вдруг, как по его спине поползли мурашки. Скорее развязаться с Маневичем, чтобы скрыть свою связь с делом Рочева… Но как узнал об этом босс?..

Ночью Родлинский тихо выскользнул из дому. Чуть пошатываясь, он прошел по главной улице к ресторану «Версаль». У подъезда не было ни одного такси. Фотограф вошел и заказал пиво и трепангов. Официант понимающе улыбнулся и пошел, ловко обходя танцующих, к буфету. Родлинский сел поудобнее, так, чтобы в окно видны были стоянка такси и противоположная сторона улицы. Джаз, слегка фальшивя, гремел «Здесь под небом чужим». За соседним столом моряки с ленинградского танкера пили за тех, кто в море. Один из них, лаская слух Родлинского правильным произношением английских слов, напевал.

Фотограф закрыл глаза и попытался представить себя дома, на родине. Где она, его родина? Во Фриско или в Глазго, в Каире или в Мельбурне? Где-то там, где пьют виски с содой, а не водку с пивом и думают о размерах счета в банке, когда идут в кабак. Он-то уж не будет думать об этом. Его счет за последние годы приятно округлился. Что ни говори, за работу в этой проклятой стране, где каждый день можно ждать провала, хорошо платят. Он уже на грани, может быть, следы от Маневича привели к нему и в любой момент можно ждать спокойного «руки вверх» и осторожного прикосновения дула пистолета к лопаткам…

Кто-то притронулся к его плечу. Родлинский вздрогнул и замер.

– Заснули, что ли, Аркадий Владиславович? – произнес своим мягким голосом начальник Дома флота. – Идемте к нам.

– Благодарю, я на минутку, – облегченно улыбнулся Родлинский, поворачиваясь и пожимая руку. – Заработался – потянуло на пиво, да нигде, знаете, нет – поздно.

В это время официант принес заказ.

– Садитесь, за компанию.

– Что вы, меня ждут.

– А то пойдем? К нам только что приехали артисты из Москвы.

– К сожалению, отказываюсь.

Собеседник отошел, и Родлинский опять взглянул в окно.

У подъезда горел знакомый темно-зеленый огонек. Фотограф встал, положил деньги и быстро пошел к выходу. Уже на середине пути он вспомнил, что изображал пьяного, и начал чуть покачиваться.

В машине он бросил удивленному Маневичу:

– Домой.

Шеф еще ни разу не брал машину ночью. Что-то случилось, раз он отступил от правил.

Маневич дал газ и вопросительно посмотрел на фотографа.

– Срочное задание. Поедешь на аэродром и возьмешь человека в серой замшевой куртке и клетчатой кепке. – Родлинский запнулся. – Он спросит: «Вы по вызову?» Ответишь: «Обратный рейс порожняком». Привезешь его ко мне, – Родлинский помолчал. – Высадишь за углом, покажешь дом. Все.

Фотограф достал портсигар и размял папиросу чуть дрожащими пальцами.

«Курит, – отметил Маневич, – волнуется, что-то серьезное…» – На языке вертелся неуместный для разведчика вопрос: «Что случилось?» Маневича начало чуть потрясывать. – «Вдруг конец? Удерут, а меня оставят…» – Как бы в подтверждение этих мыслей Родлинский неожиданно протянул портсигар, чего тоже в машине не делал.

– Закури…

Маневич чуть притормозил, взял папиросу. Фотограф протянул ему свою, и красная вспышка озарила их сосредоточенные лица.

– Высади меня.

Родлинский расплатился и, чуть покачиваясь, вошел в проходной двор. Несколько секунд он смотрел вслед удалявшемуся заднему огоньку. Кровавый глазок уносил из его жизни еще одного… Он быстро посмотрел по сторонам и исчез в темноте…

В это время майор Страхов отчитывал по телефону капитана Тимофеева.

– Провалили задание. Вам что было сказано – следить за Маневичем. На кой черт, извините, вам понадобился этот загулявший моряк? Два часа держал такси? Ну и что? Вел долгий разговор и кого-то ждал в машине? Что из этого? Вы должны были установить повторяемость пассажиров Маневича… Хорошо, об этом потом. Даю указание – неослабно следить за машиной сорок семь двенадцать.

Последний рейс такси 47-12

Ночью машины почти не шли. Постовой милиционер у железнодорожного переезда разговаривал со сторожем, изредка поглядывая на часы. Вдруг загудел переговорный аппарат. Он подбежал к телефону.

– Такси сорок семь двенадцать? Не проходило. Сообщить? Слушаюсь, товарищ старший лейтенант…

Маневич подъехал к переезду, когда шлагбаум медленно опускался. Вдалеке ходил милиционер. Маневич последний раз затянулся, выбросил папиросу и нетерпеливо крикнул:

– Эй, начальник, какой там должен пройти? К самолету опаздываю.

– Настоишься, маневровый, – проворчал сторож и скрылся за будкой.

Маневич, раздраженно посмотрел на часы: нашли время маневрировать. Он поднял стекло.

«Холод собачий, с чего бы это? – подумал шофер. Его знобило, слегка кружилась голова. – Простудился, наверное, – мелькнула мысль. – Не ко времени».

Шлагбаум вздрогнул и тихо пошел вверх. Маневич еще секунду помешкал и, наконец, миновал переезд. Через несколько минут у полосатой будки остановился длинный черный «Зим».

– Трубников?

– Есть. – К машине подбежал милиционер.

– Куда?

– По шоссе, на аэродром. Говорил со сторожем переезда, спешу, мол, к самолету.

– Спасибо. Один?

– Пустой.

Марченко откинулся на сидение, и машина с места рванулась вперед. Лейтенант посмотрел на часы. Московский самолет приходил в два тридцать. Оставалось немногим менее часа. Белая в лучах фар лента асфальта терялась метрах в пятидесяти, дальше – непроглядная тьма. Марченко напряженно всматривался. Вот появился красноватый огонек заднего света, погас на повороте и снова вспыхнул на длинной прямой. Затем лучи фар вырвали из темноты борт грузовика.

– Обгоняй.

Машина вырвалась вперед.

Минут через пять показался еще один красный огонек.

– Вот жмет, – бросил шофер, взглянув на спидометр.

Стрелка находилась около цифры девяносто. Огонек не приближался. Шофер дал газ, и постепенно огонек стал расти. «Победа». Марченко впился в номер – 47–12.

– Не обгонять, – сказал он шоферу почему-то шепотом. Машины мчались со страшной скоростью. Стрелка спидометра перед глазами лейтенанта прыгала уже около ста, а шофер был вынужден еще прибавить газ. Вдруг такси вильнуло в сторону и чуть захватило правыми колесами обочину, затем еще и еще.

– Что он, пьяный? – заметил шофер.

Из-за поворота, метрах в четырехстах впереди, вырвались голубоватые столбы света и возникли две яркие фары. Чуть не задев встречную машину, «Победа» мчалась вперед.

– Сумасшедший, – ругнулся шофер, прижимаясь к обочине и не сбавляя хода. Передняя машина продолжала вилять. Впереди возникли еще фары. Они приближались с невероятной быстротой. Марченко взглянул на спидометр. Стрелка подходила к ста десяти километрам. В следующее мгновение он увидел, что передняя машина свернула влево, и чудовищная сила бросила его на стекло. Последнее, что он помнил, – долгое, пронзительное визжание тормозов…

Тормоза продолжали настойчиво визжать. Колючие иголки вонзились в самый мозг. Марченко чихнул и открыл глаза. Над ним склонилось лицо врача.

– Меня видите?

– Вижу. Где я?

– В санитарной машине. Лежите, лежите.

Марченко сел.

– А шоферы?

– Ваш здоров, другой – в первой машине.

– Я прошу вас немедленно сообщить обо всем майору Страхову. Немедленно…

Марченко откинулся на подушку. Красный огонек плясал перед глазами, голова раскалывалась, медленно начинала доходить боль в руках и груди. Потом огонек вспыхнул, закружился в кровавом вихре, и лейтенант потерял сознание.

Пришел в себя Марченко уже в госпитале. У его постели сидели Страхов и Тимофеев. Бесшумно двигалась у соседней койки женщина в белом.

– Как, Петро, чувствуешь себя?

– Спасибо, товарищ майор.

– Говорить можешь? Ты ведь понимаешь, как это нам важно?

– Могу.

– Рассказывай, Петро.

Марченко подробно изложил события этой ночи.

– Как он врезался во встречную машину, я почти не видел: посмотрел в этот момент на спидометр. Скорость была сто десять километров. Дальше ничего не помню.

– Значит, говоришь, машина сильно вихляла?

– Да. Семенов, мой шофер, даже сказал, что водитель, наверное, пьян.

– Так.

– А сколько времени до самолета оставалось? – спросил Тимофеев.

– Когда выехали из города, я посмотрел на часы – было час тридцать восемь.

– Другими словами, особенно гнать нужды не было? Ну, Петро, отдыхай, больше тебя беспокоить не будем…

Посетители на цыпочках вышли из палаты. В вестибюле они около двадцати минут говорили с ожидавшим их Семеновым. Рассказ шофера полностью совпадал с рассказом Марченко. Больше того, он подробно описал, как такси врезалось во встречную машину, как он успел затормозить и как был остановлен какой-то грузовик, водителя которого попросили сообщить о происшедшем в город.

– Какой шофер отличный! – задумчиво проговорил Страхов.

– Семенов-то?

– На такой скорости успел дать тормоз. Молодец.

Офицеры постояли в вестибюле.

– Так что, будем ждать результатов вскрытия и экспертизы?

– Нет. Вот что, товарищ капитан. О том, что вы прохлопали Маневича, мы еще поговорим. Сейчас необходимо любыми средствами восстановить его действия за те полчаса, которые прошли от приезда к «Версалю» до остановки на переезде. Задание ясно?.. Впрочем, давайте вместе. Рано я вас пустил на самостоятельную работу. – Страхов лукаво улыбнулся. – Вам нагорит, да и мне тоже. Ладно, будем исправлять. А Марченко… пожалуй, в этом вы не виноваты.

– Вы думаете?

– Уверен.

– Спасибо, товарищ майор. Я и сам так думал, да, знаете, иногда теряешь веру в себя, особенно после таких ошибок.

Страхов остановился и взял капитана под руку.

– Что вы, Василий Тихонович! Разве мы безгрешны, разве мы иногда не допускаем ошибок, за которые приходится дорого расплачиваться?

Офицеры сели в машину.

– Да, это правда. Однажды я имел возможность два месяца анализировать свои ошибки в госпитале…

Капитан говорил, а сам напряженно думал о чем-то другом. Страхов внимательно всматривался – в его осунувшееся лицо.

– Да, в госпитале, два месяца, – повторил Тимофеев и вдруг без всякой связи добавил: – Мне кажется, нужно начать со швейцара «Версаля».

– Правильно, Василий Тимофеевич, я, признаться, и не подумал об этом.

– К «Версалю».

Машина подкатила к ресторану буквально в самую последнюю минуту. Администратор, шеф-повар и два швейцара стояли около дверей и прощались.

– Прошу извинить, товарищи. Можно вас на несколько минут? – обратился Тимофеев к швейцарам. – Спокойной ночи, – попрощался он с другими.

Администратор, с любопытством оглядываясь, ушел, а шеф-повар, немного постояв, спросил:

– Разговор надолго? Мы вместе домой ходим.

– Надолго.

– Всего хорошего, – буркнул тот и скрылся в темноте.

Машина медленно двинулась по улице.

Капитан Тимофеев откинулся на спинку сиденья так, чтобы оба швейцара могли сесть поудобнее, вынул папиросы, предложил закурить собеседникам, затем неторопливо достал удостоверение личности, показал им и только после этого спросил:

– Вы помните, когда я приходил в ресторан?

– Конечно. Знаем вас – не впервой. Вы еще звонили по телефону из будочки, – согласился старший швейцар, пряча усмешку в шикарных, густых усах. – Неприятный, должно быть, разговор был.

– Заметили?

– Как же, наше дело неторопливое, вот и примечаем.

– Это хорошо, – вставил Страхов. Он сидел вполоборота рядом с шофером.

– А машину такси, на которой приехал человек, вошедший передо мной, заметили?

– Как же, мы почти всех таксистов в лицо знаем. Этот ничего, тихий.

– Долго он стоял?

– Да нет, сразу же клиента из ресторана нашел.

– Кого – не помните?

– Помним – странный клиент такой, только вошел и быстро вышел. Небось, даже заказать ничего не успел.

– Почему не успел, Иван Исаич, успел, – заметил другой швейцар, чуть помоложе, – я как в зал заходил, видел – они пиво пили.

– Вы его видели?

– Ну да. Сидел мрачный такой. Все кругом как есть компаниями, а он один.

– За чьим столиком, не помните?

– Кто их разберет. Должно быть, Степановым. Меняются официанты-то у нас. Есть столики выгодные, есть простойные.

– А официанта не видели?

Вопросы задавал только Тимофеев. Майор внимательно слушал и наблюдал за швейцарами.

– Нет, не приметил. Может, и у Зинки сидел.

– У Зинки не мог, она около оркестра сегодня работала, жаловалась, что оглохла.

– Значит, у Степана.

– Какого Степана?

– Степан Ковтуненко, отчество не знаю, молодой он еще.

– Да нет, ему под сорок.

– Оно и есть молодой.

– Где он живет, не знаете?

Швейцары переглянулись. Старший покачал головой.

– Нет. Вот разве жену его спросить. Она на вокзале буфетчица, до утра через день работает.

– Может, сегодня она свободна?

– Вряд ли, они со Степаном все в одну смену норовят. Едем, что ли, товарищ начальник? Как, ей говорить, зачем адрес, али так, сторонкой узнать?

– Сторонкой, – засмеялся Страхов. – Сторонкой, папаша.

На вокзале к буфетчице подошел Иван Исаич.

– Вечер добрый. Как торговля?

– Спасибо, хорошо.

– Дело есть. Тут клиент один спрашивает, где живете, не платил он Степану-то, в долг гулял, потом, видимо, раздобыл, да Степан ушел.

– Ишь ты, приспичило. Луговая, одиннадцать, как войдет, желтая калитка в полусадничек, а там и дверь.

Передав офицерам адрес, Иван Исаевич собрался было домой.

– Что вы, папаша, мы подвезем вас.

– Спасибо, начальник. Только вы меня папашей-то не величайте. Не люблю я этого. Вся пижонья молодежь так кличет, то «папаша, макинтош», то «папаша, шляпу», то «папаша, пусти». Какой я им папаша! Так, словесность одна глупая.

– Что, не нравятся вам молодые ребята?

– Да почему не нравятся? Только чего им в ресторации делать? Гость у нас путаный, все моряки с торговых и проезжие. Больше поесть, да с голодухи после моря потанцевать идут. А эти – чего им нужно? Желторотые еще по ресторанам ходить. Напьются, шумят, а дела всего на копейку. В театр ходили бы лучше или с футболом этим бегали. Меня в те годы в кабак калачом, бывало, не заманишь. И главное, суют рубль так, будто миллион дают.

Иван Исаевич ворчал всю дорогу. Когда офицеры остались вдвоем, Страхов заметил:

– Колоритный старик.

– Умница. Я с ним не раз уже сталкивался, – согласился Тимофеев. – Неудобно будить Степана-то?

– Нужно, – коротко ответил Страхов.

Степан еще не спал.

– Клиент знакомый. Помню, почти ничего не ел, а деньги оставил. Вроде пьяный пришел, но вроде трезвый ушел. Он еще с флотским говорил.

– С кем?

– С флотским – мы его так зовем, – с начальником Дома флота Гришиным. Мы его все знаем. Банкеты часто устраивает, артистов принимает, ну и нам контрамарки дает.

– А кто этот, первый клиент, не знаете?

– Нет, не знаем. В ресторане-то он бывает, со мной всегда здоровается, чаевые дает – не без этого, а говорить не говорит.

– Спасибо, товарищ Ковтуненко, извините, что помешали вам отдыхать.

На улице Тимофеев остановился.

– Поедем к Гришину?

– Поздно, да и не стоит. Едем в управление. Узнаем, кто был предпоследний клиент Маневича. Думаю, что Мамедалиев уже нас ожидает.

Доклад старшего лейтенанта Мамедалиева был довольно краток:

– Григорий Петрович Павлов, второй штурман танкера «Муром», который позавчера пришел из Ленинграда. Встречался со старыми друзьями в городе, потом в ресторане присоединился к морякам с танкера. Вместе с ними вернулся на корабль. В этот вечер почти не пил – удерживал разгулявшихся друзей. Его корабельная характеристика отличная: общественник, из военных моряков, был на фронте, имеет ранения и награды.

– Да, капитан, – задумчиво проговорил Страхов, – пожалуй, ваш объект оказался не тем, за кого вы его принимали. Но на всякий случай продолжайте наблюдение за ним.

– Товарищ майор, кто же мог подумать: одет модно, даже кричаще, во всем заграничном, колесит по городу с Маневичем, разговаривает с ним довольно оживленно, делает непонятные остановки…

– Да вы не оправдывайтесь, Тимофеев, ошибка понятная. Только вот вдумайтесь сами – станет ли шпион одеваться броско, в заграничный костюм?

– Н-нет, пожалуй.

– Не станет. И после двухчасовой поездки по всему городу давать шоферу яд не станет.

– Другими словами, под подозрением остается только этот, клиент Степана, собеседник Гришина.

– Да.

– Я тоже так думаю, товарищ майор, – заметил старший лейтенант Мамедалиев. – До этого клиента Маневич стоял около полутора часов, до этого пятнадцать минут возил двух офицеров с крейсера, еще раньше стоял у рынка, привез трех человек с забухтенной стороны и обедал… Товарищ майор! Обедал в столовой!

– И что?

– Может быть, там? Правда, за ним следили, и ничего подозрительного не произошло, за столиком он сидел один, но…

– Хорошо, проверьте столовую…