Текст книги "Когда играют дельфины…"

Автор книги: Борис Краевский

Соавторы: Юрий Лиманов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Б.Краевский, Ю.Лиманов
Когда играют дельфины…
Повесть

Адмирал Майлс говорит «О’кей!»

«Распродажа автомашин!» – мелькали, кричали, кувыркались разноцветные огненные буквы, то появляясь, то исчезая в ослепительной сутолоке реклам. Нейлон, виски, холодильники, зубные щетки слились в сияющий, огненный хоровод и оттеснили бездонную шапку южного, но какого-то тусклого, беззвездного неба. Карабкаясь через головы друг друга, рекламные мужчины и женщины с неоновыми улыбками предлагали друг другу новейшие, моднейшие товары…

Публика на них не смотрела. Взоры всех были прикованы к черному квадрату бассейна для водного поло. Но и там струилось в мелкой ряби навязчивое «Распродажа автомашин, распродажа автомашин…»

Раздались первые нерешительные свистки, кто-то горласто крикнул: «Время!» На крупных решетчатых мачтах, увитых рекламой подтяжек фирмы «Братья и сыновья» (амортизируют падение со второго этажа), вспыхнули прожекторы.

Через кристально чистую, не подкрашенную воду стало видно дно, усеянное монетами и камушками. Заглушая шум толпы, из репродукторов вырвался голос очередной звезды эфира. В заученном любовном томлении певица призывала кого-то вернуться, а толпа свистела, требуя начинать матч. Наконец на белом помосте, возвышавшемся над серединой бассейна, появились судья и члены жюри.

– Внимание! – голос диктора прервал на полуслове охрипшую певицу. – Начинаем сенсационный, уникальный, невиданный матч водного поло: команда морских львов против команды дельфинов.

Стотысячный рев заглушил на мгновение голос диктора.

– Главный тренер и научный руководитель команд, – продолжал, захлебываясь, диктор, – известнейший зоолог профессор Ренуар!

Рядом с судьей встал благообразный седоватый джентльмен в вечернем костюме. Он театрально раскланивался и пожимал кому-то руки в воздушном приветствии. Глаза слепили вспышки блицев неугомонных фоторепортеров, но профессор продолжал кланяться, отлично понимая важность рекламы в ответственный день возникновения нового вида спорта.

Ставки на морских львов росли. Еще вчера барышники принимали два к одному за львов, но здесь, на трибунах, разноречивые слухи окончательно подорвали репутацию дельфинов, и ставки изменялись, они достигали уже четырех к одному.

Шум постепенно затихал. Крутые трибуны мерцали огоньками сигарет и напоминали темную громаду ночного города, когда к нему подлетаешь на самолете. Седоватый дымок тянулся по рядам и исчезал в бесчисленных огненных спиралях реклам.

Но вот профессор взмахнул рукой, открылись специально для этого матча сделанные шлюзы, и две команды выплыли на поле, вспенивая воду сильными ударами хвостов и ластов.

Произошла небольшая заминка. Вратарь львов долго не хотел занимать свой скучный пост и пытался выскочить на середину поля. А дельфины почти всей командой сгрудились у ворот и о чем-то оживленно «совещались». Лишь капитан, которого можно было отличить по ярко-белой полосе на голове, отправился на разминку и разведку вражеских ворот. Тренеры повелительными окриками привели команды в порядок, игроки замерли двумя полукругами в центре поля, резкий свисток судьи – и мяч упал в воду.

Пользуясь преимуществом в скорости, к нему буквально подлетел капитан дельфинов и в красивом броске, выскочив из воды на целый корпус, послал мяч на территорию львов. Матч начался!

Первые две минуты дельфины яростно атаковали. Три раза они били по воротам неточно. Наконец мячом завладел капитан львов, огромный увалень с красной ленточкой на шее. Он легко подхватил мяч на нос и, ловко балансируя, бросился под охраной двух нападающих к воротам противника. Вратарь дельфинов предпринял отчаянную попытку спасти ворота, бросившись со всей скоростью, на которую он был способен, в наступление. Но когда, обманутый ловким маневром второго льва, он вынырнул метрах в двух от ворот, капитан львов, почти вплотную подплыв к ним, небрежно забросил мяч в сетку.

– Гол!.. Гол!.. Гол!.. – ревела публика.

Тренер команды львов достал из специальной сумки небольшую рыбку и кинул ее капитану. К величайшему восторгу зрителей, капитан не сразу проглотил лакомый кусочек, а подкинул рыбку, перевернул ее в воздухе, и только тогда она исчезла в его усатой пасти.

На огромном щите с надписью «Морские львы» появилась цифра 1.

Некоторое время тренеры приводили свои команды в порядок – львы били ластами, дельфины кувыркались, выпрашивая подачку. Кто-то из зрителей кинул в бассейн рыбешку, и полтора десятка игроков кинулись за ней, началась свалка.

Щелкнул радиорупор: «Предупреждаю. Зрители, бросающие что-либо в бассейн, будут немедленно удалены со стадиона».

К нарушителю уже протискивались два дюжих полисмена. Публика свистела, шумела, орала. С другой стороны в воду тоже полетела рыбешка. Два здоровых парня хохотали, глядя, как разъяренный сержант позиции рыскает глазами по рядам в поисках нарушителей. Из соседнего ряда донеслось:

– Идиоты, игру задерживают, гнать вас надо!

– Кого? Нас? – огрызнулся старший.

– Вас! – вступился солидный мужчина с сигарой.

– Молчи, лев морской, – сострил второй парень. Дама закричала: «Полиция!», кто-то дернул хулигана за пиджак, и через минуту на трибуне уже раскачивался клубок сцепившихся тел. Над ним реял женский визг, а обозленные полисмены выхватывали из свалки первых попавшихся. Те исчезали за оградой, а придя в себя, начинали вопить и выламывать двери.

Напуганные шумом «игроки» сбились у шлюзовых створок. Тренеры что-то ласково говорили им, похлопывая по лоснящимся спинам. Прерывая дикий рев толпы, грянул густой бас усилителей:

 
Когда я ковбоем был,
Никого не любил
В Техасе…
 

Только через полчаса удалось восстановить порядок, и игра была продолжена. Симпатии всех зрителей теперь завоевал вратарь львов. Он ловко принимал на нос самые, казалось бы, смертельные мячи дельфинов. Каждый взятый мяч приносил ему новую рыбешку. К концу первого тайма вратарь, войдя во вкус, стал выскакивать из ворот и перехватывать мячи у дельфинов и у своих. За это подачек ему не давали, и он сердито хлопал ластами. Одним из подобных моментов воспользовались дельфины: их капитан забросил ответный мяч в ворота противника. Стадион ревел. Страсти разгорелись настолько, что публика совершенно забыла, на каком матче она находится, и подбадривала своих любимцев стандартными криками болельщиков: «Давай, давай!» Каждый удачный бросок отмечали таким ревом, что в нем тонули громкие звуки победной трубы, которую принес один из зрителей.

– Жми, Боби! – надрывались поставившие на дельфинов (Боби – звали капитана).

И Боби жал. Он забросил еще два мяча в ворота львов и один в свои.

К концу игры зрители настолько устали, что уже почти не реагировали на перипетии борьбы…

Победителей – команду дельфинов – оставили в бассейне, а морских львов тренеры и служители с позором загнали в шлюзы. Дельфины под звуки старинного вальса Штрауса гордо играли в замутившейся воде, ловко подхватывая различные лакомства, летевшие с трибун.

Главный тренер говорил своим помощникам:

– Нужно будет перед состязаниями мазать их фосфоресцирующим составом. Так будет красивее.

К нему протискивались репортеры, судьи, снова вспыхивали блицы и стрекотал аппарат телецентра.

Прожекторы постепенно гасли.

* * *

Утренние газеты были заполнены описанием этого необычайного матча.

«Величайшая сенсация века!» – кричали огромные заголовки, и со всех страниц смотрел улыбающийся профессор зоологии Ренуар.

«Дрессированные морские львы и дельфины в матче на первенство двух океанов! Выиграли дельфины! Профессор тренирует тюленей!»

…Пожарный репортер Коперхед давно мечтал о какой-либо сенсации, которая помогла бы ему выбраться из этого проклятого отдела хроники. Но даже на такое дело, как дельфины, его не послали. Заголовок в самой влиятельной газете, официозе демократической партии, привлек его внимание: «Дрессированные дельфины смогут нести атомные торпеды!»

«Бред, – подумал Коперхед. – Но как можно было бы поживиться на таком бреде!»

И он решил действовать.

За умеренное вознаграждение коридорный подключил Коперхеда к телефонной линии номера профессора Ренуара. Три часа ему не везло. Три часа в проводах бились исступленные, льстивые, восторженные, самодовольные голоса поклонников и поклонниц, которые старались пробиться к профессору. Автоматически вежливый секретарь передавал им глубочайшие сожаления профессора, который не может подойти к телефону, так как занят важной научной консультацией с тренерами команд.

«Плакали мои денежки», – уныло подумывал Коперхед и уже хотел снять наушники, чтобы отдохнуть, как вдруг в голосе секретаря появились льстивые нотки:

– Адмирал Майлс? Сейчас узнаю.

Коперхед весь превратился в слух.

– Хелло! – зарокотал уверенный голос. – Мои поздравления, профессор! О’кей, великолепно! Хочу поговорить с вами об одном деле. Касается ваших дельфинов… Да, да, жду вас к себе. И прошу, ни слова кому-либо о нашем разговоре. До встречи. Мой поклон Боби, он был неподражаем, ха-ха-ха…

Репортер быстро сбросил наушники.

– Вот она, сенсация.

Через час он принес в редакцию всего десять строк информации (именно они доставили Коперхеду должность «нашего корреспондента по научным вопросам»), и скоро в газете появилось короткое сообщение:

«Адмирал Майлс говорит “О’кей!” и приглашает профессора Ренуара на переговоры по вопросу использования его дельфинов в военно-морской разведке. Выдающийся деятель науки и знаменитый флотоводец беседовали два часа и пришли к полному соглашению!»

Новый консул

Консульский «паккард» миновал чугунную арку ворот, описал плавный полукруг и остановился у подъезда аэровокзала. Из машины вышли двое: небольшого роста седовласый старик с морщинистым, чисто выбритым лицом и мужчина лет тридцати с редеющими, гладко причесанными волосами. Они проследовали в зал и молча уселись в кресла возле окна, выходящего на летное поле.

Говорить им было не о чем, да и не хотелось. Консулу Шотту до тошноты надоел его фатоватый самовлюбленный секретарь, а тот в свою очередь глубоко презирал старого дипломата, считал его полным ничтожеством и к тому же неудачником. В последнем секретарь, пожалуй, был прав.

Когда-то давно Шотт считался неплохим чиновником департамента иностранных дел, но первое же щекотливое дипломатическое поручение провалил. Провалил из-за щепетильности, как ядовито заметил его начальник. Через несколько лет, когда правительство во всеуслышание объявило о «новом курсе» во внутренней и внешней политике, Шотту как будто бы снова улыбнулось счастье: он был назначен советником посольства в одну из небольших северных стран, но вскоре после отказа выполнить поручение не совсем дипломатического свойства был отозван. Потянулись долгие годы нудной канцелярской службы в департаменте и снова назначение. Шотт стал консулом в одном приморском городе Советского Союза. Работа здесь была несложная и спокойная. Старый дипломат надеялся пробыть в этой должности несколько лет, округлить небольшой капиталец, который позволил бы ему со временем оставить службу и безбедно провести остаток жизни. Но тут ему опять не повезло…

Дипломат взглянул на часы: и зачем это он приехал так рано, ведь самолет прибудет только через десять минут. Интересно, каков он, этот Карлсон, новый консул, человек, которого правительство сочло более достойным. Шотт знал многих дипломатов, но фамилии своего преемника раньше не слышал. Вероятно, кто-то из новых.

Диктор объявил о прибытии самолета. По длинной бетонированной дорожке аэродрома, свирепо рыча моторами, бежала серебристая птица. Когда она, наконец, остановилась, первым по лестнице, поданной аэродромными служителями, сбежал высокий полный мужчина в свободном костюме небесного цвета. На его добродушном румяном лице сияла жизнерадостная белозубая улыбка.

– Карлсон, – представился он. – Очень рад познакомиться, мистер Шотт. Страшно рад, что попал сюда. Говорят, это чудесный город, не правда ли?

Всю дорогу приезжий говорил без умолку. Он задавал Шотту десятки вопросов и, не дожидаясь ответа, продолжал говорить, говорить без конца. На секретаря Карлсон почти не обращал внимания, словно не замечал льстивых, угодливых взглядов, которые тот поминутно бросал на своего нового шефа.

Но лишь только за дипломатами захлопнулась дверь кабинета, Карлсон мгновенно преобразился. Исчезла сияющая улыбка, а взгляд стал жестким и колючим.

– Вы, вероятно, догадываетесь, Шотт, чем вызвана ваша отставка? – спросил Карлсон, – Да, да, я вижу, вы отлично понимаете, в чем дело. Так вот, я приехал, чтобы наладить ту самую работу, от которой вы столь легкомысленно отказались.

– Но, мистер Карлсон, я дипломат, а не шпион, – вспыхнул Шотт и, спохватившись, не сказал ли он лишнего, торопливо добавил: – Я, конечно, понимаю, что это нужно, может быть необходимо, но я, вероятно, слишком стар для такой работы.

– Вы правы, Шотт, вы и взгляды ваши на обязанности дипломата действительно устарели, – был ответ. – Мы с вами вряд ли поймем друг друга. Давайте лучше говорить по существу. У вас есть кто-нибудь на примете среди местных жителей?

– Нет, – холодно ответил Шотт.

– Жаль, а я на это рассчитывал. Наших людей здесь раз, два и обчелся. А какие у вас данные о судостроительном заводе?

– Никаких, – старик поджал губы. – Я им не интересовался…

– Так что же вы здесь делали? – возмутился Карлсон. – Думаю, что вас не погладят за это по головке. Не интересоваться таким заводом!

…В этот вечер Карлсон долго не мог уснуть. Покусывая кончик сигары, он медленно ходил по комнате и вспоминал последний разговор с адмиралом Майлсом, его фактическим начальником. Голос адмирала до сих пор рокотал в его ушах, но дружеские интонации шефа, казалось, уже не обещали быстрой карьеры и славы с ее постоянным спутником – счетом в банке.

«…Учтите, Карлсон, операцию “Ураган” вы должны провести во что бы то ни стало. Помните, вы обеспечиваете секретность маневров нашего флота там, на земле красных! Вы и только вы! Мои ученые точно подсчитали, что в других пунктах русские ни о чем не смогут догадаться… Ну, пожертвуйте в крайнем случае одним агентом, не мне вас учить. И беритесь двумя руками за “Дельфинов”…»

Консул усмехнулся. Операция «Дельфины» – очередной конек Майлса – казалась ему делом довольно бесперспективным. «Но, как говорят мои новые “друзья”, русские, – усмехнулся про себя Карлсон, – “хозяин есть барин”».

Он подошел к окну.

Дом консульства стоял на пригорке, и отсюда открывался вид на город, на изогнутую линию бухты. В темноте моря не было видно, оно лишь угадывалось в черном, без единого огонька пространстве. Зато город, раскинувшийся на холмах до горизонта, сверкал золотой россыпью огней. Он лежал перед Карлсоном спокойный, величавый, населенный тысячами и тысячами людей, каждый из которых был его заклятым врагом. Карлсону вдруг стало не по себе.

Один из огоньков, неожиданно встревоживших Карлсона, был светом настольной лампы, горевшей в кабинете здания областного управления Комитета Государственной безопасности.

За столом сидел невысокого роста человек с погонами майора на кителе. В коротко подстриженных волосах его блестели редкие ниточки седины; под густыми бровями прятались внимательные, спокойные глаза. Весь облик майора говорил о том, что он человек строгий и требовательный.

Вызванные им офицеры – пожилой с худощавым, чуть нервным лицом капитан Тимофеев, жизнерадостный двадцатичетырехлетний лейтенант Марченко и невозмутимый, неповоротливый на первый взгляд лейтенант Мамедалиев – сидели молча, тщетно пытаясь угадать, зачем созвал их в этот час майор Страхов. Они знали, что Страхов по праву считается одним из опытнейших офицеров управления, которому поручают наиболее сложные и ответственные дела.

– В соответствии с приказом командования, – начал майор, – все вы с сегодняшнего дня поступаете в мое распоряжение.

Страхов сообщил, что на днях радисты перехватили шифрованную радиограмму, и медленно прочитал короткий текст, только сегодня переданный ему:

«Морской орел вылетел. Вариант связи – четвертый. Готовьтесь операции “Ураган 30617”».

– К сожалению, товарищи, текст крайне скупой: маломощный передатчик работал на остро направленной волне, слышимость не должна превышать двухсот километров. По всей вероятности, радиограмма адресована кому-то в нашем городе. Что здесь может интересовать шпиона? Скорее всего Морзавод. Наша задача – добиться полной расшифровки радиограммы и ликвидировать шпионскую группу. Обнаружить врага до того, как он приступит к активным действиям, мы, располагая такими скудными данными, почти не можем. Но первые же его шаги мы должны засечь.

В тот самый момент, когда майор Страхов прощался с офицерами, консул Карлсон, бросив последний взгляд на залитый электрическим светом город, захлопнул окно, опустил тяжелые плюшевые шторы и, не гася лампочки, улегся в постель: темноты Карлсон не любил и всегда спал при свете…

Такси 47-12

Стоянку на Береговой площади, напротив главного выхода из Морского завода, шоферы такси считали не очень выгодной. Пассажиры, или, как их называли здесь, «клиенты», бывали только по субботам и воскресеньям, когда в город приезжали жители забухтенной стороны и рабочие угольной гавани. В машину тогда садились семьями, с патефоном, с многочисленными, иногда заманчиво позвякивающими свертками, ехали на двадцать пятый километр, а то и дальше. По воскресеньям шоферы план перевыполняли. Но в будни пассажиры встречались редко. Молодой инженер или рабочий, опаздывающий в театр, а может быть, и на свидание, солидные работники заводоуправления, решившие отметить досрочное завершение квартального отчета в бывшем ресторане «Версаль», который потом назвали «Норд», а еще позднее – «Север».

У каждого шофера есть излюбленная стоянка. И никто не удивлялся на автобазе, что Павел Григорьевич Маневич предпочитал ездить на Береговую и часами ждать там клиентов. До тех пор, пока план он выполнял, часовые простои такси 47–12 у ларька «Пиво – воды», против контрольно-пропускной будки Морского завода, никого не интересовали. Да и много ли пассажиров в этом городе?

Маневич сердито сплюнул на пыльный тротуар. Его волновали совсем иные мысли…

Родился Павел Маневич в маленьком городишке недалеко от Гродно. Просторный одноэтажный дом в густом саду рядом с костелом, пыльная площадь перед глухими воротами дома и полуразвалившаяся крепость налево от площади – вот, пожалуй, и все, что помнил он о родном городе. Он был самым маленьким в семье, нежданным, но любимым сыном.

Когда он родился, младшему из пяти его братьев было уже шестнадцать лет. В два месяца Павел стал дядькой и рос вместе с племянником. Случалось, что дяде попадало от племянника, и он жаловался бабушке, как все в доме привыкли называть мать. Отец, унылый чиновник городской управы, в дела семьи не вмешивался.

Помнил еще Маневич свадьбы по осени, вереницы празднично разукрашенных подвод, стекавшихся из окрестных деревень и наводнявших площадь перед костелом, торжественные хоры и пьяное веселье вечером в городской ресторации. Часто все это заканчивалось дракой «посполитых» с «москалями», и тогда бабушка закрывала глухие ворота, а старший брат, отец Павлова племяша, спускал собаку и становился у калитки с двустволкой – Маневичи были белорусами.

А потом началась мировая война. Городок оказался в прифронтовой полосе, и горячим пороховым ветром разметало семью Маневичей по всему свету. Что было дальше, он помнил плохо. Мать умерла от тифа, беженцы прихватили мальчишку с собой, вывезли в Россию, а в голодное время бросили на каком-то полустанке. Шел тысяча девятьсот семнадцатый год. Тут-то, казалось, и выйти ему на путь многих тысяч сирот, спасенных Советской властью, – детский дом, школа, рабфак… Но судьба, его проклятая судьба, сложилась иначе. Мальчишку взял в подпаски богатый кулак-хуторянин, и жил у него Павел в подклети в глухом Мещерском хуторке двенадцать лет. Стороной пронеслась буря войны, борьба за хлеб, начало коллективизации. Где-то, в десяти верстах, на селе батрацкая молодежь организовывала первую комсомольскую ячейку. А на хуторе поговаривали об отродье дьявола – рабочем-двадцатипятитысячнике из города, который мутит народ, подбивает устроить коммуну, где и жены и скотина – все будет общее. Хозяин иногда исчезал на несколько дней. За бесконечными делами Павел ничего этого не видел и мечтал только об одном – скопить денег и стать самостоятельным мужиком. В тысяча девятьсот двадцать девятом году его хозяина раскулачили, а Павел, впервые за двенадцать лет провалявшись без дела пять дней, надумал ехать в родной город.

Доехать ему удалось только до Москвы. Дежурный по вокзалу, веселый молодой железнодорожник, с азартом объяснил деревенскому парню современный международный момент и даже подвел к большой карте Советского Союза, показав на грязноватой стене за обрезом место, где должны были бы находиться Гродно и родной городок Павла. Из всего объяснения деревенский паренек понял только то, что город его стал чужим, заграничным и придется ему жить в Москве. Симпатичный дежурный по вокзалу помог Павлу устроиться на работу и получить койку в общежитии. И пошла было его жизнь по обыкновенному, хорошему пути, но снова помешал случай.

Был тогда Маневич путевым рабочим. Однажды он задержался на дебаркадере – подавали почтовый. В обычной предпосадочной суете на рельсы, почти под самые колеса заднего вагона, упал мальчонка лет четырех. Толпа ахнула. Павел прыгнул, схватил ребенка и побежал по путям перед составом в конец тупика. Потом его поздравляли, благодарили, а две женщины со слезами целовали… На следующий день в газете «Путеец» появилась заметка «Самоотверженный поступок». С этого все и началось. Правда, тогда Павел еще не связывал это событие с тем, что с ним произошло в дальнейшем. Через месяц в столовой к нему подсел прилично одетый гражданин.

– Извините, вас зовут Павлом? – спросил он доверительно.

– Да.

– Фамилия ваша Маневич?

– Да.

– И отчество ваше Григорьевич?

– Да, а что?

– Одну минуточку. Братья у вас были?

– А какое вам дело до всего этого? – запоздало возмутился Павел. – Кто вы?

– Видите ли, я вам скажу это, если вы назовете мне имя вашего брата, горячий молодой человек, – ласково ответил незнакомец.

– Старшего звали Казимир, второго – Стась… – заинтересованно стал перечислять Павел.

– Благодарю. Ваш брат нашел вас по этой газетной фотографии. Должен отметить, что вы очень на него похожи…

– Вы знаете брата? Где он?

– Не торопитесь, молодой человек. Пойдемте со мной, мне здесь не очень нравится.

Они вышли на Каланчевскую площадь (так тогда называлась нынешняя Комсомольская площадь). По булыжной мостовой звонко цокали рысаки многочисленных извозчиков, проносились, надрывно трезвоня, трамваи, сновали носильщики, папиросники, мороженщики, продавцы цветов, махорки.

Незнакомец, поколебавшись секунду, решительно отвернулся от длинного ряда лихачей и подошел к одинокому таксомотору, старенькому «Рено», втиснувшемуся между грузовиком «Амо» и ломовой подводой.

Шофер, истомленный долгим ожиданием, предупредительно открыл дверцу.

– «Метрополь», – отрывисто бросил незнакомец, пропуская вперед Павла.

Маневич не замечал ни удивленного взгляда шофера, ни брезгливой гримасы незнакомца. Сверкание стекол, лака и никеля, ласковое прикосновение обшитых кожей сидений, предстоящая первая в жизни поездка на машине словно заворожили его. Может быть, именно в этот момент у деревенского паренька зародилось еще неосознанное желание стать шофером, повелителем такого же автомобиля.

Дальнейшее Маневич не любил вспоминать. Насмешливые поклоны официантов ресторана, пьяная болтовня и, наконец, деньги, переданные якобы от брата Казимира. Двести пятьдесят рублей! Такую сумму Павел не видел даже в самых смелых мечтах о самостоятельном хозяйстве.

– Черкни, Павлуша, расписочку. Для аккуратности, – попросил новый знакомый, внимательно наблюдавший за дрожащими пальцами Маневича, который пытался рассовать новенькие червонцы в разные карманы.

– Я, я недавно…

– Понятно, – слишком поспешно, как понял много времени спустя Маневич, сказал его неожиданный знакомый. – Годы войны, трагическое одиночество, трудовая молодость. Все ясно, мой молодой друг. Сейчас напишу.

Он достал вечное перо, блокнот, вырвал страничку и что-то быстро набросал.

– Видишь, – показал карандашом на строчки: – «Получено двести пятьдесят рублей через Ивана Петровича…» Распишись вот здесь…

Началась безбедная жизнь. Раз в месяц Маневич получал двести – двести пятьдесят рублей. Он устроился в вечернюю школу, а вскоре и на курсы шоферов. Занимался, как вол. Потом Иван Петрович исчез, но деньги были – Павел откладывал и теперь мог прожить хоть год. За месяц перед окончанием школы шоферов Иван Петрович появился опять и без предисловий приступил к делу.

– Деньги ты получал от одной заграничной разведки как шпион, понял? Расписки твои, с маленьким примечанием, в котором говорится, за что ты их получал, в надежном месте. Пока работаешь с нами, никто об этом не узнает – нам же выгодно. Попробуешь скрыться – искать не станем, ГПУ найдет.

Павел понял не сразу, а когда понял, бросился на «посланца брата»… Пришел в себя он на кровати. «Иван Петрович» заботливо смачивал ему лоб водой из графина.

– Нервный юноша! Разве можно так неосторожно брать за горло старого волка разведки? С твоей стороны это по крайней мере глупо. Все уважающие себя разведчики изучают бокс и джиу-джитсу специально для того, чтобы учить таких сопляков, как ты. Будешь работать со мной, получать деньги и заниматься спортом и многими другими вещами – ведь не хочешь же ты ехать на Колыму и работать год за каждые полученные тобой полсотни! Слишком низкая цена твоему труду, так ведь учит ваша политическая экономия?.. Лежать! – и ребро ладони крепко стукнуло Павла по напряженному горлу.

Дыхание перехватило, Павел, мучительно пытаясь проглотить жесткий комок, приподнялся, сделал несколько судорожных глотательных движений и рухнул на кровать без сознания.

Очнувшись, Маневич умолял, грозил, просил, а искуситель спокойно расписывал ему прелести жизни профессионального разведчика и накрывал между делом на стол. Появились бутылки отборного коньяку, лимонад, закуски. Шевельнулась увертливая мыслишка: перепью старика, задушу и убегу… После второй бутылки Маневич дал расписку в получении пятисот рублей…

Гнусные воспоминания. Как часто, оставшись наедине с самим собой, возвращался он мысленно к тем дням. Безволие и неопытность исковеркали его дальнейшую жизнь! Вот и сейчас – работать бы спокойно, возить по городу клиентов, почитывать на стоянках романы, а в свободные дни ловить рыбу. Нет! Ищи шефу объект для «работы» и обязательно с Морского завода.

Маневич уже второй год развозил заводских работников и по отрывкам разговоров рабочих, инженеров и, главное, служащих заводского управления составлял картотеку. Из многих людей, вошедших в его карманное досье, только один, да и то с натяжкой, подходил под требования, предъявляемые шефом.

«Где их, таких желторотых, каким был я, найдешь? Сейчас все политически грамотные – их на мякине не проведешь. Эх, если бы вернуть те далекие дни! Теперь бы Павло Маневич поступил иначе. Он не струсил бы, а честно пошел куда надо и все рассказал бы. А теперь уже поздно, слишком долго молчал. А у шефа наверняка ничего не выйдет», – со злобным удовлетворением подумал шофер и, взглянув на часы, поехал в город порожняком. (План он выполнял за счет денег шефа, а километраж на счетчике нагонял обычно за городом, выезжая по фиктивному вызову на аэродром.)

Знакомая до мельчайших подробностей накатанная асфальтовая дорога стремительно убегала под колеса «Победы». Гребень маленького подъема на мгновение вспыхнул блестящей лужей. Маневич всегда ждал этой вспышки – после нее начинался настоящий город. Густые парки, обрамлявшие проспект с одной стороны, сбегали террасами к бухте. Уютные открытые танцверанды, кинотеатры, кафе мелькали за оградой. Другая сторона проспекта – официальная, строгая, немного надменная в своей красоте – была застроена большими домами. Обком, штаб флота, банк, почтамт, универмаг, театр, цирк, крупнейший кинотеатр смотрели открытыми окнами на залив. Преобладали белые и кремовые цвета. Только универмаг гордо подчеркивал свое сходство с Мосторгом темно-серым тоном фасада. Правую сторону улицы резали узенькие переулки, упрямо взбиравшиеся в гору. В них теснились, как бы заглядывая друг другу через головы, самые разнообразные дома, утопавшие в зелени густых садов. И только один из них презрительно отвернулся от моря и показывал всему порту сокровенные тайны внутреннего двора. Повешенное сушиться свежевыстиранное белье соперничало прихотливостью цветовых сочетаний с флагами на сигнальной мачте штаба флота. Маневич привык к этому городу, любил эту улицу. В разговорах с шефом ему часто приходилось сдерживаться: шеф называл город не иначе, как «проклятая дыра».

Из центрального гастронома вышел солидный человек с грудой покупок, посмотрел на часы, заметил зеленый огонек такси и поднял руку. Маневич резко затормозил и свернул к тротуару. Человек сел на заднее сиденье, тщательно захлопнул дверцу.

– Приморская, двадцать.

Машина тронулась.

– Докладывайте.

– Объект не приходил на завод.

– В чем дело?

– Не знаю. Пассажиров не было, простоял.

– Плохо. Что еще узнали о нем?

– Ничего к карточке добавить не могу.

Пассажир помолчал, затем тоном приказа добавил:

– Соберешь дополнительные данные! Высадишь меня здесь на углу.

Машина затормозила.