Текст книги "Данэя (СИ)"

Автор книги: Борис Мир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Ну, нет! Мы – самые счастливые. Да, да! Трудности – да, ответственность невероятная – да, напряженность непрерывная – тоже да; и даже отбраковка – ужасная отбраковка. Но мы всё время общаемся с детьми, младшими, – в том возрасте, когда они милей всего. Ведь дети – самое чудесное, самое удивительное, что есть на свете. Чудесней всех потрясающих открытий и гениальных теорий, прекрасней любых шедевров искусства. Их маленькие тельца, которые на твоих глазах становятся сильней и уверенней в движениях. Их мордашки и живые глазенки. Их улыбки, их смех. Неповторимые смешные выражения и тысячи “почему”. Их любовь и ласка. В вашей жизни ведь ничего этого нет.

– Ева, но ведь есть и страх за них.

– Ты хочешь сказать, что тебе страшно за Ли, которого ты сегодня узнал – что тебе не безразлична его судьба?

– Да. Ты сказала то, что я чувствую: не безразлична.

– Я рада. И пока не всё потеряно – есть ещё почти два года – я поборюсь за него. Да поможет нам ваш разговор сегодня.

... Лал уверенно чувствовал себя и в детском саду. Дети и здесь сразу окружили его, и мигом двое оказались у него на коленях. А он читал им стихи. Прекрасные маленькие стишки про разные простые, но удивительные вещи. Про солнышко и дождик, про травку и песок, про облачко и тучку, про легкий ветерок. И несколько песенок спел вместе с ними. А потом развернул свой экран-веер и прочел два маленьких смешных рассказика.

Дети никак не хотели его отпускать. Но надо уже было идти в ясли.

... Малыши, которые уже говорили довольно правильно; а потом – малыши, которые только начинали говорить. Ясные глазки, гладкая детская кожа, ручки с перетяжками.

В самой младшей группе они увидели, как кормилица кормит грудью младенца. Эя смотрела не отрываясь: Ева видела, что она вся напряглась.

– Хочешь взять его на руки? – спросила она Эю, когда кормилица передала ребенка няне.

– А можно, да?

Ева кивнула, и няня поднесла ребенка. Он уставился на людей, хотел было заплакать, но передумал и, повернув головку к Эе, вдруг улыбнулся, протянул к ней ручки. И Эя взяла его.

Она держала ребенка на руках, тоже улыбаясь ему, и крепко прижимала к себе, видимо, боясь уронить.

– Аве Мария, – тихо произнес Лал.

– Эя, ты смотришь на него так, будто хочешь предложить ему свою грудь, – сказала Ева.

– Естественно! – ответил ей Лал, не улыбаясь.

Эя густо покраснела и бережно передала ребенка няне. Та положила его в колясочку, сразу откатившуюся к другим, стоявшим в тени большого дерева.

– Я для вас сейчас нарушила правило: младенцев никто не должен брать, кроме кормилиц, нянь и самого педиатра. Ну, да ладно: предупрежу её, пусть примет меры, если нужно.

... Потом она провожала их на ракетодром. Снова шли не торопясь.

– Дети появляются здесь, на острове? – поинтересовался Дан.

– Да. В южной части находится корпус, где производят оплодотворение яйцеклеток спермой согласно указаниям о составе пары, переданным из Генетического центра; оттуда же приходят нужные ампулы. В корпусе рядом производится имплантация оплодотворенных яйцеклеток, зигот, роженицам.

Беременные роженицы какое-то время используются как няни. Потом они переводятся в подготовительное отделение, в нем каждой из них назначаются специальные питание и режим, который неукоснительно выполняют. Они проходят врачебный осмотр ежедневно.

Сразу после родов младенца передают в ясли, а роженицу используют как кормилицу в ясельной группе. Каждой ясельной группой руководит педиатр, обслуживается она нянями и кормилицами.

– Расскажи им поподробней о нянях, – попросил Лал.

– Охотно. О них не только рассказывать – им, по-моему, памятники ставить нужно.

Самая небольшая часть нянь – это студентки-медики, будущие педиатры; остальные – исключительно неполноценные: опять же, небольшая часть – роженицы в первые месяцы беременности и кормилицы, и основная – бывшие роженицы и кормилицы. Их регулярно инструктирует руководитель-педиатр. Они знают немало, несмотря на то, что, как и все неполноценные, получают минимальное общее образование и всего двухлетнее специальное.

Поймите, уход за маленькими детьми – дело очень сложное, тонкое, требующее от нянь и наличия большого количества специальных навыков, и хорошего знания каждого младенца, и преданности, и любви к детям, и, не боюсь сказать, сообразительности и интуиции. Пусть они необразованны, пусть относятся к неполноценным – они специалисты, и в большинстве, довольно таки высокого класса.

Они ведь для младенцев – то же, что матери. Когда-то даже существовала пословица: “Мать – не та, что родила, а та, что выкормила”. И они ведь любят детей; а дети – их, и смутно помнят потом очень долго. Смутно – потому что в три года детей передают в детские сады, в другие руки.

Вы – своих нянь помните?

– Я – нет, совсем, – ответил Дан.

– Я – как что-то уже неопределенное, но теплое и надежное, – сказал Лал.

– А ты, Эя? Ты ведь моложе всех.

– Я до сих пор шепчу “нянечка”, когда что-то меня расстроит.

– И возятся они с детьми до самой смерти. Пока есть силы, сами, а потом помогая и наблюдая за молодыми нянями, потому что их опыту и пониманию младенцев уже цены нет.

– Они умирают своей смертью? – подбросил вопрос Лал.

– Да, теперь уже своей. Раньше – совершенно непригодных нянь умерщвляли, теперь – нет.

– Давно?

– Через несколько лет после открытия Земли-2: мир с того момента стал добрей и менее расчетливо-рационалистичным. И вообще...

– Что: вообще?

– То, что кончилась длинная полоса неудач: мы вырвались из нее. Люди стали счастливей, окрыленней; снова есть вера в себя. Ты, Дан, хоть ты и гений, не представляешь всю значительность того, что сделал.

Ведь это всё появилось тогда, чтобы напрячь всё силы до предела. Но теперь – когда уже всё позади? Не вижу больше смысла!

– Ты о чем? – недоуменно спросил Дан.

– О многом. В первую очередь, о сплошном использовании неполноценных рожениц. Пусть все женщины снова сами рожают себе детей. Пусть дети живут сколько возможно с родителями. Пусть люди узнают снова радости материнства и отцовства, которых лишили себя, не понимая, что без них нет полного человеческого счастья. Неужели их не вернут себе?

Много трудностей? Так пусть общество облегчит заботу о детях, не разрывая их связь. Взрослые и дети должны как можно больше общаться – это необходимо и тем, и другим. Взрослые будут намного счастливей, а дети – быстрей и полней развиваться. Выгода будет огромная, во многом.

Вот, хотя бы: вопрос с детской литературой. Кто из современных писателей пишет для детей? Считанные единицы, и те, в основном – педагоги. Чуть-чуть Лал, но и тот за последние десять лет написал девять стишков и два рассказа, которые успел прочитать менее чем за час.

– Ничего подобного: только два рассказа и один стишок. Остальные стихи не мои, их только написали по моей просьбе.

– Почему так мало?

– Трудно, Ева. Ой, как трудно! Легче написать роман для взрослых: они уже так много знают прежде, чем начнут его читать. Чтобы писать для детей, надо общаться с ними куда больше, чем приходится. В этом ты, безусловно, права.

– Ещё не всё.

– Отбраковка?

– Она, проклятая! Главная болячка наша. Будто собственными руками убиваем детей. В этом единодушны все педагоги. Недаром же удалось хоть сколько-то добиться её снижения.

– За счет увеличения потомства неполноценных? – уточнил Лал.

– Ну, конечно.

– Ладно: лед, всё же, тронулся.

– Чуть-чуть лишь пока. Послушай, Лал! Ты привез их именно сюда и меня попросил быть вашим гидом здесь – просто так? Неужели больше ничего не имел в виду?

– Угадала: ты, как всегда, права, Ева.

– Тогда я сказала всё. Доскажешь сам. Я показала: это главное.

Она сунула на прощание Эе свою личную пластинку и стояла, пока ракетоплан не исчез за облаками.

... Пораженные всем увиденным, Дан и Эя вопросительно посматривали на Лала, но тот только молча посасывал трубку.

В тот день у них не было никаких общих планов, каждый занимался чем-то у себя.

Дан встретился с Лалом в столовой за обедом. Эя не пришла, и когда они вызвали её, на экране Дана появилось: “Буду занята до завтрашнего утра”.

Им вдруг стало грустно, хотя Эя, как и любой человек, вольна сама решать, чем заниматься в свое свободное время и с кем находиться. Это неотъемлемое, естественное право полноценного человека – его личный архив, ключом к которому является неповторимый рисунок кожи его пальцев, его нерабочее время, его желания и его тело принадлежат только ему. Даже если Ева сейчас с другим мужчиной или гурио, это тоже только её дело, – никто не в праве интересоваться или выражать каким-то образом свое отношение к этому ни сейчас, ни после.

Но им, всё-таки, было грустно без нее, поэтому решили после обеда ещё раз напоследок отправиться на рыбалку. Заказали из своих хранилищ необходимое, сели в аэрокар и через час приземлились на берегу озера. Был рабочий день, на озере не было видно никого. Спустив на воду надувные лодочки, они разъехались в разные стороны.

... Подплыв к намеченному месту, Дан поднял винт-мотор, опустил якорь и не торопясь закинул удочки. Потом уселся с трубкой, стал глядеть на гладь воды, поросшие лесом берега и островки. “ Уютная она, всё-таки, Земля наша ”, – думалось ему в блаженной отрешенности от всего, которое он почти всегда испытывал на рыбалке.

И тут начались поклевки; он следил за кивками и уже больше ни о чем не думал, охваченный привычным рыбацким азартом. Лещи, да какие: красавцы! Ай да Дан! Таких лещей поймать! Это предмет законной гордости, которую он не считал нужным скрывать.

Но клев прекратился так же внезапно, как и начался. Дан поднял якорь и на веслах передвинулся поближе к острову, поросшую тальником. Там, прицепив блесну, он прицелился и сделал заброс. Первая пара забросов не дала результатов, на третьем рыба, было, взяла тройник, леска натянулась, но на мгновение. Либо не взяла как следует, либо он не сумел подсечь. Дан сделал ещё заброс, более рискованный, почти к самым кустам на сильно выступающем в воду мыске.

Повел – и тут же почувствовал, что зацепил. Было жаль блесну: щука явно шла на нее. Конечно, дома есть программа изготовления её, – но то дома, а он здесь, и неизвестно, придется ли ему ловить когда-нибудь ещё. Решил попробовать отцепить.

Действуя веслами, медленно подгреб к мыску. Солнце стояло низко, почти у самого горизонта. Легкий ветерок приятно обдувал лицо и голое тело и тихонько толкал лодку. Пока он возился, подергивая леску, осторожно, чтобы не оборвать блесну, ветерок развернул лодку, и она оказалась по другую сторону мыска.

Удивленный вскрик заставил его повернуть голову: по щиколотку в воде перед ним стояла женщина. Она была обнаженной; лицо и тело поражали невероятной, совершенной красотой. Солнце, уже коснувшееся горизонта золотило её последними лучами.

– Дан! – беззвучно шептала она.

– Лейли! – узнал он.

Дан смотрел, будучи не в силах отвести взгляд. До чего прекрасна она: самая красивая женщина на Земле! Ни одна гурия, чья красота – плод изощренной работы селекционера-генетика, не могла соперничать с ней. И у гурии, даже самой красивейшей, не может быть такого взгляда, как у нее – величайшей актрисы.

Не отрывая от него широко открытых глаз, она пошла к лодке, всё глубже, глубже, пока в воде не скрылись плечи – только голова с густыми темными волосами, сколотыми на затылке в большой тяжелый узел, оставалась над водой. Бездонные темные глаза были полны слез.

– Дан! – простонала она, протягивая к нему руки.

Преодолев оцепенение, он прыгнул в воду и, подняв её, понес к берегу. Крепко прижавшись к нему, обняв за шею обеими руками, она замерла, будто боясь, что ей всё только кажется, и сейчас исчезнет.

Он вынес её на берег и опустил на песок. Склонившись перед ним на колени, судорожно рыдая, она стала исступленно целовать его ноги.

– Лейли, сестра, что ты?! – Дан нагнулся к ней. Она подняла голову, и в её он увидел страшно многое: муку и радость, страсть и преданность, робость и нетерпение. Он снова взял её на руки, прижал к себе. И почувствовал, как начинает дрожать, что нетерпение тоже растет в нем. Порыв страсти бросил их на теплый песок, сплел тела.

... Они очнулись от непрерывных позывных.

– Дан, старший брат мой, отзовись! Где ты? Дан!

– Я на острове. Что-нибудь случилось?

– Я испугался: твоя лодка далеко от берега, но тебя в ней нет.

– Я забыл её привязать. Пришли мне большую палатку, одежду и робота с едой. Если хочешь, можешь лететь домой.

– Нет. Половлю утром на зорьке. Ты – не один?

– Нет.

– Сейчас всё пришлю.

Дан протянул Лейли руку. Они вошли в воду и поплыли за лодкой. Когда вернулись, плотик, присланный Лалом, уже покачивался у берега.

Он снова прижал её к себе – мокрую, покорную. Брошенный в контейнер робота огромный лещ уже был очищен и шипел на сковороде. Дан налил в маленькие стаканчики холодную темную водку, настоянную Лалом на травах. Они сидели рядом на разостланной палатке, набросив на себя плащи.

– За нечаянную встречу, Лейли!

– О, Дан! “За тебя: моего бога, счастье и муку!” – про себя произнесла она.

Крепкая ароматная водка обожгла рот, теплом разлилась по начинавшему зябнуть телу. Они стали есть жареную рыбу с румяной корочкой.

– На Земле-2 этого не будет.

– Будет. Когда-нибудь. Там всё будет: кислород, леса, города, люди. Будут трава и цветы, будут животные и птицы, – и рыба будет в воде.

– А театры и студии?

– Конечно. И ты прилетишь и сыграешь в самом первом спектакле.

... Они лежали рядом на спине. Уже совсем стемнело, ярко светила луна, всё больше звезд появлялось на небе.

– Туда? – показала она рукой.

Он не ответил. Ночь окутывала и баюкала их; щелкали соловьи, стрекотали кузнечики.

– Дан, ты не спишь?

– Нет, Лейли.

– Жалко спать.

– Хочешь, я зажгу костер?

– Включи.

– Нет, не имитатор: настоящий. Нам дано специальное разрешение, хотя я не думал им воспользоваться.

– Костер? Огонь – настоящий? Хочу.

Дан набрал сухих веток. Они не знали, как зажечь их, пока он не догадался раскалить от батареи одну из её шпилек. Ветки затрещали, запахло дымом. Это было совершенно необычным: они смотрели на огонь, не отрываясь.

– А он жжет. И дым ест глаза.

– Он греет и светит. Как в древности.

– Лейли!

– Что, хороший мой?

“Ты хочешь и не решаешься спросить: почему не встречал меня ни разу все эти годы – где я была, что делала? Я вижу.

Жила, работала. Много, страшно много. А тебя видела лишь один раз и после этого делала всё, чтобы не встретиться с тобой.

Я ждала тебя обновленным. Ты был для меня героем легенды, которую рассказал и после много раз повторял Лал. Я узнала о твоем возвращении, когда ты выступал по всемирной трансляции в день прихода сообщения Тупака. Я тут же прилетела в Звездоград и вошла в карнавальный павильон. Но ты там смотрел только на похожую на лань рыжеволосую девушку рядом с собой и не видел ничего больше. Я поняла, что опоздала, что не нужна. И сразу же улетела.

Но я не могла не думать о тебе. Думать всегда: во время напряженной работы на репетициях, во время игры на сцене, – и ночью, оставаясь одна. Что это? Наверно, то редкое и прекрасное чувство, о котором Лал не раз говорил мне, которое когда-то называли любовью и скрывают сейчас. Это было страдание, но это же было – и огромное счастье. Было и есть! Оно раскрыло мне глаза на многое, невероятно обострило мое восприятие, углубило чувства и мысли – невообразимо много дало мне как актрисе.

Дан! Любимый! Как я тебе благодарна за всё – даже за то, что ты не мой Меджнун[3]. Я знаю, нам не быть вместе: ты надолго покинешь Землю – уже скоро”.

– Лейли!

“Молчи! Молчи! Я видела вас несколько раз. Я не подходила к тебе. Среди вас троих, соединенных единой целью, не было места больше никому.

Если бы не ваш скорый отлет: я же летела, просто чтобы попрощаться с тобой и Лалом. Как я волновалась! Потому здесь, над озером, решила вдруг сесть. Чтобы успокоиться, подготовиться к встрече с тобой. Посадила на берегу аэрокар и переплыла сюда. Если бы ты оказался здесь хоть чуть позже, то меня уже не встретил – я бы уплыла обратно”.

– Дан! Ты рад, что встретил здесь меня? – это было всё, что вслух сказала она ему.

– Да! Это нежданный подарок мне жизни перед отлетом. Это не забыть!

– Не забывай! Ты будешь видеть меня там: я играла почти во всех книгофильмах Лала, он наверняка возьмет их с собой. Ты – береги его там. Это слишком редкий человек. Мне не дано пока понять его до конца, но одно я точно знаю: у него гениальная способность понимать людей и любить добро. Мудрость его не только в голове: и в сердце.

Огонь начал угасать. Дан подбросил в него сучьев, и костер снова весело осветил крошечную полянку, место их неожиданного свидания. Глядя на огонь, на Дана, Лейли запела.

Её великолепное сопрано звучало без сопровождения и производило непередаваемое впечатление, потрясая остротой чувства. Подбрасывая ветки в костер, чтобы видеть её лицо, Дан не отрывал от Лейли взгляд. А она пела ещё и ещё: арии и песни, современные и древние – на всевозможных языках, переводя ему их содержание. В ночной тишине её пение далеко разносилось над озером и где-то усиливалось эхом. Она видела, что он плачет, и пела всё чудесней.

Когда она замолчала, он поблагодарил её высшим проявлением восхищения, поцеловав ей руку. Она притянула его голову к себе на грудь, укрыла краем своего плаща.

– Усни, мой милый! – прошептала она, прижавшись щекой к его волосам. Светились угли угасающего костра.

Но заснуть они не могли. Жадно, ненасытно сплетались их тела, жгучи были ласки и поцелуи. Сердце готово было разорваться от счастья, когда он проводил рукой по её телу и волосам, губы его касались её губ, груди.

Они уснули ненадолго уже после того, как удивительно чистое солнце взошло из-за леса, рассеяв туман, появившийся перед рассветом. Начиная пригревать, оно разбудило их через пару часов. Выкупавшись, они почувствовали себя совершенно свежими и бодрыми.

Позавтракав рыбой, сели в лодку и на веслах отправились плавать между островками. Медленно плыли по узким протокам, местами сильно заросшим, рвали белые водяные лилии, поймали щуренка на дорожку. Вылезали на островках, чтобы размяться и выкупаться, рвали цветы, украшая себя венками, и отдавались друг другу на нагретой солнцем траве. И не ели ничего, кроме свежей жареной рыбы.

Они говорили почти всё время, но при этом им казалось, что они что-то недоговаривают. Потом почувствовали, что это вопрос о моменте, когда им придется расстаться. И тогда Лейли сказала:

– Солнце клонится к закату, любимый мой. Скоро вечер, как вчера. Неповторимое не повторится. Нам надо расставаться. Возьми меня – в последний раз.

Они долго не могли оторваться друг от друга. Как безумная, ласкала она Дана, покрывая его тело бесчисленными поцелуями.

Солнце коснулось горизонта, когда он сделал первый толчок веслами. Лейли стояла на берегу, подняв руки в прощальном жесте, нагая, прекрасная; она улыбалась, но из глаз её катились слезы.

Постепенно черты её становились всё менее различимы. Потом было лишь большое белое пятно её тела и темное волос. Ещё потом – только светлое пятно, – и вот она уже совсем не видна. Тогда он опустил винт-мотор. Не доходя до берега, увидел, как с него поднялся аэрокар и полетел к острову.

Лал ждал его на берегу. Каждый похвастался уловом. Уже в полете они увидели, как снялся аэрокар с острова.

– Лилит! – не совсем понятно выразился Лал.

– Кто?

– Первая жена Адама – не принесшая потомства.

– А-а!

– Но она пела сегодня ночью, как никогда ещё – для тебя, мой старший брат! – он горделиво погладил Дана по плечу.

Они летели обратно. Дан с удивлением заметил, что не испытывает грусть от того, что расстался с Лейли. Казалось, всё произошедшее лишь приснилось ему. И он был рад, что снова с Лалом, и оба они возвращаются к Эе.

... Утром, в бассейне, Эя, увидав следы страстных поцелуев на его теле, ласково провела по ним ладонью, гордясь, что Дан внушил какой-то женщине пламенную страсть.

Они снова были вместе. НО или СО: единая молекула.

10

Промелькнули прощальные пиры с физиками, журналистами, писателями, артистами, биологами, с друзьями, слетевшимися со всей Земли, чтобы увидеться перед отлетом. Последний из них – пышный, как карнавал, с членами Академии и Центрального совета координации, транслировался.

В тот день – отлета – они вышли из дома рано. Шли пешком, сняв обувь, и ощущали траву босыми ногами. Ни облачка на небе. Яркая свежая зелень и бесчисленные золотые головки одуванчиков повсюду, белое марево вишен и яблонь в цвету. Стайки воробьев чирикали громко, обсев дерево. Они шли не торопясь, долго.

... И вот всё: Земля, затаив дыхание, смотрит, как они стоят на посадочной платформе, взявшись за руки и подняв их в прощальном приветствии – одетые в традиционную форму космонавтов, комбинезоны со знаком макрокосма[4], двое мужчин и женщина с золотой короной рыжих волос.

Они летели к гиперэкспрессу на сравнительно небольшом корвете. Всё необходимое уже было на звездолете, и с собой они сейчас взяли только личные архивы да щенка, которого им недавно прислал маленький Ли.

Корвет сделал прощальный виток вокруг Земли и лег на курс, набирая скорость. Земля стремительно уменьшалась.

Началось! Теперь они надолго оторваны от Земли; может быть, даже навсегда. Астронавты летели по Солнечной системе – Ближнему космосу, освоенному, облетанному, чувствуя себя в нем уверенно и спокойно, как летчики на мощных аэролайнерах в конце ХХ века. В космос непрерывно шел их прощальный сигнал, встречные станции посылали ответные. Впереди ждал Дальний космос – межзвездное пространство, полет, подобный выходу Колумба в открытый океан. Первый подобный полет, ибо организм человека и система киборга – не одно и то же.

Все трое были напряжены, бледны от волнения, которое пытались скрыть. Три человека, крошечная часть огромного человечества – замкнутый мирок, сложившийся задолго до полета, сформировавшийся во внутренне единое и прочное целое.

Предстояло больше месяца вынужденного безделья, так как весь архив был на экспрессе. И большую часть времени они стали проводить в разговорах. Больше всего слушали Лала. В основном его темами были история и социология, которыми на Земле в период подготовки и не могли и не видели смысла заниматься. В этих областях он чувствовал себя так же уверенно, как Дан в физике и математике или Эя в экологии. Он свободно владел всеми их понятиями и категориями и умело применял, делая анализ и обобщения. Они же, как он убедился, были с этим знакомы лишь как с входящим в общие программы учебных ступеней до института.

И он повторно знакомил их с этим науками, рассказывая об основных этапах истории, социальных строях, общественных формациях. Они слушали охотно: благодаря искусству его изложения, всегда оживляемого большим количеством ярких исторических портретов. Им было интересно – град вопросов сыпался на Лала, подробно на них отвечавшего. Он разжигал в них интерес, стараясь как можно чаще вызывать дискуссии и споры.

На куполе рубки сменили друг друга планеты, мимо которых проходила траектория корвета: Марс, потом несколько астероидов, Юпитер, Сатурн. Солнце всё уменьшалось.

... Через 48 суток по бортовым часам подошли к многокилометровой громаде гиперэкспресса, вращавшегося на расстоянии десяти миллиардов километров от Солнца. Произведя введение корвета в приемную полость, они вышли к последней дежурной команде космонавтов, встречавших их.

Дан принял рапорт: всё в полном порядке, причин задержки отлета нет. Космонавты провели с ними ещё 24 часа, проводя последние контрольные включения и проверку приборов, и после прощального ужина, погрузившись в корвет, отбыли к Минерве.

Ровно через 72 часа после их отлета звездолет стартовал с гелиоцентрической орбиты к начальной точке гиперпереноса, до которой предстояло добираться на аннигиляционной тяге 30 земных суток. Старт был зафиксирован дежурной командой на корвете, обменявшейся с астронавтами последними сигналами.

Следующий этап полета был ими во многом проведен иначе, чем на корвете. На экспрессе был огромный архив и компьютер высшего порядка. Был спортзал с бассейном, баней и полным комплектом тренажеров; сад-салон, засаженный растениями, подобранными Эей. Были все условия для работы, обязательной тренировки и отдыха.

Дан не позволял пока перегружаться: сохранение хорошей физической формы было самым необходимым к моменту осуществления гиперпереноса. Так что свободного времени хватало, чтобы смотреть фильмы, слушать музыку, играть в какие-либо игры.

Но оказалось, что Лал уже успел пробудить слишком сильный интерес к социальным вопросам, и количество разговоров на эти темы не сократилось. Вдобавок у него появилась возможность подкреплять свои слова демонстрацией материалов, хранившимся в его личном архиве. Дан и Эя, уже лучше разбираясь в социологии, как губка впитывали то, что он им преподносил. Всё чаще стал он оставлять их после бесед наедине, чтобы дать обсудить услышанное, поспорить и набрать больше вопросов. Пока был ими доволен. Можно идти дальше.

И Лал стал усиленно знакомить с самой первой формой классового общества – рабовладельческим строем: его возникновением, развитием, национальными разновидностями, этикой и правом, историей упадка, сохранением остатков и частичным возрождением в более поздние эпохи. А затем сразу перешел к современной эпохе, к началу того длительного упадка, породившего большое число социальных институтов нынешнего общества; подробнейшим образом знакомил с множеством деталей. Но не проводя при этом никакого анализа: он ждал, когда они сами начнут делать какие-то выводы – не торопил, не подталкивал.

А экспресс всё набирал скорость. Солнечная система была далеко; само Солнце, видимый диаметр которого уже в момент старта был в 67 раз меньше, чем на Земле, всё уменьшалось, становясь подобным другим звездам. Гигантский корабль двигался в пространстве, где кроме киборгов ещё никто не летал. Траекторию его движения можно было видеть на путевой голограмме в рубке над самым пультом управления.

В значительной степени астронавты стремились поддерживать привычный порядок земной жизни. В ритме земных суток изменялось освещение в саду-салоне, и в том же ритме строился режим занятий, тренировок, питания и отдыха. Отличие было только в режиме сна, так как кто-то один в любое время должен был бодрствовать: всё-таки полет проходил в Дальнем космосе, где многое неожиданное было вероятно. Приборы и бортовой компьютер системы управления в большинстве случаев справлялись быстрей и надежней человека, но в слишком нетривиальных ситуациях они могли оказаться недостаточными. Собственно, дежурный мог заниматься чем угодно и находиться в любом месте – лишь бы он мог услышать сигнал тревоги раньше спящих.

Время отсчитывали часы с указателями числа и дня недели, месяца и года. Как и на Земле, утро четверга они проводили в бане: разводили пар и парились всласть, хлестали друг друга веником, плескались в бассейне. Лежали потом на диванах, потягивая какой-нибудь напиток, и разговаривали на излюбленные темы. Тут же Эя, выполняя обязанности судового врача, проводила с помощью кибер-диагноста регулярное профилактическое обследование. После бани полагалось зрелище: фильм, запись спектакля, концерт.

И “вечером” – пир с блюдами из не обезвоженных продуктов, которая всегда заказывает роботу Эя, за десять лет досконально изучившая вкусы Дана и Лала; но ни капли содержащего алкоголь. Каждый по жребию становится шутом. И они веселятся, танцуют, поют – соло и хором, прекрасно отлаженным, спевшимся ещё в горах.

Почти регулярно и помногу играл им на оркестрионе Дан, удививший своим первым исполнением токкат Баха после настойчивых просьб Лала. На Земле он ни разу не играл им; былое мастерство медленно возвращалось к нему: вначале пальцы нового тела плохо слушались его, потом было недостаточно времени для упражнений. Вернуться к занятием музыкой удалось только к концу подготовки, в самые последние годы перед отлетом. Натура взяла свое, прежнее мастерство вернулось, он только не решался играть для других. Но Лал рассказал Эе, как играл Дан играл когда-то, и та упросила его. С трудом: с музыкой у него были связаны воспоминания о самом тяжелом периоде жизни. Ему и сейчас казалось, что он исполняет всё слишком мрачно, но Лал и Эя с ним не соглашались. Эя благодарно целовала его, а Лал как-то раз сказал:

– Старший брат, ты же удивительный человек! Всё ты можешь: и разгадать самые глубокие загадки природы, и так замечательно играть. Наверно, ты сможешь ещё немало. Мне бы так!

– Тебе ли, всё знающему Лалу, это говорить? В мире, кажется, нет ничего, что не было бы тебе известно.

– Ну и что? Что – сам – я могу? Мои знания, в отличие от ваших, не того рода, чтобы дать возможность что-то создавать самому.

– Но ты создал немало замечательных фильмов. И написал книг. Не говоря уже о блестящих статьях, эссе, репортажах. Тебе этого мало?

– Да: потому что – что это всё дало?

– Уже то, что люди перестали жрать человечину! – Дан впервые так грубо выразился при них.

– Есть человеческое мясо? Брр, как же это можно? – удивилась Эя.

– Ещё как! Мясо неполноценных считалось весьма ценным продуктом, – снова резко произнес Дан.

– Да? И вы его – тоже ели?

– Наверно. В детстве, когда нам не говорили, чье мясо у нас в тарелке. Но взрослым – нет, ни разу, – подумав, сказал Лал. – А ты, Дан?

– Даже не знаю. Я довольно мало обращал внимание на еду: часто просил соседа по столу повторить заказ или использовал подобранные мне кем-то программки. Так что – весьма может быть.

– Неполноценных, что, специально откармливали?

– Нет. И то, только потому, что человек слишком медленно по сравнению с животными набирает массу. В пищу шло мясо неполноценных, умерщвленных при проведении пересадок или экспериментов, не портивших его, и старых, ставших функционально непригодными, нянь и гурий, – объяснил Лал.

– Ева сказала, что нянь не умерщвляют.

– Сейчас – нет, да и то, недавно. Но только их. А остальных – по-прежнему.

– Зачем?

– Кормят животных на зверофермах. И других неполноценных.

– Но полноценные люди – больше не едят его?

– Нет: теперь всем уже это кажется отвратительным. Благодаря нашему Лалу и его статьям.

– Но это всё, что мне удалось. И то, в молодости.

– А для меня – это предмет самой сильной гордости тобой, брат.

– О, не надо больше об этом прошу вас! – попросила Эя. – Лучше сыграй нам ещё, Дан!

11

За неделю до выхода в начальную точку гиперпереноса ещё раз была проведена контрольная проверка гипераппарата и всех приборов, скрупулезно уточнены координаты и скорость корабля.