Текст книги "Шибболет (СИ)"

Автор книги: Борис Клейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Свешников: Думаю, что немалая. По тем временам. А пенсионерки, ваши тогдашние работницы, они кто-то живой, может быть, остался? В те-то годы, если сумма была большая, кто-нибудь запомнил бы, а?

Начальник отделения: Это вам в центральное надо обратиться. Там отдел кадров – подскажут.

Задержанный (укладываясь на кровать в помещении с решётками): А вы, мамочки, если что надо... я и побелить, и поплотничать, покрасить что могу. Печку сложить или наколоть... (Засыпает.)

Женщины уходят в свою подсобку.

Первая женщина: А вот как он все эти года без бабы обходился? Может, он, рохля, не мог ничего – жена-то его и попёрла.

Вторая женщина: А коза ему почто нужна была? Без окота молока-то не даст.

Первая женщина: Ты что хочешь сказать, что он с козой?!.

Вторая женщина: А чё нет-то? Лучше, чем в кулак.

Первая женщина (смеясь): Да иди ты! Фу!

Свешников (в квартире у старушки): То есть, вы в той сберкассе без малого тридцать пять лет?

Старушка: Милый! Да я почти всех вкладчиков не то, что по лицу, по внукам-правнукам знала. Кто чем болеет, кому зачем деньги надо.

Свешников: Лидия Сергеевна! А вот при вашей такой крепкой профессиональной памяти не помните, в 79-м году летом никто крупных денег не снимал со счёта? Тысячи три. Пять. Это ж "жигуль" можно было купить.

Старушка (задумчиво): Семьдесят девятый... семьдесят девятый...Что там было в том году?

Свешников: Ой, противный был год, препоганый. Сперва авиакатастрофа, погибла вся футбольная команда Пахтакор из Ташкента. Самолёты в тот год падали, как грибы после дождя. От Дальнего Востока до Прибалтики, от Антарктиды до Воркуты.

Старушка: Да, помню что-то... Пахтакор. Нет. Нет...

Свешников: Фильм 1 января показали "Обыкновенное чудо".

Старушка: Ой, хороший фильм! Каждый раз смотрю. Так мне жалко там одного, маленький такой, несчастненький – кофием его Король поливает. За что он его ненавидит?

Свешников: В Иране аятолла Хомейни стал ну, типа, президентом.

Старушка: Ой, помню! Мы так радовались! Шаха ихнего свергли! Народ теперь заживёт! А оно вон как вышло-то... За что они нас-то ненавидят?

Свешников: Войска ввели в Афганистан под самый Новый год.

Старушка: А! Так это ж... погоди-погоди. Зинаидин же Колька тогда в армии служил, мы ещё переживали. У него был счёт. Он часть получки вкладывал каждый месяц. Аванс, правда, матери отдавал. Мотоцикл хотел купить после армии с коляской. Серьёзный был парень. А сумму большую взял, но другой.

Свешников: А кто этот другой?

Старушка: И не с книжки! Точно. Я ещё подумала тогда: куда-то он на юг собрался. Афган-то на юге?

Свешников: Был недавно.

Старушка: Там всё время что-то шипело-жарилось... Сейчас вспомню. Жена у него была. Думала, наверно, с женой на юг собрался. С дочкой маленькой. Выигрыш он снимал по лотерее Досааф. Хорошие там призы были, дорогие. Мотоцикл-то он и выиграл. Вот, с коляской или без – не помню. Кольке, правда, тоже повезло: в Хабаровске служил, не на войне.

Свешников: А звали его? Который снимал...

Старушка: А не было у него счёта. Жену его знаю. Вера... Нет, Галина Викторовна Федотова. Она на детский счёт деньги вкладывала. Мужик-то у неё пропал этот вот самый... Вроде, в самолёте разбился. А дочка осталась, такая сейчас модница – что ты!

Свешников (про себя): Дальнейшее – дело техники.

Старушка: Что ты говоришь?

Свешников: Шоколадку вам к чаю. От всей души. Вы так помогли – себе не представляете. Мне бы вашу память!

Уходит.

21

Чуть пригашенные ресницами

бились синие, бились стрелы.

Солнце вспыхнуло между лицами,

не сгорая, оно горело...

Евгений Клячкин.

– Ты такой правильный! – иронизировала Женька. – И ведь не импотент! Боишься? Я совершеннолетняя.

– Сколько тебе?

– Двадцать шесть. А выгляжу на двенадцать. Ненавижу себя!

– Ты очень красивая.

Она лежала у него на груди. На груди была футболка. Он даже шорты не снял, в которых вернулся с работы. Она шептала ему в ухо то, что казалось ему верхом непристойности:

– У меня совсем нет груди. Вначале я думала, так и должно быть. Теперь понимаю, тут какое-то отклонение. И жопа у меня маленькая, твёрдая, как орех. Похожа на малолетку. У Инки – и то всё больше.

Она стянула с себя и майку и этот трикотажный "лифчик" -маечку. И он гладил её по спине.

– Хочешь, я сяду на тебя? Только поклянись, что ты не пустишь детей – у меня недавно была овуляция. Папашки ведь любят малолеток – почему?

– А ты ссыкун! – рассвирепел Генка.

– Нет! – крикнул Витасик.

– А что ж ты в стороне стоял? Пацаны её за ноги держали, девчонки за руки...?

– Эта сволочь мне синяк посадила, – сказала Инна.

– ... я её брил, а ты даже не снимал на телефон.

– Тебе велели, сучонок, – сказала Инна и мазанула Витасика по лицу ладонью, – чтоб в ю-тубе выложить с комментариями.

– Чтоб эту тварь все знали! – добавил Гарик.

Они сидели в "своей" комнате разорённой гостиницы Dortel Sol и судили Витасика.

– Что ты там бормотал, когда мы совершали акцию?

– Я не хотел... Её нельзя было...

– Нельзя? То есть, грабить своих – можно, а быть безнаказанной ей наш Витасик разрешил?

– Это неправильно. Так несправедливо.

Витасика била дрожь. Он бегал глазами по стенам комнаты и не находил, что сказать.

– Нет, – сказал он. – Ты хочешь, чтоб потом я удавился?

Она погладила его сквозь шорты и трусы.

– Значит, он меня хочет, а ты – нет? Кому мне верить?

Илья дышал тяжело.

– Не надо, – проговорил он с трудом. – Давай просто полежим.

– А потом ты будешь дрочить два часа без перерыва? И яйца у тебя будут болеть, и простата воспалится.

– Перестань, ты ведь можешь нормально разговаривать.

– То есть врать?

– А как ты чувствуешь овуляцию?

– Вы все очень любите молотить языком. Не по тому месту. А это простая физиология. Ты ешь пищу. Она вкусная. Ты испытываешь удовольствие. Пища нужна тебе для жизни. Секс – то же самое. Он нужен для жизни. Он доставляет удовольствие. А у вас вечно какие-то пищевые добавки вместо еды.

– Если так у вас просто, расскажи про ощущение овуляции.

– Далась тебе! У разных женщин – это, наверняка, по-разному. Когда яйцеклетка выходит из яичника, у меня боли. Слабые, их можно не заметить или спутать с кишечными неурядицами. А когда яйцеклетка проникает в фаллопиеву трубу, такое безболезненное, но тянущее что-то.

– Откуда ты это всё знаешь?

– Интересное дело! А ты не знаешь про себя? – Илья засмеялся. – А если знаешь, то должен понимать, насколько опасен застой в простате. Может привести к онкологии.

– Без пищевых добавок. Я ведь старше тебя в два раза – даже больше.

– Ну и что? Тебя смущает, что малолетка спит типа со своим учителем – сублимация отца?

– Моя дочь старше тебя!

– Ну и что?

– Я не могу быть любовником. Я могу быть только мужем. Я так устроен.

– Влюбился что ли? Когда мне сказали, что меня искал кто-то отдать матен, я сразу поняла: влюбился.

– Что нам теперь делать? Я даже не знаю, что ты любишь. Какую музыку слушаешь. Какие фильмы смотришь.

– Давай выпьем! Только не коньяк.

– У меня лишь грейпфрутовый сок и водка.

– Наплевать. Сделай "отвёртку". Давай.

– Ты нарушил наши законы!

– Ты предал нас!

– Голосуем, – сказал Генка. – Наказать!

Все подняли руки с оттопыренным большим пальцем и повернули этот палец к полу, изобразив римский знак "смерть проигравшему". Мальчишки схватили Витасика за руки и посадили его на пол. Инна и Инга сели ему на колени.

– Не дрыгайся, заяц, – злобно произнёс Генка, доставая опасную бритву. – А то больно будет.

И он стал брить Витасику голову.

Витасик заплакал:

– Ребята, не надо. Я же свой, я же с вами! Я докажу вам...

По его лицу текли слёзы. Такой жестокости не ожидал даже Самсон от Далилы – предательства от близких, родных, своих братьев.

– Тебе повезло – зелёнки больше нет. А Женьке скажешь, что так лучше, к школе отрастёт.

Пока Илья готовил «отвёртку», Женя подсела к компьютеру и нашла в ю-тубе какую-то американскую певицу. Пела она или блюз, или спиричуэл, госпел или соул – Илья не разбирался в американской музыке. Но голос был у женщины мощный. Женька взяла стакан, отхлебнула, промычала одобрительно «М-м-м!» и отхлебнула ещё. Закатив глаза, она подпевала экранной диве знакомую ей мелодию.

– Сейчас, вот тут, – дива взяла очень сильным голосом мощный звук. ?– У неё голос просто из матки рвётся, с мясом, с кровью. Прямо из утробы, – прорычала она.

– А кто это? – спросил Илья просто из интереса.

– Единственная белая, которая может петь негритянскую музыку. Кристина Агилера. Я от неё захожусь. А вот это?

Она ставила всё новые и новые песни. Они все были американские. Было бы глупо, понимал Илья, сейчас брюзжать о засилье американской культуры в мире. Это наши дети. Русской культуры они не получили, в израильской не прижились пока. Их тяготение к заморской есть доказательство нашего взрослого эгоизма, недоглядки и упущения в чём-то самом важном. Если бы книги стали для них тем, чем они были для нас, то вряд и эта девочка, похожая на гриновскую Молли, так ожесточилась бы душой. И нельзя ничего исправить. Она сама пытается исправить, переживая чужие судьбы и чужие жизни как свои. Она такая же, как мы, только из другой эпохи. Просто вы дверь перепутали, улицу, город и век, пели мы, думая, что лучшие женщины в далёком прошлом. Великий поэт внушал нам своей мудростью это, забывая, что и в прошлом были сволочи среди бабья. Жена Суворова, генералиссимуса, ограбила его, отобрала дочь, заставила умирать в нищете и холоде. Идалия Полетика заварила проклятую кашу вокруг Пушкина из ненависти к нему – за что? А Женя... Она из будущего. Я помру, а она, любящая американскую музыку и своих ребят, готовая украсть для них арбузы и отдать жизнь в драке, девочка-спецназовец, – она идёт в будущее. И, не зная слов песни Окуджавы, будет чувствовать то же, что и мы, жить, как хотелось бы нам. А может и не будет. Не мне судить. И соул – не самое плохое в мире музыки. Хотя я люблю, чтоб пели всё-таки голосом, а не маткой.

22

Я вообще на ощупь очень нервный...

Александр Дольский.

Федотова: Оставьте меня в покое! Никого я не буду опознавать!

Свешников: Это ваше право, Галина Викторовна, но взгляните хотя бы на фотографии, пожалуйста.

Федотова (пытаясь вывести себя из истерики): Так. Стоп. Вы меня в чём-то обвиняете?

Свешников: Нет.

Федотова: Этот... совершил какое-то преступление, и я выступаю как свидетель?

Свешников: Нет.

Лариса (дочь Федотовой): Извините за грубость, а какого хрена тогда вы к нам пристали? Мы не обязаны ничего вам говорить и помогать.

Свешников: Нам нужно его идентифицировать.

Лариса: Мама, успокойся. Сядь, попей чаю с лимоном. Тут мята, ромашка – они успокаивают. Я поговорю. А зачем вы хотите его идентифицировать? Живёт человек на отшибе у чёрта на куличках, видеть никого не хочет, знать никого не желает. Приходят какие-то мундиры и заявляют: "Мы сейчас будем тебя идентифицировать!" Вы знаете, что он хочет сейчас? То же, что и я: послать вас в, на и к по выбору.

Свешников: А вдруг он?

Лариса (постепенно переходя на крик): А почему его? Хотите, я отведу вас в старый город? Там бараки со времён проклятого царизма. Там сортир на улице один на всех. Там дети вшивые и чесоточные до сих пор в школу не ходят и букв не знают – их никто идентифицировать не собирается! Там нет ни одного идентифицированного! И вас, мундиры голубые, это совершенно не гребёт и гондурас у вас не чешется!

Свешников: Галина Викторовна, Лариса, я с вами совершенно согласен. У него родственник в Гурьеве, Донецке или Минске были?

Федотова: (сквозь ком в горле, глотая чай): Бабушка у него под Минском в посёлке Озерцо, на улице Луговой. Только её незадолго до его исчезновения в дом престарелых мы отправили. С таким трудом. Я уже Лариску на последних неделях носила, а оформлять все эти бумаги... Сюда её взять не могли, мы жили в полуторке. И дом продали...

Свешников: А мог он к ней улететь проведать в доме престарелых?

Федотова: Слушайте, меня совершенно не интересует он, его смерть, его жизнь – мне по хрен, понимаете вы это? Вы не представляете себе, сколько сил мне стоило объявить сперва его пропавшим без вести, а потом умершим. Мне ни замуж выйти, ни пенсию оформить, ни пособия на ребёнка. Он мне нервы после своей смерти измотал сильнее, чем перед ней! Этот гадёныш был никто на заводе, никто среди рабочих... Знаете, как они его прозвали? Костюм. Он сменным мастером был – ничего решить не мог. Масло закончилось в цистерне, так он подрабатывающего по ночам студента посылает в соседний цех – принеси ведро масла. Студент посылает его самого. А оформить требование накануне ему в голову не пришло. Он никто был и дома, и в постели. Как Лариску сумел сделать – вообще не понимаю.

Свешников: Но...

Федотова: Даже не заикайтесь! Ему квартиру обещают – дают другому. Всем премию в пятьдесят рублей – ему двадцать пять. Путёвку в санаторий матери и ребёнка – у меня же пять разрывов было! и трещина в костях малого таза! и гемоглобин упал! – а это ничтожество только и бормотал: "Мест нет. Что я могу?" Я с месячным ребёнком еле дошла до профсоюза и как там начала орать: "Терешковой напишу! В "Литгазету" напишу, Шибаеву напишу!" – сразу всё появилось! Даже автобус к подъезду прислали.

Свешников: Шибаев – кто это?

Федотова: Вот молодые! Председателя ВЦСПС как звали – не знаете. Да и мы не знали. Ни фига этот профсоюз нас не защищал. Путёвку пару раз в пионерлагерь бесплатно выделили – и всё. Да и то, это уже при Горбачёве было.

Свешников: А вот деньги за домик куда потом?

Федотова: Половину – детский счёт открыли, вон она в школу пошла, так каждый год ей форму шила, тетради, ранцы, обеды каждую неделю. Потом за фортепьяно, музыкалка – разошлись денежки. И слава Богу! В 93-м всё пропало... А его доля лежала на квартиру на двушку – обменять хотели с доплатой, а потом исчезла в месте с его отпуском.

Свешников: А где отпуск был?

Федотова: Турпоездка по Военно-Грузинской дороге от Чёрного моря до Баку, что ли...

Свешников: То есть, теоретически он мог оказаться в Гурьеве?

Федотова: Мне наплевать, где он мог оказаться. Когда эти два самолёта столкнулись, и ко мне через два месяца милиция грянула, – прости, Господи! – я поняла: Бог есть. Всё. Дело закрыто. И эти фотки заберите. Не он это. Мой погиб.

23

И будут сниться сны нам в комнатной пыли

В последние года, отмерянные скупо...

Александр Городницкий.

Они снова лежали на кровати. Илье не спалось, хотя глаза закрывались. Женька тихо разговаривала.

– А потом мать вышла замуж второй раз. Ну, как вышла? Живут вместе. Это при том, что есть человек, очень хороший человек, который её любит уже лет тридцать, наверное. Со времён Екатеринбурга. Мы ж оттуда. Как-то у них не складывалось с матерью. То он женат, то она вышла замуж. То я родилась, то у него дочка появилась младшая. Уже здесь всё вроде шло к финалу: он в Хайфе в Технионе, она математику в колледже в Ариэле преподаёт. Но он уезжает делать докторат в Бостон на два года, а у матери появляется мужик. Хороший человек. Для неё, вероятно, это последний шанс. Только мне он не понятен: или драться за неё пойдёт, или обворует. Странный. Я как-то на шаббат из части возвращаюсь, мать и говорит: "Ты больше не приезжай. Взрослая уже. Даже слишком. Живи отдельно".

– Так в казарме всю армию и провела?

– Там было хорошо. Мы учили арабский, фарси и турецкий.

– Ты что-то крикнула этому сомалийцу по-арабски?

– Вообще-то, по-амхарски, но он понял... А тут началась эта заваруха с флотилией Свободы. Когда турки объявили, что начинают готовить восемь кораблей, нас тоже начали готовить. Было несколько групп. Насколько я знаю, для взрыва штаба IHH...

– Что за штаб?

– Турецкая İnsan Hak ve Hürriyetleri İnsani Yardım Vakfı, – произнесла она, как показалось Илье, на чистом турецком языке; произнесла легко и просто. – Благотворительный фонд прав и свобод человека... Они связаны с Аль-Каидой, но строят дома, больницы, школы в Африке, в Пакистане, гуманитарку рассылают и прочее. Два самолёта послали на Гаити. Они эти макароны по-флотски и организовали. Взрывать их – ясно, чьих рук дело. А две группы уже на месте, кто на Кипре, кто в Анталии. Группы отозвали, нам дали приказ уничтожить президента IHH Бюлента Йылдырыма. Я была в группе прикрытия. Мы подготовили три варианта отхода: через Болгарию, через северный Кипр и через Курдистан. Сидим в Стамбуле неделю, всё готово. И тут эта история с "Мави Мармара"... Нас отзывают. Ничего не дают сделать.

– Всё повторяется! – засмеялся Илья. – Мы с тобой одной крови – ты и я. А сколько ты языков знаешь?

– Не считала. Полгода до дембеля потом сидела на арабских сайтах, собирала информацию, – последние слова она произнесла уже зевая.

Они уснули. А кастрюля, набирая силу, засветилась ало-кровавым светом. Он стоял в ней коротким толстым столбом, отсвечивая багровым на стену и потолок.

Мы летели с Иваном из Самары, куда поступила в университет Ритка. Погода была аховая: метель метёт и вся земля в ознобе, как в песенке на стихи Светлова. В небе завихура завивала вихри не меньшие, чем на земле. Стюардесса объявила, что из-за циклона самолёт взял курс на север и через полчаса, если не рухнет, приземлится в Казани.

– Вот спасибо! Просто путешествие за три моря!

В аэропорту мы нашли относительно тихую кафешку. Иван бы в прострации – Ритка ему отказала окончательно: у неё уже маячил будущий доцент от партийного коневодства и коммунистических лошадей. Учёный, исследующий белое пятно в мировой истории. Без открытия роли ни тпру, ни ну во всём мире, – учёный велик, как статуя Христа в Рио-де-Жанейро. Как жили мы до сих пор, не зная о руководящей роли КПСС в коневодстве? С цитатами из отцов коммунистической церкви о конях, лошадях, жеребцах и меринах. Наверняка ж Маркс писал о кобылах, а Ленин – о меринах. Илья издевался, но Иван в себя приходил с трудом. Некрасивое лицо его стала напоминать статуи острова Пасхи.

– За лошаков и мулов не ручаюсь.

– А пони?

– Это тема уже докторской. Роль КПСС в развитии поневодства в Поволжье в целом – не будем мелочиться.

Иван начал оттаивать.

Мы взяли по половинке какой-то пупырчатой курицы и сомнительного кофейного напитка. С компрессом из горчицы – проскочит, всё пытался шутить Илья. И тут за соседним столиком он увидел до боли знакомую спину. Спина за эти годы стала крупнее и тяжеловесней, но не узнать её было невозможно.

– Марсель, – тихо позвал Илья.

Он обернулся мгновенно. А Иван заинтересованно спросил:

– А куланы?

Мы обнялись.

– Старик, – сказал я, – ты раздобрел. Чакчак, шулпа, бешбармак?

И началось. А наши где кто? Я рассказал, про кого знал: где оба Володьки, Арашкевич стал каптри, на дизельной, но мощной подлодке класса "Фокстрот". – Про Костаса ничего не знаю. – Я тоже. – А троица? – Не слыхал.

– Ты садись. Я принесу по сто грамм. А то, может, по полтораста.

Я познакомил его с Иваном и убежал покупать коньяк. Коньяк оказался дрековым, Узбекистон Виноси, но другого не было.

– Пока не выпили, обменяемся адресами?

– А то!

Обменялись. Выпили. На нас с Марселем не подействовало, а Иван подобрел. Марсель учился, как и я, на последнем курсе.

– А знаешь ли ты, – спросил он хитро, – для какого задания нас готовили?

– Думаю, взорвать должны были американскую подлодку.

Марсель достал бумажник, а из него извлёк вырезку из газеты. Времена были уже перестроечные и газета тоже была перестроечная – "Аргументы и факты". В заметке кратко рассказывалось о том, как в начале восьмидесятого года из американской базы в Малайзии, рядом со столицей Куала-Лумпур, неизвестные угнали американскую атомную подлодку класса "Victor I" с четырьмя американскими матросами. И указывалось: угнали на Камчатку.

– Нас же не готовили на управление атомными судами.

– Нас да. А про троицу не забыл?

– Да, – сказал я тогда. – Вадим – не знаю, а Миша с Сергеем вполне могли иметь большой опыт. Но откуда там четыре матроса? На вахте достаточно двоих. Я понимаю, остальная команда оттопыривалась на берегу.

– Я тоже думал. Тут два ответа. Или лодка была со снаряжением, а снаряжение – любое: от крылатых и баллистических до торпед какого хошь назначения. Тогда на вахте дежурят больше людей. Или двое в медотсеке. С поносом, например, или триппером. И где они теперь? – вот вопрос.

– Муза истории Клио сомкнула свои уста на самом интересном месте.

Мы снова выпили. Закусили курицей с горчицей, хотя такой коньяк нужно было заедать просто горчицей.

– А то я вымру весь, как лошадь Пржевальского, – пропел фальшиво Иван.

И мы снова выпили. И запели вполголоса:

На пирсе тихо в час ночной,

Тебе известно лишь одной -

Когда усталая подлодка

Из глубины идет домой.

А потом мы спели "Мне часто снятся все ребята, друзья моих военных лет..." и заплакали. А потом мы плакали, пили и пели "Где же вы теперь, друзья-однополчане..." А потом объявили посадку в Екатеринбург: Марсель улетал на практику куда-то в тьму закрытую таракань. А потом я спел один "Лягу на дно, как подводная лодка...". Правда, Иван хотел подтянуть: "Но не поможет ни Верка, ни водка...", однако я ему велел заткнуться, потому что во второй раз объявили нашу посадку – циклон был убит антициклоном. Или сам убежал. А я хотел спеть про компанию Ллойд, которая не страхует суда, выходящие в пятницу в море, и про остров Гваделупа, и "боцман! Я! Ты будешь капитан!", и про ледокол, и про пароходик. И я два с половиной часа бормотал в самолёте свои стихи о какой-то надежде. Стихи были не мои, но это не меняло настроения. А Иван уснул, сморенный ударом Ритки и плохим коньяком.

24

Ваше величество Женщина...

Булат Окуджава

Кабинет майора милиции Городка. Свешников заканчивает доклад.

Свешников: Таким образом, по косвенным данным можно предположить, что задержанный является Федотовым Сергеем Геннадьевичем, 1947-го года рождения. Числился в розыске с 1979 по 1981 год, признан без вести пропавшим, с 1983 года признан умершим. Вот копия записи в книге учёта умерших в ЗАГСе. Не привлекался, не судим.

Майор милиции: Вопросы?

Полковник КГБ: То есть, к нам он никакого отношения не имеет.

Подполковник ВВ: К Армии тоже.

Майор милиции: Что мы можем ему предъявить?

Полковник КГБ: Захват земли и незаконное землепользование.

Все смеются.

Майор милиции: А что? Это мысль. Есть статья. До двух лет с конфискацией.

Свешников: Мы уже у него конфисковали.

Полковник КГБ: Травки не отдам! Самому нужны.

Майор милиции: По этой статье всех нас тут надо проверять. На садовых участках понастроили вилл себе...

Подполковник ВВ: Ты у нас с нимбом на голове! Отгородил, правда, себе заборчиком кусочек землицы. Сколько соток теперь у тебя вместе с шестью положенными?

Полковник КГБ: Нимб, дорогой мой Сергей Саныч, бывает не на голове – что он кепка, что ли? – а над головой. И не у всех. Не будем мы никого проверять.

Майор милиции: Поэтому смешить людей не будем. И куда его теперь? В психушку не возьмут – не те времена.

Полковник КГБ: А жаль. Жил бы себе там, как в песенке этого хрипуна: "А у психов жизнь – так бы жил любой..."

Подполковник ВВ: Хочешь – спать ложись, хочешь – песни пой... Коленом под зад.

Свешников: И куда он пойдёт зимой? Мы ж его разорили...

Полковник КГБ: К жене с дочкой. Он же имеет право на часть квартиры.

Свешников: Если это он...

Полковник КГБ: Есть сомнения?

Свешников: Юридически его нет. Закопали в братской могиле всех. Там трупы были разбросаны в радиусе восьмидесяти километров. С такой высоты падали. Даже опознавать не стали. Останки находили то там, то сям аж до следующего лета.

Подполковник ВВ: Коленом под зад! Мало ли бомжей по свету бродит. И статьи на них уже нет – перестройка, мать её...

Дверь открывается, входит дежурный сержант милиции.

Сержант: Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу майору?

Полковник КГБ: У нас сейчас демократия. Он не из моего департамента.

Сержант непонимающе лупает глазами.

Майор милиции: Обращайтесь.

Сержант: Звонили с КПП, там какая-то девушка (заглядывает в записку) Федотова Лариса Сергеевна на свиданку с задержанным просится.

Свешников: Это его дочь, 19 лет, не привлекалась...

Майор вопросительно смотрит на подполковника.

Подполковник ВВ(майору): Я позвоню? (Звонит по телефону на КПП) Выпишите ей пропуск. Одноразовый. Цель посещения – приехала к родственнику. Действителен до 24-00.

Свешников (поднимаясь): Я её встречу?

Майор милиции: Выполняйте.

На КПП дежурный лейтенант ВВ аккуратно тушит половинку сигареты "прима", кладёт её в пачку, выходит наружу. У ворот КПП стоит дорогая иномарка. К ней подходит лейтенант охраны, склоняется над стеклом пассажира.

Лейтенант: Вот пропуск. Вам разрешено находиться на территории Городка до 24-00.

Двери автомобиля открываются с обеих сторон. Выходит Лариса и водитель – богато одетый альфа-самец.

Лейтенант: Пропуск только на одного человека.

Альфа-самец: Я сопровождающий.

Лариса: Не беспокойся, я скоро. Лишнего здесь не задержусь.

Скрывается в дверях КПП. Альфа-самец достаёт дорогую сигареллу. Закуривает. Смотрит на лейтенанта брезгливо.

Комната с решётками на окнах. Кровать. Стол. Два стула. На одном сидит задержанный. Входят Лариса и Свешников.

Лариса (разглядывает задержанного, снимает перчатки, Свешникову): Вы не могли бы дать мне поговорить с ним наедине.

Свешников: Как же мне удовлетворить своё любопытство? (Видит взгляд Ларисы.) Конечно. Извините. (Уходит.)

Лариса (садится на стул, закуривает дорогу сигарету): Здравствуй, папа. Ты же мой папа?

Задержанный молчит, грустно смотрит на Ларису.

Лариса: Я не буду бросаться к тебе на шею с ностальгическим плачем. Ты мне не нужен. Кратко о себе, чтоб ты до кишок своих понял, как ты мне не нужен. Я учусь на втором курсе Плехановки в Москве заочно. Надеюсь, ты ещё не до конца потерял память и знаешь, что это такое. Работаю в очень хорошей фирме главным экономистом. Этим летом меня отправляют за счёт фирмы изучать менеджмент в Йельском университете. И твоё появление в моей жизни (кричит) не запланировано!

Заглядывает обеспокоенный Свешников. Задержанный молчит. В коридоре открываются двери, из которых выглядывают встревоженные лица служащих. Посетители с интересом прислушиваются, сидя на стульях в коридоре. Свешников делает извинительное лицо всем сразу.

Лариса (громко): Мать не желает тебя знать – ты никто. Я не желаю тебя знать – ты ничтожество! Никто не должен знать о твоём существовании – ты подонок, чмо болотное, омега! Ты мне всю жизнь сломал! (Задержанный удивлённо вскинул брови.) Я тебя всю свою жизнь ненавидела! И не смей мне ломать мою жизнь своим нежданным появлением – ни мне, ни матери, никому!

Свешников (снова заглядывает): Тут всё слышно...

Лариса (обернувшись) Иди в жопу! Лучше бы ты сдох. Тогда. Потом. Сейчас.

Она бросает сигарету на пол и выходит в коридор. Проходит сквозь людей. Их взгляды её не касаются.

25

А ты добыча для ворон

И дом твой пуст и разорён

И гривенник пылится на полу...

Александр Городницкий.

Они стопились на причале пляжа Кисуски – шесть человек, включая Женьку. Спасатели вытащили Витасика из моторной лодки и понесли его на берег. Где-то уже выла сирена скорой помощи – израильской «маген Давид адом».

– Дурак, – сказала Инна. – Плавать же не умел.

– Как он добрался до буйков? – спросила Женька грозно.

– Да в ластах же! Взял напрокат, они его дотащили, – ответил Генка.

– А ты куда смотрел?

– Куда... Надо мне очень смотреть за ним.

Раскидывая песок, "скорая" развернулась кормой к морю. Выскочили парамедики с аппаратом для дыхания.

– Так, – приказала Женька. – Все подтягиваются к больнице своим ходом. Я поеду с ним.

Она протиснулась к медбратьям и что-то горячо им начал объяснять, в чём-то их убеждая.

– Он без сознания. А у меня его документы, – это был серьёзный аргумент и её запустили в машину.

– Это он из-за нас. Он нам решил доказать.

– Что доказать? – закричал Генка; он чувствовал себя виноватым. – Что доказать? Идиот! Там глубина в приливе двадцать четыре метра!

Гаррик задумчиво произнёс:

– В глубину он ушёл на ластах. А обратно ему воздуха не хватило.

– Не умеешь срать – не рви бумагу! – опять закричал Генка.

Инна взяла его за руку.

– Мы все виноваты. Все будем отвечать. Не ты один.

Молчали только Семён и Инга.

Ребята стали подниматься в гору мимо гостиницы "Аквамарин", мимо скверов и парков, направляясь в "Иосифталь" .

Он шёл по зимней морозной дороге в самом центре леса. Сосны корабельными мачтами стояли по обочине, чёрной стеной закрывая небо. Он шёл, прекрасно понимая, что его ждёт, – и всё-таки шёл. Остановился. Сориентировался. Прошёл ещё несколько метров и увидел тропинку, протоптанную солдатами, уходящую вглубь лесной черноты. Встал на неё, обернулся ещё раз на дорогу. Ничто его не задерживало. Никто его не останавливал. Лишь дятел знакомо и равнодушно стучал где-то по сосне. И он скрылся за елями.

– Я его сестра, – сказала Женька. – Даже больше, чем сестра.

– Хорошо, – вздохнула медсестра. – Но недолго.

Женька набрала номер телефона Ильи.

– Ты можешь прийти в "Иосифталь"?

– Что случилось? – закричал в трубку Илья.

– Со мной всё в порядке. Витаська хотел покончить с собой. Ты очень нужен.

В супере Илья сорвал с себя фартук, крикнул напарнице "Я в больницу!", отбился на выходе и бегом устремился вверх, в гору, задыхаясь до вкуса крови во рту и сердцебиения. Там уже собрались все ребята.

– Группа Нечаева в сборе? – зло спросил он и потыкал указательным пальцем в грудь Генки, прошипел сквозь зубы: – Если с ней что-то случится, я тебя задушу, щенок.

Он сидел на снегу, прислонившись к разрушенной стене своей землянки. Мёртвая Зойка лежала у него на коленях, и он гладил её по шерстистой морде. Её жёлтые глаза были пусты. Слёзы ползли по его щетине, и сопли из носа застывали в белые наросты над губой.

Женька сидела в палате, в огороженном шторами пространстве, где стояла кровать Витасика. У него под носом висела трубка, подававшая кислород в носоглотку. Он уже находился в сознании и глаза его были пусты. Женька гладила его по обритой голове, приговаривая:

– Всё будет хорошо. Всё будет хорошо.

По лицу её текли слёзы. В кулаке торчала мокрая салфетка.

Илья подошёл к ним.

– Ты что учудил, парень? – склонился он над Витасиком.

– Я достал до дна, – чуть слышно проговорил он и слабо улыбнулся.

– Дурак ты, дурак! И я тоже.

– Это я во всём виновата, – сказала Женька, и слёзы потекли у неё потоком.

В дверях толпились ребята.

– Ты прав, отец. Я её возвращаю. Тяжело с ней.

Магрибский пират стоял перед ним, внимательно слушая.

– Не буду рассказывать, почему...

– Я знаю – почему. Уходи.

– Спасибо тебе, отец. Я многое понял.

– Иди. Тебя ждут.

Ребята галдели на узкой улочке в арабском рынке Иерусалима, улочке, ведущей к а-Котель а-Маарави с одной стороны и Храму Гроба Господня – с другой. И Витаська был с ними, и Женька, и Генка приобнимал за печи Инну.