Текст книги "Шибболет (СИ)"

Автор книги: Борис Клейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Вторая каптёрша: Ой, да я тебя умоляю!

Каптёрша: Может, он скитник?

Вторая: Как это?

Каптёрша: Верующий истинно.

Вторая: Где ты таких нынче найдёшь?

В душевой задержанный с удовольствием моется под душем горячей водой. С забытым удовольствием вытирается полотенцем. Одевается. Расчёсывается. Смотрится на себя в зеркало. Строит гримасу своему отражению: "Всё-таки влип".

Пустая солдатская столовая. Приводят задержанного. Он усаживается за стол. Берёт в руки кусок серого хлеба, долго его нюхает с закрытыми глазами, отламывает кусочек и языком растирает его по нёбу. Ему подают в миске горячий суп. Он медленно, жмурясь от наслаждения, ест.

Кабинет врача-психиатра. Врач заканчивает писать, нажимает на кнопку звонка позади себя. В коридоре вспыхивает надпись "Следующий". Со стула поднимается и входит во врачебный кабинет Крючков.

Врач: Можете забирать.

Крючков машет в коридор рукой, пропускает двух солдат, которые встают позади стула с задержанным. Крючков показывает врачу наручники.

Врач: М-да... Его бы я отпустила, а вас бы лично, гражданин следователь, оставила. (Протягивает лист бумаги Крючкову.) Здесь всё.

Крючков (солдатам): Вывести. В машину. (Читает выборочно.) При поступлении больной имеет явные следы недоедания, истощения, авитаминоза... Мимика маловыразительная, голос тихий, бедно модулированный... отвечает на вопросы неохотно... (Удивлённо.) Он с вами разговаривал?! Отвечал на вопросы?!

Врач (наливает себе чай из термоса): Неохотно.

Крючков: ...В ясном сознании, ориентируется в пространстве, времени и собственной личности... Простите, он что – здоров?

Врач с полным ртом кивает утвердительно головой.

Крючков: Вы его лицо видели?! (Показывает, какое лицо было у задержанного.)

Врач: Душевно. Весьма.

Крючков: Ничего не понимаю. (Продолжает читать.) Да как же "вменяем"?

Врач: Вменяем, голубчик, вменяем.

Крючков: Он что – шлангом прикидывался? Передо мной?

Врач: Мы пользуемся боле узкой терминологией.

Крючков (присаживается на стул): Не для протокола. Вы-то как сами считаете, он нормальный.

Врач: Товарищ! Я же написала: вменяем!

Крючков (мрачнеет): Та-ак...

Кабина "газика". На переднем сиденье рядом с шофёром Крючков. На заднем, между двумя солдатами зажат задержанный. Лицо Крючкова по мере приближения к отделению приобретает множество оттенков одного выражения – понимающе-озлобленного.

Кабинет Крючкова. Оперуполномоченный медленно раздевается, аккуратно вешает на плечики в шкаф пальто, садится за стол, стирает на столе невидимую пыль.

Вводят задержанного. Он садится на стул. Крючков исподлобья хитро смотрит на него.

Крючков (по-английски): Как тебя зовут? (удивлённые глаза задержанного). Да, да. Как твоё имя? (кричит по-английски) Хватить прикидываться дураком! Имей смелость признаться и себе и нам – твоя игра проиграна!

Задержанный начинает тихо смеяться, смех его переходит в хохот.

15

Но комсомольская богиня – ах, это братцы, о другом!

Булат Окуджава

– Вы в центр залива не лезьте – там ежи, целая поляна, – предупредил рыжий Гена Ингу и Инну.

– Ладно-ладно, – с интонацией последней оторвы ответила Инна.

Девушки медленно зашли в воду, присели и, задирая подбородки, неумело поплыли к канатам, отделяющим купальню для людей от территории дельфинов. Там уже висели на ограждениях все ребята. Последним бросился в воду Генка и сильными сажёнками поплыл за девчонками, обогнал их и тоже повис на канате.

– Что-то я не пойму, – спросил Илья у Жени, – ты им кто?

Женя перекатилась на живот и сказала Наташе:

– Лучше всего использовать солнцезащитный крем средней силы. Номер пятнадцать.

– У меня российский.

– Не знаю, что такое. Попросите Илью, он вам купит.

– Я завтра уже уезжаю.

– Ты задал сразу два вопроса, – повернула голову Женя к Илье. – Ты кто? И ты – им кто? – И снова повернулась к Наташе. – А он вам всё показал? И Эцион-Гевер? И океанариум?

– И даже птичий заповедник, – засмеялась Наташа, – и сад библейских растений.

– Это не столько я показал, сколько Наташа мне открыла. Увидел Эйлат с совершенно неожиданной для себя стороны. И так много увидел нового и незнакомого.

Подошла русская старушка лет с двумя внучками по семи лет каждая. Наташа улыбнулась им. Они, туристки из России, поселились недавно этажом ниже в "Отеле Тамар".

– Как вы, Валерия Павловна? Привыкли к нашей жаре?

– Спать не могу. Да не столько от жары, сколько от расстройства.

– Что такое? Опять Вовчик деньги выпрашивал? Не давайте ему больше никогда!

– Да Вовчик это не беда. Эта маклерша, через которую мои родственники из Ашдода...

– Да, вы рассказывали, Вика...

– Поселила нас в комнатушке, которая ну не стоит она пятьсот евро. Да ещё под окном машины разгружаются с пяти утра, а по бокам окна кондиционеры стоят – гудят всю ночь, как самолёт. Я ей говорю, или найдите другую комнату или снижайте цену. Она ни в какую.

– Как, говорите, её зовут? – поинтересовалась Женя.

– Виктория. Офис у неё в центре города, на площади, маленький.

– Можно вам только посочувствовать. Ну, а кузины-одногодки? – спросил интригующе Илья.

– Хорошо, – хором ответил девичий дуэт.

Илья полез в сумку и достал пакетик драже в глазури.

– Напополам. Дельфинов видели?

– Да!

Бабушка с внучками стали располагаться на лежаках.

– Очень понравилось в Мацаде, – продолжила Наташа. – В России нет таких древних мест. Да к тому же связанных с Библией. Надо же, тот самый Ирод Великий... Ну, и Мёртвое море, конечно! Это что-то сверхъестественное! Словно в невесомости!

– В Мацаде мы были, – задумчиво произнесла Женя, мысли её явно были не в древней крепости. – Два раза. Один раз на принятии присяги "Дувдева́ном". Мои были в восторге. Солдаты, десантники, торжественная клятва "Мацада больше не падёт!" – для них эти ребята в форме и есть новый Израиль.

– "Дувдеван" – это особо элитная бригада десантников. А переводится смешно – "Вишня", – пояснил Наташе Илья.

– ...А на океанариум нам денег не дали... – вздохнула Женя. – Так мы всё равно прошли.

– Через забор? – спросил Илья.

– Ага.

– Восстановили справедливость?

– А почему на живых акул могут смотреть только буратины с золотыми монетами? А если социальные службы не оплачивают такие экскурсии, что им делать? – Женя мотнула головой в сторону ребят.

– Так ты работаешь в мэрии! – догадался Илья.

– Они и без того чувствуют себя изгоями здесь.

– И ты их защищаешь от жестокого общества.

– Они отличные ребята. Им нужна мечта, и я её им придумала. Вот Витасик ненавидит всех чёрных. Год назад какой-то гуталин типа беженец-нелегал пытался его изнасиловать. Суданцу, конечно, накостыляли добрые прохожие, а потом и полиция, но мальчишка теперь боится всех копчёных и преодолевает свой страх, избивая при случае любого. У него одиннадцать приводов в полицию.

– А девочки? – спросила Наташа.

– Эти по глупости. Из-за глупости родителей, из-за идиотизма тутошней системы образования.

– Все виноваты. А они сами – ангелочки?

– А вот не надо так говорить! Да у них трудный возраст. И ломать их в этом возрасте, подгоняя под чуждую им систему, значит сломать их и нажить врагов системе. Папочки с мамочками у обеих ещё в России ударились об иудаизм.

– Это общее поветрие: кто в православие, кто в ислам, кто выбросил партбилет и надел на голову кипу.

– Да хорошо бы, если б "в". А то ведь "об". Об синагогу. У самих крыша набок, так надо и детям свернуть. Короче, отдали девчонок в религиозную школу. Типа вера оградит их от грязного и распутного влияния мира. И вот после русской школы, где дают знания и учат думать...

– Ну, это идеализм!

– ...они попадают в школу, где в неделю: два часа математики, четыре часа английского, четыре иврита, а остальное – Тора и каббала. И немножко домоводства. И почти все девчонки их класса, выходя за ворота школы после занятий, стягивают с себя длинные религиозные юбки прям перед глазами изумлённого охранника. А под ними – нормальные человеческие джинсы.

– Самые несчастные люди в этой ситуации – охранники.

– Самыми несчастными оказались Инга и Инна. Когда с криком "кибенимат!" они избавились от вторичных признаков иудаизма...

Наташа засмеялась:

– А какие первичные?

– Первичные, – пояснила Женька, – у мужчин... мимо них проходил главный раввин этой школы. Вызвали родителей, начались разборки. Инна с Урала, девушка морозостойкая, но горячая, наорала на рава, на мидрашит, на радаков, на весь Израиль так, что и её, и тихую Ингу из школы выгнали. Земля здесь обетованная, а вот образование – нет. В середине учебного года никуда пристроить ребёнка без скандала в мэрии невозможно. Радаки и махнули на девчонок кто рукой, а кто свежеобрезанной конечностью. Поймали их за кражу в дорогом магазине женских трусов и прокладок.

– Как можно украсть пачку прокладок? – удивился Илья.

– Да не пачку! У Инги, как записано в деле, случились первые месячные. Она про них ничего не знала: матери было по хрен, раву тем более. Вот они с трусами спрятались в туалете, Инна хоть научила подругу пользоваться и предчувствовать. Но этот коллективный поход в кабинку вызвал подозрение. Позвонили в полицию, в урне туалета – ношеное бельё с потёками и надорванная пачка "котекса", а в сумке у Инги ещё две прокладки. И завели уголовное дело из-за начала первых регул.

– Девочка выросла, стала девушкой – уже преступление! Еврейский семейный праздник менархе. Традиционно отмечается с радостью и весельем взросление дочери. И так с каждым?

– Да. Истории разные, а суть одна. Генка, например, отправился пешком назад в Россию к бабушке в Саратов. Гаррика поймали пьяным в гостинице: стоял на стрёме, пока его такой же пьяный друг резал насмерть другого пьяного друга в номере из-за девки-одноклассницы. Сёмка воровал кошельки и дорогие телефоны на пляже. Если им сейчас не помочь, то этот интернат, где они ночуют, превратит их в готовых наркоманов или таких отбросов, что и говорить не хочется.

– Знаете, Женя, – вмешалась Наташа, – в ваших рассказах, точнее, как вы их рассказываете, слышится интонация сильной нелюбви к этой стране...

– Знаете, Наташа, племянница или уж не знаю кто...

– Но-но-но! – перебил Илья. – А вот хамства не надо!

– Я не обиделась... Я Илье не племянница. Я ему почти дочь. То, что делаете вы здесь для этих мальчишек и девчонок, и вам за это платят зарплату – такого в России нет.

– А по русским каналам показывали каких-то казаков в Удмуртии, они там с подростками на лошадях скакают, из ружья стреляют, ножи кидают и всё такое прочее...

– Добровольцы, которым никто не платят.

– Или национальные объединения, – добавил Илья. – Евреи воспитывают своих, татары – своих... Удмуртские казаки – чего только не бывает.

– Как и здесь, – добавила Женя. – У друзов своё воспитание, у арабов своё, у самаритян своё. Смешно другое. Есть спецшколы со спецпедагогикой для умственно иных детей. Дауны, аутисты... Так там учатся все в одном вместе: и арабы, и русские, и евреи. И все одинаково счастливы.

– Вы педагог? – спросила Наташа.

– Учусь после армии.

– В каких войсках служила? – поинтересовался Илья.

– Не важно.

– И на каком курсе сейчас? – казалось бы небрежно спросил он; но Женя поняла и засмеялась:

– Вычисляешь мой возраст?

– А как вы боретесь за справедливость? Кроме арбузных операций.

– Каких операций? – Наташа с удивлением взглянула на Женю.

– Да было, – ответил вместо неё Илья.

– Наказываем сволочей и жуликов.

– Стоп-стоп. Так это ваша работа с машиной этого охранника капиталистической собственности?

Женя села лицом к морю. Её позвоночник выгнулся, как в атласе анатомии. У Ильи возникло жгучее желание погладить её по нагретой солнцем загорелой спине.

– Но ведь это же всё равно уголовное преступление, – сказал он.

– А что ты предлагаешь? Пусть ходят гадёныши без Бога над головой? Да и у Бога когда руки дойдут?

– Так ты Его заместитель?

– Не переживай за нас. Добро без кулаков – трепотня языком.

– Будем делать добро из зла, потому что его больше не из чего делать, -процитировал Уоренна Илья.

– Вот именно. В точку. Больше не из чего. Мы скоро покинем Эйлат.

– И куда? – какая-то тень испуга шевельнулась в душе у Ильи.

– У них зародилась идея нового Израиля. Хотят уйти на Север, поселиться в лесах в районе Кинерета.

– Женя! Ну, они – ладно, романтики. Но ты же взрослый человек! Ты-то понимаешь, что это ребячество! Робин Гуды нашлись, ушкуйники благородные, кудеяры малолетние! Выходят из лесов, чтобы отнимать у богатых и раздавать бедным. Благородный разбойник Владимир Дубровский. Как верёвочка ни вейся, а совьёшься ты в петлю!

Женя повернула к нему злое лицо.

– Вот вечно вы болтаете. Только языком способны молотить. Нетаниягу сказал, Либерман сказал, Ципи Ливни сказала. Им, мне, да и по большому счёту и тебе – насрать, что сказал Исраэль Кац, Арье Дери или там президент Ривлин – всё равно ничего не меняется по отношению к ним, – она потрясла указательным пальцем в сторону купающихся подростков. – Они – живые, а вы – тухлятина. Да, это ребячество. Но дать им почувствовать вкус свободы, радости самостоятельности, принятия самими своих решений – разве это не правильно? А к сентябрю мы вернёмся сюда. Им надо будет записываться в школы. Кроме Гарика и Генки, все эйлатские. Разойдутся по родителям. Но дружбу сохранят надолго. Чего я и добиваюсь – избавить их от одиночества, от чувства ненужности. Дать им друг дружку, чтоб насовсем, чтобы братья...

Она стала натягивать шорты, сандалии и майку.

– Я думала, что хоть ты меня понимаешь. (Здрасьте вам морозным утром, – подумал Илья. – Такие предъявы кидать можно только через пять лет после таинства брака в русском ЗАГСе.) Эх, ты, папашка!

Она легко вскочила на ноги и свистнула громко.

– Уходим! – крикнула Женька ребятам.

Наташа с любопытством наблюдала интригующую сцену.

– Да не было у меня с ней ничего. И быть не могло, – виновато сказал ей Илья.

– Я так и подумала, – усмехнулась российская племянница, она же почти дочь.

– Вот за эфтаки дела посадили в кандала...– пробормотал Илья.

Минуту спустя к нему подбежали девочки-кузинки.

– Вот, твоя девочка потеряла, – и протянули зарядник для мобильника.

– Спасибо, красавицы! Пойдём есть мороженое?

Наташа взяла девчушек за доверчивые ручки, и все отправились к ближайшему киоску. Возле киоска прогуливались павлины с опущенными хвостами, и лежали в тени кошки; между ними расхаживали голуби и галки. Павлины на них покрикивали трескучими голосами, и никто никого обижал.

16

И я кричу: "Давай, Виталий Палыч! Давай на всю катушку, дорогой!"

Юрий Визбор.

Квартира полковника КГБ. Накрытый стол на кухне, полковник с женой обедают. Жена убирает тарелку с потёками борща, воздвигает гигантскую гору дымящихся паром пельменей.

Полковник (втягивая носом пар): Что бы ни случилось и кто бы он ни был, рапорт я отправлю в Москву.

Жена: Отпустили б вы его. Уже все в Городке от смеха давятся.

Полковник: Во-первых, это моя обязанность. Во-вторых, генерал-майора перед пенсией получить и почётно, и надбавка.

Жена: Мужика-то за что?

Полковник (наставительно): И в-третьих, лучше на пенсии жить в своём домике в Подмосковье, чем в квартире в этом гетто. Главное, успеть раньше военных и милиции.

Звонок входной двери. Жена уходит открывать дверь. Полковник чокается с бутылкой водки.

Полковник: И раньше моего майора. (Выпивает, закусывает солёным грибком.) Уж больно шустрый.

Возвращается жена с подполковником ВВ.

Полковник: Как раз к столу! А то она уже тёплая.

Наливает вторую рюмку себе и подполковнику. Гость садится за стол.

Подполковник: Не откажусь. За здоровье! (Выпивает.) Рапортишко-то, Виталий Палыч, уже отправил? Золотой погон примерял?

Полковник (смеясь): Да помилуй, Сергей Саныч, через полтора года на пенсию, изменения в биографии в любую сторону мне уже противопоказаны.

Жена полковника наливает гостю борща.

Подполковник: А борщец славный! Вот моя Марусик не умеет так.

Жена: Твоя Марусик, уж извини, Саныч, готовит не просто плохо, а страшно! Её новогодние манты не забуду никогда.

Полковник: В Новый год главное – не манты, а смазка перед ними.

Разливает по рюмкам.

Подполковник: Так уж изменений и боишься?

Полковник: Если откровенно, Серёжа, то, как говорится, заслуженный отдых лучше проводить где-нибудь в других широтах.

Выпивают.

Подполковник: Сейчас будет оперативное заседание. Будешь?

Полковник: Да вместе и поедем. А верно, что говорят, будто ты все киоски у нас к рукам прибираешь?

Подполковник: И откуда ваше ведомство информацию берёт? Угрожаешь?

Полковник: Да упаси Бог! Просто, Серёжа, у каждого свои планы на старость. Мне – тихая пенсия в своём домике. Тебе – бизнес. Здесь.

Оба смеются. Жена накладывает подполковнику пельменей. Полковник наполняет рюмки.

Полковник: Ну, что? За сбычу мечт?

Подполковник: Договорились. (Выпивает, закусывает.) С медвежатинкой?

Кабинет майора милиции. Присутствуют все силовики и два оперативника Леонид Крючков и Андрей Свешников.

Крючков: Таким образом, есть все основания полагать, что задержанный не желает раскрывать свою личность. Вероятнее всего, в силу тех разведывательных функций, которые он, по всей видимости, выполнял.

Полковник КГБ: И откуда такая видимость взялась? Вместе с гласностью, что ли?

Крючков: Задержанный владеет не только великолепными артистическими данными, что говорит о его профессиональной подготовке, весьма специфической, но и английским языком!

Полковник КГБ: Вы с ним и по-аглицки изъяснялись?

Крючков: Да.

Полковник: И какой же у него акцент? Лондонский? Американский? А может, он, спаси и сохрани, из Австралии к нам засланный?

Крючков: На вопросы он не отвечал, но реагировал на них с явным пониманием содержания.

Майор милиции: То есть?

Крючков (смущённо): Да расхохотался мне в лицо... (Все смеются.) Совершенно очевидно, что он дурит нам голову.

Майор милиции: Что Свешников скажет?

Свешников: При более тщательном обыске в землянке я нашёл деньги. Во-первых, мелочь в количестве тридцати семи копеек. Вот в таком виде они хранились. Трудно себе представить резидента, так бережно хранящего гроши, не имеющие хождения. Да и не стал бы резидент жить в лесу, копать грядки, выращивать репу...

Майор КГБ: Лечиться вороньими глазками и собачьими жопками...

Полковник КГБ: И жить с козой!

Все смеются. Крючков вздыхает.

Свешников: Кроме того, в тайнике лежали разрозненные купюры разного достоинства ещё советских времён. И даже нераспечатанная банковская бандероль: пачка по двадцать пять рублей.

Майор милиции: В каком банке получены деньги?

Свешников: Надпись выцвела, но тем не менее читается: Промстройбанк, отделение нашего областного центра, есть и номер, и дата.

Майор КГБ: Когда выдана?

Свешников: Когда выдана и где – не знаю, деньги могли быть переведены в сберкассу в любой конец области. А дата двадцатилетней давности.

Майор КГБ (с удивлением глядя на своего начальника полковника): Это столько времени он тут незамеченным живёт?!

Подполковник ВВ (на ухо полковнику): Этот тебя сожрёт раньше всех.Серьёзный мальчик.

Майор КГБ: Должен сказать, что никакой информации на Запад об объекте до сих пор не просачивалось.

Майор милиции (Свешникову): Что вы предполагаете?

Свешников: Я думаю, что Леонид в какой-то мере прав, подозревая здесь криминал. Но он не там искал. Мне думается, что задержанный – это просто скрывающийся от следствия... ну, растратчик, что ли, вор-кассир из банка...

Крючков: Чего бы это растратчику двадцать лет в тайге сидеть?

Свешников: Я задаю себе тот же вопрос. И не просто сидеть. У него там полянка вся под огород вскопана, сена стожок накошен, тропинка к ручью протоптана... Даже выгребная яма вырыта. Благоустроился человек как мог.

Майор милиции: М-да... Жили мы тут себе тихо-спокойно и – вдруг: "Кукареку! Царствуй лёжа на боку!" – следствие проводить.

Свешников: Думается, нужно сделать так: во-первых, постараться проследить путь этих денег...

Подполковник: Да деньги-то уже два раза менялись: то перестройка, то Павловские реформы, то капитализм (оскалившись рычит) во всей своей русской красе.

Свешников: Чем чёрт не шутит, когда Бог спит. Вдруг архивы сохранились. Во-вторых, проверить всех пропавших без вести в 1978-79 годах. В-третьих, отправить на дешифровку отпечатки пальцев – а вдруг?

Майор КГБ: Поднять все висяки того периода.

Майор милиции: Вы, Леонид, займитесь всеми пропавшими, изчезнувшими и отправьте пальцы сегодня же. А вы, Андрей, возьмите на себя деньги и нераскрытые преступления.

Подполковник ВВ: А на хрена нам это всё надо?

17

Вот и всё приключенье, да и вспомнить – чего там?..

Юрий Визбор.

Вставать наутро предстояло рано: самолёт на Екатеринбург улетал в 4 часа дня, поэтому уезжать надо было первым автобусом. Наташа с по Интернету с планшетника регистрировала свой авиабилет; билет до Тель-Авива купили накануне. Илья очень не хотел отрываться от текста своей писанины, неожиданно сюжет пошёл-двинулся-полетел и требовалось только записывать его последовательность. Поэтому он не заметил, когда по кастрюле побежали сперва слабые, но набиравшие силу сполохи радуги. И лишь после того, как выключили свет и Илья на своём надувном матрасике на полу принял удобное для рёбер положение, он увидел разноцветные блики на стене и мысленно застонал: ночь предстояла бессонная.

Наташа по младости своих лет спала на кровати тихо, ни о чём не беспокоясь. Её словно и не было в комнате. Словно чудная дневная бабочка, на ночь сложила крылья и замерла до утра. И она не вызывала никаких крамольных желаний. Илья слегка проанализировал этот момент, удивившись. Или потому, что девушка была слишком юна для него? Нет, пожалуй, нет. Или потому, что у неё на шейке висел крестик, а Илья настороженно относился к любым проявлениям обрядности? Пожалуй, да, тут есть что-то отталкивающее. Но главное – она была дочкой Ивана, а это святое. Это – как родная дочь, как младшая сестрёнка. Что-то гриновское было в ней. Мысли перескочили на Женьку.

А ведь она в чём-то права. Мы были уверены, что нам предстоят великие свершения – а нам предлагали БАМ. Или строить КАМАЗ. Володька-раз Новиков, сосланный в нашу группу из Военно-медицинской академии за то, что трахнул на вечеринке то ли племянницу первого секретаря, то ли внучку третьего, вернулся после армии в свою академию и сейчас кто? В какой-то криминалистической лаборатории при ФСБ патологоанатомом на службе государевой деньгу имеет. Володя-два Поляков владелец доломито-меловой мельницы, превращает осадочные породы в белый порошок для последующего превращения его в краску. И породы не он осаждал, и краску не он делает – необходимейшее промежуточно звено. Но деньгу имеет немалую. Марсель, спаситель мой и напарник мой, которому почку отдам, только намекни, закончил Казанский авиационный, стал начальником испытательного полигона, заслуженный испытатель России. Испытатель ЧАВО? Да чаво-то космического. Что ни в тарелку не положишь, ни в нос не закапаешь, ни на задницу не натянешь вместо штанов. Испытатель будущих отдалённых услуг. А Иван, Наташин отец, друг олимпийский? Что-то у меня спина, слушай, болит... – От старости, старик, лекарств нет, приезжай, покажу несколько упражнений. Ионыч хоть лечил худо-бедно. Мы были обречены на прозябание изначально, хотя этого не понимали. В школьном детстве ещё пели под гитары новые песенки про телегу, про счастье для всех и даром, а потом стали слушать Высоцкого и Галича. Да и они не давали ответов, лишь советовали: "Спрашивайте, мальчики, спрашивайте!" Где наших душ прекрасные порывы? Куда испарились? Мы мечтали о светлом и красивом будущем. А мир оказался хаосом. И вот что странно, во что бы мы никогда не поверили в детстве: мир может существовать только в состоянии хаоса! Счастье всем и бесплатно, как призывал Рэдрик Шухарт, невозможно. Особенно в регулярном государстве. Лишь отдельные люди в маленьком локализованном пространстве структурируют этот хаос, да и то на время. Мы называли этих людей фарцовщиками и спекулянтами, жуликами и пройдохами – и глубоко их презирали. А именно они и делали дело, а все прочие дяди Вани, Ивановы, Гаевы-Раневские рядом с ними – это мы и есть – трепло, болтуны, ботала коровье. Нас зачали ничтожествами – мы выросли в ничтожества. Острили много. Особенно я – профессиональный филолог. Смертельный номер: человек-еврей с песенкой "Ослабление знака в аспекте компаративистского анализа"! Гром аплодисментов! Кому это нужно? Как упражнения от радикулита. Как полигон для ракетных движков. Как патологоанатомы в ФСБ – там-то точно уже никому не нужны. Весь пар ушёл в свисток. Осталась только кастрюля, которая умеет вызывать нематериальное прошлое.

Ему приснилась "золотая рыбка".

Обе торпеды пришлось убрать, перегруз был и без них. Зато мы уложили два баллона с кислородом. Ни еды, ни лекарств, ни туалетной бумаги нам не выдали.

– Слышь, малой, – попытался приколоться командир Арашкевич, – сгоняй к каптёру и получи подгузники специальные для взрослых. Накладная уже там. Есть приказ командования, выдать каждому на время нашей операции. Когда нет возможности выйти наружу.

Я посмотрел на Костаса, тот серьёзно ответил:

– Мы в Хельсинки ездили покупать. Потом продавали на чёрном рынке. Из-под полы. Фарцовка. Очень удобно для стариков-паралитиков.

И я пошёл. Но по пути скосил глазом на странную троицу. Вадим (точно! его звали Вадим) жевал травинку и, прищурившись, смотрел на меня. Увидел мой взгляд и сказал, взглянув на небо:

– Дождь будет. Вон облако ползёт.

А я пошёл в столовую, выпросил клюквенного компота с булочкой и с удовольствием пококетничал с Ниной-раздатчицей.

Вернувшись, доложил:

– Товарищу капитану-лейтенанту приказано явиться в штаб дивизии для получения командировки в Хельсинки. Будете сопровождать эшелон с подгузниками размера "экстра ларч". Правда, б/у. Старшине второй статьи Редозубову Вадиму приказано явиться на склад для получения и последующей раздачи всей команде зонтиков. А самому ему – два.

Хотел ещё добавить, что второй зонтик будет кисейным от солнца, но договорить не дали. Гаязутдинов Марсель упал со скамьи первым и схватился за живот. Лейтенант забыл, что он ещё помощник капитана, хохотал одним животом, придерживая разбитую губу пальцем. Новиков расстегнул ремень на х/б и опрокинулся на спинку скамьи. Даже троица смеялась в голос, причём, кажется, шёпотом. У меня болело всё лицо, каменное выражение, которое я запланировал, не выдержало и ржачка выплеснулась из меня наружу. Даже шрам над бровью заныл. Новиков пропел:

– I want you, I want you, I want you, – он любил петь Битлов. – Сева! Мa belle

These are words that go together well. My Се-е-ева!

А Костас удивился:

– Почему вы смеётесь? Такие подгузники есть. Мы брали израильские "Титулим", они дешевле, а качество хорошее.

На вторую волну хохота нас уже не хватило. Через два часа нам дали слабительное. В ужине отказали. Вечером суровые медсёстры поставили нам клизмы. Шутить с ними было бесполезно – они видали и не такое, а всякое. Только старшая сказала, обернувшись:

– Вернитесь, мальчики.

А мы побежали в гальюн. После чего бледный Костас сказал:

– Детские подгузники мы тоже продавали. Очень удобно и гигиенично для малышей.

Утром нас переодели в лёгкую спортивную униформу, заставили выпить по паре таинственных таблеток и помочиться напоследок. И мы полезли в "золотую рыбку", из которой накануне убрали всё, что мешало, и отвинтили всё, что могло покалечить. Управлял "рыбкой" второй из троицы – вспомнил! – Сергей Миронов. А у третьего была фамилия Качара. Миша Качара. Я шёл за Марселем последним. "Рыбка" рассчитана на трёх человек. Она всегда была рассчитана на трёх человек. Мы влезли все девять. Мы прилипли к сухогрузу, и через пять часов поступил сигнал оторваться. Лодка легла на дно.

– И что теперь? Ждём попутного ветра? – спросил Новиков.

– Не царапай мне последний нерв, Вова.

– Ставь задачу, командир, – тихо сказал Поляков.

– Задача – не чайник, так сразу не поставишь, – капитан-лейтенант разорвал голубой пакет и быстро пробежал глазами приказ. – Весёлые ребята в штабе сидят, – и похлопал по плечу Мишу Качара.

– Справимся, как ты думаешь?

Миша пробежал глазами текст:

– Справимся, командир. Если никто не обосрётся.

– Всем дали таблетки, чтоб не обосраться-обоссаться и жрать-пить не хотеть. Словом, отключили нам почки-печени.

– Ни хрена себе у них препараты, – поразился Новиков.

– Командир, наклонись-ка, – и Миша прошептал Арашкевичу: – Думается мне, Сева, проверяют нас на клаустрофобию. Это главная задача.

– Не рано ли начала пара влюблённых курлыкать на судне?

– Правда, командир, не томи.

Арашкевич строго сказал:

– Хорошо. Задача. Мы должны незаметно проникнуть, минуя эхолоты и заграждения, в военный порт ...

– Новороссийска, – перебил Костас.

– Откуда знаешь?

– Пять часов от нас только этот город с большим портом.

– Далее всплываем и пугаем окружающих своим видом. Потом нас забирают.

– Ну, так пошли, чего сидеть-то? – сказал Марсель.

– Придётся посидеть. Надо прицепиться к какому-нибудь днищу, чтобы нас не засекли. Выбор и принятие решения по трансферу оставляют за нами.

– Класс! – воскликнул Новиков. – Дожили до сгнившей буржуазной демократии! Будем голосовать? Или у нас тут пока ещё демократический централизм?

– Демагогию отставить!

– Спасибо, дорогая партия и родное командование, за приказ, который мы и сами хотели!

Было полутемно, но усмехнулись, наверное, все.

– Я вас всех успокою, голосовать мы не будем. Скажу гаже. Ближайшее подходящее нам днище в ту сторону будет только послезавтра в одиннадцать утра. Хотя приказом нам отводится семьдесят два часа.

– Нет, мне нравится это – семьдесят два часа! – не мог остановиться Вовчик-раз. – При двух баллонах кислорода.

– Марселик, любимый, твоя попка мне уже надоела, – ласково прокурлыкал я. – И если ты ею ещё раз вмажешь меня в переборки, у тебя будет большая татуировка на спине с моим портретом. Хочу другую. Или ты некрофил? – спроси я под смех остальных.

– Мальчик мой, – отвечал Марсель через плечо. – Дай только выбраться отсюда. Вот всплывём, и я обещаю тебе небо в алмазах.

– Миша! – спросил Поляков. – А сколько над нами?

– Тридцать шесть метров.

– Командир! Я хотел бы детализировать задачу.

– Слушаю.

– Тридцать шесть метров – это над уровнем моря? Или под?

– Ох, дошутитесь вы у меня. Всех на карандаш! Расслабьтесь и отдыхайте.

– Я добавлю кислорода, – предупредил Миша. – И ещё. Если кто-то захочет выйти – кричи. Если кто-то увидит солнце – кричи. Если кто-то увидит зелёных человечков, бабочек, мышей или маму – кричи.

– А бабушку можно?

Я прислонился щекой к марселевой спине и вырубился часов на пять, только иногда вытирая слюну о его трико. Помню, что проснулся от крика "Кто пёрнул?"