Текст книги "Шибболет (СИ)"

Автор книги: Борис Клейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Полковник КГБ: Ну, с рапортом пока подождём (мудро-наставительно), подождём. А вот лес прочесать – тут, Сергей Саныч, наш рьяный по молодости лет майор – прав. Отправьте-ка роту автоматчиков по следам (тычет пальцем в фотографии) этих лыж.

Подполковник ВВ (вздыхая): Хорошо.

Майор КГБ: Я бы хотел...

Полковник КГБ (перебивая): И майора захватите. Наблюдателем. (Подполковнику.) Завтра с Валентиной своей на пельмени приходите. Стресс снимем.

5

Ах, гостиница моя, ах, гостиница!..

Юрий Кукин.

...А по ночам ему снились книги. Книги стояли на полках, лежали на полу – умные, старые, любимые. Как-то раз ему приснилась сельская библиотека – вроде, он в этой деревне картошку копал то ли от завода, то ли студентом. И он увидел на пыльных дальних стеллажах дореволюционные издания Северянина и Гумилёва, Арцыбашева и Крестовского, там стоял "Мелкий бес" Сологуба и "Записки маленькой гимназистки" Чарской, там в плотных переплётах пылились "Юрий Милослаский" и "Рославлев" пушкинских времён, "Сожжённая Москва" и "Княжна Тараканова" первых публикаций. Но когда он увидел "Душеньку" суворинского издания "Дешёвой библиотеки", сердце во сне задрожало и он проснулся. Напился воды, покурил, снова лёг. Но вместо сна пришла дрёма, в которой он начал фантазировать, как выменивает эти книги ("Национализированные у местного попа", – пояснила в дрёме молодая девушка-библиотекарь) на собрания Дюма и Пикуля.

"Это всё проклятая кастрюля! Как ты меня достала! Дай поспать хоть пару часов!" Илья приоткрыл смятый подушкой глаз – над кастрюлькой, бросая отблески на стену, стояло сияние. "Что-то сегодня сильнее обычного..."

Ровно в половине седьмого утра мобильник заиграл саунд-трек из "Пиратов Карибского моря". Илья горестно вздохнул, заставил себя сесть. Спал он на полу, на толстом одеяле без простыни. Кровать с простынёй, хотя и скомканной, стояла рядом. "Не подумайте плохого: нынче ровно в полвторого....", – пробормотал Илья, заправляя постель и убирая одеяло. Ровно в половине второго ему, как обычно по ночам, надоело вертеться в духоте, которая побеждала медленно и верно охлаждённый кондиционером воздух, надоело ломать тело, которое ныло в любом положении: на спине, на животе, на боку, как правом, так левом, – ныло и стонало, скрепя шпангоутами и гудя мачтами. И он снова переполз на заранее расстеленное одеяло на полу. Рёбра какое-то время сопротивлялись и не хотели, но, снова как всегда, неожиданно рухнул тяжёлый мёртвый сон.

И снова от этой пытки болели мышцы спины, грудной клетки, шеи. Зарядку делать не хотелось – глаза слипались и требовали лечь и продолжать. Однако Илья заставил себя взять самодельную штагу – древко от швабры с привязанными на концах бутылками с водой – и проделать получасовой комплекс гимнастики. "Здравствуй, чайник! – обратился он к чайнику. – Вскипяти мне водички, пожалуйста". Пока подбривал щетину на щеках и над верхней губой, вода вскипела и чайник отключился. Он поблагодарил его: "Спасибо, чайник", – понимая всю нелепость свою. Но разговаривать с телевизором или трусами было бы нелепостью ещё большей: с трусами разговаривать было не о чем, а телевизор мог и ответить. Крепкий кофе и двенадцатикилограммовая тяжесть штанги изгнали мертвечину сна. Пока пил кофе, ознакомился с тусклыми новостями в Интернете. Всё было без изменений. Арабы продолжали бурлить по всему миру – мир им подбурлюкивал в разной степени активности, смазывая свой анус вазелином. В Москве то резали кого-то из пришельцев, то стреляли своих, то создавали новые политические партии, то мастурбировали старыми. На прочей территории доисторической родины горели леса, торфяники и дома престарелых, с рельсов сходили вагоны с бромом и нефтью, травились массово дети в школах и солдаты в казармах, но, как уверяли верховные жрецы, страна развивалась в правильном направлении, от чего болельщики громко кричали на всех стадионах "Россия, вперёд!"

"В белом венчике из роз впереди единоросс..." – бормотал Илья, переходя на израильские новостные сайты. На исторической родине было не лучше. Левые и сверхлевые вовсю совокуплялись с арабами. В Кнессете различные партии занимались мастурбацией на глазах у изумлённой публики, каковая уже устала изумляться эксгибиционизму и порнографии. Бастовали все: врачи, ординаторы, учителя, друзы, арабы, проститутки, сутенёры, местные советы, легальные и нелегальные рабочие и даже секретарши в судах. Если кто-то ещё не бастовал, то объявлял о готовности. Чиновники из разведки, контрразведки, полиции и дипломаты с удовольствием выдавали секретные данные в газеты, на радио и телевидение, думая, как бы оккупировать первыми ещё и Интернет. Кого-то резали в драках и стреляли в разборках, на дорогах гибли горячие израильские водилы, канализационные стоки заливали то тель-авивские пляжи, то побережье Хайфы и Ришон-ле-Циона. Цены на всё или поднимал Минфин, или они сами росли без удобрений Минфина. "Ах, как хочется пройтись на гей-параде, – думал Илья, – с портретами некоторых политиков в руках! Но рук не хватит".

Раздался тихий, шепотком, стук в дверь. "Какой ты деликатный!" – подумал Илья и открыл. На пороге, как и ожидалось, стоял, пошатываясь, Вовчик. Слюнявая толстая губа его отвисла, взгляд был пустой. Впрочем, он пытался придать ему некоторую осмысленность и даже выражение извинительной усмешки.

– Вован, я же тебе объяснил, – сказал Илья устало, – я три месяца как бросил. Нету у меня сигарет. Нэма тютюну.

Вовчик попытался покивать понимающе головой.

– Ну, – с трудом подбирая звуки, произнёс Вовчик, – может, десять шекелей...

– И денег я тебе не дам: в долг – никому. И что ты купишь? Самая дешёвая пачка стоит шестнадцать.

– Вот я тебя с малолеткой вчера видел, а ты мне денег жалеешь... – с упрёком произнёс Вован. – А ещё племеянницу ждёшь!

"Железная логика", – подумал Илья и посоветовал вслух:

– На четвёртом этаже ремонт начинают. Там рабочий нужен. Я тебя посоветовал – обратись в рецепшн.

Он закинул на плечо собранную с вечера сумку, закрыл перед носом Вована дверь на ключ, вышел из "Отеля Тамар" и через пятнадцать минут был уже на пляже Кису́ски. А по дороге всё думал: "Такие сны легко объяснить. Под утро тестостерон увеличивается... Столько времени без женщины... И прочий атеизм. Но что-то тут не то. Едва появилась эта кастрюля... Интересно, что будет, если подсунуть её Вовчику? И где он меня видел с малолеткой? Только по дороге с кока-колой".

6

Я на святую Русь

Базукой обопрусь,

По планке выверю прицел...

Юрий Визбор.

Илья поплевал в маску, прополоскал стекло, засунул в рот загубник и нырнул в Красное море. Вода, по утру холодная, обожгла его кипятком. Но тренированная кожа быстро освоилась, и стало тепло. Илья прежде всего поплыл поздороваться с рыбками: в метрах пятидесяти от берега стоял гигант-валун, заросший зелёными губками. Почуяв человека, изнутри зарослей стали подниматься разноцветные обитатели, к которым Илья так и не мог привыкнуть – вот уже больше года они его удивляли своей тропической экзотикой.

– Привет, родные, – проговорил он в загубник. – Как вы тут без меня?

Он вытащил из мешка подтухшую котлетку и раскрошил её в воде. Рыбёшки кинулись пожирать мясо, клевали его в ладони, щекотали в голые ноги. Из голубой бездны поднялась пара ярко-синих попугаев с роговыми губами-клювами, но, боясь человека, подбирали остатки лишь уносимые течением.

– Ладно. Пора работать.

Илья поплыл над кораллами. Мусора за неделю понакидали, конечно, но немного: пивные банки и бутылки, пластиковые стаканчики, затонувшие магазинные мешки. Подплыв к мосткам, вытащил истекающий водой пакет с мусором. И ахнул: у самых мостков вдоль оградительного каната плавали с десяток белых пляжных стульев из пластмассы.

– Вот козлы! – ругался он, стягивая маску и ласты.

Выбросив мусор в бак, вернулся и начал вытаскивать стулья, забрасывая их на мостки. Подбежал испуганный Хадиш, работник-эфиоп, взимавший плату за эти стулья и лежаки, следивший за чистотой и порядком на пляже.

– Что случилось? – спросил он на иврите, запыхавшись.

– Не люди – свиньи!

– Я же на цепь вечером закрыл! – удивлялся Хадиш.

– Да им хоть цементом залей – расковыряют!

Один стул унесло-таки ветром за буйки. Он догнал его и подталкивая перед собой головой, притаранил к мосткам. Но по пути к берегу увидел что-то странное, лежащее на дне – ремень или что-то другое. Выглянул из воды, сориентировался по берегу и засёк место. Перекидав стулья и выслушав благодарность Хадиша, отправился к месту находки.

Он завис над странным предметом, лежавшим на дне, пытаясь сообразить, что это может быть и какова глубина его залегания. "Метров двенадцать-четырнадцать, – прикинул он. – Чёрта лысого достать..." Нырнул раз, другой, третий – ласты были коротки, под названием "Турист", "цена 5 руб. 30 коп.", найдены на помойке. Снова вернулся к мосткам и у работников проката "Кисуски" выпросил настоящие "ocean". В них, преодолевая с трудом боль в ушах, удалось с первого раза ухватить пряжку ремня. Когда на последнем дичайшем желании вдохнуть воздух (теряю хватку, теряю, думал он) вынырнул, вышиб из трубки воздух и отдышался, то почувствовал во рту вкус крови. В маске под самым носом тоже плескалась розовая водичка. И уши заложило до глухоты. "Только бы перепонки не полопались". Он глянул под воду и беззвучно охнул: на ремне висел автомат "Тавор". Работая только ногами, поплыл к берегу – "ocean" его тащили, создавая бурунчики на плечах. Хорошо бы купить такие, да стоят они заоблачно. Он вернулся к Кисуски. Молодые ребята спортивного вида, инструкторы по дайвингу, смотрели на него, растопырив глаза.

– Вот, это вам – вернул он ласты, – а это – не знаю чьё.

И положил автомат на прилавок. К оружию был приторочены резиновым кольцом спаренные магазины с патронами.

– Вспомнил, – закричал вдруг спасатель Рувен, – неделю назад девчонка-солдатка тут рыдала, убивалась, что автомат с лодки уронила.

– Не понял, какая солдатка? – спросил Илья.

– Сопровождала школьную экскурсию. Откуда-то с Cевера.

– Надо полагать, вставили ей патрон в задницу на базе, – как сказать "впендюрили" да ещё "по самое здрасьте", Илья не знал.

Но ребята всё поняли и заржали.

– Короче, – продолжил он, – звоните в полицию. Я пока отдышусь.

Хадиш стоял рядом и удивлённо смотрел и слушал. Илья обратился к нему:

– Хадиш! Я возьму один лежак?

– Конечно, приятель. У тебя из носа течёт кровь.

– Я знаю. Сейчас пройдёт. Там была большая глубина.

Глубина, как оказалось, была очень большой – ногти на ногах посинели: под ними образовались гематомы. Теряю форму, в который раз подумал он, старый стал, раньше такое случалось только после тридцати метров. Да мы и не ныряли практически на такие глубины. Один Марсель ставил рекорды.

Я опять не умер, думал он. Хотя бы инсульт. Кессонки мне не видать без акваланга, а инсультика куда-нибудь в район дыхательного центра – не допросишься.

Он лежал под тентом на белом лежаке и тихо сопел носом, проверяя, не остановилась ли кровь. Остановилась. Ещё минут десять и можно прополоскать морской водой для дезинфекции. Быстро, однако. Особенно быстро в Израиле сохнет бельё и проходит время. Сколько лет здесь живу, а такое ощущение, что продолжаются бесконечные летние каникулы. И полное одиночество. Одиночество ежеминутно и ежечасно, везде и всюду, среди людей и на работе.

– Папашка! Ты умирать собрался? Молитву шепчешь?

Над ним стояла Женька. Стройная, поджарая, в чёрных плавках, с рельефными мышцами на животе. И какой-то пёстрой маечке вместо лифчика. Не нужен ей был никакой лифчик. Надень она "багамы", сошла бы за мальчишку. Илья улыбнулся.

– Тут полиция тобой интересуется. Ты, говорят, полтанка со дна поднял.

Илья принял вертикальное положение. Он улыбался. Рядом с ней нельзя было не улыбаться.

– Уважуха, – сказала Женька. – Мои просто в восторге от твоего подвига.

– Где они?

– Да вон, вертятся возле автомата.

Илья обернулся. Ребята, не приближаясь слишком близко, рассматривали оружие, лежащее между двумя полицейскими, о чём-то перешёптываясь между собой.

Полицейские писали протокол. Один из них спросил у Ильи номер его удостоверения личности, адрес и где он работает. Илья ответил, не доставая документа. Полицейский даже проверять не стал.

– Вас не искали?

– С чего?

– Ну, за тогда?

– Умоются.

Илья сказал ровным голосом, сочтя, что это нужно сказать:

– Я там не успел ничего сделать. Как-то неожиданно он меня...

– Ты сделал. Я оценила.

– Где ты научилась так драться?

– Детство было трудное. Деревянные куклы, чугунные игрушки...

– Как ты вырубила первого, я понял. А что ты сделала второму?

Девочка поморщилась и ответила брезгливо.

– Яйца оторвала. Будет теперь только ссать. С трудом.

Тут что-то она врёт. Илья сам видел, как валилась чёрная дылда, схватившись за пах. Такому во дворах не научишься.

– Мне надо идти. Скоро смена.

– Ты всё в том же магазине?

– Да. Типа простили. Но контролёра этого выгнали. Смешно: вор продолжает работать, а он нет. Говорят, всех достал. К женщинам чуть не под юбки лезет, проверяет.

– И что он там ищет?

– У него тоже было трудное детство.

Женька подумала и засмеялась.

– Дурак круглый, как число "пи".

Это уже шутка. Это уже шутка не малолетки. Это уже шутка человека с мозгами для человека с мозгами. Уважуха.

Подошли ребята.

– Привет, – сказал рыжий Гена и протянул руку.

Две девчушки по местному обычаю по очереди прикоснулись к его щекам своими щёчками, издав поцелуйные звуки. Витасик сказал:

– Здорово ты... Вы, – споткнувшись, поправился он. – Глубоко там было?

– Да. Было.

– Инструкторы говорят, метров двадцать.

– Не успел померять.

– Я бы не смог.

– А кто бы смог? – спросила Женька. – Без пояса.

– И автомат бы не вернул. Ни за что, – произнёс он твёрдо.

Ребята вернулись к "бананам" и каноэ. Наступило молчание. Илья стал одеваться. Натянув футболку, спросил:

– Где... – хотел сказать "тебя", – вас найти?

Женька улыбнулась понимающе.

– Встретимся. Эйлат – город маленький. И адрес твой я теперь знаю, – лукаво произнесла она.

На работе он узнал, что рьяному контролёру кто-то проколол на машине все колёса и облил авто растворителем для краски. Орал, говорят, до хрипоты. День снова начинал набирать обороты. "Будет полдень, хлопотливый и звенящий, звон трамвая и людской водоворот, но прислушайся – услышишь, как весёлый барабанщик... мясо резать в супермаркете идёт. Сколько же ей лет? И вообще, странная компания".

7

И тут ко мне явился мой чёрт

И уселся верхом на стул...

Александр Галич

Зимний солнечный день. Лес. Несколько вооружённых солдат на лыжах склонились над застарелым лыжным следом. Майор КГБ в белом масхалате что-то говорит в переносную рацию "Негро". Над ними в пронзительно голубом небе пролетает самолёт, оставляя за собой инверсионный след.

В то же время. По яркому голубому небу медленно пролетает тот же самолёт. Недалеко от берега на заледеневшем озере стоит чёрная фигурка человека. Средний план: прикрывши ладонью глаза от солнца, заросший неопрятной бородой человек смотрит на небо. Сверхкрупный план: в пробитой во льду штробе страшно качает льдинки чёрная озёрная вода; в ледяную воду опускаются руки и начинают выбирать рыбацкую сеть, в которой попадается редкая рыбёшка.

Солдаты выходят на небольшую полянку в лесу. Всё занесено снегом. Вдруг становится видно, что небольшой холмик на краю – занесённая по самую крышу землянка. С разлапистой сосны падает медленно и спокойно ком снега. Солдаты напряжённо вслушиваются в тишину. Хищные глаза майора КГБ.

Человек вскидывает на спину старый рюкзак, поправляет на льду опознавательную вешку, берёт в руки воткнутый в лёд железный ломик и идёт к берегу. Из ветвей разлапистой ели достаёт припрятанные там широкие охотничьи лыжи и ставит на их место лом. Надевает лыжи, ещё раз рассматривает заснеженное озеро, курящуюся дымом деревушку на далёком берегу, засыпанную снегом лодку, лежащую на берегу вверх дном.

Опушка леса. Из леса к землянке идёт человек, ловивший рыбу. Едва он открывает дверь, как из землянки в грудь ему упираются стволы автоматов. Он пятится назад, сзади из-под снега выпрыгивают ещё несколько солдат с автоматами. Из-за заснеженного стожка, взмемекнув, появляется коза. Автоматная очередь – коза падает на снег. Из землянки выходит в масхалате майор КГБ, с сомнением оглядывает пойманного.

Майор КГБ: Что за стрельба?

Солдат: Да тут вон...

Показывает на козу.

Майор КГБ: Лейтенант! Самым тщательным образом проведите обыск. Соберите всё, до последней мелочи.

Зимняя дорога в лесу. В грузовик укладывают изъятые вещи: тряпьё, полные мешки, тяжёлую бочку, лопаты, грабли, связки сушёных грибов, вёдра, веревки. В военный "газик" заталкивают со связанными руками пойманного. Возле чёрной "волги" майор снимает масхалат и садится в машину. Весь транспорт отправляется, дымя синеватыми выхлопными газами.

8

Осторожней, друг,

Ведь никто из нас здесь не был,

В таинственной стране Мадагаскар.

Юрий Визбор.

Старик был стар и страшен. Глаза его цветом были такие же, как и вся медная утварь, которой он торговал в своей лавке, – жёлто-грязные, будто захватанные руками, были его глаза. Трахомное гноилище была его посуда. Илья даже на мгновение забыл, зачем он пришёл сюда. Мимо этой лавки он часто пробегал, как всегда пробегал мимо всех арабских лавчонок, игнорируя призывы на ломаном русском: "Брат – заходи – посмотри". Арабы торговали всем, не гнушаясь ни крестами самоварного золота с распятым Иисусом, ни шестиконечными звёздами Давида того же материала. В любой лавчонке можно было заказать, что угодно душе: из зелёных бус в полчаса сделают мусульманские чётки из "камня Мухаммада" – малахита (липового), из еврейской кипы-"ермолки" – татарскую национальную шапочку. Только купи! "Купи, брат!" Странны и удивительны были здесь возмущения еврейской символикой или требования запретить празднования Рождества, исходящие из мусульманских общин европейских либеральных городов, – тут вся символика продавалось ими же, тамошними возмущенцами: открытки с Крёстным путём Христа Виа Долороза, "святая земля" (с соседней клумбы) в бутылочках, мирра и свечи для церквей. Если попросить хорошенько, то и надгробную плиту племянницы Иисуса доставят в недельный срок. На которой так и будет написано: "Племянница Мессии имярек". Или сестра – по желанию заказчика. Чем ближе родство, тем дороже – что правда, то правда. Реликт ценнее – понимать надо.

Но Илью что-то остановило, и он шагнул за порог этой лавки старьёвщика. Словно захлопнулась за ним дверь – так оказалось тихо в этом закутке.

Кривой, как ятаган, нос старика обратился в его сторону. На ятагане росла пупырчатая бородавка, из которой торчали редкие чёрные волоски. Глаза оценивающе запечатлели фигуру Ильи, и губы на коричневом лице его брезгливо дёрнулись – не покупатель. Илья стоял, обводя глазами груду старой посуды. Кувшины с крышками и без крышек стояли на полках. Какие-то урыльники с длинными изогнутыми носиками от самого дна свисали, продетые за ручки, с потолка. При виде их из памяти всплыло слово "шербет". Но в детстве Ильи шербетом называли бесформенный кусок плохого шоколада, похожего на хозяйственное мыло и напичканного крахмалом, мукой и арахисом. А эта посуда явно предназначалась для жидкости. Тёмного старого серебра подносы, инкрустированные узорами, и подносы медно-латунные, красно-чёрные и жёлто-грязные, лежали рассыпанными стопками. Чайники и чайнички, кофейники и кофейнички, турецкие джезвы разных размеров, посудинки, похожие на сахарницы, посудинки вообще неизвестного предназначения громоздились на полу, по углам, вдоль стен до самого потолка.

Старик, похожий на магрибского пирата или караванного разбойника, медленно шлифовал фланелькой какой-то круглый мятый бок красной меди. Его глаза неотрывно следили за Ильёй. А тот стоял посредине лавчонки на небольшом пятачке свободного пространства и, вращаясь вокруг себя, рассматривал, блаженно улыбаясь, всю эту гнилую и полусгнившую рухлядь.

На полу в углу, среди красно-жёлтого старья узкой полоской выделялось что-то, заваленное и даже, как показалось, припрятанное. "Можно?" – спросил на иврите Илья. Старик не сразу, но кивнул головой, внимательно наблюдая за посетителем. Илья же присел на корточки и с брезгливостью подумал, что придётся разгребать эти многолетние отбросы, чтоб добраться до странного предмета. Он, вздохнув, снял сразу несколько посудин и, жестяно громыхая, отложил их в сторону. "Руки придётся отмывать бактерицидным мылом, – подумал он неприязненно. – И желательно в ближайшем туалете, который сперва тоже надо отмыть бактерицидным мылом". Он вытащил из-под груды антикварной меди кастрюльку литра на два.

Это была посеребрённая медь. Очень старая: серебро сильно испарилось с внешней поверхности и сквозь него краснел базисный металл. "Как же её сделали?" – удивился Илья. Дно было не припаяно, а составляло единое и непрерывное целое со стенками посудины. И выпрессовать её не могли: к горловине стенки сужались так, что днище было значительно шире верха. "Неужели литьё? Уникальная вещь. Одноразовая работа". Особенно поражало, что и внутри и снаружи стенки кастрюльки покрывал орнамент в виде шестиугольных сот. Таких же маленьких, как и пчелиные. Приклёпанные дужки ручек удерживали деревянные валики, диаметром с карандаш. Илья погладил их пальцем – абсолютно гладкие, несмотря на наличие трещин. И валики эти сохранили рисунок древесины. На пальму не похоже – пальма мягкая и хрупкая. Самшит? Откуда здесь самшит? Акация? "Возьмите ствол акации..." – вспомнил он рекомендации из книги Чисел.

Он повернулся к хозяину и спросил:

– А крышка есть?

Пират и разбойник, с тревогой наблюдавший за ним, помахал рукой:

– Не продаётся.

Для махания он даже фланельку отложил в сторону и встал.

У Ильи начало сразу портиться настроение. "Моя вещь. Для меня предназначена".

Он не стал упрашивать: "Я хорошо заплачу..." – и задавать глупые вопросы: "Почему?"

Он просто спросил:

– В Багдаде делали? Или в Басре?

Старик опешил. Старик испугался. Его седые ветвистые брови вспрыгнули на лоб, волоски на ятагане свернулись в кольца. Он положил медный заварочный чайник, который полировал, рядом с фланелькой. Он сделал жест кистью руки, словно ввинчивал электрическую лампочку:

– Э! Откуда знаешь? – спросил он.

– Это моя вещь, – сказал твёрдо Илья и твёрдо посмотрел в глаза пирату.

– В Мехране, – сказал старик. – Мастер Азис ат-Тарик.

Илья решил блефовать, сильно рискуя.

– Нет, отец. Это его сын Мансур. Мастер Азис уже умер тогда. А Мансур жил в Басре.

Старик снова сделал жест, но уже левой рукой – лампочку он уже вывинчивал.

– Э! Всё знаешь. Откуда, а? – он развёл руками; бородавка на ятагане повторила его движение.

– Только семья ат-Тарик умела покрывать серебром медь без электричества. И этот рисунок – их знак.

– Это последняя работа Азиса. Он подарил её на свадьбу сестре моей бабушки.

Илья снова погладил пальцем деревянную ручку.

– Но она ничего и ни разу не готовила в ней, – сказал он уверенно.

Тут он бил без промаха: следы гари отсутствовали на днище, ручки были не тронуты огнём.

– Э! – в который раз завинтил лампочку старик. – Крышки нет. И не было. Не успел.

– Скажи цену.

Старик повернулся к Илье спиной и что-то пробормотал. "Терпение, – подумал Илья, – это Восток". Старик, продолжая бормотать, вновь уселся и продолжил протирать тряпочкой бок чайника. Илья едва улавливал отдельные слова: он не араб, это её выбор, она вернётся... О чём он? Илья уже потянулся к карману, чтобы достать бумажник – он знал, как ведут себя торговцы на этом базаре при виде денег, но старик махнул рукой:

– Забирай и уходи.

– Так сколько же?

– Уходи, я сказал, – рассердился старик почему-то.

Илья поразился:

– Спасибо, отец.

– Дурак.

– Почему?

– Когда пожалеешь – я здесь буду тебя ждать.

9

Нас осталось мало: мы да наша боль...

Булат Окуджава

Кабинет майора КГБ. Стол с переполненной пепельницей. Из-за стола встаёт майор, подходит к окну, открывает форточку. Подняв лицо к чистому воздуху, делает несколько глубоких вдохов. Поворачивает голову. На стуле сидит пойманный: обросшее лицо, запавшие глаза, поношенная ветхая одежда.

Входят друзья-полковники.

Полковник КГБ: Каковы результаты?

Майор КГБ пожимает плечами.

Подполковник ВВ (майору с ехидцей): Глухонемой?

Майор КГБ: Куда мы его поместим?

Подполковник ВВ: М-да... Не предусмотрено... У меня даже гауптвахты нет. Вы позволите? (Снимает трубку телефона.) Капитан Чесноков? Виктор Анатольевич, дорогой, у тебя стакан пустой? Какая драка? Да гони ты их к чёртовой матери. И штраф родителям. Вечно наберёшь сопляков – план, что ли, выполняешь? Дело есть. Поместишь одного... И откуда вы всё всегда знаете? Шпиён мериканский. Жди.

Майор открывает дверь, входят два солдата, надевают на арестованного наручники, уводят.

Стандартное отделение милиции. Капитан Чесноков кладёт трубку телефона и машет кистью рук, словно отгоняет муху.

Перед столом стоит подросток и канючит: Не сообщайте в шарагу, а?

Капитан: Пшёл, пшёл. Серёга!

Подросток: Викнатолич, не сообщайте в шарагу...

Капитан: Я тебе сказал: уё... Серёга!

Появляется сержант.

Сержант: Что?

Капитан: Этих (показывает за застеклённое окошко на двух подростков) и этого – как Змея Горыныча, в три шеи.

Сержант за шиворот выволакивает подростка наружу, тот не хочет уходить из отделения милиции и кричит: "В шарагу не звоните, Викнатолич, а-а-а..." Ещё двое подростков сбегают с крыльца отделения.

Капитан выводит из "стакана" полупьяную девицу. Та садиться на стул перед столом.

Капитана: Мекешина! Вот скажи, тебе не стыдно?

Мекешина кивает головой.

Капитана: Я с отцом твоим уже на улице боюсь встречаться. Тебе же ещё пятнадцати нет, а ты со всеми в городке перетрахалась.

Мекешина: Чё стрём-то разводить...

Капитан: Ты вспомни, где тебя сегодня взяли!

Мекешина: А Джульетта? Может, у меня любовь...

Капитан: С двумя сразу. Ты рот ещё ... не оттёрла – Джульетта!

Мекешина: А ты видел? Видел, да?

Капитан: Будь ты моя – утопил бы. Посиди пока на скамье. Удерёшь – отправлю в ИТК.

Дверь приоткрывается появляется голова подростка.

Подросток: В шарагу не сообщайте... (голова начинает кричать – её снаружи прижали дверью к косяку).

Дверь распахивается, головаподростка исчезает, входят солдаты с автоматами, и задержанный.

Капитан (суетливо): Сюда, сюда.

Задержанного вводят в застеклённый пластиком "стакан".

Вечер того же дня. Кабинет майора КГБ. В кабинете 4 человека: полковник КГБ, его заместитель – майор, подполковник ВВ, майор милиции – начальник местного отделения.

Подполковник ВВ: Неужели без признания нельзя установить личность человека?

Майор КГБ: Изъято: лопаты, грабли, тяпки. Четыре мешка картошки, бочонок квашеной капусты, бочонок солёных грибов, большие связки сушёных. Мешки с репой, морковью, свёклой. Мешки с крупами, вермишелью, мукой. Горох. Мешок соли. Пачки чая. Сушёные травы.

Полковник КГБ (заинтересованно): Какие травы?

Майор КГБ: Я не разбираюсь. Вон в углу лежат.

Полковник нюхает связки трав.

Полковник КГБ: Хорошие травы. Это медвежье ухо от простуды. Бессмертник. Кошачьи лапки.

Майор КГБ: Чьи лапки?

Полковник КГБ: Кошачьи. Для печени очень хорошо.

Подполковник ВВ: А это?

Полковник КГБ: Это... это, брат ты мой, гиперикум перфоратум – царь всех трав, зверобой продырявленный. От всех болезней. Где он столько набрал-то?

Майор милиции: Может, в бочках спрятал?

Майор КГБ: Проверили все бочки. Перетрясли все мешки. Ничего.

Майор милиции: Всё взяли?

Майор КГБ: Ну, топоры, двуручная пила, ножовка, стамеска, гвозди. Ножи.

Майор милиции: Ножи?

Майор КГБ: Кухонные. Самоделки из ножовочного полотна. Миски, кружки, котелки... Нашего ничего нет.

Майор милиции: В земле не закопано – проверяли?

Подполковник ВВ: Я дам ребят с миноискателями, они снег уберут, поищут.

Майор КГБ: Что – весь лес перелопатят?

Подполковник ВВ: Прикажу – до Чукотки расчистят.

Возникла пауза.

Майор КГБ: До Чукотки... До Аляски...

Полковник КГБ: Горец змеиный – при поносах первейшее средство...

Майор КГБ (раздражённо): Крокодиловы слёзки, чебурашкины ушки... Поскольку изъятые вещи интереса для госбезопасности, так сказать, не представляют и вещдоками не являются, возьмите, Юрий Николаевич, это дело на себя.

Майор милиции: Ну, да! Вы кашу заварили, а расхлёбывать, как всегда, моим следакам!

Подполковник ВВ (майору милиции): Хотите, передадим в прокуратуру.

Полковник КГБ (мудро и успокаивающе): Не надо. Ни в прокуратуру не надо – не их это дело, ни в Москву не надо. По всему – смеяться будут над нами всеми. Во всех кабинетах, включая сортиры. Со всеми вытекающими.

Подполковник ВВ: Делать-то что?

Полковник КГБ: А вот, что это за уклонист себе убежище в лесу построил, хорошо бы выяснить. А вдруг беглый? Или дезертир?

Майор КГБ: Да, со времён войны ещё скрывается.

Подполковник ВВ (задумчиво): Молод он для времён войны...

Полковник КГБ: И это именно задача следственного отдела милиции – разоблачить.

Майор милиции: Да у меня во всём отделе только два человека.

Подполковник ВВ: Которым в нашем городке дел невпроворот: ищут третий месяц пропавший велосипед.

Майор милиции: Хорошо. Уговорили. Есть у меня Крючков (майору КГБ), тоже диверсантов везде ищет.

Все выходят.

Полковник КГБ (обернувшись в дверях): Воняет тут у тебя как в обезьяннике.

Майор с треском распахивает окно, принюхивается, на расстоянии рассматривает стул, на котором сидел задержанный и на который никто не садился в течение вечера. Открывает дверь кабинета, кричит:

Майор КГБ: Вера Сидоровна! (Появляется уборщица.) Замените этот стул другим. А его обработайте... дустом, что ли... дихлофосом.

Уборщица: Хорошо. Заменить – заменю. А чего ж не заменить... (В коридоре). Брезговает.

10

И никаких богов в помине, лишь только дело – бой кругом...

Булат Окуджава.

Кастрюля ночью разыгралась не на шутку. Илья понял, почему у неё отсутствовала крышка. Сияние стояло до потока, переливаясь всем цветами полярных сполохов. Накрой такое металлом, неизвестно, что произойдёт. От простого взрыва до большого взрыва. Тhe, так сказать, big Bang. Организовать бы страховую компанию с таким названием. Страховать на случай взрыва Вселенной. "Большой Взрыв произошёл в результате жидо-масонского заговора". Илья даже рассмеялся во сне. И сразу же после этого на него рухнул сон.

И ему приснился весь их отряд, все девять человек. Не портретно, а как ощущение присутствия каждого из них. И он был среди них, равный. Их тела были тёплыми, потным и сильными, как после двадцати километров пробежки. Они были готовы. Но психологи, что с ними работали, сказали, что они неосознанно не хотят этого делать. Психологи, по всему, были правы. Мы любили вечером потрепаться о Кафке, Бёлле и Тарковском. Кроме удивительной троицы, мы все отказались рвать котят за ноги на куски. Мы ели печёных тараканов (невкусно), жареных морских свинок (очень невкусно), которых сами же и ободрали, но котят... "Гоните меня в штрафбат, – сказал я тогда, – но убить ребёнка...Ни за что!" Даже Сева Арашкевич и тот подержал в руках за лапки пушистый комочек, но так и не решился. Нас четыре месяца ещё тренировали. Мы ныряли на глубины до 30 метров – никто не требовал больше. Только Марсель довёл свою норму до сорока шести метров и поставил личный рекорд в пятьдесят два. Правда, после этого у него полопались капилляры на склерах, и он ходил, похожий на вурдалака, пугая поварих в столовой. Мы знали, как войти через кессоны внутрь подлодки класса "Вирджиния". Мы знали, как управлять ею и как блокировать вахтенных. Я, единственный маленького метр-с-кепкой роста, входил первым и шёл первым, увешанный незаметным бесшумным оружием от пяток до горла. Себе на трико я сам нашил разноцветные ленточки, а на голову смастерил цветную шапочку из лоскутов. Если бы на палубу вышел случайно вахтенный, он бы изумился маленькому прыгающему в трёх шагах от него "барабашке". Мне бы этого хватило. Чтобы убить тихо человека, мне нужно было две секунды. Правда, тренер утверждал, что и этого много. За мной двигались Марсель и Костас, а дальше два Володьки – Поляков и Новиков. Замыкал их командир Сева Арашкевич, похожий на Джона Леннона. И прикрывал арьергард из трёх новеньких. Они прибыли через полгода после начала тренировок. Их взяли из-за английского языка, которым они владели почти свободно, и немецкого, которым они владели свободно. Держались они особняком, в дружбу не лезли. Но работали в драках хорошо. Как тогда в Ялте.