Текст книги "Офицеры. Завтра была война. Аты-баты, шли солдаты"

Автор книги: Борис Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Алексей сидел в чужом кабинете против молодого симпатичного майора. Майор был улыбчив, но полковник Трофимов мало улыбался в ответ.

– Значит, чего хочет твоя жена, то и творит, так получается? – вполне благодушно допытывался майор. – А твоя, Трофимов, хата с краю?

– Варавва спас ее от смерти в Туркестане.

– Геройством прикрываться – самый их распространенный приемчик, чтоб ты знал, – сказал майор. – А если глубже копнуть? Не размышлял?

– Да куда уж глубже-то, – вздохнул Алексей.

– В корень надо смотреть, в корень, Трофимов. А тут один корень – зажиточный казак, а другой корень – дворянское отродье. Два чуждых нам класса.

– Ее отец – боевой офицер, командир дивизии. Я документы читал.

– Мало ли чего в документах напишут. Скажи, мог командир дивизии в атаку ходить, будто солдат?

– Ну, если надо. Он – офицер, мало ли…

– Мало, Трофимов, мало! Это наши краснозвездные герои… – майор вдруг решил не развивать начатую тему. Сказал, помолчав:

– Окрутили, выходит, тебя, Трофимов. Слабинку выказал и по их нотам… этого… Моцарта сыграл.

– Что? – удивленно спросил Алексей.

– А то, что на примете та квартирка была. Со львами у подъезда. Офицерье там собиралось, бывшие всякие. Думаешь, тогда милиция дознание проводила по делу об убийстве? Нет, Трофимов, ошибаешься. Наши за тем гадючьим гнездом следили, ученики железного Феликса Эдмундовича Дзержинского. А ты им все карты спутал.

– Чем спутал? Тем, что Любу на фронт увез?

– Она тогда уже роли не играла, почему и увезти не препятствовали. Ты же всю операцию сорвал.

– Какую еще операцию? Я бандюг с поличным взял и милиции передал из рук в руки.

– Это те-то бандюги? Ошибаешься, Трофимов, крупно ошибаешься в классовом подходе. Оступившиеся они, Трофимов, оступившиеся хлопцы, нам социально близкие. А та публика – социально враждебная. Уразумел? И ты по их социально враждебным нотам… этого… Моцарта сыграл. А парней на третий день отпустили за неимением прямых доказательств. Все в деле есть, все запротоколировано и пронумеровано, – майор похлопал рукой по лежавшему перед ним пухлому «Делу». – У нас, Трофимов, ни один фактик не пропадает, время над бумагами власти не имеет. Ну ладно, по-товарищески отвечать не хочешь, тогда прямо спрошу. Что тебе, гражданин Трофимов, известно о связях и разговорах твоей жены с врагом народа Иваном Вараввой?

– Ничего.

– Отрицаешь всякую связь?

– Отрицаю.

– Ты подумай. Крепко подумай.

– Варавва спас мою жену от смерти.

– Не желаешь отвечать?

– Отвечаю: Варавва спас мою жену от смерти в Туркестане, – сжав зубы, упрямо повторил Алексей.

– Ну-ну, – вздохнул майор. – Упрямый ты, Трофимов. Но ничего, посидишь – вспомнишь. Все вспомнишь! У тебя мозги тренированные, ты вон академию с медалью закончил.

Майор позвонил, и в кабинет вошли двое. Остановились у двери в ожидании дальнейших приказаний.

– Сдай оружие, Трофимов. Оружие, документы, все бумажки. И сумку свою оставь. Там она без всякой надобности.

Ослепительно залитые светом бесконечные гулкие коридоры. Ни души, только стук сапог. То там, то тут. То тише, то громче.

Начало безлюдия и безмолвия.

Ночь. Тот же – только очень далекий, как эхо, стук сапог.

Квартира Трофимовых освещена. И кухня, и комната. На ходиках с инвентарным номером – начало второго.

Люба так и не ложилась спать: постель не тронута, застелена, как днем.

Люба ждет, сама не зная чего. То ли возвращения мужа, то ли ночного ареста. То бесцельно бродит по комнате и кухне, то присаживается, то пытается читать, то снова начинает метаться. И все время мучительно прислушивается. Это вслушивание словно застыло на ее лице.

У двери стоит небольшой фибровый чемоданчик. Иногда Люба открывает его, в который раз проверяя, все ли взяла, не забыла ли чего. Перебирает содержимое: белье, теплая кофта, шерстяные носки, простые чулки, юбка, связанный ею свитер, мыло, зубной порошок, что-то еще очень необходимое ТАМ.

Чемоданчик дальней дороги, чемоданчик долгого расставания.

Гулко хлопнула далекая тяжелая дверь. Вздрогнула Люба.

Ярко освещенная и оттого кажущаяся очень холодной небольшая камера-одиночка. Койка, табурет, столик намертво вделаны в цементный пол. Крохотное зарешеченное окошко под самым потолком.

Алексей – без портупеи и фуражки – стоял посреди одиночки спиной к двери, которая только что с лязгом захлопнулась за ним. Он не потерял самообладания и сейчас внимательно оглядывал первую в своей жизни тюремную камеру.

Некогда белые стены ее были сплошь усеяны выцарапанными по побелке надписями. Алексей подошел ближе.

«ДЕНИСЕНКО ПОДЛЕЦ И ПРЕДАТЕЛЬ», «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ТОВАРИЩ СТАЛИН», «ГРУЗДУПА ВЗЯЛИ», «ЗА ЧТО?»…

И в изголовье койки: «АЛЕШКА, ДЕРЖИСЬ. ПОСЛЕДНИЙ ПОКЛОН ЛЮБОЧКЕ И ЕГОРУ».

Без подписи.

Раннее утро. Пуст вестибюль Управления. Дежурный раскладывает почту: видимо, только что заступил.

– Товарищ дежурный! – крикнул часовой.

Он не пускал внутрь Любу. Подошел дежурный,

– Где мой муж полковник Трофимов? – не ожидая вопросов, выпалила Люба.

– Где положено.

– Он арестован?

– Мне знать не положено.

– Я буду стоять здесь, пока вы не скажете!

– Здесь стоять не положено.

Люба ходила у подъезда Управления. Было еще не время, и служащие здесь командиры пока не появлялись. Но Люба упрямо ждала.

Подошел какой-то полковник с туго набитым портфелем. Люба поспешила к нему, но он, увидев ее, бегом скрылся в подъезде.

Потом стали появляться другие служащие. Люба бросалась к ним, но они отмахивались, пожимали плечами и быстро скрывались в том же подъезде.

Только один задержался. Комдив Коваленко:

– Трофимова?

– Где мой муж?

– Прогуливаете работу?

– Я имею право хотя бы узнать, что он жив.

– Узнаете в свое время. А за прогул у нас, между прочим, вплоть до тюремного заключения. Все ясно?

– То есть…

– Вот туда передачи – теперь по закону.

И прошел в подъезд. А Люба осталась, все вдруг сообразив.

И снова – молчаливая женская очередь в пункте приема передач заключенным Лубянки.

Люба по плечи нырнула в нишу окошка.

– Трофимов Алексей Иванович.

– Кто вы ему?

– Жена.

– Нет в списках, – глухо ответил мужской голос после паузы. – Следующий!

– Минуточку, – помолчав, спохватилась Люба. – Тогда – Варавва Иван Семенович.

– А ему вы – кто?

– Жена.

– Два мужа, что ли? – хохотнул принимавший передачи.

– Теперь – два.

– Ну, даешь. Осужден твой Варавва. Выслан на этап. Следующий!

В полной растерянности Люба отошла от окошка.

В том же состоянии абсолютной растерянности ехала она на трамваях. Толкалась среди пассажиров, не слыша да и не замечая никого кругом.

Шла через парк, волоча сумку с непринятыми передачами. Через железнодорожные пути. Через военный городок…

Только возле своего дома очнулась. Перед нею стояла черная «эмка», а рядом с машиной – молодой командир.

– Вас жду, Любовь Андреевна.

Люба открыла дверь в квартиру и, не задерживаясь, прошла в комнату. Взяла фибровый чемоданчик, в последний раз окинула долгим взглядом комнату…

– Товарищ Трофимова! – окликнули из коридора. Люба вышла.

– Я готова.

– Уже? – удивился командир. – И это – все?

– Все, – сказала Люба, тряхнув чемоданчиком.

Командир усмехнулся, покачал головой, вздохнул.

– Вот предписание, – он достал из командирской сумки конверт. – Город Воронеж. Поезд завтра в восемнадцать сорок. Билет у коменданта. Этот пакет, – он извлек из сумки пакет, – горвоенкому Воронежа лично. Так что счастливо вам. Упаковывайтесь пока, с работы не забудьте уволиться…

Потоптался, козырнул и вышел. А Люба тихо сползла по стене на пол.

– И чего в них проку, кроме тяжести? – ворчала Антиповна, старательно – а она все делала старательно и не умела иначе – укладывая книги в большую, похожую на сундук, корзину с крышкой. – Голова с них – чугун чугуном, а есть все одно хочется…

Кабинет главного врача поликлиники.

– Следовательно, срочно выезжаете? – спросил полный пожилой врач, внимательно прочитав предписание. – Одна?

– Мужа переведут позднее, – сказала Люба.

– Ну и зачем вам наша характеристика? По линии мужа…

– Нет, нет, Семен Давыдович, мне это просто необходимо.

– Не имеем мы теперь права, – вздыхал главврач. – Теперь только Горздрав характеристики выдает.

Покряхтев и помаявшись – уж очень ему не хотелось этого делать! – Семен Давыдович тем не менее набрал телефонный номер.

– Евгений Афанасьевич? Маркин беспокоит. Нашего врача Трофимову Любовь Андреевну срочно в Воронеж переводят в связи с перемещением по службе супруга. Он военный. Что? Отличный работник. Сегодня. Кто подписал? – главврач взял предписание. – Комдив Коваленко. Да? Никаких претензий, никаких решительно! Благодарю, сейчас подъедет с нашим черновиком. Спасибо, Евгений Афанасьевич.

– Сейчас я заготовочку сделаю, – сказал он Любе. – Заверите у парторга и профорга, как положено. И – в Горздрав. К товарищу Фролову Евгению Афанасьевичу.

– Что? – насторожилась Люба. – К Фролову?..

Приемная медицинского чиновника. На машинке бойко печатает молодая машинистка.

В стороне на стуле сидела Люба.

– Ну вот, – сказала машинистка, вынув отпечатанную страницу. – Странно, что Евгений Афанасьевич с вами не побеседовал. Он обычно беседует.

– Напомните ему, что я сегодня уезжаю.

– Требуется только его подпись. Это быстро, – заверила девушка, исчезая за дверью кабинета.

– Встречи, – горько вздохнула Люба. – И расставания.

Из кабинета вышла машинистка. Вид у нее был несколько обескураженный.

– Оказывается, Евгений Афанасьевич сам все написал и сам отпечатал, – сказала она, протягивая запечатанный конверт.

– Благодарю, – Люба спрятала конверт в сумку. – Всего доброго.

И вышла из приемной.

Душным летним вечером из Москвы на юг шел поезд, неся на вагонах таблички «МОСКВА – ВОРОНЕЖ».

Танковое училище.

Группа курсантов под руководством майора-преподавателя занималась на тренажерах для башенной стрельбы с хода. Тренажеров было пять, курсантов – куда больше, и свободные от непосредственных занятий курсанты раскачивали тренажеры с особым удовольствием. Отраженный зеркальцем наводки зайчик метался по мишеням. Однако не у всех. В третьей учебной башне сидел младший сержант Трофимов. Его качали нисколько не меньше остальных, но вовремя пущенный им зайчик чаще других оказывался в перекрестии мишени.

– Четвертое попадание, – с удовольствием отметил майор. – Молодец, Трофимов!

– С детства тренировался! – радостно крикнул Егор.

– Разговорчики!

В класс вошел сержант с повязкой дежурного на рукаве.

– Разрешите, товарищ майор? Младшего сержанта Трофимова срочно вызывает начальник училища.

– Выполняйте, – сказал майор Егору. – Ставлю вам отличную отметку, младший сержант Трофимов.

Дежурный и Егор шли по двору училища. Егор еще переживал восторг удачной «стрельбы», а сержант удивлялся:

– И чего это он тебя, отличника, вызывает?

– Свирепый? – на всякий случай поинтересовался Егор.

– Озабоченный.

– Это хуже.

И оба засмеялись.

Начальник училища – еще вполне молодой полковник из новой волны командиров – был не один. В углу его просторного кабинета скромно сидел скуластый капитан совершенно неопределенного возраста, профессии и национальности.

Вошел Егор. Не без франтовства щелкнув каблуками, четко доложил:

– Товарищ полковник, младший сержант Трофимов прибыл по вашему приказанию!

– Вот, – начальник сделал неуверенный жест. – Товарищ капитан хочет с вами побеседовать.

И поспешно вышел. А капитан неторопливо, по-хозяйски перебрался за стол, достал из сумки пакет, положил его перед собою, буркнул:

– Садись.

Егор сел напротив. Капитан извлек из пакета какие-то бумаги и стал внимательно просматривать их. Молчание затягивалось, младший сержант напряженно ждал, мучаясь неопределенностью и чувствуя, как вползает в него непонятный страх.

– Письма из дома получаешь? – спросил вдруг капитан, не посмотрев на Егора.

– Получаю.

– Часто?

– Мама пишет два раза в месяц.

– А отец?

– Отец не любит писем.

– Так ни разу и не написал?

– Один раз только. Когда вернулся из… – Егор запнулся. – Из командировки.

– А где он был?

Капитан впервые поднял на Егора ничего не выражающие глаза, и младший сержант поспешно пояснил:

– У нас не принято спрашивать, где был.

– Но подарок ведь он привез?

– Привез.

– И что же это за подарок?

– «Испанка». Ну, пилотка такая, с кисточкой.

– Вот эта? – капитан достал из сумки «испанку». – Это в каком же ларьке продают такие? Не спрашивал?

– У нас в семье спрашивать не положено.

Егор осторожно вытер пот со лба. Он был испуган и подавлен, потому что хорошо знал, что отец был в Испании, что злополучная «испанка», которой он так гордился, куплена именно там и что об этом никому говорить нельзя.

– Значит, имеем картуз с кисточкой, – капитан спрятал «испанку» в сумку. – Перейдем к письмам мамы. Какие новости сообщила она в последнем письме?

– Никаких. Жива-здорова.

– Врешь, Трофимов, – равнодушно сказал капитан. – Изъяли мы твои письма, вот они, – он похлопал ладонью по лежавшим бумажкам. – Изъяли и проанализировали. Возникли вопросы. Первый, – капитан взял письмо, прочитал:

– «Дядя Ваня уехал в длительную опасную командировку…» Кто такой дядя Иван и куда он уехал?

– Куда – не знаю, – Егор вдруг оживился, даже обрадовался, потому что авторитет дяди Вани был для всей семьи абсолютен и на него можно было положиться. – А вообще дядя Ваня – герой Гражданской войны. Он спас маму в Туркестане и взял в плен самого курбаши басмачей. Он английский язык знает, китайский знает, еще какой-то…

– Кто много знает, у того жизнь короткая, – сказал капитан. – Второй вопрос. Читаю: «Пиши, сын. Красная Армия, Трофимову – адрес точный!» Это что же за адрес такой?

– Просто шутка, – сразу сникнув, пояснил Егор. – Папа с восемнадцатого в Красной Армии, вот мама и шутила всегда…

– Шутникам в нашей армии делать нечего, – капитан сложил письма в конверт, конверт сунул в сумку. – Однако парень ты вроде честный. Остальное тебе начальник училища объяснит.

И, не прощаясь, вышел из кабинета, не обратив внимания на вскочившего Егора. Дверь за ним закрылась, но младший сержант продолжал стоять, скорее огорошенно, чем дисциплинированно.

Появился начальник училища. Молча прошел на место. Сказал,не глянув:

– Из училища ты отчислен.

– За что?.. – От горькой незаслуженной обиды у Егора совсем по-детски задрожали губы. – Я же отличник боевой и политической… На Доске почета…

– Отчислен в войска с сохранением воинского звания, – почему-то с раздражением повысил голос полковник. – Приказ подписан сегодняшним днем. Кругом марш!..

Воронеж. Тяжелая, как жесть, зелень августовских каштанов на улице Карла Маркса.

По этой улице шла Люба с чемоданом. Чемодан был тяжел, она часто останавливалась, смотрела в записку с адресом и, передохнув, волокла чемодан дальше.

Свернула на боковую улицу и вскоре остановилась перед длинным обшарпанным двухэтажным зданием с единственным подъездом. Поставила чемодан, еще раз проверила адрес и вошла в дом.

Она шагала по длинному, плохо освещенному коридору, посматривая на номера комнат. Остановилась возле одной из них, достала ключ с привязанной к нему биркой, отперла дверь.

Узкая комната с единственным окном была совершенно пуста. Люба поставила чемодан, прошла к окну и открыла форточку, потому что воздух в нежилом помещении был затхлым и спертым.

– С приездом, – сказали сзади.

Люба оглянулась. У дверей стояла совсем не старая, но уже седая женщина с живыми темными глазами.

– Давай знакомиться. Анна.

– Люба Трофимова.

– Одна?

– Сын в военном училище.

– Муж есть?

– Муж?.. Он в командировке.

– Понятно. У нас у всех – мужья в командировке. Откуда?

– Из Москвы.

Вопросы следовали быстро, и вообще это было похоже на допрос, но Люба не испытывала ни досады, ни смущения. То ли потому, что вопросы звучали заинтересованно, то ли потому, что темные глаза светились теплом и пониманием.

– Это все твои вещи?

– В камере хранения – чемодан и корзина.

– Аля, Рая! – крикнула Анна.

В дверях тотчас же появились две молодые женщины. Может быть, до сигнала Анны они стояли в коридоре.

– Привезете вещи из камеры хранения. Отдай им квитанцию.

– Что вы! – всполошилась Люба. – Я сама.

– Сама пока что будешь заново жить учиться. Освоишься – другой жене… командированного поможешь. Так-то у нас водится. Люба, в одиночку хорошо в петлю лезть.

– Но корзина очень тяжелая, – неуверенно сказала Люба, доставая тем не менее квитанцию из сумочки. Там – книги.

– Девочки, Борьку с собой захватите. Он во дворе в футбол гоняет, – распорядилась Анна.

Она командовала, но командовала мягко, как-то очень по-домашнему, и Люба сразу поняла, что перед ней – старшая. Не назначенная сверху, а избранная таковой по велению сердец и всеобщему признанию, как случается в больших и дружных семьях.

Аля и Рая, взяв квитанцию, сразу же ушли: через форточку донеслось: «Борька, тетя Аня помочь велела!..» Анна закурила.

– Ну, женам командированных денег не платят, так что самое время подумать о работе.

– Я – врач.

– А я – специалист по эпохе Возрождения. Аля – бухгалтер, а Рая – переводчица с английского. И все мы дружно трудимся на швейной фабрике, что весьма поощряется с целью перековки. У нас тут почти все – швеи. Самая престижная работа – у Полины, она – подсобница в продмаге. Кстати, о Полине. Идем к ней, она нам ящиков даст.

– Какие ящики?

– Ящики теперь – мебель. Ну, куда ты свои ложки-плошки поставишь, на окно?

– Нет у меня ни ложек, ни плошек, – улыбнулась Люба. – Всю жизнь на казенных тарелках прожила. Муж у меня – офицер… то есть…

– Офицер – это замечательно. Идем за ящиками.

Кабинет медицинского чиновника областного масштаба. Хозяин был сух настолько, что очки его держались на хрящеватом носу только каким-то чудом. Он читал официальную бумагу, брезгливо морщась и все время раздраженно встряхивая ее.

Люба сидела напротив, с беспокойством наблюдая за его странно демонстративным поведением.

– Ну, и чего вы хотите? – с откровенной неприязнью спросил начальник, закончив чтение.

– Я хочу работать по специальности.

– С такой характеристикой?

– Простите?.. – Люба растерялась.

– Нет, уж вы простите! Халатность, бесконечные отлучки с места работы, прогулы и, наконец, рукоприкладство.

– Какое рукоприкладство?

– За провал на экзамене по «Краткому курсу Всесоюзной Коммунистической партии большевиков». Вот, черным по белому, – он внушительно потряс характеристикой. – Со ссылкой на документы и свидетелей.

Лицо Любы постепенно каменело, и сквозь эту, еще не ставшую непроницаемой окаменелость проступала такая человеческая боль, что исхудалый начальник спросил нормальным человеческим голосом:

– Воды?

– Благодарю, – Люба встала и, качнувшись, вышла из кабинета.

Цех старой швейной фабрики. Гул от множества работающих швейных машинок. Мелькают женские руки, бежит полотно, ряды сосредоточенных женских лиц. Анна, Аля, Рая…

И – Люба.

Вдруг – ликующий крик:

– Девочки!.. Девочки!..

По проходу цеха бежала молодая женщина, потрясая газетой.

– Ежова сняли, девочки!.. Ежов – враг народа!..

Комната Анны. Такая же узкая, как и все прочие комнаты бывшей казармы швейной фабрики. В ней сегодня шумно и отчаянно весело. На досках, положенных на ящики и накрытых простынями, – скромная закуска тех времен, вино, кружки и чашки вместо рюмок, разнокалиберная посуда.

За столом – одни женщины. Кто плачет, кто восторженно что-то говорит, кто звонко хохочет на грани истерики. И все – вразнобой, все перебивают друг друга.

– Теперь жизнь изменится, сестрички! Все изменится!..

– Господи, столько горя… И за что, за что?..

– Узнал все-таки товарищ Сталин правду!.. Узнал!..

– За товарища Сталина, подруги!.. За нашего отца и заступника!..

Ликуют осиротевшие, чудом избежавшие каторги жены, дочери, сестры врагов народа. Счастливыми слезами взахлеб плачет Люба.

Только Анна молчит. Курит одну за другой. И пьет.

Дождь. Затяжной, нудный, осенний. Попрятались все, кто мог. Пусто на улицах. Облетают каштаны.

По пустынной улице шел мужчина в старом, видавшем виды ватнике, намокшей шапке-ушанке, в грубых разбитых сапогах.

Таким он и ввалился в комнату.

– Алешка!..

Люба так закричала, что соседки бросились к ней. А она целовала небритое родное лицо, что-то говорила, смеялась сквозь слезы и снова целовала…

Алексей опомнился первым. Оглянулся на дверь, которую забыл закрыть за собою…

…Увидел женщин, что столпились в открытых дверях, в коридоре. Увидел их лица, их глаза…

Все понял, отпустил Любу, низко поклонился женщинам и тихо сказал:

– Простите нас.

Анна осторожно закрыла дверь.

Проникавший сквозь окно тусклый свет уличного фонаря кое-как освещал комнату. Кухонный стол со шкапчиком, две табуретки, два поставленных на попа фанерных ящика, накрытых белым полотном… Ничего больше не было в этой комнате, но зато все это являлось собственностью Трофимовых. Без инвентарных номеров.

Да еще стояла узкая железная койка, на которой они лежали, тесно прижавшись друг к другу.

– Я знаю, что ни о чем нельзя расспрашивать, – шептала Люба. – Но все-таки позволь один вопрос..

– Один – можно.

– Откуда ты узнал, что я в Воронеже?

– Коваленко сказал. Бывший комдив Коваленко. Он тебя сюда и направил.

– Он… тоже?..

– Он погиб, Любаша.

– Прости.

– Знаешь, может быть, даже и неплохо, что Егорку отчислили в войска, – меняя тему, сказал Алексей. – Послужит, похлебает солдатской каши, а там, глядишь, и снова – в училище.

– Я такая счастливая, такая счастливая!.. – вдруг невпопад горячо зашептала Люба. – Только одно смущает, Алешенька. Рыдают сейчас все мои сестрички во все свои подушки…

Рыдали. Но не все.

Анна не рыдала. Просто не могла уснуть, курила, и груда окурков давно переполнила консервную банку.

Утро здесь было хлопотливым. Сновали по коридору женщины в домашних халатиках, кипятили чай, в очередь варили каши. В очередь и умывались, поскольку местные удобства не могли вместить всех желающих.

Алексей вышел в коридор в чистой – и когда Люба успела ее выстирать? – гимнастерке без знаков различия, подпоясанный солдатским ремнем, и сразу оказался в центре суматошной беготни: кто-то даже повизгивал, прикрывая голые плечики ладошками. Хмуро глядя строго перед собой и беспрестанно бормоча: «Виноват!» – Алексей добрался до нужной ему комнаты и постучал.

– Входи, раз не заперто, – раздался усталый голос Анны.

Алексей открыл дверь, спросив на всякий случай:

– Можно?

– Знала, что заглянешь, – сказалаАнна. – Картошки хочешь?

– Жена ждет, – улыбнулся Алексей, сев напротив нее. – Завтракайте, я покурю.

– За этим и пришел?

– Нет, – он прикурил, помолчал. – Может, нам лучше съехать?

– За себя не ручаешься?

– За себя – проверено. А вот… Ну, не виноват же я, что меня отпустили, не виноват!..

Анна доскребла картошку, закурила тоже. Сказала тихо:

– Отпустили тебя на длинном поводке.

– Как понимать?

– Разумом, а не эмоциями. Моего мужа отпускали дважды и дважды сажали опять. И каждая новая посадка – в новой компании.

– Он был… военным?

– Он был энтомологом. И поехал ловить бабочек в Бразилию. Там необыкновенно красивые бабочки. – Она помолчала. – Так что если не хочешь повторов – совершай самые простые поступки. Те, которых от тебя ждут. Ищи работу, избегай знакомств и сиди здесь в цветнике засохших незабудок. Все, иди. Мне на работу пора.

Алексей встал, пошел к дверям.

– Люба видит в тебе офицера, – вдруг сказала Анна. – По моему разумению, офицер обязан прежде всего думать о других.

Стучали швейные машинки на фабрике. Текло полотно.

Ходил из одного кабинета в другой Трофимов. Текло время.

Опали листья, усыпав улицы. Осенние дожди шли уже без перерыва.

И однажды Алексей, нагруженный узлами и пакетами, вернулся из бесконечных блужданий по кабинетам раньше жены. Торопливо распаковал поклажу, достал новое обмундирование. Он очень хотел обрадовать Любу, а потому сразу же начал переодеваться. Надел новенькие брюки из синей комсоставской диагонали, хромовые сапоги. Гимнастерку, однако, надевать не стал, а, присев к столу, начал аккуратно привинчивать к петлицам знаки различия. Но не полковничьи «шпалы», а скромные лейтенантские «кубики».

Он успел все сделать и встретил жену одетым по форме и затянутым новенькой хрустящей портупеей. Только без ордена, который заработал еще в Испании. Щелкнул каблуками:

– Старший лейтенант Трофимов!

– Восстановили? – радостно ахнула Люба.

– И предписали ждать дальнейших распоряжений. Так что готовься, Любаша, к дальним гарнизонам: старшим лейтенантам даже с академическим образованием в штабах делать нечего.

– Из полковников – в старшие лейтенанты. – Люба была офицерской дочерью, понимала, что значит военная карьера, от вздоха не удержалась, но об ордене не спросила.

– Так ведь лейтенант лучше, Любаша, – улыбнулся Алексей. – Лейтенант всегда полковника моложе.

– Ох, Алешка, умеешь ты женщин утешать, – Люба поцеловала мужа. – Назначение – из Москвы?

– Да, завтра пойду узнавать. А сегодня – пируем, Любаша!

И было вечернее чаепитие на досках, покрытых простынями. Кто принес пирожки, кто – варенье, а Люба испекла пирог.

И было бы совсем весело, если бы под смехом и шутками не вздрагивали годами скопленные слезы.

Официальное военное учреждение. То ли комендатура, то ли военкомат.

– Пакета на ваше имя не поступало, – сказал дежурный.

– Ясно, – Алексей старался говорить бодро. – Когда ожидаете?

– Зайдите недельки через две.

– Через две?..

– А лучше – через месяц. Идите, старший лейтенант, идите.

Первый снег на улицах. Первые морозы.

То же учреждение, тот же дежурный.

– Не поступало.

– Ясно, – Алексей сдержал вздох. – Опять через месяц?

– Не раньше.

Алексей вышел из учреждения. Закурил тоненькую дешевую папиросу: спешить было некуда.

– Позвольте прикурить.

Алексей поднял голову. К его папиросе тянулся какой-то незнакомый ему капитан.

– Просись добровольцем на финскую, – шепнул он, прикуривая. – Мурыжат тебя, Трофимов. – И громко сказал:

– Спасибо, старшой.

Малоизвестная война с Финляндией. Лютая зима сорокового года.

Мутный рассвет.

– Ур-ра-а!..

По глубокому снегу, местами проваливаясь по пояс, бежали цепи атакующих с винтовками наперевес, в шинелях и буденовках, застегнутых на подбородках.

В лоб ударили хорошо пристрелянные пулеметы, падали убитые и раненые, кто-то еще бежал вперед. На кинжальные пулеметы.

– Ур-ра-а-а…

Заглохло «ура». Откатывались поредевшие цепи.

– Твою мать!.. – орал совсем еще молодой комбриг на командном пункте. – Опять артиллеристы подвели! Куда они били, мать их за душу?!.

– Товарищ комбриг, – осторожно, чтоб не влететь под горячую руку, сказал подошедший порученец. – Товарищ комбриг…

– Чего суешься?..

Порученец был явно старше своего начальника, но так теперь принято было разговаривать.

– Старший лейтенант Трофимов очень просит срочно принять его по важному делу.

– Какого черта?!.

– Говорит, есть соображения.

– У лейтенанта есть соображения, а у комбрига, по-твоему, нету?

– Он только что из атаки. Кроме того, он в прошлом – начальник оперативного отдела. Я его знаю: вместе были в Испании.

– Ну давай, – недовольно согласился комбриг.

Вошел Алексей. В мятой простреленной шинели, со свежей повязкой на лбу.

– Товарищ комбриг, старший лейтенант Трофимов просит разрешения обратиться!

– Ранен?

– Царапина. Завтра буду здоров.

Задиристый комбриг посмотрел на обветренное, осунувшееся лицо, хотел рявкнуть, но передумал. Сказал обиженно:

– Артиллерия подвела. В который уж раз.

– Прошу прощения, но артиллерия против бетонного дота бессильна, товарищ комбриг.

– Какой бетон! На нем – кусты. Глянь в стереотрубу.

Алексей достал из кармана шинели бетонный обломок, протянул комбригу.

– Бетон прикрыт грунтом, на котором высажены кусты. Этот кусок отбит артиллерией, я нашел его случайно.

– Ну?.. – комбриг повертел кусок.

– Надо рвать взрывчаткой. Это единственная возможность. Вот расчеты, – Алексей достал несколько листков, положил на стол. – Прошу разрешения взорвать лично.

– Ты что, сапер?

– Танкист, но рвать приходилось. Кроме того, я был в двух последних атаках. Знаю подходы.

– Сколько человек потребуется? – спросил комбриг после довольно долгих размышлений.

– Пойду один.

– Ишь, какой герой-одиночка!

– Одного труднее заметить. Единственная просьба – отвлечь интенсивным пулеметным огнем. Схема огня приложена.

Комбриг долго молчал, обдумывая сказанное. Алексей терпеливо ждал.

– На авантюру смахивает, – наконец хмуро сказал комбриг, тщательно изучив поданные Трофимовым расчеты и схему.

– Поэтому и прошу разрешения идти одному.

– Вот где у меня этот дот! – комбриг резанул ладонью по горлу. – Ладно, завтра тебе – полный отдых. До двадцати четырех. Иди, думать буду.

– Есть! – Алексей отдал честь, повернулся, вышел.

– Мужик надежный, – очень осторожно сказал порученец.

– Скажи, чтоб готовили ночную атаку, – помолчав, приказал комбриг. – Без артподготовки. Внезапность – наша артиллерия.

Порученец молча направился к выходу.

– Да, Ивченко ко мне.

Порученец вышел. И почти сразу же вошел широкоплечий хмурый сержант.

– Звали?

– Поди сюда. – Комбриг подождал, пока сержант приблизится, сказал тихо:

– Завтра ночью подсобишь старшему лейтенанту Трофимову: он к доту полезет. С моим заданием. Но ежели к ним драпануть вздумает, расстреляешь на месте.

Ночь. Мороз. Метель.

Зарываясь в рыхлый снег, ползет Алексей в белом маскхалате, волоча за собою санки с тяжелым грузом. Позади санок, подталкивая и направляя их, – сержант Ивченко. Тоже – в маскхалате.

Поле то и дело освещают ракеты. Тогда они оба замирают в снегу.

Яростная пулеметная стрельба вдруг начинается левее Трофимова и Ивченко. Финны усиленно освещают опасный участок. Взрывники из последних сил пробиваются сквозь снег к доту.

Стрельба. Множество осветительных ракет. И мощный взрыв.

Областной город. Жаркое лето. Цветы на клумбах.

Новый четырехэтажный дом на оживленной улице.

И вдруг – смех. Веселый, радостный. Он слышится в однокомнатной квартире, обставленной незатейливой мебелью тех лет. С инвентарными номерами.

В единственной комнате за праздничным столом сидели майор Алексей Трофимов, старший сержант Егор Трофимов и безмерно счастливая Люба.

– Кормят-то вас хорошо? – допытывалась она.

– Остается, мам.

– А с остатками что делаете? – улыбался Алексей.

– Потом доедаем!

И опять все весело засмеялись.

– Ты ешь, сыночек, ешь, – Люба подкладывала закуску в тарелку сына.

– Сыночек, – усмехнулся отец. – Тебе за что отпуск-то дали?

Егор достал из кармана гимнастерки командировочное предписание.

– Читайте, товарищ майор.

Алексей развернул бумагу:

– За отличные успехи в боевой и политической. Сроком на пять дней. Слышишь, мать? На пять дней! За это и рюмку выпить не грех, – вернул предписание сыну, налил водку из графинчика. – За успехи, товарищ старший сержант!