Текст книги "Похождения штандартенфюрера CC фон Штирлица (Книги 1,3,5,7,8)"

Автор книги: Борис Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА 11. РОКОВОЙ ИСХОД ВСТРЕЧИ C МЮЛЛЕРОМ

Успех любого предприятия зависит от конкретного участия в нем тех или иных индивидуалов. Индивидуалами рождаются, а не становятся. И поэтому, все то, что сделал Штирлиц для провала выступления Хрущева, было защитой как самого себя, так и Леонида Ильича Брежнева. Штирлиц давно понял, что новое задание Центра нужно истолковывать совершенно иначе.

24.05.59

(5 часов утра)

После очередной попойки Штирлиц решил опохмелиться. Но что-то не складывалось так, как хотелось бы. И поэтому, голова разведчика болела также, как и его мочевой пузырь. Не складывались не только обстоятельства, позволяющие сбить головную боль, разведчик не мог ощутить связи между Хрущевым и Эйзенхауэром, Борманом и Брежневым, и вообще, Москвой и Нью-Йорком. Тот факт, что Борман был как-то причастен к новому заданию Центра не укладывался ни в одну из гипотез, построенных Штирлицем. "Что, черт подери, эти злыдни задумали?" – подумал полковник Исаев и открыл еще одну банку пива.

Штирлиц знал, что Хрущев мог бы и без Брежнева начать переговоры c американцами. Но Брежнев удивительным образом вписывался в первую гипотезу: во время пребывания Первого в Америке, на него совершается покушение, организованное Брежневым. Вторая гипотеза была более проста: Дуайт Эйзенхауэр не признает советского лидера в лице Хрущева и не принимает последнего в Соединенных Штатах. Третья гипотеза была связана c Борманом: Борман приезжает вместе c Хрущевым в Америку и является его гидом; затем Борман, будучи не Борманом, а одним из деятелей ЦК, позорит советского лидера перед лицом капиталистической общественности.

Все эти три гипотезы были связаны c Брежневым и поэтому Штирлиц решил ставить карту на него. Исходя из последней шифровки Центра, третья гипотеза была наиболее вероятной задание исходило от Брежнева, и только Леонид Ильич подхватил идею полковника Исаева об участии Бормана в провале выступления Первого.

– Да, это может плохо кончиться, – тихо сказал Штирлиц, стоя перед унитазом.

В Нью-Йорке шел дождь. Город готовился к приему советских гостей. Повсюду были развешаны плакаты c приветственными надписями.

Мюллер шел по Двенадцатой авеню и плевался. "Как они любят этих русских и как я их ненавижу!" – думал бывший шеф Гестапо и вождь Четвертого Рейха, разглядывая шикарный плакат c надписью:

Да здравствует Кукурузный король!

Мюллер знал, кого имеют в виду под кукурузным королем, но боялся даже думать об этом – советские лагеря до сих пор давали о себе знать шатающейся челюстью. И поэтому Мюллер сдержался и не плюнул на плакат. Он решил зайти в кафе и что-нибудь перекусить. Денег было мало, но на бутерброд c черной икрой и бутылку виски хватило. Он сел за дальний столик и принялся цедить бодрящий напиток. Когда бутерброд был съеден и выпита половина бутылки, в кафе появился штандартенфюрер CC фон Штирлиц.

Штирлиц не сразу признал в седом старике бывшего вождя Четвертого Рейха, но Мюллер понял, кто подходит к его столику и поэтому насторожился.

– Разрешите? – вежливо сказал Штирлиц, усаживаясь за столик Мюллера.

"Наверно, он меня не признал", – подумал Мюллер и кивком головы дал свое согласие.

Штирлиц щелкнул пальцами, подозвал официанта, заказал три банки тушенки и бутылку водки и принялся жадными глазами рассматривать уставшее лицо Мюллера.

"Вот теперь точно! Сомнений быть не может – это Штирлиц! Тушенку и водку поглощает только он. Возможно, сейчас будут бить". – Мюллер тоже впялился в суровое лицо Штирлица и начал усиленно стучать зубами.

– Простите, может мы c вами где-нибудь раньше встречались? – начал Штирлиц.

Мюллер промолчал. Он боялся, что его голос может выдать его и поэтому решил занять выжидательную позицию.

Штирлиц повторил свой вопрос на русском языке. Мюллер промолчал.

"А c другой стороны, все равно я влип. От Штирлица вряд ли уйдешь. Он зануда известный", – подумал Мюллер и выпил еще одну рюмку виски.

Штирлиц повторил свой вопрос на немецком языке. Мюллер решил, что дальше молчать бесполезно и сказал:

– Да, это – я!

– Кто – ты?!

– Неужели, я так изменился?

– Я не понимаю, о чем вы говорите?

Вежливый Штирлиц сделал деликатный жест и слегка шлепнул подошедшего официанта, который принес его заказ. Открыв банку тушенки и налив стакан водки, полковник Исаев еще раз сказал:

– Дружище, я не понимаю, о чем вы говорите?

– Да это же я – Мюллер!

Штирлиц еще раз посмотрел на старика, засунул руку в карман, нащупал свой любимый кастет и сказал:

– Мюллер? Какими судьбами?! Ты в Нью-Йорке? Вот не думал?! Выпустили тебя, да?

Старые друзья обнялись. Радости Штирлица не было предела, а Мюллер, видя такой поворот дела, рассказал про свой украденный совочек, на что Штирлиц ответил:

– Дружище, а ты совсем не изменился! Все также возишься в песочнице?

– Да я...

– Да ладно тебе! – и Штирлиц похлопал старого друга по плечу. – Ты здесь один?

– Как тебе сказать...

– Говори все, без утайки. – Штирлиц опять нащупал свой любимый кастет. – А не то побью!

Мюллер давно заметил, как Штирлиц залезает в карман, где у него несомненно лежит кастет, и поэтому сказал:

– В Америку нас переправил товарищ Керенский.

– Какой товарищ?!

– Керенский. Это тот самый...

– А кого это "вас"?

– Кого, кого? Всех ваших кубинских и бразильских друзей, которые по вашей же, господин штандартенфюрер, милости оказались в магаданских застенках!

– И что, Кальтенбруннер c вами?!

– И Кальтенбруннер, и Холтоф, и Айсман, и даже красавица Тетя Фига – здесь, в Нью-Йорке.

Штирлиц задумался. Все это могло послужить неплохим козырем в игре, задуманной Брежневым. И поэтому полковник Исаев, закурив папиросу, сказал:

– Немедленно едем к вашим друзьям!

– Я не думаю, что это им понравится, – грубо промолвил Мюллер.

– А их об этом и спрашивать никто не будет, – грубо сказал Штирлиц и въехал кастетом по истрепанной физиономии Мюллера, повергая его в безграничное изумление. – Еще нужны объяснения?!

Мюллер расплакался.

– На Кубе – били. В Магадане – сломали челюсть. А теперь, здесь вы теребите мою физиономию. Как вам не стыдно?!

– О совести заговорил? А что ты думал тогда, в Германии, когда закрыл дверь после ухода Гитлера? А тогда, когда я томился в застенках твоего хренового Четвертого Рейха? Помнишь, собака?! – И Штирлиц вмазал еще раз.

Мюллер завыл, а Максим Максимович налил себе еще стакан водки.

– Ну что, я тебя убедил? – спросил он.

– Вполне.

– Тогда едем.

...Александр Керенский лежал в одной постели c Тетей Фигой. Керенский был стар, но красотка Фига не замечала этого. Этот мужчина заманивал к себе какой-то внутренней силой, порождающей неукротимую энергию молодого, влюбленного болвана, c которым спала красотка намедни.

В квартире Керенского был организован штаб бывшей нацистской партии Германии. Сюда съезжались все бывшие представители Вермахта.

– Так это все ваши штучки, товарищ-господин бывший глава Временного правительства? – На пороге стоял восхитительный Штирлиц c гранатой в руках.

– O, my God! – успел пропищать Александр Керенский. Граната разорвалась как раз под его задом.

Все остальные "рыбками" повыпрыгивали из окон четырнадцатого этажа.

– Развели тут бардак! – злобно прорычал Штирлиц, вытирая c мундира что-то похожее на кал.

То, что еще недавно называлось Сашей Керенским, висело на люстре и оправлялось на Штирлица.

– Прекратите, товарищ Керенский, заниматься хреновиной! – грозно сказал Штирлиц.

– Максим ты не прав! Ты что наделал?! – прошипела губа бывшего главы Временного правительства.

– Я всегда прав! – сказал Штирлиц. – Что это вы тута развели? Фашистский гадюшник? Ты что же это, опять вдарился в политику?

– Максим... или как там тебя еще... Петька, Отто... или этот, ну как его – Штирлиц, ты, еще раз повторяю, не прав! У нас здесь был творческий вечер Александры Пахмутовой.

– Какой еще там Ахмутовой? Тут все видно невооруженным глазом – фашистский гадюшник тут у вас, вот.

Мюллер, торчавший у Штирлица все это время подмышкой, тихо шепнул:

– Товарищ Штирлиц, я забыл вам сказать, Сашка что-то знает про Хрущева, а точнее про его приезд в USA.

Рука Штирлица самопроизвольно полезла за кастетом.

"Сейчас будут бить!" – подумало тело и упало вместе c люстрой к ногам Штирлица.

Но Максим Максимович сдержался, что случалось c ним редко, и только тихо спросил, пытаясь настроить свой голос на добродушную волну:

– Что тебе, контра, известно про Хрущева?

Губа открылась и сказала:

– Пока ты здесь занимаешься погромом, лысый едет к ООН!

– Черт, не успел! – пробубнил Штирлиц. – Ну, не успел, так не успел... Ладно... Извините, что побеспокоил. Я просто так зашел.

ГЛАВА 12. ТАМ, ГДЕ БЕССИЛЕН МИНЗДРАВ

"А это уже серьезно!" – подумал Штирлиц.

Едкий смог от дымящейся сигареты глубоко проник в его легкие и разведчик косо посмотрел на грязный потолок.

"Да-а, видимо, это никогда не кончится..." – мрачно насторожился Штирлиц и сделал еще одно усилие.

Мирно капала вода из крана, по потолку мелькали гадкие тени. Штирлиц вновь закурил. Сигарета показалась ему менее приятной, однако он продолжал втягивать в свои легкие этот острый, едкий дым, пытаясь сбить ужасное напряжение.

...Прошло двадцать минут. Мускулы легендарного разведчика всех времен и народов были на пределе.

– Черт! – прошипел он. – Должен же быть в этом хоть кто-нибудь виноват?! Но кто? Кто? Кто эта собака?

Штирлицу показалось, что напряжение на минуту утихло, однако этот факт не помешал закурить ему третью сигарету и мускулы Максима Максимовича снова были на пределе.

– Скоты! – закричал он в пустоту. – Га-а-а-а-а-ды!

Что-то ужасное, отчаянное, жаркое, безвыходное было в этом крике. Но стены были глухи и помочь в этот момент Исаеву никто не мог, даже Минздрав, тем более, что последнему было далеко наплевать на временное напряжение мускул легендарного шпиона.

Вечерело. В номер Штирлица откуда-то из далекой России ворвались стихи великого Пушкина:

Вечер зимний, вьюга воет,

Снег безжалостный идет...

Разведчик почувствовал жар и нестерпимую усталость. Ноги сводило судорогой. Со лба стекали холодные струйки пота. Штирлиц вдруг понял, что это конец.

"Говорил же Мюллер, предупреждал! – горько подумал он. О-о-о! Как это все-таки жестоко! И самое главное – низко! Низко!"

– Да, поймите же вы, наконец! Я не выдержу этого! прокричал Штирлиц.

Это уже был крик не человека, это был рев быка, которого вот-вот должны были зарезать. Это был крик дикого слона, увидевшего подлую кобру. Это был крик загнанной лошади, раненного кабана. Это был крик тигра, нечаянно наступившего на раскаленное золото.

"Да, Мюллер был прав, что нужно..." – Мысль куда-то унеслась и на смену ей пришло еще одно кажущееся облегчение, но только кажущееся... Прошла минута и Штирлиц вновь почувствовал что-то ужасное. Ему показалось, что его душит кобра. И тогда... он собрал все свои последние силы и закричал:

– Мюллер! Дружище! Ты был прав! Надо чаще принимать слабительное! Запор – вещь серьезная! – внезапно все кончилось и Максим Максимович почувствовал величайшее облегчение.

Штирлиц закурил пятнадцатую сигарету и c чувством выполненного долга развернул свежий номер "Morning Star".

ГЛАВА 13. ТАЙНАЯ СИЛА КАЛЬТЕНБРУННЕРА

Бронированный автомобиль Первого секретаря ЦК КПСC c огромной скоростью несся из международного аэропорта "Кеннеди" к Нью-Йорку.

Никита Сергеевич был очень хмур, настроение, в политическом и идеологическом смысле, было ужасным – мало того, что не было никаких вестей от Штирлица, а тут еще эта шутка c колбасой, которую советское правительство решило в качестве экстренной помощи отправить голодающему народу Кубы; вместо того, чтобы принять ее и поблагодарить кого следует, кубинский лидер, а именно – Фидель Кастро, прислал лично Хрущеву следующую нагло-оскорбительную телеграмму:

Все в порядке. В вашем кале глистов и

иной заразы не обнаружено.

"Скоты, – думал Никита Сергеевич. – Он хочет сказать, что мы им не колбасу выслали, а гавно. Следовательно и все, что мы делаем для их сраной Кубы – тоже понос. Ну, я им покажу Кузькину мать! Я им дам котях! Я вам такой Карибский кризис устрою, что до конца жизни Бермудский треугольник помнить будете!"

Суслов, сидевший рядом c Первым, противно чмокал губами и внимательно перечитывал засаленные листки бумаги.

"Не замышляет ли этот гений сапога и гороха против меня какую-нибудь пакость! – c ужасом подумал Хрущев и легко, ради проверки, врезал своему ближайшему соратнику по челюсти.

– Суслов, твою мать! Ты енто о чем думаешь?

– О вашем докладе в ООН, Никиточка Серге-е-е-ич!

– О моем докладе?

– Угу!

– Ну, и что же ты там, смерд, надумал?

– А ничего... Так... кое-какие замечания... вообще-то все нормально, есть слог, стиль, другие подобные штучки...

– Шож тебе еще, псина, надо?

– Никиш, а ты не обзывайся! Че обзываешься-то? Вот ты пишешь "вжопу вас всех без хрена c палочкой..." или "А на срать я хотел на весь ваш империализм..."

– Ну...

– Баранку гну! Тупак безграмотный! "В жопу" пишется раздельно, а "насрать" – вместе!

– А пошел ты! – зевнул Хрущев и лениво отвел взгляд к окну.

По великолепному и гладкому шоссе летели шикарные кадиллаки, мерседесы, москвичи и даже запорожцы, одетые в плавки и валенки якутского производства. Вместе c ними довольно быстро двигался и бронированный "запорожец" советского правительства, управляемый лиловым негром в белых перчатках.

Никита Сергеевич немного позавидовал этой веселой стране, увидев такое обилие шикарных машин, и впал в уныние, но вспомнив, что сегодня он им задаст "жару", пришел в свое обычное состояние. Шофер – лиловый негр в белых перчатках непринужденно вел бронированный "Запорожец" к Белому дому, туда, где Хрущева должны встретить так, как этого заслуживает особа такого ранга, как глава правительства Великого Совдепа. Этот факт Хрущева на минуту развеселил, но посмотрев на угрюмого Суслова и на грузного лилового негра, товарищ Первый снова впал в уныние и скуку.

"Эх, Федя, Федя! Ну разве ж можно так шутить! – подумал Хрущев. – Ну, неужели для этого мы тебя засылали на Кубу?"

– А что, Штирлиц встречался c Федькой-то? – спросил Никита Сергеевич у Суслова.

– А как же, благодаря Федору Макаровичу и была отправлена вся верхушка Третьего Рейха в места, не столь отдаленные; Штирлиц руководил этим делом, Федька помогал.

– А теперь позорит нас на весь мир.

– Это вы про колбасу?

– А про что же еще то? Про ее родимую!

– Не знаю, как можно спутать колбасу c калом?

– А какая колбаса то была? – Никита Сергеевич вытер свою потную лысину замасленной рубашкой Суслова.

– "Останкинская". Зажрались! А помните, когда мы послали... дай бог памяти, четыре года назад, Шампанское в Англию? Что они нам сказали?

– Ну, чего? Не помню я!

– Як же ты не помнишь, Никита?

– А-а! – рассмеялся Хрущев. – Они нам прислали заключение медицинской экспертизы Центральной Лондонской клиники, как щаз помню:

Уважаемый господин Хрущев!

Вашу мочу мы подвергли тщательному анализу. Все в норме. Сахара нет, белков нет!

– А ты говоришь – колбаса! Над нами весь мир ржет! Придурок ты! – Суслов не на шутку рассвирепел.

– Это кто – придурок?! Ты кому такие вещи говоришь?

– Тебе, тварь!

– Ну ты, фраер, заткнись, щас как дам больно!

– Господа, – на чистом русском языке проговорил шофер. – На вас же люди смотрят!

И действительно, по обеим сторонам автомобильной магистрали толпились любопытные американцы c цветами, Пепси-колой, сосисками, сардельками, тушенками, очаровательными проститутками и кубинскими сигарами.

У Хрущева засверкали глаза, когда он увидел транспаранты алого цвета c надписью:

Товарищи, через двадцать лет наше поколение

будет жить при коммунизме!

Догоним и перегоним Америку!

– Сусликов, твою мать! Я не пойму, мы где: в Нью-Йорке, в Москве или еще где?!

– В Штатах мы, в них родимых. Просто эти проклятые капиталисты нашего языка не знают, вот и вывесили КПСC знает что.

– Издеваются, – пробурчал Хрущев.

– Что по этому поводу скажет Кальтенбруннер! неожиданно для себя и для Хрущева сказал Суслов.

– Чего?! – хором прокричали Хрущев и лиловый негр.

– Ой, простите, товарищ Первый секретарь. Это у меня так... просто вылетело, сам не знаю, почему. Наверное, все из-за Штирлица! – и Суслов мирно потупил глазки.

– Смотри у меня, харя! Давно сортир не драил? – Никита Сергеевич зверским взглядом окутал Суслова и влепил ему, просто так, наверное, для порядка, небольшую пощечину.

Суслов расплакался. Хрущеву снова стало скучно и противно, казалось, что этому путешествию не будет конца.

"Ну, Федька, смотри у меня! Я умею сажать не только кукурузу! Я найду на тебя управу!" – Никита Сергеевич еще раз вытер свою лысину и мельком плюнул в морду Суслову, который удивился этому необычайно и заплакал сильнее.

– Плачь, плачь, срачная задница, Нью-Йорк слезам не верит! Эти сытые хари еще будут возносить меня на самые высокие пьедесталы! Я буду учить их строить социализм! – Хрущев посмотрел в окно и наивно заулыбался. Толпа скучных американцев не заметила его улыбки и продолжала c удивительным бесстрастием пожирать сардельки. – Сусликов, твою мать! А выпустили ли почтовую марку c моей xa... физиономией, в честь моего приезда в Штаты?

– Выпустили, выпустили, – заплаканным голосом сказал Суслов.

– Ну и что же?

– "Ну и что же?" – передразнил Суслов.

– Ты чо дразнися? А?! Я тэбе спрашиваю, берут марки-то?

– Не-а!

– Чавось?

– Нет, говорю тебе, не берут! На хрена им, Никита, нужны твои марки! Их и приклеить то никуда нельзя!

– А шо ж, трудно сробить шо ли? Харькни, да клеи себе, на здоровье, хоть на задницу.

– Да плюют то не туда, куда надо...

Хрущев надолго задумался, пытаясь понять, куда это плюют на марку так, что ее невозможно приклеить и почему она из-за этого никому не нужна. "Не понятно, – подумал Хрущев. – Надо спросить у Штирлица. Но что бы по этому поводу скажет Кальтенбруннер? Стоп! Какой еще там Кальтенбруннер? Причем здесь он? И вообще, кто он такой?!"

– А кто такой Кальтенбруннер? – поинтересовался Никита Сергеевич.

– А бог его знает! – сказал приглушенный голос из багажника.

– Кто это? – хором спросили Хрущев и Суслов.

– Так это же я, Пельше.

– Пельше, твою мать, ты чего там делаешь? Полезай сюды! Ты то мне как раз и нужен. Шофер, останови машину! Эй вы, там, оглохли, что ли? Stop car! Stop! I sad, чувырло!

Автомобиль остановился, из багажника вылез дорогой товарищ Пельше. Через минуту c грохотом открылся капот и из-под радиатора начал выползать Борман.

– Здравствуйте, Никита Сергеевич! – поздоровался Пельше.

– Guten Tag! – поприветствовал Мартин Рейхстагович.

– Хиллоу, халлоу! – неохотно поздоровался Хрущев.– Живо в машину, тут люди кругом, еще покалечат не на шутку.

Автомобиль вновь тронулся, дорогой товарищ Пельше начал записывать очередное послание Центра Штирлицу:

"Алекс – Юстасу.

По нашим сведениям установлено, что мы ни хрена не знаем о гражданине Кальтенбруннере. Однако, среди членов ЦК, как зараза, распространяется страшная болезнь, суть которой состоит из двух вещей:

1. При принятии любого важного решения возникает вопрос: "Что по этому поводу скажет Кальтенбруннер?"

2. Кальтенбруннера никто не знает и в глаза его никогда не видели.

Вам необходимо изучить объект, в котором обитает указанный выше субъект и в случае удачи, доставить его в Москву.

Впредь, до особого распоряжения, это задание будет фигурировать в секретных документах ЦК под названием "Брунистская зараза".

Алекс".

– А что вы там делали, в багажнике? – спросил Никита Сергеевич. – И кто это c вами, говорящий по-перуански?

– Так работа же у меня такая, – гордо сказал Пельше. А это Борман! И говорит он не по-аргентински, как вы изволили выразиться, а по-китайски. Он немец английского происхождения, бывший фашист и рейхсляйтер. Хотя Андропов говорит, что он наш человек и работает на его ведомство давно.

– А-а! – протянул Хрущев. – Это тот, который побирался у меня под носом! Дорогой товарищ Пельше, а на хрена он нам?

– Нужен, Никита, нужен! – Пельше тоже стало жарко и он открыл окно.– Я тебе потом расскажу.

Вдруг Пельше увидел плакат c надписью:

Колхозники Техасщины,

Мичиганщины и Примиссисипья!

Дадим трехлетку досрочно!

"Бред какой-то!" – подумал дорогой товарищ Пельше и закрыл окно. От этого плаката ему стало как-то холодно, в глазах появился туман.

Когда автомобиль главы Советского правительства подъехал к Нью-Йорку, Пельше торжественно обратился к Хрущеву:

– Никита, помни, что ты представляешь великую страну! Веди себя достойно, кедами по трибуне не стучи, гопака не пляши! Не матерись... И вообще, веди себя в рамочках.

– Ты кого это, cpaka срачная c хреном безмозглым, учишь? – культурно оборвал его Хрущев. – Я без тебя знаю, как мне себя вести c этими проклятыми янки.

Пельше покачал головой, а Борман приготовил веревочку на его лице застыла улыбка великого мерзопакостника...

Впереди показались бараки, похожие на небоскребы и гордая башня ООН, ни на что не похожая.

ГЛАВА 14. НАД ЧЕМ СМЕЮТСЯ ШПИОНЫ

В эту ночь Штирлиц не спал. Великое потрясение постигло легендарного разведчика. Чудовищные душевные муки одолевали его четкий и холодный рассудок. "Что делала эта грязная фашистская сволочь под карбюратором? Что эти злыдни замышляют? На кого делать ставку? На лысого или на толстого? И что, наконец, означает эта шифровка?" – думал он, сидя на унитазе и читая вечернюю "MORNING STAR".

Но Родина ждала твердых решений от своего кумира и Штирлиц ровно в три часа ночи вызвал радистку.

"Юстас – Алексу.

Все в порядке, против вас никто ничего не замышляет, можете спокойно работать. Товарищу Федору Остаповичу Русову объявлен строгий выговор и лишение квартальной премии, и вообще, этого Kacmpy мы поставили на вид. Так что все негры довольны. Кроме этого, я лично заставил его сожрать сто килограммов "Останкинской".

Кальтенбрунер находится в Берлине, вся информация о нем у товарища Хонекера (говорят, что он, Хонекер, голубой, но мой вам совет: не верить этим слухам. Вы меня понимаете?). В случае необходимости, готов вылететь за ним немедленно."

Юстас".

Через пять минут в номере Штирлица раздался телефонный звонок и кто-то, голосом Никиты Сергеевича, прошипел:

"Алекс – Юстасу.

Ответственность за провокацию при моем выступлении в ООН полностью ложится на вас.

В случае каких-либо инцидентов – получите по роже.

За поклеп на моего друга, товарища, партнера и брата товарища Хонекера ответите по всем статьям, в том числе и по двести семнадцатой.

Алекс".

– Слушаюсь, товарищ Первый! – отрапортовал Штирлиц, но, услышав короткие гудки, добавил: – Дебил, тебя еще, лысый, научат говорить со мной!

Молодая радистка услужливо на подносе принесла Штирлицу банку тушенки. Максим Максимович подобрел, Хрущев стал ему неинтересен.

– Тебя как звать то? – участливо спросил Штирлиц, поглаживая грязной рукой нежное бедро девушки.

– Так... Маруся же я.

– Маруся! Это хорошо! Ну что ж, Маруся, давай-ка займемся тем, чем все нормальное человечество занимается в это время! полковник Исаев украдкой посмотрел на часы. Стрелки показывали 3.20. Штирлиц разделся и прижал к себе груди девушки, смущенная радистка кокетливо прошептала "Не надо!" и полностью отдалась.

В это время Шлаг, лежащий под ванной в номере Штирлица неожиданно для себя проснулся. Быстро умывшись, он здесь же, под ванной, одел новую сутану и пополз к Штирлицу.

– Ну, что ты вся сжимаешься, девочка моя, расслабься! страстно шептал разведчик, облизывая девушку.

– Штирлиц! Вы слышите меня? – глухо проговорил пастор Шлаг, уже лежащий под диваном влюбленных.

– Кто это? – насторожился разведчик.

– Это я, Шлаг, – пробубнил все тот же противный и глухой голос.

– Дебил, ты что здесь делаешь? – надевая штаны, спросил Штирлиц.

– Послушайте, я в разведке не первый год, – цитируя Штирлица, начал Шлаг. – Я не позволю оскорблять себя, как вы выразились, идиотом. Я к вам от Бормана и товарища Брежнева.

– Ты чего, папаша, совсем обурел?! Тоже мне святоша! полковник Исаев машинально полез за кастетом.

"Сейчас будут бить!" – подумал пастор. Но удара не последовало.

– От кого? От Бормана? – Максим Максимович спрятал кастет и вытащил толстого Шлага за несколько уцелевших волос на его безобразной лысине. – Ну, чего надо?

– Послушайте, я все слышал и все знаю! Я ехал вместе c ними к ООН.

– Вместе c ними? Где же ты, дружище, там уместился?

– Пустяки! Но если вас это интересует, то в промежутке между аккумулятором и карданным валом! – гордо заявил пастор Шлаг.

– Да, тяжело, наверное, было. Ну, так что ж ты там, собака, слышал?

– Во время выступления вашего, ну, этого, лысого, тама, – пастор показал куда-то пальцем, – сработает одно из адских устройств Бормана. Кроме этого, Леонид Ильич передал вам вот этот пакет.

Штирлиц вскрыл большой конверт, в котором, кроме фальшивых долларов, лежало несколько исписанных листков бумаги и отпечатанная на пишущей машинке записка:

Максим Максимович!

Если вы хотите участвовать в финале, подложите эти бумаги к докладу Первого. За мной дело не станет.

Вы меня понимаете?

Ваш дорогой Леонид Ильич.

Полковник Исаев бегло прочитал указанные документы и от души рассмеялся. Взглянув на пастора, он прошипел:

– Что ты, собака, имеешь против моего любимого друга Бормана? А?! Иди и помогай ему! Чем больше сработает его адских устройств в ихнем гадюшнике, тем лучше!

Пастор, потянув за собой весьма длинную сутану, мирно удалился, не забыв отрапортовать:

– Служу полковнику Исаеву!

Штирлиц еще немного поржал, посмотрел на часы и принялся за прерванное важное дело. Маруся встрепенулась и ласково заморгала глазками.

ГЛАВА 15. КОНЦЕРТ ПО ЗАЯВКАМ ШПИОНСКИХ ТОВАРИЩЕЙ

– Дорогие мои! Товарищи ньюйоркцы, Нью-Йорки и граждане прилегающих улиц, кварталов, округов, районов, городов, селений и прилегающих к ним штатов! Я пришел сюды не для того, чтобы восхвалять вашу страну! Нет! В жопу всех вас, дорогие мои! Насрать мне на ваш проклятый капитализм! Я здесь для того, яночки родные мои, чтобы прославить свою страну! – Никита Сергеевич дрожащей рукой вытер потную лысину и тайком взглянул в зал ООН. Все были ошарашены. У Эйзенхауэра, сидящего в первом ряду, отвисла челюсть. Поборов невольное смущение перед таким сенсационным вниманием, Хрущев продолжил: – Я – человек простой, и не люблю громких фраз. Я вот тут когда ехал в Нью-Йорк, видел как ваши мерзкие челюсти поедали достаточно жирненькие сарделечки. Да, у нас этого нет, но я, товарищи янки, люблю социализм. Так вот, до каких пор, заедрени вашу мать и статую, вы будете порочить наше советско-социалистическое отечество? Вы – мелкие людишки и подлые подхалимы. – Хрущев уверенно показал пальцем в зал. Вы – те, кто сегодня порочит меня, а завтра пьет со мной шнапс или водку. Вы – лицемеры и мерзопакостники. Вы – прохиндеи и политические проститутки. Вы – рогоносцы и скотобазы. Вы гибриды мертвой кобылицы и живой курицы. Вы – голландские петухи, выращенные в Тюменской области на китайском корме...

Зал пришел в волнение, атмосфера становилась взрывоопасной. Господин Эйзенхауэр приказал своему помощнику принести ведро тухлых яиц и ящик прошлогодних помидоров.

– Скоты, вы хотите Кубу? Получите! – Никита Сергеевич скрутил две фиги на правой руке и показал это произведение залу. Все открыли рты. – Я вам покажу Кузькину мать! Я вам устрою капитализм в мировом масштабе! Мировой революции захотели? Вы ее получите! Это я вам обещаю.

Принесли помидоры и яйца.

– Вы – шпионы вражеских разведок, сейчас я к вам обращаюсь! Накось, выкусите! – произведение неформального искусства было изображено уже на двух руках. – Карибский кризис – это наша проблема, и не суйте свои грязные, вонючие срачки, а также гриппозные нюхательники туда, где и без вас воняет.

Первый помидор, брошенный "навесиком", мягкой посадкой приземлился на лысину Хрущева, струйки пахучей жидкости разбрелись по лицу и легко, мягко, и терпко стекали на доклад главы советского правительства. Послышался робкий смех, переходящий в оглушающий ропот. Пресс-атташе республики Зимбабве не выдержал и культурно вышел. Но он был один. Его никто не поддержал.

– Стыдно! А еще, президент! Тоже мне нашел солиста группы "Самоцветы"! Придурок, ты хоть знаешь, что по этому поводу может сказать Кальтенбруннер? – крикнул Хрущев, обращаясь к Эйзенхауэру, но вдруг, на минуту задумался, пытаясь понять, почему это он опять вспомнил Кальтенбруннера. И тут сработало одно из адских устройств великого мерзопакостника: трибуна развалилась и кто-то подлой рукой Бормана незаметно для всех стянул штаны Хрущева. Полуголый, в плавках "ADIDAS", Никита Сергеевич ничего не мог понять. Доклад он крепко держал в руке, но строчки сливались между собой и читать становилось все труднее. Зал ликовал. Один из представителей народной республики Ангола высморкался. Эйзенхауэр метким ударом бросил яйцо, удар оказался удачным и его яйцо угодило прямо в левый глаз Хрущева. Но Никита Сергеевич, сделав вид, что ничего не произошло, продолжил:

– Товарищи! Вы думаете, что вам здесь концерт группы "Scorpions"? Нет, вы глубоко ошибаетесь! Шоу Бенни Хилла я вам здесь показывать не намерен! – зал рукоплескал. Второй представитель республики Ангола сделал изящную улыбку и показал первому представителю республики Южная Корея свои изящные белые зубы. – Таким поведением вы позорите прежде всего себя, а не меня. Наберитесь хотя бы такта и выслушайте до конца мой доклад.

– Какого конца? – кто-то крикнул из зала.

– Звери! – рыдал Хрущев.

Но никто его уже не слушал: яйца, помидоры, пустые банки из-под пива, бутылки, остатки сарделек и сосисок летели к трибуне. Никита Сергеевич чувствовал себя полным идиотом и гневно вспоминал Штирлица. В конце концов он решил, что пора сматываться и на прощание, сняв башмак фирмы "Salamandra", стукнул им по грязному полу и громко бросил в зал свою историческую фразу:

– Ну я вам еще покажу Кузькину мать!

Мелкий пакостник, стоявший на оконной перекладине тридцатого этажа здания ООН потирал руки. Прошедший день можно было считать удачным. Борман, раскрыв парашют, прыгнул вниз и полетел куда-то на северо-восток, где его ждал Штирлиц.

ГЛАВА 16. ВЕЛИКОЕ ПРИЗНАНИЕ ГИТЛЕРА

Холод, проникающий в полумрак Бутырской тюрьмы не был бы сильно ощутимым, если бы окно камеры Гитлера было нормальным, вместо этого на месте окна виднелась безобразная дыра, в которую проникали все атмосферные осадки, наблюдавшиеся в январе одна тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года.

Адольф высунул свою изнуренную мордашку в эту дыру и увидел мрачные улицы чуждого ему города. Стало скучно и невыносимо, проступили еще несколько закругленных седин.

Внезапно в камеру вошел надзиратель. Злополучная баланда, которой пичкали несчастного фюрера, была поставлена на парашу.