Текст книги "О грусти этих дней"

Автор книги: Борис Кригер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

   Впотьмах, и снюсь себе почти без страха,

   И разгребаю точки на пляжу

   В рубахе моря жуткого размаха.

   Я сообщаю всем под Новый Год,

   Что есть ещё немного в колыбели,

   Которых окончательно не съели

   И чей черёд когда-нибудь придёт.

18 сентября 2001 г.

   * * *

   Не все ль одно, тациты ли, платоны.

   Мой грозный рок – следить ваш важный ум,

   Любить любовь, а нежить макароны

   И подвергать подсчету уймы сумм.

   Цедить вино, которое испито,

   И в Млечный путь без спросу не ходить,

   Рождать идеи от палеолита

   И козырей любою мастью крыть.

   Мне всё дано, почти всё то, что взято,

   И в равновесьи пребывая сём,

   Мне очень нравится моя лопата,

   Мой лес, мой дом, а также всё, что в нём.

   * * *

   Я потерялся средь знакомых звёзд

   И начертил все заново созвездья,

   Вообще я так давно страшусь возмездья,

   Что мне уже не страшно наперёд.

   Я тренирую страхи по утрам

   И вечерами долгих нетерпений,

   Из всех молитв и благозвучных пений

   Я заучил одно: "Но пасаран!"

   В конце концов, нам всё всегда не так,

   Мы только думаем, что всем нам вместе,

   А между тем, и на одном насесте

   Не всем птенцам достанется червяк.

   В конце концов, нам всем отмерен час

   Иль полчаса вселенского забвенья,

   Зачем же эти жалостные пени

   Нам разбивать на десять тысяч раз?

   Мой бедный Йорик, где твой аппетит,

   Где простота бесхитростной сатиры?

   Увы, но двух своих глазниц квартиры

   Мы заселяем временно в кредит.

   Какие сны, сам Гамлет, видишь ты?

   Я без тебя который век тоскую

   И сочиняю песни вхолостую,

   Не разрушая голосом мосты,

   Не совершая подвигов без слов,

   Не раздвигая море, словно студень,

   И средь внезапно перезревших буден

   Не загребая горстью жизнь, как плов.

   Моя весна дошла уже до дна

   И там нашла не то, чего искала,

   И чтобы как-то избежать скандала,

   Решила, по-английски, всплыть одна.

   Она устала там, на вечном дне,

   Где кочергами выстроились годы,

   И я морочу голову Природы,

   Ища прохлады в пепле и огне.

   Сегодня нет, а завтра, может, вновь

   Случится то, чего не замечают,

   И солнечным затменьем величают

   Очередную высохшую кровь.

   * * *

   В падении к кластеру Вирго,

   Как диска огромная туша,

   Галактика наша поникла

   И тихо сочилась из душа.

   А там умывалась иная

   Соседней вселенной девица,

   Во всю эту сложность вникая,

   Так что же теперь не помыться?

   Галактики лились, как капли

   Сквозь дыры гигантского душа,

   А мы в телескопы, как цапли,

   Впивали глаза, да и уши.

   Страшась в трепетании пикнуть,

   Считая века, как мгновенья,

   Всё силились, бедные, вникнуть

   В вселенной своей назначенье.

18 сентября 2001 г.

   * * *

   Напрасно Пушкина сгубило сладострастье,

   Он так страдал от похоти земной

   И, исторгая перлы разной масти,

   Искал, несчастный, волю и покой.

   Мой милый Пушкин, что ж ты сквернословишь,

   Ужель нельзя изъять из слов порок,

   Ужель тебя, усталого, в любови

   Волнует только страстность и курок?

   Ужель сквозь снег и толщу неприятья

   В долгах и соплях завершая век,

   Весь смысл жизни – жаркие объятья,

   Весь смысл смерти – мёртвый человек?

15.9.2001

   * * *

   Мне Коперник – не соперник,

   Средь дырявых звёзд углов

   Колют звёзды, словно терни

   Из остывшей плазмы слов.

   Сколько я брожу в потемьях

   И тяну свой срок – не срок,

   Проживая в разных семьях

   И содружествах сорок!

   Сколько стёжек безвременья

   Да шипов лихих в аршин

   Размещает на ступенях

   Злое воинство вершин!

   Сколько складок, в самом деле,

   Уместят записок скоп,

   Где их прячет Марк Аврелий

   Для заждавшихся европ.

   Я участлив иль безверен,

   Счастлив или совестлив,

   В сладких яблонях затерян

   Привкус горестных олив.

   Всё не спится мне, неймётся,

   Всё воротит от души,

   В грязном ворохе эмоций

   Темнота и камыши.

   Не забуду ль, не упомню,

   Не прощу ль, не отпущу,

   Мудрым лбам тупому сонму,

   Я б расставил по прыщу!

   Пусть мерцают звёзды в черни

   И горят прыщи во лбах,

   Мне Коперник не соперник,

   Сам пусть мается в углах.

18 ноября 2001 г.

   * * *

   Если долго провожать – он уйдёт,

   Страх незваный в доме запертых ставней.

   Если б был бы я совсем идиот,

   Было б легче и немного забавней.

   Но я маюсь, как червяк на скале,

   Где нет лаза и не выроешь нору,

   И по самой даже скромной шкале

   Мне в блаженные податься не впору.

   Но блаженны те, кто ведают сны

   И не знают ядовитых сомнений,

   Но блаженны, кто в стеблях весны

   Не узрят приближение тени!

   Сокрушительно воют сердца

   Тех, кто верен какой-нибудь блажи,

   И судьбою своей подлеца

   Не гнушатся блаженные даже.

   Они ждут приближения лет,

   Как достойной бесмертья награды,

   И когда произносится "нет",

   Они даже по-своему рады.

   Но я маюсь, как трезвый индюк,

   Не доросший до собственной жизни,

   И внимаю усердью услуг

   Всех, кто верен себе и отчизне.

   Боже мой, как несчастны они,

   Но как счастливы их междуглазья,

   Ты блаженность мне чудом верни,

   Чтоб я пасся со всеми в лугах,

   Чтоб питался дурманами в травах,

   Забывая, как пишется "страх"

   Рукавами пустого причала.

   Если горесть моя не полна,

   Если стыд мой не спрятан в матрёшке,

   Тихо звякни мне в колокола,

   Не набатом, а так, понарошке.

18 ноября 2001 г.

   * * *

   Я не знаком ещё со всем, что есть средь нас,

   Ослы – животные с упрямым чувством чести,

   И если есть ещё в вселенной этой вести,

   То эти вести не доводятся до нас.

   Какие славные животные ослы,

   Их голоса по-свойму даже мелодичны,

   Жаль, что всегда взирают с первой полосы,

   Увы, лишь те, что в человеческом обличьи.

   А за кулисами уже не суета,

   А так, какое-то предвестие исхода,

   И зажигает перекрёстки простота

   Очередного недоевшего народа.

   Который раз теряя вкус и мня изыск,

   Всё наступает человечество на грабли,

   И, повторяясь, наши глупости озябли,

   Как зябнут мухи от шампани влажных брызг.

   А телевиденье всё жаждет катастроф,

   А катастрофы сохнут по невинным жертвам,

   И смерть давно уже считается десертом,

   А не каким-то отлученьем от даров.

   А наши сверстники всё ищут перемен,

   Не понимая, что вся хитрость в постоянстве,

   И заменяют устаревший образ пьянства

   На еще более старинный культ измен.

   А в ресторанах размещаются меню,

   И в них обычный список прегрешений смертных,

   Когда бы люди вдруг родилися бессмертны,

   Они бы тут же все засохли на корню.

   * * *

   По статистическим мерилам бытия,

   Шанс невелик найти вторую половину,

   Платонов миф укутан в старую перину

   Из недомолвок, склок и страха небытья.

   Но бродим мы, и раны наши жгут, как прут,

   Отполовиненные чьей-то ловкой саблей,

   И наши нити вовсе не ослабли,

   Соединенья, как прощенья, ждут.

   И вопреки всех океанических мерил

   Мы сочленяем несроднимые предметы,

   И разрывают воздух пьяный, как кометы,

   Две тени наши, маясь в проблесках перил.

30 ноября 2001 г.

   Дневники Чайковского

   Я дневники читаю, стыдно, но не смять

   Желанье знать, как думалось великим,

   И жду найти прозренье многоликим,

   Как отблеск счастья обладанья буквой "ять".

   Но там одно: "Проснулся, завтрак, снова пьян,

   Сидел и тренькал на трескучем фортепьяно,

   Но выходило грустно и неладно,

   Как я устал от этих фортепьян".

   Я не оставлю дневников, зачем клубить

   Вслед за собою разочарованье.

   Не лучше ль тратить время на питанье,

   А свой дневник ещё в мозгу убить.

30 ноября 2001 г.

   * * *

   Мне нравитcя отверcтие окна

   И проблески меж серо-голых веток,

   Весёлый бриз, забытый вкус креветок

   И запах перетёртого зерна.

   Мне хочется, чтоб не кончалась жизнь,

   Чтоб было много мыслей и рассветов,

   И я готов вселенную за это

   Расцеловать в скопленья звёздных брызг.

   Мне думается снова о тебе,

   И мы с тобою бродим и не злимся

   На недостаток дней в календаре,

   И без причины тихо веселимся.

   Я знать хочу, зачем такой тоской

   Приправлено меню на пире жизни,

   И нам подав на сладкое покой,

   Не обвинит нас повар в атеизме.

   Я б променял свой разум на восторг,

   На шум небес, на разнобой синичий,

   И обожал б, как истинный лесничий,

   Я каждый день, как маленький листок.

   Я б променял тоску на сон ночей,

   Где беспросыпно нежится побудка,

   И не нашлось такого бы приблудка,

   Которому я не отлил бы щей.

   Я б мыл бездомных кошек и собак

   И накормил бы досыта всех мышек.

   Не зря из всех знакомых мне мальчишек

   Я слыл всегда отъявленный чудак.

   Но я сижу и мыслю о вещах,

   Которых нет на дне консервной банки.

   И вслед за мной не тянутся подранки

   Закутанные, в данных мной плащах.

30 ноября – 23 декабря 2001 г.

   * * *

   Я не давал тебе пронзительных имён,

   Ты не плыла ко мне в наряде подвенечном,

   Но если суть вещей таится в чём-то вечном,

   То это вечное разделим мы вдвоём.

   Мы невесомы, словно пара голубей,

   Мы состоим из полуправильных концепций,

   И каждый миг, добавив бренность в нашем сердце,

   В нём оставляет только нить своих идей.

   Мы замещаем неумелые слова

   На ещё менее изысканные мысли,

   И наши сны над этой данностью зависли,

   И наши дни крошатся сладко, как халва.

   Мы не находим в постепенстве перемен

   Ни одного из нам знакомых знаков,

   И каждый день в нас длится одинаков,

   Как будто этот самый день нетлен.

   Но, наступая, стужа за окном

   Покроет сном наследство листопада,

   И к нам ворвется звонкая прохлада

   Внезапно белым ласковым конём...

   * * *

   Мы своё отскорбели

   И по снежной постели,

   И по звукам свирели

   Незаконченных вьюг.

   Всё, что можно, мы взяли

   Из поруганной дали,

   Ну, а что растеряли, -

   Только гнев да испуг.

   Это кажется только,

   Что веселия полька,

   Растворяет всю боль, как

   Оптальгина глоток.

   Это кажется – где-то

   Средь ознобшего лета

   Выпускает планета

   Свой несмелый росток.

   Бьётся вверх он сквозь комья,

   Поколения помня

   Тех, кто был ему ровня

   Среди прежних эпох,

   И сквозь хлопья тумана,

   Ему машет упрямо

   Неуёмный, как мама,

   Упоительный Бог.

10 декабря 2001 г.

   Дожди

   Средь мостов и прочих наслоений

   На ландшафтах юных городов

   Наступает вечер в моросеньи

   Водяных запутанных узлов.

   Сочленяя чёрные ограды

   И скрывая гладь своих озёр,

   Мимо нас проносятся парады

   Тонких льдинок, штопаясь в узор.

   Это есть не что иное, точно,

   Как простое счастье – средь дерев

   Наблюдать живое войско кочек,

   Поглотивших струй живых посев.

   Как сырое наважденье – Время

   Убывает вспять, себя не зля,

   И тугую сеть из воскресений

   Суетится снять с себя земля.

   И в неспешном рокоте глубоком

   Вод из бездн, разливов и дождей

   Распивает, наполняясь соком,

   Разнополый ветер-брадобрей.

   Всё, что было, затаилось рядом,

   И пусть стынет в таинстве земном,

   Прикрываясь выцветшим нарядом,

   Старый день за вымытым окном.

10 декабря 2001 г.

   Музыка Шопена

   Средь узоров неспешных и тонких

   Звук сочился из клавиш на свет

   И, едва всполоша перепонки,

   Оставлял в нашей памяти след.

   Высь сонаты прозрачно-немая

   Заполняла себя дополна.

   И сама себе тихо внимая,

   Рвала в клочья свои клапана.

   Отголоском забытых наречий

   Вавилонскую башню томя,

   В этих звуках язык Междуречья

   Сквозь межлетья струился в меня.

   В этом шёпоте смысла мирского

   Первозданный язык бытия

   Растворял между нами оковы

   И срывал наших лет якоря.

   Мы ныряли в нём, словно в нирване,

   В этом говоре древнем, земном,

   Щеголяя не в лоске, не в рвани,

   А в просторном звучаньи одном.

   Вот оно, то нетленное слово,

   Чем в евангелье числится Бог,

   И кружится средь вихря незлого

   В дивной музыке жизни восторг.

15 декабря 2001 г.

   * * *

   Потомки разбойничьих стад

   Ворочатся в нас и поныне,

   Сменив торжество на унынье

   И кличи на притчи ягнят!

   Припев:

   Средь гуннов и прочих громил,

   Снующих и пьющих, как рыбы,

   Не выжили если бы вы бы,

   То кто бы нас всех породил?

   Вы там выживали не вдруг

   Среди отмороженных воинств,

   Из всех свох дедов достоинств

   Привив нам врожденный испуг.

   Припев:

   Средь гуннов и прочих громил,

   Жирущих и пьющих, как свиньи,

   Когда б вы почили в уныньи,

   То кто бы нас всех породил?

   Я кланяться вам аж вспотел

   За то, что в своём безвременьи

   Успели вы бросить каменья

   В тех, кто в вас попасть не сумел.

   Припев:

   Средь гуннов и прочих громил,

   Поющих и пьющих, как кони,

   Когда б хоть один из вас помер,

   То кто бы нас всех породил?

6 января 2002 г.

   IV сонет Шекспира

   (перевод)

   Ловя лениво наважденья миг,

   Ты не ведёшь своим потерям счёта,

   Но Естество – холодный ростовщик,

   Давать дающим, вот его забота.

   Несчастный плут, зачем не передал

   Свой дар другим, собой упившись сладко,

   Его проел, пропил, процеловал

   И сумму сумм растратил без остатка.

   Ведя с собою торг, один, как перст,

   Ты сам себе ни сладок, ни доходен,

   И оставляя солнце здешних мест,

   Что ты предъявишь у полночных сходен?

   Твой дар уйдёт под камень гробовой,

   Жив будет тот, кто дал другим, живой.

28.04.2002

   V сонет Шекспира

   (перевод)

   Пружинки часового волшебства

   То мастерят мелодию для взгляда,

   То бьют, тираны, всласть в колокола,

   Всё разметая до пустыни ада.

   Без устали тугое время гнёт

   Крутую спину вороного лета

   И в зимний погреб до поры крадёт

   Его цветы и сны шального цвета.

   И тот цветок, что заключён в стекло,

   Последний луч померкнувшего солнца

   Глотает жадно, чтоб не протекло

   Ни капли жизни, выпитой до донца!

   Так умирает сорванный цветок,

   Оставив нам своей любви глоток.

28.04.2002

   * * *

   Две трети жизни прячась от судьбы,

   Мы треть её спасаем от мытарства,

   Отдав себя во власть иного царства

   Меж снов чужих, где бродят наши сны.

   Так отживая в области ничьей,

   Листая многоточия пророчеств,

   Из дождевой палитры одиночеств

   Мы выбираем одиночество ночей.

   Мы выбираем одиночество любви,

   Где вопреки всему родится чудо,

   И это значит – я с тобою буду

   И никогда не дам себе уйти.

21.3.2002

   * * *

   Мои стихи не требуют сивилл

   Для нитевидных сутей толкованья,

   И многовед не выбьется из сил,

   Ища вотще намёки и киванья.

   Для арамейских древних запятых

   Немало есть удобных переплётов,

   На языках на мертвых и живых

   Настругано немало анекдотов!

   Мои стихи затем, чтоб, видит Бог,

   Не в настоящем сыпаться звучаньи,

   Они едва ли сотканы из слов,

   А просто существуют изначально.

   Они во мне и в ком-нибудь ещё,

   Они под лампой вьются и не тлеют,

   От них едва ли станет хорошо

   Тем, кто несчастен или же болеет.

   Они приходят странной чередой,

   Не замечая лет и неудобства,

   Они сверлят и мечутся икрой

   На неприличном ложе чадородства.

   Они простят меня за суету

   И, пролежав без мысли больше века,

   Уснут во мне, как спит язык в рту,

   Когда не знает верного ответа.

21.4.2002

   Норвежские мирные инициативы

   Я был викингом,

   Плавал по морю,

   Алый цвет любил,

   Он ведь яростный!

   Не одно пустил

   Село по миру,

   Не одно сгубил

   Судно с парусом...

   Кушал мясо я

   Крупным прикусом,

   Облизав перста,

   Словно дикий зверь,

   Фляжкой лязгая,

   Дрых под фикусом

   И дожил до ста,

   Хочешь верь – не верь!

   А теперь норвег

   Очень мирный я.

   И давно за так

   Отдал палицы.

   Миру мир навек,

   Воевать нельзя,

   И не надо так

   Злобно пялиться.

21.4.2002

   * * *

   Сон земной, как серое пятно,

   Блеск сухого старого паркета.

   Я твержу заученно одно -

   Что люблю я жизнь не за это.

   Не за власть не ведать ни о чём,

   Не за грубость ворсяного кроя,

   А за свет фальшивый за окном,

   Растворённый в запахе прибоя.

   За суровый оттиск на губах

   Разносортных обликов апреля,

   За восторг, за смерть, за свет, за страх,

   За любовь и вкус хмельного хмеля.

   За разрывы в тучных облаках,

   За распад немыслимый, но скорый,

   За рассвет, несомый на руках

   Босоногой девочки Авроры.

   За печати умственных вестей

   Упреждённых кодами созвездий,

   За кровавый плен земных страстей

   И за блеск стальных свободы лезвий.

   За расстриженные острова

   На далеких ссуженных озёрах,

   За глотки, которыми трава

   Напояет своей влагой взоры.

   За восторг неведомых скачков

   По полям иссушенным, но свежим.

   За лесистый отблеск от очков,

   Не надетых на глазах всё тех же.

   За пору, которую отнять

   Не смогла бы адская недвижность,

   За способность тихо отживать

   Отголоски слов, рождённых выжить.

   * * *

   Мы селились вдали

   От весёлой толпы,

   Оставляя в пыли

   Груды фотоальбомов,

   И как будто нашли

   В шатком облике мглы

   Мерный маятник дней

   Без возни и уронов.

   Это сладко так знать,

   Что просторы вокруг,

   И вглуби, и снаружи,

   И сверху, и снизу.

   Лес, как древняя знать,

   Провожает в пургу

   Свои грозные ружья

   Нестойких карнизов.

   Современная суть

   Своевременных слов,

   Возникая из тьмы

   Отдалённых пределов,

   Окружает наш путь

   Средь помятых стволов,

   Отживая броски

   Генетических стрелок.

   Время пущено вспять

   И пылает, томясь,

   Чуть зажатое вновь

   Обращёнными снами.

   Это славно так знать,

   Что лесистая вязь

   Окружает, как ноль,

   Нас, оставленных с нами.

   И волнуясь, мы врозь

   Отживаем рассвет,

   Опалённый внутри,

   Но не выжженный вовсе.

   Скоро дождики вкось,

   Тарабаня секрет,

   Нам на кручах земли

   Расклонируют осень.

   Ту же самую, что

   Посещала порты,

   Ещё тонкой волной

   Омываемых ставней.

   И дождей решето

   Распечатаешь ты,

   Как в конверте со мной

   Письма радости давней.

   Покой

   Сердцевина ствола -

   Беззащитная ткань.

   Ей кручина мала,

   Ей не грезится лань.

   Перегретая тень

   Непомятых дерев,

   Ей не нужен олень,

   Ей не кажется лев.

   Не желает ветвей

   Непомерная сеть

   В синем мраке теплей

   Мох зелёный одеть.

   Не волнуется гладь

   Чуть припухших озёр,

   Им не страшно проспать,

   Им не чудится вор.

   * * *

   За тонкою завесой остроумья

   Мы два измученных клубочка бытия,

   И извлекая вкус копчёных мумий,

   Мы пиво пьём, как мухи, ты и я.

   Скрывая всё, что может стать раздором,

   Ища напрасно примененье сил,

   Мы изменяем собственным укорам

   И уповаем, чтобы нас простил

   Тот, кто затеял этот танец странный

   В чередованьи снов и полуснов.

   И не меняясь, мы меняем страны,

   Как лес меняет лиственный покров.

   Мы ожидаем, словно на вокзале

   Или на почте, позабыв конверт,

   Чтобы нам дали или показали,

   В какие дали наш уводит след.

Июль 2002 г.

   * * *

   Ливнями умытая,

   В джунглях перегретая,

   Золотом покрытая,

   В золото одетая,

   Пагубная пагода

   Станным изваянием,

   Разлагает радуга

   Свет в твоём сиянии.

   Пагода с погодою

   Породнилась точно,

   И восточной модою

   Нас влечет заочно.

   Разменявши пристально

   Вавилон и Мекки,

   Пагода здесь присно и,

   Может быть, вовеки.

   Только смерч проносится

   Да жаре неймется.

   Сколько смертных просится

   Прикоснуться, трётся.

   Ты их всех, недвижная,

   Встретишь, недотрога,

   На ступенях выжженных

   Твоего порога.

   В колдовстве мистическом,

   В ворожбе дремучей,

   Сколько перед личиком

   Твоим бродят тучи.

   Сколько пред знамением

   Вороны и совы

   Затворяют времени

   Скользкие засовы.

Август 2002 г.

   * * *

   О. Рывкину

   Я не знаю Вас, друг,

   Вы в забытой дали

   Отживаете век

   Наш и скорый, и зябкий.

   Я и сам впереди,

   С жестом скрещенных рук,

   Вижу, ждут корабли,

   Корабли без оглядки...

   Но как здорово, что

   Среди сонной молвы,

   Тихо вняв волшебству

   Неприметного слова,

   В нём стихов вещество

   Различаете Вы,

   Как живую листву -

   Ту, что жизни основа.

   Можем мы постареть

   Или вовсе уйти,

   Можем мы не допеть

   То, что нам не допели,

   Но не властна ни смерть,

   Ни молва, ни долги,

   В наших судьбах стереть

   Слов волшебных свирели.

08.09.2002

   * * *

   От сладости обид до сладости прощенья,

   Внезапных поездов и мыслей натощак,

   Мы первый поцелуй, как средство от смущенья,

   Не можем ни забыть, ни выбросить никак.

   Мы копим про себя неслышные обиды,

   Когда-нибудь потом поплакать и забыть.

   Но только вряд ли нам случаются порывы,

   Имеющие суть примерной простоты.

   Не ждать, благодаря Всевышнего и маму,

   Не ждать благодаренья ближнего и тех,

   Кто знает, отчего мы все стремимся в яму

   И где найдём мы дол тургеневских утех.

Август 2002 г.

   * * *

   И. Динесу

   За строчками узкими с вихрями вензелей,

   За старым пергаментным кровом вещей

   Скупая судьба нам не станет болезнее,

   А станет забытей, скорей и прочней.

   За сложными знаками солнечных выбросов,

   За тёмным пространством ненайденных звёзд

   Уютную келью у Господа выпросим,

   Коль скоро он нас в эту жизнь занёс.

   Упрятать себя в кропотливую ижицу,

   Унять в себе страх неприметного дня,

   Над всеми слегка с полусмешкою пыжиться,

   От страшной кручины себя схороня.

   * * *

   Отдаваясь немому и юному соло

   Побелевшего неба в расщельях домов,

   По привычке взгрустнув по кресту и рассолу,

   Мы внезапно постигнем нелепое: Он -

   Тот, которого ждали по ветреным стойлам

   Позабытых, но вряд ли прощённых эпох,

   Тот, который, любя, терпким потчевал пойлом,

   Охраняя всю жизнь каждый стебель, чтоб не сдох,

   Тот, которого нам выдавали по каплям

   Нерешённые скопом загадки времён,

   Тот, за кем мы ступали по пяткам, по пяткам,

   Пятясь вспять, понимая, что это не он,

   Тот, с которым мы пели, мучительно тужась,

   Выводя ту небесную скатерть хоров,

   Тот, которому следовал, следовал ужас

   Вслед за томною вязью волхвов и даров,

   За которым вполне, сколько следует нищим

   То ли духом, то ль именно нищим вообще,

   Мы царапали камни израненным днищем

   Скорбных дней и не дней, распылённым вотще,

   Тот, за кем мы успели едва ли, увы ли,

   Тот, о ком мы не плакали, даже крестясь,

   Тот, о ком мы по рытвинам жалостно выли,

   Вынимая руками из рытвины грязь,

   Он, пришедший, молчит среди нас не нарочно,

   Не припрятанный вящею библией слов,

   Он реальный живой, так, что сладко и тошно,

   Проживает средь нас, как в пучине веков.

   Не ищите, не ждите, что надо – свершилось,

   Только крепче сомкните свои голоса,

   Эта правда придёт сквозь мирскую замшелость,

   Эта правда придёт, о себе голося!

   * * *

   Сбросив старую власть с башни вниз,

   Мы успели вздохнуть

   И решили: пусть рок нас рассудит.

   Кто станет великим,

   Чей заржёт первым конь

   Пред рассветом кроваво-безликим, -

   Тот и будет царить,

   Воцаряться и царствовать тут.

   Растворяя белёсую явь я

   В белёсую быль,

   Принимая за правду

   Скупые слова Геродота,

   Лёгкий путь к обладанью

   Немного немого народа

   Я, как Дарий, ищу

   В примененьи коней и кобыл.

   Я стежками по серой траве

   Разметаю ковыль,

   Пусть завоет в горах,

   Поперхнувшись огрызком, гиена,

   Мне не страшен ни рок,

   Ни порок, ни курок, ни измена,

   Если правильно знать

   Примененье коней и кобыл.

   Старый конюх не спит,

   Он колдует у призрачных стоил.

   Я послал его с умыслом смутным,

   Но к праздничной цели -

   Первым конь мой заржёт,

   Едва в сёдла соперники сели,

   И недаром мне конь этот

   Бешено дорого стоил.

   Нету Дария, нет ни коня,

   Ни останков его,

   Но, как прежде, суём мы коням

   В морду запах кобылий,

   Потому что мы Дария опыт

   Едва ли забыли -

   Что царит только тот,

   Кто надул всех вокруг для того.

   * * *

   На скатертях из травянистой глади,

   Пугая пух ветвистых тополей,

   В твои глаза немой украдкой глядя,

   Я становлюсь счастливей и хмельней.

   И в волшебстве такого окружения,

   Распорядившись правилом земным,

   Едва касаюсь кончиков движения

   Холодных пальцев, становясь немым.

   Я излучаю строгие сонеты

   В неразрыхлённых рифмах бытия

   И сочиняю в воздухе нагретом

   Намётки формул в стиле: "ты и я".

   И возвышаясь до верхушек стеблей,

   И отливаясь в облике небес,

   Нам всё сулит, сулит покой целебный

   Так и не взятый нами тихий лес.

   * * *

   На чеширских устах

   Ухмылясь и прячась,

   Весь мурлыча, в усах

   И в доверчивых снах,

   Из мудрейших котов,

   Различающих запах,

   К всякой нечисти мне

   Убаюкал ты страх.

   Хэллоуин на дворе,

   В неразрезанных тыквах

   Ни глазниц, ни свечей,

   Это кажется лишь

   Расписной детворе,

   Что к их шуткам привык ты,

   И что любишь детей,

   И преследуешь мышь.

   А на самом-то дне

   Своей сонной природы

   Ты и сам не способен

   Сказать – почему

   Тебя тянет вовне

   Улучшенье породы

   Средь неслыханных ровень

   В чуланную тьму.

   * * *

   Вот бы книжки твои были только о нас,

   Чтобы ты не желала иного блаженства,

   Как, открыв переплёта тугое главенство,

   Обнаружить смеющийся взгляд моих глаз.

   Вот бы думы мои были лишь о тебе,

   Я б не знал источающей яды кручины,

   Не найдя ей ни дна, ни окна, ни причины,

   Оставлял бы я всё, что не ты, бы вовне.

   Вот бы стали мы вместе бродить по векам,

   Обучая ловцов человеков несмелых,

   Что не надо ловить никого, даже белок,

   Просто надо оставить в покое нас нам.

   * * *

   Сиреневые краски бытия,

   В них тонкие мгновенья ожиданья...

   Счастливец я? Могу ль не быть им я!

   "Счастливец!" – шепчут мне мои гаданья.

   Я шёл меж струй, я вновь меж них иду,

   Как меж колонн иль среди стеблей лилий,

   И повторяю музыку в бреду,

   Как рандеву двух параллельных линий.

   Я сочиняю суть своей души,

   Как непослушный ритм граммофона,

   И расставанье шапками кишит,

   Как злобный улей грязного перрона.

   Я средь свечей впиваюсь в темноту

   И мажу ей свои черно-квадраты,

   И разгребаю павшую листву,

   Мой старый двор устлавшую когда-то.

   Я обхожу крамолу фонарей,

   Таюсь от ликов и от их оттений,

   И средь запёртых накрепко дверей

   Ищу свои, уже чужие, сени.

   Моя любовь! Как сладок этот мир

   Забытых дней и сутолки неспешной,

   Как сочлененье ласковых рапир,

   Скрестились ветви нашей грусти грешной!

   Какой простор сулила нам она,

   И, поливая щедро из ушата,

   Нас осыпала златая листва,

   Мой старый двор устлавшая когда-то...

1 сентября 2001 г.

   * * *

   Снег отжил,

   Невольником растаяв

   Своих структур,

   Белея так несчастно...

   Я любил,

   О том едва ли зная,

   Что могу растаять

   Ежечасно.

   Но теперь, когда уже на воле

   Вод весенних

   Вот и слышен гомон,

   Я опять как будто словно болен,

   Я опять к тебе одной прикован.

   Хорошо быть небесным телом

   1

   Хорошо быть небесным телом,

   Можно просто шататься по небу.

   Это всё, что твоя шестерёнка

   Позволяет тебе в продолженьи

   Суеты повседневного вальса.

   Хорошо быть горами на суше,

   Потому что извечная сухость

   Позволяет вкусить непременно

   Обдувание редкого ветра.

   Хорошо быть простором вселенной,

   Потому что отсутствие места

   Не является больше препятствием

   Для удобного расположения

   Гор сухих и прозрачного ветра,

   Тел небесных, каким я являюсь.

   2

   Хорошо быть незрячею флейтой,

   Или просто глухим барабаном,

   Или даже сучком испещрённым,

   Громко треснувшим в знак ожиданья.

   Хорошо быть немеркнущим звуком,

   Волновать водяные пределы,

   Так, без смысла, неясным звучаньем,

   Не словами, а просто волненьем.

   Хорошо быть оттеньем иль цветом,

   Оттеняющим тонкие пальцы

   Розовато-наивной природы,

   Хорошо быть невольным страдальцем,

   Позабыв ненарочные роды,

   Вслед которым явилось сознанье

   И осталось, покуда не отжил.

   3

   Хорошо возникать не из яви,

   Не из тонких стручков наслажденья,

   Не из вязких сложений предмета,

   Сочетающего проявленье

   Разграниченной сути стакана...

   Хорошо умирать постоянно,

   От того превращая явленье,

   Столь недоброе нашему слуху,

   В повседневный процесс наслажденья,

   В повседневную сладкую муку

   Тел небесных и прочих объектов,

   Населяющих нашу поспешность.

   * * *

   Если б ты бы сравнила меня

   С опоздавшей росой или ветром,

   Я б гордился.

   Если б ты бы сравнила уста

   Мои с книгой иль лучше с пророком,

   Я бы прожил счастливую жизнь,

   Был бы мудр, боролся б с пороком,

   Но не дожил б до ста,

   Потому что б разбился

   О глухую решётку рассвета,

   Так летая, касаясь огня!

   Ты ж назвала меня

   Своим плюшевым мишкой

   И этим

   Сохранила во мне

   Всё, что требует сей славный чин,

   Я волную тебя

   Шебуршаньем и ласковым светом,

   Грозным страусом я

   Не летаю по небу один!

   * * *

   Я точным инструментом измерял

   Всё то, что измеренью подлежало,

   Всё то, что можно точно разложить

   В объёме, сумме и угле расхожем.

   И то, что мне казалось непохожим,

   Я всё старался заново прожить,

   И страсть точил, как остриё кинжала,

   И страсть сверкала, словно твой кинжал...

   Но я напрасно сумму обнажал

   Своих хлопот и думаний извечных,

   Мой грозный Бог склонил меня решить:

   Что ни на есть – всё к лучшему, а жить

   Вполне возможно и вполне невечно.

   И я, увы, бороться с Ним устал.

   * * *

   Что за теснением прямых,

   Что за пространством червоточин

   Хранится с грозной простотой

   В сокрытых кладовых от глаз?

   Я не был поводырь слепых,

   Ведь я не знал созвездий точно,

   Их ослеплённый пестротой,

   Я сам бродил слепым не раз.

   Я возникал из пустоты

   И уходил туда же точно,

   Откуда теплились мечты

   И где ворочались волхвы,

   И, как положено волхвам,

   Я сам бродил и кровоточил,

   На самом кончике остры

   Любые отголоски фраз.

   Я сочинял себе любовь,

   И сочинял себе расправу,

   И благодарность сочинял,

   И даже вечность предвкусил,

   Но кровь сочилась из меня,

   Напоминая мне приправу,

   Которой сам я отмерял

   Оттенок вкуса своих сил.

   И я нарочно не принял

   Того, что все назвали благом,

   Хотя потом того желал,

   Но было поздно, и зачем

   Мне расписаться в небытие

   И всё мигать незрячим глазом

   В тягучем обществе светил

   И прочих непонятных тел...

   * * *

   Если б я был бы Бог,

   Я б не стал вспоминать о себе,

   Повторяя в беззвёздном звучаньи,

   Что нельзя расставаться с собой

   Во вселенной, где только всего

   Проживаю лишь я

   И не знаю себе примененья.

   Хотя, впрочем, я создал бы свет,

   Лишь затем, чтобы было светло

   Или просто светлее,

   Я бы вспомнил свечу,