Текст книги "О грусти этих дней"

Автор книги: Борис Кригер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

   Не уйти нам от войны.

   Облобзав частицу "не",

   Отлежаться ли на дне?

   Полюбив частицу "либо",

   Не понять, что дело гибло.

   А частицею "-нибудь"

   Не прикрыть от пули грудь.

   А с тупым союзом "если"

   Не уснуть в удобном кресле.

   Со словечком "или... или..."

   Мне едва ль остаться в силе.

   Вспомогательное слово

   Полюбил я бестолково.

   Мне лихие части речи

   Изуродовали печень.

   А сиротские причастья

   Не прибавили мне счастья.

   И безумные наречья

   Не укрыли от увечья.

   А с похмелия глаголы

   Не налили мне рассола.

   Их любя я и спрягая,

   Не отведал каравая.

   Где ж та дерзкая частица,

   Что не даст немым родиться?

   Где ж то правильное слово,

   Что поймёт меня такого?

   Пусть немые окончанья

   Нас избавят от молчанья,

   Если слово – это Бог,

   Знать, и Он молчать не мог.

2.12.2000

   * * *

   Я хотел назваться Блоком,

   Но боялся – выйдет боком.

   Стал бы я домашний Блок,

   А стихов писать не смог.

   И подумал я, однако,

   Что не хуже Пастернака,

   У меня ведь то и дело

   На столе свеча горела.

   И не зря свой стих уродский

   Я уродовал, как Бродский.

   Обо мне забывших вовсе

   Можно ведь составить волость.

   Я, в плечо уткнувшись няне,

   Выл, как Игорь Северянин.

   Я ведь тоже в мыльной пене

   Всем доказывал свой гений.

   А проснувшись в воскресенье,

   Я подрался, как Есенин.

   И моей рябины куст

   Был и холоден, и пуст.

   Не страшася жизни плотской,

   Водку пил я, как Высоцкий.

   Удержав коней, как дни,

   Я орал: "Повремени!"

   Не боясь прикрыться штампом,

   Я рядился Мандельштамом,

   И меня хромые кони ж

   Поутру везли в Воронеж.

   И амур, тупой малыш,

   Всё казал мне грязный шиш.

   Но когда устал от фиги,

   Понял я, что просто Кригер.

2.12.2000

   * * *

   Мы как-то впопыхах

   Детей своих рожали,

   И как-то невзначай

   Ушли от нас они.

   И как-то невсерьёз

   На скачках кони ржали,

   И как-то насовсем

   Остались мы одни.

   Какая в жизни хворь

   Нагрянет то и дело,

   Какой ночной порой

   Рассыплется рассвет,

   И как-то вовсе вскорь

   Иссякнет "Кампанелла",

   И как-то ни к чему

   Явились мы на свет...

   Огонь зажгу свечи,

   Ты сядешь с книгой тихо,

   Опять живем в бреду,

   Опять пора в кровать,

   Ты только не молчи

   Фигурою триптиха,

   Я бренность изведу,

   И станем пировать!

8.02.2001

   * * *

   "Всё счастье мира за слезу

   "младенца".

   Достоевский – душервавец, сволочь.

   За слезинку вывернет насквозь.

   Так и тычет прямо с книжных полок

   В души врозь слезы младенца гвоздь.

   Мир давно своё всё счастье пропил,

   Миру больше нечего менять.

   Заросли к любви извечной тропы,

   И младенцев не рожает мать.

   И при входе у большого тира

   Снова объявление дано:

   "Покупаем оптом счастье мира

   За слезу младенца одного".

   * * *

   Я уехал, и снова уехал,

   Убежал, ускользнул и ушёл.

   Для кого-то всё это потеха,

   Для кого-то весёлый прикол.

   Я в лесу. Больше дела мне нету.

   Новостей разрывается нить.

   Я почти что покинул планету,

   Просто чтоб обстановку сменить.

   Но не сплю я от гулких винтовок, -

   То охотников к нам занесло, -

   А мне видится: пули иголок

   Решетят лобовое стекло.

   Что за чёртова наша судьбина,

   Неприкаянный наш приговор,

   Вечно тает под ступнями льдина,

   Словно кто раздувает костер.

   Не кончается эта потеха,

   Ещё много чертовских проказ!

   Если б мог от себя я уехать,

   Я б уехал ещё много раз...

8.02.2001

   * * *

   Мой гордый фрегат

   Мачты все поломал и предплечья,

   Обвисли канаты

   На сломанных рёбрах его.

   В почтовой коробке

   Не смог избежать он увечья,

   Ну лучше уж так,

   Чем совсем б не дошло ничего.

   Я долго читал

   Книгу скользкую в суперобложке,

   Но вдруг я сорвал её,

   Сунув безжалостно в печь.

   Маньяк Макиавелли

   Над "и" все расставил мне точки,

   И чудо-фрегату

   На почте проделали течь.

   Сегодня не чистил

   Нам двор от огрубшего снега

   Сосед, что когда-то

   У нас пару ёлок спилил.

   Отчалил фрегат мой

   От старого, бренного брега,

   А к новому берегу

   Пока так и не прирулил.

   * * *

   Большой, как туша Фудзиямы,

   Японской огненной горы,

   Я сочиняю эпиграммы

   В снежинках сумрачной поры.

   Приделаю машине ножки,

   И сквозь глубокий топкий снег

   Помчим мы прямо по дорожке,

   Стремя к ночлегу скорый бег.

   Синицы жрут халявный ужин,

   Как не пожрать, коль дармовой,

   И стих мой никому не нужен,

   Как в старом доме домовой.

   * * *

   Жизнь – скверная штука. Кстати, вы заметили, чем она заканчивается?

   Все мы тут болтаемся без дела.

   Стоит ли детишек обижать?

   Солнце нас достаточно пригрело,

   Что водой уж впору отливать.

   Все мы тут на временных квартирах,

   Их мы не торопимся менять.

   Страх пред сводами иного мира

   Старомоден, словно буква "ять".

   Надо б взять нам разума и песен,

   Семечек набрать на долгий путь,

   Хоть пути конец не интересен,

   Скоротать бы время как-нибудь.

   * * *

   Японцы нашли разницу в мозге оптимиста и пессимиста.

   Из депрессии в депрессию

   Переходим весело.

   Ну, не опускать же руки

   От коварной депрессухи.

   Коченеет голова,

   Знать, судьбина такова.

   Говорят, мозг оптимиста

   Весит больше грамм на триста.

   Оптимист, наверно, сам,

   Видно, принял триста грамм.

   Оттого он и весёл,

   Скачет всюду, как козёл,

   Ну, а нам, всем пессимистам,

   Не хватило грамм по триста.

   * * *

   В этой дикой стране

   Нас так мало и нам одиноко,

   Если есть в этой свадьбе

   Какой-нибудь спрятанный толк,

   Обручились мы с ней,

   Неприветливой и кособокой,

   Словно к выпившей бабе,

   Подсунувшей с проволкой ток.

   На безумном сидим

   Мы её полусне-чаепитьи.

   Бедный выдумщик Кэрролл,

   Где мартовский заяц? Ушёл?

   Что ты там ни пряди

   В хитроумьи нелепых событий,

   Вот где был бы твой перл

   И залитый чаинками стол!

   От её королев

   Нам не стало просторней и чище,

   Словно замкнутый блеф

   Растянулся и выплеснул блажь,

   Если козыри треф,

   То и козырь сгодился бы в пищу,

   Этот вымерзший сев,

   Он не твой, он не мой, он не наш...

   * * *

   Шекспир созвучен нам по духу,

   Он покупал поля и дом

   И разгонял тугую скуку

   Тем, что любил водить пером.

   Глумясь, надутые британцы

   Корили сына скорняка,

   А он пускал в немые танцы

   Огрызок старого пера.

   И наконец, устав от вони

   Толпы непрошенных гостей,

   Уехал в Стратфорд-на-Эйвоне,

   Сказав: "Не трожь моих костей!"

   Сей эпитафией закончил

   Усталый Вильям бренный путь,

   Давайте скажем так же точно

   И мы, уйдя когда-нибудь.

   Ноябрь 2000 г.

   (где-то в Западной Англии)

   * * *

   Старый Кембридж, крупица добра,

   В разлинованной сетке квартала,

   Если истина смертным дана,

   То её здесь окажется мало...

   Средь напыщенных временем лиц,

   Средь прыщавых судеб и обетов,

   Сколько вспыхло и гасло зарниц

   Чушь несущих университетов?

   Сколько блажи и глупых вершин

   Покоряли всемудрые старцы

   И последствия ложных причин

   Помещали в учебника карцер.

   Генри с ножкой от стула не зря,

   Хоть восьмой он по счету, но первый

   Покровительствует, покоря

   Веру старую новою стервой.

   Город милый, титан и гротеск,

   В сорок вёсел ударить и скрыться,

   Чтоб твой шарм в подсознанье не лез,

   Чтоб не лязгал твой сказочный рыцарь.

   Где-то здесь, в глубине твоих стен,

   Растворяется время, как лава,

   Только здесь в сочлененьи измен

   Зарождается вечная слава.

   Только здесь средь истёртого тла

   Выпадает по малым крупицам

   То, о чем шепчут колокола

   В предрасветном тумане зарницы.

   То, зачем, может, стоило пить

   Этот воздух и щурить на солнце,

   То догадки бессмертия нить,

   Достающая душу до донца...

Июль 2001 г.

   * * *

   Я счастлив с тобой в нищете,

   Я счастлив с тобой в изобильи,

   Тебе я несу на щите

   Свои размышления горилльи.

   С тобой пью я горький коктейль

   Из трав рокового топаза

   И жизни своей карусель

   Верчу взад-вперед до отказа.

   То плача навзрыд, то смеясь,

   То в бешенстве, то в недопитьи,

   Струится, сплетается вязь

   Волнений, судеб и событий.

18.06.2001

   * * *.

   Коль на дверях родной Европы

   Для нас повешена печать,

   Индейца с перьями до жопы

   Хочу в Канаде повстречать.

   Сюда приехали мы поздно,

   Индейцев нет, одно жульё

   Снуёт и шмыгает гриппозно,

   Жаль, не дают купить ружьё.

   Нам не дадут земли бесплатно

   И не оплатят пароход,

   Ну не тащиться же обратно

   И не тащиться же вперед.

18.06.2001

   * * *

   Лес зелёный – стеной за окном

   Манит нас немигающим оком,

   Как легко в окруженьи таком

   Убаюкаться ливня потоком.

   Как уютно средь крошечных стен

   Предаваться неспешному чтиву

   И боязнь больших перемен

   Унимать болтовнёй торопливой.

   И от этих избыточных слов

   Уноситься в мирские мгновенья,

   В лес поваленных чудо-стволов,

   В лес тишайшего самозабвенья.

   * * *

   За памяти своей дрянной пергамент

   Я Дарвина припомнил дурно мать.

   Своими обезьяньими мозгами

   Мне трудно мыслить, трудно понимать.

   Животное в себе я ощущаю,

   Не то чтобы рогатый иль с клыком,

   Я ближнего не ем, но не прощаю,

   И сам хожу с паршивым ярлыком.

   Живет моя звериная повинность,

   Паслась бы по пампасам, я б молчал.

   За что ж меня мытарит постижимость

   Моей непостижимости начал?

   К чему не отдыхаю я на ветке,

   Качая усыпительно хвостом,

   Зачем меня Завет волнует Ветхий

   Своим недонаписанным концом?

   Я жил по норам и живу понуро,

   Мне надо пищи, зрелищ и повыть.

   Зачем твержу я строчки Эпикура?

   Ужель без Эпикура не прожить?

   Сородичей мне слышно всхлипов эхо,

   Сегодня нам добычи не поймать,

   И средь дурного нелюдского смеха

   Я Дарвина помяну тихо мать...

9 июня 2001 г.

   * * *

   Мы жили на озере просто без имени,

   На карте кругом было много озёр.

   И лес отражался изломанной линией,

   Красуясь в воде, как заправский позёр.

   И так всё кругом не имело названия,

   Как будто географу горький упрёк,

   Без точного адреса, без описания

   Кручинился запад, резвился восток.

   И чайки и сосны сжились, непрописаны,

   На тесно поросших листвой берегах,

   Как дорого стоят простейшие истины,

   Когда растолкованы нам в именах.

7 июня 2001 г.

   Канадский лес

   Сладковатый запах хвои

   Резкий, пыльный, едкий, колкий.

   Словно древние секвойи,

   Раскидали ветки ёлки.

   Вверх взлохмаченные кроны,

   Как кустарник, жмутся чащи,

   Этот лес нам незнакомый,

   Этот лес ненастоящий.

   Мы пройдёмся до опушки

   Вдоль немеющего свода.

   Что за странные игрушки

   Напридумала природа.

   Как в загуле, словно спьяну

   Или вовсе сбившись с толку,

   По ту сторону океана

   Позабыв, как делать ёлку.

7 июня 2001 г.

   * * *

   По озеру проплыл бобёр,

   И на меня взглянул он косо,

   Как будто я бревнишко спёр,

   Не дав обгрызть под знак вопроса.

   А к вечеру пришёл енот

   И всё зачем-то лез на крышу,

   Наверно, умер в нём пилот,

   А то бы смог забраться выше.

   Потом подкралась к нам лиса

   И всё ждала от нас подвоха.

   И я за эти полчаса

   Решил о людях думать плохо.

   Ещё весь день был страшный шум,

   На озере всё кто-то ухал,

   И я решил – Лох-Несский бум

   Не только плод нелепых слухов.

7 июня 2001 г.

   Охота на земноводных

   Убежав от улиц модных,

   Не вставая спозаранку,

   Мы ловили земноводных

   И сажали дружно в банку.

   Две несчастные лягушки,

   Позабыв, как нужно квакать,

   По стеклу метали тушки

   И моргали нам двояко.

   Разглядев все их присоски,

   Брюшки, лапки, глазки, спинки,

   Отнесли их к глади плоской

   Озерка – как грампластинки.

7 июня 2001 г.

   * * *

   Мой сын всё ругает французов

   За то, что едят, мол, лягушек.

   Мол, мало им, что ль, кукурузы,

   Иль лучше б ловили бы мушек.

   Мне снился какой-то кабак.

   Хозяин болтал по-французски.

   И всё как-то было не так,

   И день был какой-то весь тусклый.

   К чему мне его колбаса?

   Опять наедаться до грыжи?

   Сказал я, вздохнув: "Се па са" ^*,

   И враз в раздражении вышел.

   То был не Париж, не Квебек,

   А так, междорожие странствий.

   Заезженный я человек

   И ас в воздвиженьи препятствий.

7 июня 2001 г.

   * * *

   Если ночь беременна стихами,

   Уговорами её ты не уймёшь.

   И к утру родятся строчки сами,

   Даже если вовсе спать уйдёшь.

   В ритме рифм есть вечная повинность

   Ритму звёзд и маленьких мирков,

   Без стихов я вовсе, видно, сдвинусь,

   Не прожить мне, в общем, без стихов.

   Даже допотопный птеродактиль,

   Каркая и хлопая крылом,

   Проявлял ритмический характер,

   Что с натяжкой можно звать стихом.

7 июня 2001 г.

   * * *

   Богу стало не с кем говорить,

   Кончились пророки да предтечи.

   А того, кого велел любить,

   Люди пригвоздили за предплечья.

   Бог шептал вполголоса, кричал,

   Пробовал и так, и эдак, бедный,

   А людишки брались за кинжал,

   Выходя пограбить из таверны.

   Бог потратил целый капитал

   На свои немые телеграммы.

   Он и плакал, и стонал, и звал,

   Выводя морзянки злые гаммы.

   А людишки брались за перо

   Писчее, а чаще – воровское,

   И сажали жертву на него,

   Как на вертел адское жаркое.

   И устал от этой жизни Бог,

   Улетел на суперзвездолёте.

   Даже если кто-то заорёт,

   Вы его уже не дозовётесь.

   * * *

   От мессий безвременных визитов

   Понапрасну хворью не болей!

   Поселился мелкий инквизитор

   В каждом из известных нам людей.

   В суете подвыпившего хлева,

   В сонме простодушных поросят

   Мы не ели от чужого хлеба,

   Ну, а если ели, нам простят.

   Мы не пили молока парного

   От святых коричневых коров.

   И когда пробило полвторого,

   Мир был прежним – весел и здоров.

   И напрасно по-мужичьи плакал

   В Дельфах средь осколков и костей

   Старый перепрятанный оракул,

   Ожидая скверных новостей.

   Можно мерить сапоги и клипсы,

   Ибо в суматохе перемен

   Заменили нам Апокалипсис

   На уже привычный Happy End.

16.02.2001

   * * *

   Из римских недобрых декад

   Писал себе письма Сенека

   И в них, своей мудрости рад,

   Бродил всё от века до века.

   И надо ж, к исходу среды

   Дошли до меня без конверта

   Его небоязнь беды,

   Его нестрашение жертвы.

   И мир засиял, как венец,

   От томной крупицы восторга,

   Постиг я тогда наконец

   Свою небоязнь острога,

   Хворобы, долгов, нищеты,

   Друзей ядо-лживого жала,

   Свою небоязнь судьбы,

   Свое неприятье Державы.

   Напрасно шипели клопы,

   Что трахнутый я неврастеник.

   И он сторонился толпы,

   И он там прослыл как бездельник.

   Но вены безропотно вскрыл

   Сенека по просьбе Нерона,

   И голос его отступил,

   Как эхо немого перрона.

   И я, словно старый сундук,

   Вобрав в себя вирши и саги,

   Надулся и злюсь, как индюк,

   От бликов вчерашней отваги.

16.02.2001

   * * *

   В дождь Милан нам судьба показала

   С белогрудой громадой собора,

   Все строения в стиле вокзала

   И шатание всякого сброда.

   А зонты, словно чёрные банты,

   Огибали промокшие двери.

   Мы бродили по улице Данте,

   Того самого, что Алигьери.

   Хоть Милану толпа и не мила,

   Сам погряз он в толпе, как мошенник.

   Ни кола, ни двора, ни стропила,

   Только Маме купили передник.

   * * *

   Лет в двенадцать решил я железно,

   Что в Венецию мне не попасть,

   К недоступному же, как известно,

   Разбухает огромная страсть.

   И теперь, очутившись в Милане,

   От неё километрах в трёхстах,

   Я взбурлил, словно буря в стакане,

   Расстоянье читая с листа.

   В обветшалой лагуне, как в тесте,

   Вязнул город моих юных грёз,

   Гондольер нас надул тыщ на двести

   И по грязной канаве повёз.

   Мимо нас проплывали гондолы,

   Мы качались средь песен и лиц

   Вместе с банками от кока-колы

   И останками умерших птиц.

   А на площади Бедного Марка,

   Средь фасадов на грязных столбах,

   Мы сидели, и нам было жарко

   В Адриатики душных ветрах.

   Мы решили, уехав из рая,

   На трамвае речном тря зады,

   Что Венеция – тот же Израиль,

   Только с явным избытком воды.

16.2.2001

   * * *

   Всё бурлило и плавилось, кроме

   Чуть припудренных инеем грив,

   В двухкупейном своем фаэтоне

   Ты был весел и шумно игрив.

   Громко чокаясь, били копыта

   И чеканили буквы на снег,

   Словно новая книга раскрыта,

   Чудо-тройки вместившая бег.

   Оставляя в несчётных подранках

   Всю дорогу рапирных острот,

   Ты гримасами на полустанках

   Теребил суетливый народ.

   Кому пел ты, Лукавому, Богу ль?

   Что палил ты в нервозном чаду?

   Я люблю тебя, пакостник-Гоголь,

   И чего-то по-прежнему жду...

   * * *

   Если б ты была не так мила,

   Мы бы всё толпились у аптеки,

   Словно отставные ацтеки,

   Исчерпав фантазию дотла.

   Если б ты была не так умна,

   Мы бы не селились между сосен,

   Наш союз был приторен и постен,

   С истиной, отжатой из вина.

   Если б ты была не та совсем,

   Что меня внезапно полюбила,

   Я б взорвался тыщей тонн тротила,

   Расплескав в пространстве белый крем.

   Если б ты осталась не со мной,

   Я бы всё равно приплёлся после

   И нудил, как выпоротый ослик,

   Что мне нужно быть с тобой одной.

   Если б мы забыли этот мир,

   Променяв его на плошку риса,

   Я бы звал и плакал, как актриса

   Или как простуженный вампир.

   Если всё свершилось – мы вдвоём,

   Так убьём дурное слово "если",

   Это слово выбросим из песни

   И своих "друзей" переживём.

Февраль 2001 г.

   * * *

   Нам не нужно друзей -

   Это слишком накладно и нудно,

   Лучше дней карусель

   Проводить без излишних хлопот -

   Приготовить кисель,

   Скушать с кашей, взошедши на судно;

   Переправить постель

   На качаемый волнами плот.

   Что желают друзья,

   Как несчастий нам всяческих много.

   Что живём, как князья,

   Не простят нам они ни за что.

   Если даже нельзя,

   Я спрошу разрешенья у Бога -

   Пусть, мне пальцем грозя,

   Всё ж позволит забиться на дно.

   Нам так много понять

   Ещё нужно, но сыпется время

   Перетёртым песком,

   Словно ядом, песочных часов.

   Как тоску мне унять,

   Не приходит мне радужно в темя,

   И селюсь я леском,

   Попрочнее повыверив кров.

Февраль 2001 г.

   * * *

   По утрам пишу стихи,

   Не почистив зубы.

   Поскорей с себя стряхни

   Мантию простуды.

   Если нечего мне ждать

   От грядущей почты,

   Лучше будешь поражать

   Вдохновеньем ночь ты.

   Я войду к тебе в трико

   И скажу, наверно,

   Как мне жалко Сулико,

   Ну, да я не первый.

   Мы пойдём с тобой на суд,

   Как на развлеченье.

   Нас присяжные поймут,

   Подкуп взяв печеньем.

   Ну, а после за столом

   В звонком ресторане

   Будем кушать суп с котом

   И с шампанью в ванне.

Февраль 2001 г.

   * * *

   Ты нарисуй мои мечты

   В мазках незримого касанья,

   Как отплеск ветреной звезды

   Над гулкой чашей мирозданья.

   Ты посели нас тихо так

   В ненаступающую осень,

   Пусть листопады вертят в такт

   Свои исписанные оси.

   Средь неподеленных границ,

   Среди застывшего заката,

   Ты посели нас меж страниц,

   Тобой раскрашенных когда-то.

   * * *

   Мне ночью снился старый Нотр-Дам,

   Но с колокольней правой больше левой.

   Асимметричность, видно, – признак Девы,

   В чью честь соорудили этот храм.

   Наискосок, на острове Сите,

   Приснилась мне, представьте, синагога.

   Когда-нибудь мне б не забыть у Бога

   Спросить, что означали грёзы те.

   Там было много книг, через окно

   Я наблюдал за сном библиотеки,

   А Сена, как и все другие реки,

   Несла вокруг присутствие своё.

   Такие сны обычно снятся днём,

   Они глухи, как высохшая флейта.

   Я не прошу больного старца Фрейда

   Копаться в подсознании моём.

   Зачем? Не нужно выцветших причин,

   Чтоб ощутить присутствие невроза.

   Обычно исключительная проза

   Ютится в подсознании мужчин.

   Я буду думать лучше: этим сном

   Ниспослан мне какой-то символ свыше,

   В нем Нотр-Дама арчатые крыши

   И синагоги окна за углом.

   Я там брожу, классический изгой,

   Которого не любят и не гонят,

   Которому всех храмов башни звонят,

   Который всюду свой, хоть и чужой.

15.03.2001

   Останки собора в Гластонберри...

   Останки собора

   В Гластонберри

   Глядели сурово,

   Мол, всё бери!

   Ни стен, только ребра,

   И те без крыш,

   Торчали недобро,

   Мол, что молчишь?

   Артура могила

   Зелена вся,

   А небо – нет силы

   Опомниться!

   И верно, в селении

   Должен храм

   Быть лишь обрамлением

   Небесам.

   А то, возвышая

   Свой грузный вес,

   Собой заменяет

   Он смысл небес.

   * * *

   Я молюсь на белый снег,

   Как на средство от аптек,

   Как на звёздную метель,

   Как на всё простивший хмель.

   Я мечусь среди границ,

   Как под Курском взятый фриц,

   Я боюсь свою страну,

   Хоть не выбрал ни одну.

   Я уже иссяк на треть,

   Мне не страшно умереть,

   Но скрипит в висках качель

   Беспрестанных мелочей.

   Что за ясный всплеск ума

   Жизнь ещё явить должна,

   Чтоб средь яви грозовой,

   Я обрёл души покой?

27.07.2001

   * * *

   Удивительно тонко умею скулить и страдать я

   По любой ерунде, распаляясь и пыша, как печь,

   Поглотила Канада меня в свои жара объятья,

   И как только мне хочется встать, то мне хочется лечь.

   Тряпку мокрую на лоб, да выбросить рабскую тщетность

   И пойти по траве иль по илистым днам босиком.

   Что за в псевдокостюм повсеместно и робко одет я?

   Что за шишка на лбу, словно лоб я ушиб косяком?

   Мы уткнулись в жару, словно в жёсткую злую подушку,

   От неё нет убежищ ни в роще, ни в тёмных углах,

   По всему узнаю нашу давнюю стерву-подружку,

   Полусонную Хворь, подогретую в душных коврах.

   Спёртый воздух течет, словно масла растопленный комень,

   Я забыться хочу, я мечусь в полутрезвом бреду,

   Где наш ласковый лёд – звон в прозрачном лесу колоколен,

   Где наш тихий полет сквозь туманный ручей и листву?

   Всё сожрало в своём неизбывном радении лето!

   Раскалило дотла, отупило и бросило прочь,

   Мы, как прежде, вдвоём, и спасибо Вседержцу за это.

   Потерпи, сдохнет день и наступит прохладная ночь.

21 июля 2001 г.

   О времени

   Висячая объемность Eстества,

   Где всё в одном и бдит Одновременность.

   Здесь без пол-литра иль без колдовства

   Любой сошел с ума бы непременно.

   Рябится снов исчёрканный разлив,

   Резвится звуков хриплое вниманье,

   И не найдя иных альтернатив,

   Течёт и убывает Мирозданье.

   И Совершенству вырвав приговор

   Из палачовых щупалец Момента,

   Я прячу Вечность, как последний вор,

   Укравший рупь у выпившего мента.

   21 июля 2001 г.,

   Канада

   * * *

   Я устроил себе день поэзии,

   На записки свои сам ответствовал,

   А жарища была, как в Родезии,

   В солнце я б вольфрамовую ветвь порвал!

   Обещал тебе я вынесть мусору,

   Мыть шампунем голову и стричь усы.

   Интернет же мне, простому юзеру,

   Сделал явное расстройство личности.

   Так и стал немым я отступником,

   В пересудах жил всё в неведомых.

   И мочился, метя под кустиком,

   Чтоб никто наш двор не наведывал.

   21 июля 2001 г.,

   Канада

   * * *

   В уютных рассуждениях с Платоном,

   Смакуя запах типографских строк,

   Я растерял прозренья по перронам

   И загрустил, как истинный пророк.

   Отбросив стыд, как корку апельсина,

   Мой новый глобус мордой стал к стене,

   Океаном Тихим, повернувши спину,

   Своей морскою задницей ко мне.

   Теперь я здесь, на Новом Континенте.

   Мне ль по себе? Не знаю. Вряд ли так.

   Тут на недвижном зиждется цементе

   Неистребимый отголосок драк!

   Я созерцаю, внемля перегуду

   То ль сквозняков, то ль чёрт-те знать кого,

   И машинально всё рисую Будду,

   И ненарочно всё гляжу в окно.

   Там льёт мгновений неизбывный шорох,

   То шелестит, то сыплется листвой,

   И я сушу в пороховницах порох,

   Изрядно поднамоченный судьбой.

   Моя отчизна – там, где дней не мерят,

   Где нет огня, где шорохов не ждут,

   Где любят, помнят и немного верят

   И где мои межстишия живут.

1 сентября 2001 г.

   * * *

   Я так привык к различной пустоте,

   Что звук иль вещь меня страшит, а мысль

   Кислит и жалит, как "алиготе"

   Или шампунь, когда едва помылся.

   Несостоятельность моей тоски

   Легко любым прибором измерима,

   И не блестят у стен Иерусалима

   Мои необлысевшие виски.

   Расслабься, Бог! Мы выпали на землю,

   Как из гнезда иль из суровых шахт,

   Не я один тебе, увы, не внемлю,

   Не я один тебе поставил шах.

   Нас много разных душенаселений,

   Мы разрослись, как хлопья в январе,

   И, копошась и зиждиясь на тлене,

   Не я один шатаюсь в темноте.

   Расслабься, Бог! Мы выпили всю воду

   Из неподкупных небу родников,

   Явись ко мне или явись народу,

   Пока народ со мной не был таков.

   Как неуютно в Земле Ханаанской,

   Как неприютен Божий стан и кров,

   И я кричу и корчусь по-вигвамски,

   И выпиваю колу, словно кровь!

   Не удержать бубенец с колокольцем,

   Не увести издёрганных коней,

   И я брожу под нелюдимым солнцем

   С неистребимым прозвищем "еврей".

26 августа 2001 г.

   * * *

   Ах! Наслаждайтесь грубо,

   С забвеньем в голове

   Селёдкою под шубой,

   Салатом "Оливье".

   На глади майонезной,

   Как в дебрях ледника,

   Не станет нам полезной

   Нежадная рука!

   Еда и наслажденье

   Повенчаны давно,

   Как льнёт от охлажденья

   Прозрачное вино!

   Как вертится не в яви

   Во рту, наверняка,

   Конфет изящных гравий

   В глоточке коньяка!

   Не так уж много в мире

   Негрешных есть утех,

   Живя в своей квартире,

   Наесться ведь не грех!

   И, обручась с обманом

   И шуток колесом,

   Не грех прослыть гурманом

   С замасленным лицом!

26 августа 2001 г.

   * * *

   Я на фоне Млечного пути

   Протираю старые калоши,

   В ресторане прежнем у "Кати"

   Мой десерт, заждясь, переполошен!

   На сухих проблинностях Луны

   Нам не жать лихие урожаи,

   В тоско-звучном отблеске вины

   Нам едва ль привидится Израиль...

   Что ни день, то днище иль костер,

   Что ни час, то острие кинжала, -

   Я забился в собственный шатёр,

   Чтобы мне созвездие не жало.

   Чтобы всем хватало пустяков

   И нечайных возгласов спросони,

   Чтоб на всех вселенских чудаков

   Нам хватало дополна ироний.

   И забывшись в пересвете звёзд,

   В точечках туманных очертаний,

   Мы построим через Землю мост

   И уснём, как в зале ожиданья.

9 августа 2001 г.

   * * *

   Луна – как блин, и я её гурман,

   Как Аладдин без лампы, но с тарелкой,

   Я предвкушаю истинный обман

   Моей Луны, с её морями мелкой.

   Как много света может дать она,

   Борясь со сном моим и строя рожки,

   Когда восходит бледная Луна

   И размечает лунные дорожки.

   Её сонаты лунной храма свод

   Меня влечёт и чествует, как брата,

   И я не верю в собственный уход,

   Дождливым днем нашептанный когда-то.

   И я вкусить стремлюсь когда-нибудь,

   Хоть за пределом жизни или смерти,

   Луны моей проблинно-рябый рупь,

   Едва отъетый кем-то на десерте.

9 августа 2001 г.

   * * *

   Нас разбудил раскатов ярых гром,

   Так грохотало, что держись за сердце,

   Какой на небе выдался погром,

   Всплеск бесшабашья среди молний терций!

   Так грохотало, что держи стекло,

   Так лило наземь, что скользнут копыта,

   И гром на небе так поволокло,

   Что над Землею треснуло корыто.

   В такой вот шторм не дай боже попасть,

   Над бурной бездной маясь, как букашка,

   Что ж, насладилася природа всласть,

   Своей грозой нам пригрозя не пачкать!

   Я не заснул уж больше, вниз пошел,

   Сынишка плакал, дочке что-то снилось,

   И, не иссякнув, ливень не ушел,

   Пока по крыше его злоба билась.

   Тебе приснился полувещий сон,

   Листок из книги, сон от Серафима,

   И струи пели пулям в унисон

   И обрывали узкие стропила.

   Какая злоба в этих небесах,

   Какая лживость в здешних покаяньях,

   И мы, уже запутавшись в грехах,

   Не знаем сами выход из блужданья.

   Я ненавижу бури страх и пыл,

   Я забираюсь вглубь своих беспечий,

   Покуда я свой гений не отрыл,

   Я буду жить, как отпрыск человечий.

   Есть эскимо и жалиться на дым,

   Пить винограда лоскуты и запах

   И проклинать безжалый остров Крым,

   Нагрявший в миг, откуда нет возврата.

   * * *

   Средь скромных крыш небесных поселений

   Мы очутимся мирно, невзначай.

   Без праздных слов, без громких сожалений

   Мы будем тихо пить вприкуску чай.

   Ты скажешь мне, что всё не так уж страшно,

   А я и сам давно уж так решил,

   И ждёт меня заброшенная пашня,

   Чтоб хлеб растил и больше не грешил.

   Чтоб в торжествах средь полусонных буден

   Я подрезал колосья и молол,

   Ты хлеб пекла, затеивала студень

   И собирала вечером на стол.

   А я б садился и, зудя плечами,

   Всё рассуждал о плугах да кряжах,

   И на густой квашне из расставаний

   Мы никогда б не поселяли страх.

   Я прикрепил бы над дверьми подкову

   От сглаза всех знакомых и подруг.

   Мы не считали б труд за катастрофу,

   Не сторонясь усталость, как недуг.

   Я знал бы точно, в чем предназначенье

   Моё с тобой, среди молвы мирской, -

   Без торопливой скуки и меченья

   Жить тихой жизнью, мирной и простой.

   Что нас страшит – возмездье ли, награда,

   Когда взираем в черноты проём?

   Мы все подспудно знаем, как жить надо,

   Но все не так, совсем не так живем.

18 сентября 2001 г.

   * * *

   Нам часто так мешает голова!

   Она наш страж и стержень несклонимый!

   И мы падём, рассудками косимы,

   И нас заменит сочная трава!

   Когда б я мог прокрасться меж десниц

   Внезапным страхом опоённых стражей,

   Я б крал себя, восторженный пропажей

   Своих незаменимых всуе лиц!

   Я б убегал на край солёных лет,

   Где нет просвета в злаковом стареньи,

   И раставлял б слова в стихотвореньи,

   И рассуждал б с Всевышним, как поэт!

   Я б брал с собой несущее звено

   Каких-нибудь невнятных поцелуев

   И поминал всё то святое всуе,

   Что поминать нам всуе не дано!

   Я б приносил на жертвенник любви

   Такое удивительное семя,

   Что, не родившись, умирало б время

   И растворялось медленно в крови!

18 сентября 2001 г.

   * * *

   Сквозная дань моей пустой тоске -

   Извечный смрад тугого беспокойства.

   Из всех фигур, застывших на доске,

   Не выживает пешечное войско.

   Из всех брошюр, пролистанных войной,

   Из всех туманов, выпитых до точки,

   Не выживает никогда покой,

   А выживают сорные цветочки.

   Из всех небес и в них забытых ран

   Болит одна, которая всех тише,

   За каждой печкой буйствует тиран,

   В очередной раз начитавшись Ницше!

   И за окном ворочается быль,

   Но к нам она имеет мало нитей,

   И адрес свой я полностью забыл,

   Чтобы себя не выдать в тайной прыти!

   Я закрываю окна и сижу