Текст книги "Песочница"

Автор книги: Борис Кригер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

Отец ( начиная кричать ). Что ты болтаешь? Я заработал эти деньги… Кто ж виноват, что в России все время меняют правила игры! Вчера – уважаемый человек, гениальный бизнесмен, надежда отечества… А сегодня – олигарх, вор, ату его ату… Государственной правды не бывает. Правда у человека одна – его совесть, и это неважно, кто нынче у власти, Адольф Гитлер или мать Тереза! Убеждений не меняют после каждого дворцового переворота! И я всегда, по возможности, старался поступать по своей совести… И мне нечего стыдится! И вообще, откуда ты набираешься этих фантазий? Эля. Из газет… Отец ( злобно ). И с каких это пор ты читаешь русские газеты? Эля. В том-то и дело, что не русские. Вчера подружки принесли на лекции «Ле Фигаро», и там было о нас… Отец ( подавленно ) Эля, ну ты-то понимаешь, что всё, что о нас говорят и пишут, – это ложь. В России к власти пришли изверги… Эля. А вот «Ле Фигаро» так не считает. Там написано, что это ты изверг, а в России власть разумная и справедливая… Отец ( яростно ). Это в России-то власть разумная и справедливая? Ну, ничего… Дай время, они и французов скоро в коленно-локтевую позицию поставят! У французов всегда была проститутская пресса! Французы настолько левые, что их постоянно заносит вправо! Только и знают вопить свое «Куа? Куа? Се па са!!!» Новоявленный самодержец в кои веки пенсии старикам выплатил, которых все равно ни на что не хватает, так ему вся Европа рукоплещет… Ничего… Ничего… Теперь его императорское величество Европу периодически без газа оставлять изволит, а потом, наоборот, подпустит ей газу! Мало не покажется! Я тебе еще раз объясняю, что всё, что мной заработано, было получено в поте лица, и поступал я всегда по совести, более того, я отдал бы Кремлю половину моего состояния, чтобы они оставили нас в покое… Но они не оставят. Они хотят всё! Они хотят повесить нас вниз головами, в назидание будущим поколениям! Ты – моя дочь, и не должна повторять клевету о собственном отце, тем более ты пользуешься всеми этими благами… и если не хочешь, чтоб тебя повесили на родине вниз головой! Эля. Пусть повесят! А мне ничего не нужно! Мать. Прекратите ссориться! Сегодня же рождественский вечер! Отец ( примирительно ). Вот именно… Эля ( не унимаясь ). Вот именно… Рождественский! С одной стороны, вы всё по церквам околачиваетесь, а с другой – нищему не подадите… С одной стороны – благородные речи, с другой – мат-перемат! Папа, не слишком ли много противоречий на одну душу населения? Отец ( возмущенно ). Ну, это не так… Мы всегда занимались благотворительностью! Эля ( распаляясь ). Да? Сейчас проверим! Вот в той же газете было написано, что муниципалитет поставил палатки вдоль Сены и предлагает жителям богатых домов пустить бомжей провести рождественский вечер к себе домой, а самим на всю ночь пойти праздновать на набережную в палатки! Отец ( возмущенно ). Это еще что за глупости? Мать. Немедленно прекрати! Тоже мне, революционерка! Отец. Ты что же, думаешь, я всю жизнь был миллионером? Мы тоже с матерью начинали нищими, ну или буквально нищими. И нечего этим бездомным потакать… Они все бездельники и наркоманы! Эля. Они тоже люди, и им тоже хочется тепла хотя бы в рождественскую ночь… Отец. Невозможно поверить, что на дворе двадцать первый век… Ничегошеньки в этом сумасшедшем городе не меняется. Кажется, что снова времена Французской революции… Эля. Это которой? Первой, второй или третьей? Отец. Научили на свою голову… Эля ( чихая и заливаясь кашлем ). А я пойду ночевать на набережную! Мать. Никуда ты не пойдешь! Ты что, решила подхватить пневмонию? Отец. Ничего, пусть проваливает… Продрогнет, образумится… Мать. Коля, ты с ума сошел!.. Эля, у тебя же насморк! Эля ( чихая и продолжая кашлять ). Это вы сошли с ума, это у вас насморк на всю голову. Живете, как барсуки затравленные. Сперли себе заначку и сидите, дрожите. Каждый день ждете беды, а сами словно бы знать не знаете, что жизнь так бессмысленна, грязна, никчемна, и меня туда же тянете… А я не хочу! Отец. А кто тебя спрашивает, чего ты хочешь? Ты еще дура, чтоб тебя спрашивать! Мы с матерью всё для тебя делаем! Знаешь, сколько для иностранцев стоит обучение в Сорбонне? А частный учитель французского? Эля. А не надо! Не надо для меня ничего делать! Не надо мне вашего французского! Ненавижу ваш Париж! Ненавижу вашу Сорбонну… Мать ( прерывая ). А что же тебе надо? Эля ( осекшись на полуслове ). Мне? Мне? Мне надо, чтобы все оставили меня в покое! Всё, я пошла на набережную… Эля вскакивает из-за стола и выбегает из комнаты. Отец. Вот идиотка! Учти, что если ты притащишь какого-нибудь бомжа – я его застрелю! И меня оправдают! Рано или поздно… Ну, как этого… который дрейфил… Мать ( растерянно ). Дрейфуса? Отец. Вот-вот… его самого… Сцена 3 Те же без Эли. Мать ( порывается встать из-за стола ). Я все-таки ее догоню… Что за безумные фантазии ночевать на набережной с бомжами? Отец ( останавливает ее ). Оставь ее… Она нарочно разыграла этот спектакль. Гормоны играют, да и потом, эта идиотская статья в «Ле Фигаро»… Мать. Про нищих? Отец. Да, и про нищих тоже… Парижская мэрия лучше сама прекратила бы воровать в особо крупных размерах, глядишь, в Париже не осталось бы бездомных. Я вообще в жизни не видел более сумасшедших людей, чем парижане… Мать. Да уж, хамы еще те! Ты знаешь, парижане, пожалуй, не заслуживают Парижа! Отец ( тяжело вздыхая ). Да, и Париж оказался вовсе не таким, каким мы его себе представляли… Мать. Может, его никогда и не существовало, этого нашего Парижа? Может быть, мы сами себе его придумали, жадно разглядывая в детстве заграничные картинки?.. Отец ( грустно ). Кому в России расскажешь, никто не поверит… ( Передразнивая Элю .) «Не надо для меня ничего делать! Не надо мне вашего французского! Ненавижу ваш Париж! Ненавижу вашу Сорбонну…» Где-то мы Элеонору упустили, что ли… Мать. Мы всегда были слишком заняты, чтобы ее воспитывать… Отец. Вот и доверились французскому образованию. А они нам воспитали неформалку- рэволюционэрку. Правда, Лиза, давай подумаем о переезде в Лондон… Или вообще куда-нибудь подальше… Хотя если от себя не убежишь, то от Кремля и подавно… Мать. Они теперь нигде нам житья не дадут. Ты же знаешь. Они профессионалы: если за что-то взялись, обязательно доведут до конца. Отец. Да, помнишь, как у Мандельштама: «И где хватит на полразговора, вспоминают кремлевского Вову…» Змеи подколодные… И кто бы мог подумать? В девяностые все складывалось так замечательно… Казалось, еще чуть-чуть, и Россия станет нормальной страной… Хотя, наверное, я заблуждался… Мы просто слишком много времени проводили за границей. Из заграницы сразу начинаешь Россию идеализировать, а как вернешься… Гаси свет! Мать. А я скучаю по нашей старой квартире, по тополям… А с нынешними ужесточениями, мне кажется, все это было спланировано с самого начала, и они ни на секунду не выпускали власть из рук… Просто ждали верного момента затянуть петельки. Отец ( задумчиво ). Может быть… Может быть. В начале девяностых с народом невозможно было совладать. Буквально у всех крыша съехала! Все были помешаны на свободе, предпринимательстве и загранице! А потом их рылом ткнули в дикий капитализм… Теперь «свободный рынок» звучит не иначе как ругательство… Нынче народ ненавидит Запад, ненавидит Восток… И снова готов голосовать как один за генералиссимуса. Довели до кондиции, ничего не скажешь… Мать. Коля, и зачем ты лезешь в политику? Мы же успели всё вывезти, им не досталось ни цента… Отец. Не знаю, Лиза, просто чутье мне подсказывает, что так мы будем в большей безопасности, чем если будем просто ратовать за собственное добро. Мать. А мне кажется, что, наоборот, лучше было бы не высовываться, но тебе виднее… Господи, что с нами со всеми будет?.. Отец. Могу сказать только одно: слава богу, что мы не остались в России. Отец прочувственно осеняет себя крестным знамением. Мать тоже крестится, но как бы украдкой, и сразу поднимается, чтобы подойти к окну. Мать. Нет, ну ты посмотри на эту красотку… В декабре в тонкой курточке, с голой поясницей и пупком наружу… И еще к бомжам в палатку лезет… Я пойду ее верну. Отец. Не ходи. Так она назло тебе всю ночь там просидит. А оставишь ее в покое, так, может, задрогнет и вернется… Мать. У нее же насморк… Она же совершенно больна! Отец. Се ля ви… Ничего не попишешь… Лучше пойдем спать. Действие второе Сцена 4 Набережная с видом на Нотр-Дам. Стоят палатки. У жаровни греются два бомжа. К ним подходит Эля и тоже начинает греть руки у огня. Первый бомж. Каман сава, ма шери [46] . Эля. Сава, сава… Трэ фруа [47] ! Первый бомж (сладострастно лезет обнимать Элю. Он говорит с грубым восточным акцентом, так что не сразу ясно, что это ломаный французский). Ту э тре жюли! Же пё тэ фер шо [48] ! Эля (сопротивляется). Это я-то милашка? Это ты-то меня собрался согреть? (В панике.) Лесе муа соль! Лесе муа соль [49] ! Из палатки выходит Глеб и молча, но решительно высвобождает Элю из рук первого бомжа. Оба бомжа набрасываются на Глеба. Первый бомж (наносит удар Глебу в челюсть справа). Мёрд [50] ! Глеб падает, но сразу поднимается. Первый бомж становится в боксерскую стойку, ожидая нападения Глеба, но тот стоит с опущенными руками. Глеб. Фраппе муа анкор [51] ! Эля (бомжам) Арете тут сюит [52] ! Второй бомж (наносит удар Глебу в челюсть слева). Мёрд [53] ! Иль э ён вре фу [54] ! Глеб снова падает и снова поднимается, отплевываясь кровью. Глеб. Фраппе муа анкор [55] ! Первый бомж (наносит прямой удар). Ту э ён идио [56] ! Глеб снова падает и уже не может подняться. Эля подбегает к Глебу, присаживается перед ним на корточки и подает платок. Оба бомжа, потоптавшись в растерянности, возвращаются к жаровне, а потом и вовсе уходят, пробормотав «ле бастард рюс» [57] . Сцена 5 Эля и Глеб остаются на сцене одни. Глеб ( шепчет, вытирая кровь ). Ничего, ничего… Эля. Так ты русский? А я и думаю, чего у тебя такой наш акцент… и родное лицо! Ты что же, герой, драться совсем не умеешь, а в драку лезешь? Глеб. Почему не умею? Наверное, умею, не знаю, не пробовал… Эля. Хорошо, что мы не в России, а то тебя убили бы, а меня изнасиловали бы. Глеб ( улыбаясь ). Ну, мы же не в России! Эля. А ты откуда? Глеб. Из России, из нее, родимой… Эля. Так как же ты здесь очутился? Глеб ( улыбаясь ). Шел, шел, да и пришел. Эля. Ты что, пешком пришел в Париж? Глеб. Ну почему же пешком, иногда и автостопом, ну иногда, конечно, пешком… Эля. А как же границы? Глеб. А я не люблю границ, я просто не обращаю на них внимания. Эля. Да что ты говоришь! А пограничники? Глеб. Ну, иногда, конечно ловят, но я всегда сбегаю снова. А чаще всего границу не так уж трудно перейти, если не волнуешься и не боишься. Нет, Российская граница – это, конечно отдельный разговор, а в Шагреневую зону пробраться – это без проблем. Эля. В какую зону? Шенгенскую [58] , что ли? Глеб. Ну да, в нее самую. Эля ( с искренним сочувствием ). Так ты, бедненький, так Париж хотел увидеть, что пешком сюда дошел? Глеб. Да нет, просто я шел, шел и пришел в какой-то очередной город… Эля ( указывая на Нотр-Дам ). Может, ты скажешь, что не знаешь, где находишься? Глеб ( улыбаясь ). Ну почему же не знаю, знаю… Только какая разница? Я вообще не люблю города. Шумно, грязно, да и всякие доведенные до отчаяния люди выказывают свою боль, причиняя боль другим… Эля. Это ты бомжей, что ли, так назвал? ( Строго оглядывая Глеба. ) А сам-то ты не бомж? Глеб ( улыбаясь ). Я – просто иду по земле, в этом заключается мое повседневное занятие. Я ничего не ищу, ничего не теряю. У меня ничего нет, но мне кажется, что мне уже ничего и не хочется. И мне кажется, мне хорошо… Эля ( с догадкой ). Слушай, может, ты просто обкуренный? Глеб ( улыбаясь ). Нет, мне хорошо и без этого… Эля. Значит, ты сумасшедший! ( Закашлявшись. ) Значит, ты просто больной! Глеб ( обеспокоенно ). Мне кажется – это ты больна… Может быть, тебе стоит вернуться домой? Эля ( отрицательно машет головой ). Ни за что… Хотя почему бы и нет. Если ты согласишься пойти со мной и сказать моим предкам, что согласен на мне жениться, тогда пошли! Только мой папа грозился тебя застрелить… Но он не посмеет. Ведь это же мероприятие парижской мэрии. Сегодня можно приводить бомжей к себе домой! А он не захочет, чтобы помимо того, что о нем и так пишут в газетах, завтра на первой полосе красовалась его физиономия с подписью: «Русский олигарх укокошил бомжа!» Тогда нас точно всех депортируют в Россию, его там посадят, а меня… наверное, изнасилуют! Глеб. Хорошо, я обязательно на тебе женюсь… Но только, наверное, не сегодня. Рождество, ночь… Мэрия закрыта! Мне кажется, что тебе очень холодно. ( Подаетсвой подранный пиджак .) Эля ( отталкивает руки Глеба, пытающегося набросить ей на плечи пиджак ). Ишь, чего захотел! Чтобы я пошла замуж? За тебя? ( Придирчиво оглядывает Глеба с головы до ног, а он при этом пытается смешно изображать силача, но в лохмотьях это выходит жалко. ) Ну, ты чистый Аполлон… Только вот что это на тебе за тряпье? Ну ладно, давай свой пиджак… Он у тебя не вшивый? Не блохастый? Глеб ( в раздумье ). Не могу гарантировать… Я бродяга еще с относительно небольшим стажем, и до сих пор не отличаю вшей от блох… Эля. Ну, ничего, это поправимо. У меня дома есть Британская энциклопедия. Принесу в дом блох или лучше вшей, и пойду листать книжки… Вот папа будет в восторге! Этого как раз нашей семье и не хватает. ( Помолчав .) Итак, ты – не признаешь границ? Глеб. Границ по сути дела не существует. Существуют пограничники и их начальники, которые пребывают в иллюзии, что они вправе ограничивать свободу передвижения людей. Эля. Ты – анархист… Мы проходили в Сорбонне… Глеб. Как тебя зовут? Эля. Эля, а тебя? Глеб. Глеб. Эля – это хорошее имя. Элеонора. Это имя означает «Бог – мой свет». Эля. Да? Не знала. Я не люблю свое имя… Предки всегда зовут меня возвышенно Элеонорой, когда хотят унизить особенно круто… Когда хотят, чтобы я почувствовала себя полной мразью… А твое имя что означает, знаешь? Глеб. Да что-то вроде «представленный Богу», но это не имеет значения. Я не верю в Бога… Эля. Да? Это занятно! Глеб. Верить подразумевает недоверие, возможность неверия… Мы ведь не говорим: «Я верю в папу» или «Я верю в маму». Для нас их существование очевидно, даже если мы сироты, потому что как же иначе мы появились бы на свет? Вот так и я… Для меня Бог – очевиден, и поэтому мне нет необходимости в него верить… Эля. Глеб, а ты точно не сумасшедший или обкуренный? Ты очень витиевато рассуждаешь… Обычно парни твоего возраста говорят со мной совсем о другом… Глеб. Да? И о чем же? Эля. О разном. О музыке, шмотках, потом в ход идут шуточки… Короче, зубы заговаривают, чтобы уломать переспать с ними. Глеб. А ты? Эля. А я не уламываюсь. Жду Прынца. Сейчас это снова модно. Представь себе: девственница в возрасте Орлеанской Девы в Париже. Фантастика? Да? Глеб. А какое это имеет значение? Эля. Ну, это вам, мужикам, на это наплевать…А нам, как говорится, береги платье снову, а честь смолоду… Старомодно? Глеб. Нет, я имею в виду, какое это все имеет значение? Люди постоянно носятся с вещами, которые совершенно не имеют никакого значения. Они всерьез борются друг с другом за них, готовы даже идти на подлость… Эля. Ну а что же для тебя имеет значение? Глеб. Ничего! Кроме этого холодного воздуха, текущего вдоль наших тел, кроме этой ночи, провожающей нас в едва бледнеющее за готическими башнями утро, кроме плеска воды в реке, треска щепок в жаровне… Эля ( смеясь ). Так ты поэт? Глеб. О, нет! Поэты жонглируют словами… А я слишком занят для этого… Эля ( смеясь ). Ты? Занят? Чем? Глеб. Жизнью! Эля ( смеясь ). Ты смешной! Ведь ты смешной? Правда? Глеб. Может быть. Но жизнь – единственное занятие, которым стоит заниматься, пока ты жив. Эля. Ну и как же ты занимаешься этой самой жизнью? Чем твое занятие жизнью отличается от моего, или, скажем, моего папы? Глеб. А мне кажется, ни ты, ни твой папа не занимаетесь жизнью… Эля. А чем же мы, по-твоему, занимаемся? Глеб. Смертью. Эля. Нет, ты все же, пожалуй, сумасшедший. Ведь то, что ты говоришь, – бред. Или погоди: может быть, ты философ? Мы проходили в Сорбонне. ( С гордостью .) Ты, знаешь, я ведь учусь в Сорбонне! Так там мы проходили про этого, который сидел в бочке… Как его? Демокрита? Глеб. Диогена. Эля. Точно! Ты и про Диогена знаешь? Так ты правда философ? Никакой не бомж, а просто странствующий философ? Глеб. Нет, я не философ. Философы слишком заняты парадоксальностью собственного умственного бессилия, и, скрывая его, заменяют поиск истины поиском новых слов, означающих невозможность ее достижения. Эля. Ну, про моего отца понятно. Он, и правда, все время занят смертью. То боится, что его пришьют из снайперской винтовки, а то – экстрадиции на родину. Ну а я-то? Почему я занимаюсь смертью? Что же, учеба в Сорбонне – это занятие смертью? Глеб. Да. Эля ( обиженно ). Ты просто мне завидуешь, поэтому так и говоришь.