сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 34 страниц)
– Можно взять стиральную машину? – спросил Стюард.
– Нет, она тоже спорная… – весело ответил Герберт.
– Но ведь это же машина его матери! – послышалось завывание тети из-за двери.
– Видимо, они перевезут машину на склад и передадут вам ключи, – успокоил всех полицейский.
– Ты так и не понял, что речь идет не о вещах… – грустно улыбнулся Герберт Стюарду.
– Мне кажется, что как раз о вещах… Вы лицемеры… Энжела ранила меня в самое сердце, а вы просто обобрали меня до нитки…
– Это как раз то, чего мы со дня на день ждали от тебя по отношению к нашей дочери, – искренне возразил Герберт. Происходящее доставляло ему чрезвычайное, тягучее, как патока, удовольствие.
Наконец все разошлись… Вдогонку Стюард прокричал:
– Все, чего я хотел, – это забрать свое дерьмо…
– Твое дерьмо всегда с тобой, – весело бросил ему в ответ Герберт.
На следующее утро Герберт написал своему адвокату письмо с просьбой подготовить иск против Стюарда, так, для острастки, на всякий случай.
Затем Герберт принялся за письмо к Стюарду, написание которого вызвало у него буквально состояние экстаза:
Стюард!
Я прилагаю письмо к своему адвокату, описывающее нашу позицию в деловых отношениях с тобой. Если ты захочешь через суд добиться от Энжелы каких-либо денег или вещей, ты получишь встречный иск.
Однако я не стану подавать на тебя в суд, если ты, после того как заберешь свои вещи, которые мы оставим в специально отведенном для этого месте, навсегда исчезнешь из нашей жизни. Если же ты продолжишь приставать ко мне или к Энжеле со своей «драмой» или попытаешься подать на нас в суд, мы незамедлительно подадим на тебя жалобу в полицию, ибо мы убеждены, что ты намеренно склонил нашу дочь к сожительству с целью вымогания у нее денег, в то время как твоя так называемая работа привела к колоссальным потерям не только в компании, но и к потере личных сбережений Энжелы, которые были скоплены на ее образование в колледже. Единственная причина, по которой я не подаю на тебя в суд немедленно, заключается в том, что ты – бездомный, безработный неудачник, и я не смог бы вернуть себе даже потрат, необходимых для того, чтобы подать на тебя в суд.
Ну, а теперь об эмоциональной стороне вопроса. В чера ты назвал меня лицемером. Это не так. Ты никогда мне не нравился. И я этого не скрывал.
Когда оказалось, что ты бывший (и, возможно, будущий) наркоман, шизофреник и даже не закончил среднюю школу, это отнюдь не прибавило любви к тебе, несмотря на всю либеральность моих взглядов на людей.
Ни одна из моих попыток привести тебя в божеский вид, обеспечить работой и достойным заработком не увенчалась успехом. Ты портил все, к чему прикасались твои руки.
И это тоже я был готов терпеть, но ты каким-то образом умудрился так сильно оскорбить Энжелу, что нет тебе прощения. Впрочем, я не удивлен. Ведь в порыве бахвальства ты нравоучительно заявил Джейку, что для того, чтобы завоевать девушку, необходимо убедить ее в том, что ты являешься всем, чем она хотела, чтобы ты являлся. Нет, дорогой мой альфонс, жалкий жиголо. Для того чтобы завоевать девушку необходимо, действительно стать всем, чем она хотела бы, чтобы ты стал.
И знакомство с твоей семьей отнюдь не прибавило тебе шарма. Как-то твоя мама заявилась к нам и стала отговаривать нас ехать на одно важное мероприятие, утверждая, что ей приснилось, что мы все погибли в автокатастрофе, и что последний раз, когда ей приснился подобный сон о других людях, они на самом деле разбились! Нам все-таки пришлось поехать, и мы вернулись живыми, но я тебе признаюсь, это было не самое приятное путешествие в моей жизни.
Когда Энжела из-за тебя бросила школу и в слезах заявила, что хочет выйти за тебя замуж, я не видел никакой другой возможности, как дать вам съехаться, чтобы она сама смогла убедиться в том, какое ты ничтожество.
Все, чего я хочу, – это чтобы ты извинился перед Энжелой. Как только она получит твои извинения, я передам тебе ключ от места, где хранятся твои пожитки. Я говорил тебе, что дело не вещах. За свою жизнь наша семья уже не раз лишалась практически всего, я легко раздавал свои вещи наркоманам, соседям и просто малознакомым людям. Мы пускали пожить в свой дом и вовсе незнакомых нам людей. Дело в том, что ты не понимаешь никакого другого языка, кроме языка вещей, поэтому мне и пришлось устроить весь этот спектакль, из которого, впрочем, ты, кажется, не извлек урока.
Герберт Адлер
После того как письмо было отослано, Герберту стало противно. Он действительно никогда не цеплялся ни за деньги, ни за вещи. А этот щенок вынудил его вести себя так, будто последний склочник.
– Я знаю, как следует поступить. Вот теперь Стюард наверняка извинится, и мы все соберем ему денег. Эльза, ты дашь ему денег?
– Да, – ответила жена, – я постараюсь наскрести долларов семьсот.
– И я дам, – сказал Джейк и трогательно притащил свою копилку.
– Ну и я выдам ему тысячу или полторы. А ты, Энжела?
– И не подумаю… – ответила девушка и отвернулась.
– Мы ведь помогаем нищим, бездомным вне зависимости, негодяи они или святоши… – возразил мистер Адлер.
– Хорошо… – неохотно согласилась Энжела.
Так набралось около трех тысяч долларов, с лихвой перекрывающих все вообразимые и невообразимые потери Стюарда в результате отчуждаемого у него телевизора.
Однако вместо извинения пришло письмо от адвоката Стюарда, а Энжела внезапно призналась, что заглянула в электронный почтовый ящик Стюарда, который то ли по рассеянности, а может, и намеренно не поменял пароль. Там она нашла неотправленное письмо, предназначавшееся ей. Письмо весьма польстило Энжеле, однако ничуть ее не тронуло… Всё о себе, о себе, о себе…
Ты никогда не прочтешь этих строк. Я не спал несколько ночей… все время я слышу твой голос… каждый раз, когда я вижу машину, похожую на вашу
. каждый раз, когда кто-нибудь мне звонит… постоянно… это ты… это все ты… ты была всем в моей жизни в последние годы, и я не могу жить без тебя… Это так больно, как… я уверен, ты знаешь… только бы иметь возможность видеть тебя ежедневно… как я не понимал, какое это было счастье… знать, что я увижу тебя вечером, смогу тебя обнять… поцеловать… это уносило прочь любое из моих мучительных волнений… Мне никогда не преодолеть того, что произошло… Но я должен! А я пишу тебе письма, которые ты никогда не прочтешь… Я не сплю… постоянно думаю о тебе… что дальше… страх… ненависть… любовь… я так растерян… Мне нужно освободиться от этого состояния, но каждый наступающий момент ясности разрывается в клочки моими мыслями… твоим присутствием… ты одна… ты все и ничто для меня одновременно… я никогда не смогу тебя обнять… никогда не буду с тобой… и это так замечательно… но так болезненно… мечты, разорванные в клочья… жизнь, разорванная в клочья… Я не думаю, я только пишу… Мне нужно быть с тобой… Мне нужно уйти… Любовь все затопляет… Я никогда не дам тебе уйти…
Мне кажется, я слишком фиксируюсь на одном и том же… Наверняка это моя болезнь… мои эмоции овладевают мной и затравливают меня обратно в одну и ту же ловушку, которая мне так знакома… чувства – вот что разрушает меня. Нужно убить в себе чувства… Они слишком сильны, чтобы продолжить жить как ни в чем ни бывало… я уничтожу чувства… я не буду больше чувствовать… я не буду… я добьюсь… ничего больше, до победы… ничего… начиная с сего самого момента…
– Этот щенок так ничему и не научился… Всё о себе, о себе, о себе… Главное чтобы только, не дай бог, не самоубился. Всё, что в нем есть человеческого, он считает болезнью… – вздохнул Герберт, а сам подумал, что вот она, изнанка его холста, только, похоже, если продолжать так жить, то от холста не останется ничего, кроме изнанки. Просто не надо было связываться с этим пасмурным и по-своему очень страдающим человеком. Он неизбежно втянул и Герберта, и всех его домашних в эти свои страдания, в грязь, в удушливость склоки, да, да, именно в столь не свойственное Герберту склочное перепихивание угрозами.
Где же произошла ошибка? Почему дочь не слушала его и Эльзу, когда они предупреждали ее год назад? А может быть, не нужно относиться к жизни, как к парадному холсту? Довольно! Это отношение – тоже наверняка несносная ошибка какого-нибудь перевода Новейшего Завета. Люди должны ошибаться, иначе невозможно себе представить никакой жизни, никакого развития, никакого движения… Пускай вся жизнь протекает в узелках холстовой изнанки; боль так же необходима, как и наслаждение, подлость, благородство, злоба, доброта… Не нужно искать идеального, чистого, незапятнанного, это все дурная иллюзия, упрямая ошибка толкования… Не совершив оплошность, не покаешься, а не покаявшись, так и останешься с зависшим на всю жизнь неприступно-белым, а потому неизбежно чужим холстом.
