Текст книги "Попугай Гриша и корпоративная тайна"

Автор книги: Борис Калашников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

6. В отделении

Инкассаторский броневик, в нем два бронежилета, муляжи автоматов оперативная группа Службы порядка в составе сержанта Ломова и ефрейтора Петрухина довольно быстро обнаружила за горой щебня на заброшенной строительной площадке, но ни бандитов, ни денег в машине не было.

Поднятые по тревоге сотрудники Службы, перекрыли выезды из города, вооруженные наряды приступили к патрулированию улиц и проверке документов на автобусной станции и железнодорожном вокзале, но грабители, словно, испарились.

Начальник отделения Службы порядка города Мышанска майор Филипп Павлович Гапкин – пегий пёс с худой сморщенной мордой и длинными отвислыми ушами, который раз просматривал на компьютерном экране видеокадры бандитского налёта и говорил сидевшему за приставным столиком капитану Бульдогину:

– Картина ограбления, Кузьма, в основном ясна: хрустики изымали Лёмпа и Амбал. Третий член банды – Носорог, судя по показаниям свидетелей, оставался за рулём броневика. А вот личность скандальной кошки, которая помешала Поросюку связаться повторно с председателем банка, остаётся пока загадкой.

Заместитель начальника отделения – коренастый крепыш с плоской мордой и тяжелой боксёрской челюстью встал, навис над экраном и вгляделся в физиономию скандалистки.

– Судя по всему, гастролёрша залётная.

Забулькала кофеварка. Гапкин поднялся и надавил на кнопку. Из краника с шипением вырвалась струя пара, и тёмный напиток наполнил чашечку.

Палыч протянул кофе капитану и подвинул поближе к нему сахарницу.

– Спасибо, – Бульдогин положил в чашку две ложечки сахара и быстро размешал, – кофе без сахара не люблю, чай другое дело… Ребята установили, что звонок Поросюку голосом председателя «Мышиного кредита», по которому заведующий филиалом начал готовить наличность к передаче так называемым инкассаторам был выдан с телефона-автомата, установленного на автобусной станции, но кто звонил, неизвестно.

7. Такая маленькая птичка не может стоить пятьсот хрустиков!

– Бумага какая-то не солидная. Подозрительная бумага, – сказала бухгалтер Копилкина, рассматривая товарный чек и недоверчиво водя носом по нацарапанным на нём буквам и цифрам: «Изделие – попугай, тип – говорящий, наименование – Григорий, стоимость – 500 хрустиков».

– У вас, Надежда Гавриловна, всё подозрительное, – раздраженно пропищал директор, чувствуя, как горячая волна поднимается по телу, а лапки начинают мелко дрожать. – Счёт выписан хозяином зоологического магазина. У вас нет основания, не доверять ему.

– Финансовые документы не пишутся карандашом, – поджала тонкие губы Копилкина. – Итоговая сумма вообще подтёрта. Это не счёт, а самая натуральная липа!

– Сами вы, липа, Надежда Гавриловна… пусть буквы карандашом, а печать-то чернильная! – взвизгнул директор.

Возражать на этот глупый аргумент бухгалтер посчитала ниже своего достоинства и спросила, глядя поверх очков на Хомячкова:

– А где же сама покупка?

– Вот, пожалуйста, – Константин Вадимович открыл дверь в соседствующую с кабинетом комнату отдыха: на столе в высокой круглой клетке перед пустым блюдечком, нахохлившись, сидел небольшой синий попугай с красной головкой и зеленой грудкой. Приоткрыв один глаз, он окинул скромно одетую Надежду Гавриловну безразличным взглядом, зевнул, захлопал крылышками, взлетел на качельку и стал не торопясь раскачиваться.

Бухгалтерша разочарованно цокнула языком.

– Какое худосочное создание! В нём живого веса, дай бог, пятьдесят грамм! – она покрутила головой и сделала крайне неприятный для директора вывод. – Такая маленькая птичка не может стоить пятьсот хрустиков.

– Это что вам, утка что ли?! – съязвил Хомячков. – Ценность Григория нельзя измерять в граммах. Ведь это говорящий попугай! Он живёт триста лет и может вам наговорить такого, что уши, уши отклеятся, – процитировал Константин Вадимович хозяина зоомагазина.

Замечание про уши Копилкина, будто не заметила.

– Приличная птица, если она говорящая, должна, хотя бы, поздороваться.

– Гришенька, – попросил Хомячков, – скажи Надежде Гавриловне, «привет».

Попугай презрительно посмотрел на директора, закрыл глаза и, продолжая медленно раскачиваться, сделал вид, что задремал.

– Я, конечно, занесу его в опись школьного имущества, как говорящего, – недоверчиво покачала головой Копилкина, – но, если ваш попугай будет и дальше, молчать как рыба, любая проверяющая комиссия может усомниться в полезности такого приобретения.

– А какой по продолжительности период он должен числиться на ваших так называемых учётах.

– Это не мои учёты, Константин Вадимович, они предписаны Инструкцией. Вы понимаете, Инструкцией! – при слове Инструкция глаза Надежды Гавриловны округлились и наполнились каким-то внутренним светом.

Она всегда произносила название этого документа с таким же душевным трепетом, как богомольный христианин слово Библия.

– Если он живёт, как вы утверждаете, триста лет, то и снять его с учёта, то есть списать, можно будет лет через сто не раньше.

Идея постановки Григория на учёт на сто лет совершенно не понравилась директору, мечтавшему подержать попугая для вида пару месяцев в школе, а затем поселить в своей квартире, как личную собственность.

– А, если, птичка сдохнет не через сто лет, а раньше, тогда как поступать, согласно вашей многоуважаемой Инструкции?! – с сарказмом в голосе, спросил Хомячков.

– Ну, тогда медицинская экспертиза, акт о смерти, с обязательным утверждением в вышестоящей инстанции.

– Неужели?!

– Именно, если следовать Инструкции. Это только с расходными материалами всё решается просто: два месяца, три подписи и готово.

– Ну, давайте, проведём птицу как расходный материал и спишем через два месяца.

– Вы… вы… вы, что говорите?! – Копилкина даже стала заикаться от возмущения. – Расходный материал это то, что стоит меньше трёх хрустиков. А за попугая вы отвалили целых пятьсот!

Надежда Гавриловна широко развела лапы, пытаясь наглядно показать значительность суммы.

– Может быть, Константин Вадимович, вам занести Инструкцию, чтобы вы могли освежить в памяти отдельные положения?

– Что вы, Надежда Гавриловна, носитесь с этой Инструкцией, как дурень с писаной торбой?! – рассерженно махнул лапой Хомячков.

– Ну, знаете… – обиженно поджала губы Копилкина.

* * *

Попугай был поселен в персональной комнате отдыха, совмещённой с кабинетом директора. Он клевал зернышки, пил водичку, раскачивался на качельке, кувыркался на жёрдочке, короче, жил в своё попугайское удовольствие, но не говорил.

Прошло две недели и по школе поползли нехорошие шепотки о том, что на никчемной покупке директор хорошо нагрел лапки. Константин Вадимович боялся, что неприятные слухи дойдут до Службы порядка и эта ужасная Служба займётся молчуном стоимостью пятьсот хрустиков.

Григория нужно было, как можно скорее, сделать разговорчивым. Хомячков пошёл на унижение и, заглядывая периодически в комнату отдыха, наклонялся над клеткой и елейным голоском просил:

– Гришенька, ну, скажи, хотя бы: «Попка дурак».

В ответ попугай только подозрительно косил на директора круглым черным глазом и в этом взгляде Константину Вадимовичу виделся хамский ответ: «Отстань от меня! Сам дурак!»

Не смог Хомячков получить помощи и от учительницы зоологии Запечкиной.

– Я извиняюсь, Константин Вадимович, вопрос не ко мне. Я научить его ничему не могу.

– Но вы же зоолог, Зинаида Альбертовна, и должны хоть что-то соображать по своей специальности.

– По специальности, не волнуйтесь, соображаю, но попугаев, извините, мы по программе не проходим.

Преподаватель истории Виктор Леонидович Федотов, выслушав рассказ директора о героических подвигах Григория в далеком прошлом, окатил Хомячкова странным взглядом и сказал, что Мамай никак не мог подарить попугая Александру Невскому.

– Ну, почему же? Я полагаю, у татар был обычай дарить говорящих птиц заслуженным людям, просто этот факт не отражен в учебниках истории, – вступился за Мамая Константин Вадимович.

– Насчёт этого обычая мне ничего неизвестно, – сухо заметил Федотов. – Но точно знаю одно: Мамай не мог ничего дарить Александру Невскому, поскольку родился через семьдесят два года после смерти князя, что касается обожания попугая царской семьёй – полный бред.

* * *

Директор нервничал. Однажды после обеда он прилёг на диванчик в комнате отдыха. Долго смотрел на Гришу, который сонно покачивался на качельке, и сам задремал.

Константину Вадимовичу привиделся летающий над школой мопс в синей милицейской плащ-палатке, форменной фуражке и почему-то с лиловым бантом на шее. Этот пёс, в отличие от известного всем Карлсона, перемещавшегося по воздуху с помощью старомодного пропеллера, был оснащён реактивным двигателем. Носясь кругами, мопс свистел в милицейский свисток и размахивал полосатым жезлом. Затем он сделал резкую петлю, влетел в открытое окно и приземлился на диван.

– Гражданин Хомячков, – обратился мопс к директору, и складки на его лбу строго наморщились, – вы обвиняетесь в том, что по фиктивному счёту приобрели попугая.

– Как вы посмели появиться в школе без сменной обуви?! Я не буду с вами разговаривать, пока не снимите ботинки, – возмутился Константин Вадимович.

– По закону представитель власти, находясь при исполнении, может не разуваться, – возразил мопс, – и не пытайтесь пудрить мне мозги, вы обязаны возвратить в школьную кассу украденные хрустики!

Хомячков извлёк из кармана счёт, выписанный Лисовым, и замахал им перед носом неприятного визитёра.

– Вот, пожалуйста, официальный документ. Печать и личная подпись продавца имеются. Что вам ещё нужно, господин пёс?!

Хищным движением мопс сцапал бумагу и со словами, – Сейчас проверим на детекторе лжи, – выхватил прямо из воздуха лупу, навёл на счёт, и маленький измятый бумажный клочок принял размер тетрадного листа.

На увеличенном экземпляре отчётливо выделилось подтёртое место, а под пятёркой проявилась цифра «четыре».

– Что и требовалось доказать! – победно заявил мопс и исчез.

Вместо него в комнате возникла Копилкина. Серый, завязанный на лбу платок, делал её похожей на Бабу-Ягу. Метла дворника Селима, которую бухгалтерша прихватила с собой, усугубляла это сходство.

– Это не счёт, а самая натуральная липа! – вокликнула Яга-бухгалтерша противным скрипучим голосом и, надув щёки, дохнула на документ. Бумага в момент съёжилась, потемнела, вспыхнула синим пламенем и превратилась в кучку пепла.

– Что вы себе позволяете?! – возмутился Хомячков. – Немедленно приведите счёт в исходное состояние!

Вместо ответа Надежда Гавриловна вскочила на метлу, вознеслась к потолку и стала кричать:

– Такая маленькая птичка не может стоить пятьсот хрустиков! Такая маленькая птичка не может стоить пятьсот хрустиков! – и вдруг рассмеялась неприятным смехом оперного злодея. – Ха, ха, ха, ха!

От этого ужасного звука Хомячков вздрогнул, потёр веки и оглянулся по сторонам: ни мопса, ни Копилкиной в комнате не было, лишь в клетке покачивался на качельке Григорий.

«Может быть, это он заговорил и меня напугал?» – подумал Константин Вадимович, но глаза у попугая были полуприкрыты, а вид настолько отстранённый, что директор сразу отбросил нелепое подозрение.

«Надо запретить в школе всякие пересуды о том, что говорящий попугай не говорит. Объявить молчание Григория Корпоративной Тайной. И пусть только кто нарушит. За разглашение тайны штраф – десять хрустиков… М-да. А может быть, я видел вещий сон: у них в Службе действительно есть такой детектор, и эта ведьма – Копилкина носилась туда с квитанцией, – зашевелилась в мозгу у Константина Вадимовича беспокойная мысль, – там начали расследование, присвоили делу самый главный гриф секретности и очень скоро меня возьмут и арестуют?!»

От этого ужасного предположения Хомячков застонал, потряс головой и спустил ноги с дивана.

Однако напрасно Константин Вадимович нервничал. Бухгалтер Копилкина в Службу порядка с поддельным счётом не обращалась, там о попугае и слыхом не слыхивали, а майора Гапкина заботили другие более серьёзные дела: следов банды, ограбившей «Мышиный кредит», обнаружить никак не удавалось.

8. В школу надо ходить с семи лет

Весна наступала. Теплело. На деревьях набухли почки, молодая травка стала пробиваться на южных склонах холмов. Природа менялась на глазах, жизнь шла вперёд, только говорящий попугай продолжал играть роль молчуна и за несколько недель не выдал ни одного слова. Нехорошие слухи по этому поводу настолько широко распространились по школе, что их стали повторять даже ученики самых младших классов.

* * *

– Так, после того, как написали «Классная работа», отступите на одну строчку, – недовольным скрипучим голосом говорила Серафима Викторовна Рыбина, начиная в первом классе урок русского языка. – Сегодня будем учить очень важное для мышей слово «нора», – она нервно застучала по доске мелом, выводя тонкие колючие буквы. – Спишите с доски и запомните: первый слог пишется через букву «о», подчеркните эту букву зеленым карандашом и запомните навсегда!

Серафима Викторовна отряхнула коготки и, блеснув стеклами очков, обернулась к классу.

Сорок семь сереньких головок наклонились над столиками. Ученики с сопением и кряхтеньем выписывали новое слово в тетрадях. Упершись ладонями в бока, Рыба прошла вдоль доски к окну и с тоской посмотрела на школьный двор.

Свое прозвище она получила не только за фамилию. Всегда затянутая в длинную, расклешенную книзу серую юбку, в больших круглых очках на узкой нервной морде, она действительно напоминала поставленную на хвост тощую селедку.

– Серафима Викторовна, Серафима Викторовна, – запищал кудрявый, кареглазый мышонок со второй парты. – Можно спросить?

Рыбина, с досадой обернулась и, вытянув вперед шею, окатила ученика недовольным взглядом.

– Спрашивай, Длиннохвостиков, но только по делу.

– Вы знаете, что Константин Вадимович купил дорогущего попугая?

– Знаю.

– А правда, что попугай называется говорящим, а говорить не умеет?

– Не мешай вести урок! Выполняй задание! – раздраженно пропищала учительница.

– А я уже выполнил, – не унимался Длиннохвостиков, – и я хочу знать, почему он называется говорящим, если не говорит.

– Много, Костя, будешь знать, скоро состаришься, – хихикнула с третьей парты отличница Ира Зернова – полная мышка с длинной косой.

– А ты помолчи, не с тобой разговаривают, а с учительницей, – Костя повернулся к однокласснице и показал ей розовый язычок.

– Длиннохвостиков, как ты себя ведешь? Дай сюда дневник! – Рыба с такой силой бросила мел, что он, ударившись об пол, разлетелся на мелкие кусочки. – У меня сорок семь гавриков и, если каждый будет показывать язык…

Не окончив фразу и не разъяснив, что же может произойти в случае, если весь класс одновременно выкинет подобное безобразие, Серафима Викторовна, резко развернувшись, решительно двинулась к Длиннохвостикову, но неожиданно остановилась: Славик Слёзкин, уткнувшись носом в тетрадь, неловко выводил левой лапкой странные каракули.

– Слёзкин! Кто тебя учил так сидеть? Что ты скрючился, как китайский иероглиф? Сядь ровно! Распрями спину! Подними голову! Когда же ты, наконец, научишься писать правой, как все нормальные мыши?! – Рыбина заглянула в тетрадь и, увидев коряво нацарапанное через всю страницу по диагонали сверху вниз слово «наро», где буква «о» к тому же была подчеркнута красным, запричитала:

– Боже мой! Это не ученик писал, а курица лапой! Глаза б мои не смотрели! Как с такими можно работать?! Это даже не детский сад, это ясли. Почему ты подчеркнул красным?! – закричала Рыба, хищно наклоняясь над малышом.

– Костя сказал.

– У тебя кто здесь учитель, я или Длиннохвостиков? Сто раз было повторено: «зелёным», – Рыба схватила Слёзкина за тоненькую шейку и стала тыкать в тетрадь. – Зелёным! Зелёным! Ясно, кажется, было сказано: «зелёным»!

Глаза первоклассника наполнились слезами.

– Вот мы только и умеем, что плакать, больше мы ничего не умеем! Нет, никогда в жизни не соглашусь на пятилетку. Да ещё левшу. Это же каторга какая-то, а не работа, в школу нужно ходить с семи лет! Завтра же напишу заявление директору и попрошу выкинуть тебя из класса. Сиди дома до семи лет! Ишь, гений, какой нашёлся! Он хочет учиться с пяти лет! Мало ли что мама просила! Мама у него, видите ли «экспансивная мышь», а я тоже мышь и хочу жить, как все остальные мыши. Ты, Слёзкин, мне уже по ночам снишься, я скоро от тебя трястись начну!

Учительница возвратилась к своему столу, шлёпнулась на стул, сняла очки и стала ожесточённо тереть их носовым платком.

Мышата, опасаясь попасться под горячую лапу, склонились к тетрадям, делая вид, что пишут.

Только мордочка Длиннохвостикова торчала над этим серым фоном, Костя поднял лапку. Рыбина, не замечая, продолжала разбирать Славика:

– Перестань жевать рукав. Он у тебя и так весь в дырках, будто моль объела. Посмотри на доску и перепиши правильно, хлюпик, ты, несчастный!

Длиннохвостиков вскочил с места, согнувшись, просеменил к учительскому столу, и отчаянно заплясал перед ним, держась левой лапкой за штанишки, а правой размахивая перед Рыбиной.

– Длиннохвостиков, – испуганно отпрянула от него учительница. – Уймись! Разве так я учила поднимать лапу? Садись немедленно и сделай как надо!

Костя, сделал два нервных шажка назад, подставил под локоть левую ладошку и замахал правой лапой ещё яростнее, не переставая выделывать чечётку на полу:

– Не могу садиться, Серафима Викторовна… в туалет хочу!

– Сиди, пока не научишься правильно себя вести, – прошипела Рыбина.

Костя, закусив губу, с горестным видом плюхнулся за парту.

– Слёзкин, ты, что в потолок смотришь? Пиши, я тебе сказала! Зачем опять левой?! Пиши правой, как тебя учат!

– Серафима Викторовна, Серафима Викторовна, – запрыгал на сиденье Длиннохвостиков.

– Что тебе ещё?

– Я очень хочу в туалет, ну очень! – застонал мышонок.

– На перемене нужно было ходить!

– А я на перемене не успел, очередь была!

На переменах действительно не так просто было пробиться в туалеты. Дело в том, что в переполненной школе, где не хватало площадей для занятий, Хомячков присоединил к своему кабинету два туалетных помещения, устроив в них «зону релаксации руководителя», оборудовал в ней персональную душевую с зеркалами и комнату отдыха.

Родители стали жаловаться на нехватку туалетных помещений. Полковник в отставке Капралов, у которого внук учился в четвёртом классе, даже показывал Константину Вадимовичу воинский устав, где черным по белому было написано, что на тридцать два военнослужащих в расположении части положено, как минимум, одно очко в туалете.

«Не знаю, чем там занимаются ваши военнослужащие при таком количестве очков, а учащиеся приходят в школу учиться. Согласно моему распоряжению, каждая мышь в течение учебного дня имеет право посещать туалет не более двух раз. Я прикинул на компьютере, при таком подходе места в туалетах хватает всем. И ещё остается девятнадцать резервных минут для заболевших животом», – отбрил Хомячков военного пенсионера.

Константин Вадимович запретил в школе всяческие высказывания по вопросам нехватки туалетов.

«Зона релаксации руководителя – святое!» – назидательно повторял он, когда подозревал в лихорадочном блеске чьих-то глаз нескромное желание нарушить утвержденный норматив. При этом Хомячков благоговейно закатывал глаза к потолку и, сложив лапы под животом, начинал перекатываться с пяток на носки, давая понять, что вопрос этот решен окончательно и обсуждению не подлежит.

– Иди, Длиннохвостиков, – разрешила, наконец, Рыбина. – Но смотри у меня, чтоб это было в последний раз!

Костя радостно пискнул и под дружный смех одноклассников вприпрыжку, размахивая из стороны в сторону хвостиком, понесся к двери. Славик, воспользовавшись ситуацией, сполз под столик, сунул залитую слезами мордочку в рюкзачок, где разрыдался взахлёб.

– Вылазь из рюкзака, тварь противная! – взвизгнула Рыбина. – Задохнешься, а Серафиме Викторовне отвечать! – она вцепилась в курточку и потянула на себя. Рыдания перешли в сплошной рев. Славик, ухватился за ножку стула и ещё глубже втиснул мордочку в рюкзак.

Учительница повернулась к Зерновой.

– Возьми этого хлюпика, умой холодной водой.

Ира подошла к Славику, погладила его по спинке, отчего рыдания стали тише, осторожно извлекла из-под столика и поставила на пол.

– А рюкзачок мы с маленького снимем, – ласково запела она. – Зачем он на головке? Он совсем не нужен маленькому на головке. Пойдем со мной, малышка. Сейчас мы маленького умоем, и ему станет лучше.

Славик всхлипывал, трясся мелкой дрожью, но не сопротивлялся. Зернова освободила заплаканную рожицу от рюкзачка, который аккуратно положила на стульчик. Затем, взяв мышонка в обхват, подняла и, широко расставляя ступни, косолапя, понесла к выходу.

– Холодной его, самой холодной, чтоб неповадно было, и в медпункт к Изольде Ниловне, пусть она ему успокоительный укол сделает! – Рыбина откашлялась, окинула взглядом класс. – Так, успокоились! Продолжим урок! Все написали и подчеркнули? Кто ещё не успел?