Текст книги "Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота."

Автор книги: Борис Каминский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Глава 15. Наши в Питере.

15 апреля 1905г.

В Санкт-Петербурге отчаянно 'дымил трубами гигант отечественного радиопрома' – кронштадские радиомастерские. К их созданию приложил руку профессор Санкт-Петербургского электротехнического института Попов Александр Степанович. При численности менее десятка человек мастерские умудрялись изготовлять и монтировать радиостанции на кораблях Империи.

На встречу с родоначальником российского радио поехали Борис с Мишениным. Зверев выразился кратко: 'Нечего там толкаться. Приеду на испытания'.

Тук-тук, тук-тук – колесные пары отсчитывают последнюю сотню верст. В такт едва слышно поскрипывает оконная рама. Приятно тянет теплом от вагонной 'буржуйки'. За окном мелькают редкие станции и занесенные снегом деревушки. Снежные шапки на соломенных крышах придают домам сердитость – видимо, обиделись, что задержалась весна.

Московский обыватель успел забыть о девятом января. Ему показалось, что грозные события отступили. Откровенно говоря, окраинный московский люд не очень-то был озабочен общественным катаклизмом. Другое дело – как-то в этом деле поучаствовать, да с пользой. Слово 'революция' у местных вызывало недоумение. Грабеж... это они понимали, а некоторые этим втихаря промышляли, но революция...

Бабы у колодца с осуждением поговаривали, что Мишка Кривонос нарушил священные заветы предков – мотался куда-то бастовать, а вернулся без барыша. Считай, задарма заделался революционером.

Не в пример обывателю просвещенная Москва кипела и бурлила. В начале февраля бомбометатель 'спортобщества' эсеров Иван Каляев поставил свой знаменитый рекорд, метнув бомбу в великого князя Сергея Александровича Романова. Результат был засчитан, а достижение было отмечено Высочайшим рескриптом от 18 февраля. Слова '...о созыве достойнейших, избранных для обсуждения законодательных предположений...' публика приняла на ура и истолковала, как разрешение публично обсуждать вопросы государственного устройства. Растерявшиеся полицаи своим невмешательством это дело подтвердили, и публичная полемика хлестанула через край. На поверку вышло, что не занимайся Иван Платонович 'спортом' – вместо рескрипта обществу предложили бы на выбор: шум в канализации или то, что Маяковский вынул из штанин.

Газеты каждый день приносили новости. Вчера 'Московские ведомости' растолковали 'истинные' причины отставки министра внутренних дел Святополка-Мирского. Сегодня тревожное сообщение о волнениях в Иваново-Вознесенске.

На днях в Россию вернулся Милюков. Знаток шестнадцати европейских языков с ходу заделался председателем 'Союза союзов', по-нашему главным начальником профсоюзов. По слухам, местный 'Громозека' взялся за организацию партии конституционных демократов. Властям его идеи были, как серпом по известному месту, а Шульгин из Киева зашёлся в праведном гневе.

В противовес кадетам власти ринулись создавать Русскую монархическую партию, в точности как в XX1 веке создавалась прилизанная пустышка Справедливая Россия.

Либералов всех мастей в Российской империи оказалось, как у паршивого кабеля блох. В названиях партий, союзов, кружков, обществ и блоков кого-то с кем-то путались даже их создатели. Партии то сливались в едином словесном поносе, то лаялись, обвиняя друг друга в уклонизмах и ревизионизмах.

Наш математический гений с энтузиазмом взялся систематизировать певцов либеральных ценностей. В итоге спекся и послал всех этих козлин в несвойственной ему манере. А зря! Эти 'козлины' спешили подарить народу благоденствие, а стране – процветание. Совсем как их козлобородые сородичи во второй половине ХХ века.

Запрещенная литература оказалась, как та водка после девяти вечера – доставалась без проблем. Зверев частенько приносил зачитанные до дыр статьи Левы Троцкого и Владимира Ленина. Друзья добросовестно пытались осилить Кропоткина и Маркса, получилось с горем пополам. Маха дочитал один Мишенин. Между тем кой-какую политграмотность переселенцы приобрели. Ильич даже вспомнил фразу о сущности капитализма: 'Капиталист пойдет на любое преступление ради прибыли'. Зверев только развел руками.

В российском обществе недовольство властью имело место быть всегда. Денег на это не требовалось – всяк был горазд погавкать на правительство. Однако на чистом энтузиазме далеко не уедешь. Естественно, вставал вопрос: 'Кто кому и сколько?' С точностью ответить на него переселенцы не могли, хотя было очевидно, что наибольшей финансовой поддержкой пользуются эсеры – только им удалось поставить террор на широкую ногу.

От контактов с революционерами переселенцы по-прежнему воздерживались.

***

Вокзал открылся неожиданно. Вот только что, пуская барашки, паровоз тащил вагончики среди деревенского вида предместий, и вдруг грянуло узнаваемое.

Экспресс не опоздал. Ровно в десять утра последний раз лязгнули сцепки, и состав застыл у перрона.

– Санкт-Петербург! – зычно прокричал проводник. – На выход, господа, не задерживайтесь!

Мишенину показалось, что кричали специально для него.

– Господи, неужели это не сон?

Гомон перрона ворвался в открывшиеся двери. Торжественной доминантой донесся перезвон колоколов Знаменской церкви. Покрывая все прочие звуки, он слился в единый всепроникающий гул.

Вдоль вагонов сновали носильщики с номерными бляхами на груди. Что-то кричали горластые разносчики газет.

– Ильич! Ты, брат, словно гимназист на первом свидании. Вова, подумай о высоком да о том, что грешно. К земле надо ближе быть, к нашей, к русской, – с веселой иронией охлаждал пыл Мишенина Борис. – Да вещички не забудь, они нам пригодятся, опять же носильщиков в семнадцатом того, не забывай.

Такую словесную перепалку друзья часто себе позволяли, понимая, что даже самый внимательный человек не придаст этому значения.

Красная брусчатка перрона. Легкий ветерок и знакомые запахи с Финского залива. Солнце и морозец, что часто встречает гостей столицы Империи в это время года. Все внове, но многое узнаваемо. В памяти торжественно зазвучали флейты шестой симфонии Шостаковича.

Взгляд на вокзал. Стоит. Почти такой же. Есть и неожиданности. Слева от арки, венчающей крайнюю колоннаду, раньше стоял торгующий пирожками киоск. Сейчас здесь, сбившись в приличную ватагу, толкаются извозчики. Кнут в сапоге, под распахнутым зипуном рубаха навыпуск.

Вышедший из вагона Ильич застыл. В юности он часами просиживал в читальном зале. Пролистывая старинные фолианты вживался в старый Санкт – Петербург. Приезжая в Ленинград, бродил по его улицам, посещал музеи и театры. Возможность воочию увидеть город начала века привела Мишенина в трепет. Проняло даже скептика Федотова.

– Ну как? – осторожно спросил Борис, забирая у него саквояж.

– Мне почему-то казалось, что это случится позже, – невнятно ответил Ильич.

– Ты о чем?

– Понимаешь, пятидесяти лет не прошло, а детище архитектора Тона уже отличается от своего московского 'близнеца'. Смотри, рядом с царскими апартаментами уже пристроен флигель приема ручной клади.

Цепкий взгляд агента охранки испортил идиллию, заставил вернуться к реальности.

– Ильич, поехали, тут этими козлами пахнет, – кивок в сторону типа в котелке.

Внимание привлек колоритный извозчик. Был он чем-то похож на разбойника Крутояра. Кудрявая борода, черные кудри из-под щегольской шапки-папахи, дубленый тулуп, кнутовище за подпояской.

Заметив внимание, тот сразу приосанился.

– Далече везти, барин? – спросил без тени холопства в голосе.

– На Аптекарский остров.

– А там, стало быть, куда?

– Электротехнический институт. На Песочной.

– Ученые, стало быть, – с деланным уважением констатировал "Крутояр".

Догадываясь, что клиенты приехали издалека, он не спеша накручивал цену:

– Ох, и грязишша там, – но, не дождавшись ответа, вздохнул. – Ну, ладноть! Из уважения к вашей профессии, за двохгривенный мы стакнемся!

Борис понимал, что это дороговато, но спорить сегодня не хотелось.

– Стакнемся, столкнемся да не перевернемся, – передразнил он извозчика. – За час управишься, значит, стакнемся. А нет – не взыщи: больше гривенника тебе не видать.

– Так что ж мы стоим?! – извозчик от нетерпения аж закружился на месте. – Пожалуйте, стало быть, в экипаж!

Экипаж оказался легкой на ходу пролеткой, при рессорах и на резиновых колесах. Под причудливо изогнутой дугой покачивался колокольчик. Кобылка тонконогая, без капли лишнего жира. За сохой такие не ходят.

– Ты ведь, братец, не из крестьян? – проверил догадку Федотов.

– Не-е, – возница презрительно сплюнул. – Мы потомственные. Сызмальства при лошадях.

Пролетка резво покатила по брусчатке Невского. Проспект по праву считался главной улицей столицы. В центральной его части были проложены две линии конки. Там, где они сходились, в небе блистал адмиралтейский шпиль. Город уже обрел знакомые для друзей очертания, хотя многие здания оказались 'ниже ростом'. Строились банки и правления акционерных обществ. Многие дома от гостиницы Знаменской были еще двухэтажными, но некоторые уже надстраивались до привычных четырех-пяти этажей. По сравнению с Москвой чувствовалось, что этот город – столица Великой Империи.

Возница огорошил:

– Вы, барин, зараз попонкой укройтесь. Омнибуса будем перегонять. Народец у нас сволочной – того и гляди плюнут с анпериала.

Омнибус оказался ярко раскрашенной повозкой на конной тяге. Он как раз подворачивал к тротуару. Пристяжной мышастый битюг, задрав укороченный хвост, гадил на мостовую. Пассажиры сидели не только внутри салона, но и на крыше. Один из них, конопатый, в тужурке с блестящими пуговицами, по внешнему виду студент, рукой показывая на Мишенина, засвистел в два пальца.

Извозчик, приподнявшись на облучке, закричал:

– Эй, рыжий! Ты в заднице, стал быть, дырку заткни! Все фонари перетушишь!

Лошадка, по дуге обгоняя омнибус, ускорила ход. Тележка чуть слышно подрагивала.

– А что тот конопатый на крыше свистел, да на нашего Ильича пальцем указывал?

– Это... – возница смущенно заерзал на облучке, – товарищ ваш, стало быть, не обидится?

– А чего ему обижаться? Ты ж не свистишь?

– Больно уж барин похожи на нашего нестуляку Куропаткина. Я как глянул издали .... Тоже чуть было не обмишурился.

Копыта зацокали по пролетам Аничкова моста. Бронзовые укротители коней барона Клодта, как и многие годы спустя, занимались своим вековечным делом, не обращая на проезжих внимания.

– Алексей Николаевич Куропаткин? Он же главнокомандующий? – воскликнул польщенный математик.

– Был главнокомандующим, да весь вышел! – зло ухмыльнулся извозчик. – Он таперича, стало быть, заместо Линевича первой армией командует. Фу-ты, ну-ты. Главнокомандующий! Только я так скажу, господа ученые! Полководец из нашего нестуляки – все одно, что из говна пуля. Мукден-то япошкам отдал не за понюх!

Федотов затрясcя в беззвучном хохоте. Возница скосил глаза на приунывшего Мишенина. Ужасаясь будущим злодействам Зверева, Ильич спросил тоном заезжего ревизора:

– А что ж ты студенту кричал?

– Так это... для куражу.

Слева остались Садовая и Гостиный двор. Оттуда, по Нарвскому тракту к торговому центру города непрерывным потоком тянулись обозы. За Гостиным двором находились Морской, Мучной и Мариинский рынки. Дальше шли Апраксин и Щукин дворы. Вперемешку с лавочками и рынками по Садовой тянулись трактиры, распивочные и обжорные ряды. Далее вниз по улице располагался целый ряд доходных домов.

Федотов частенько заезжал в Питер. Сейчас он узнавал островки из своей прежней жизни. На скамейке Екатерининского скверика он поджидал Лариску Шахову, а здесь они с горя надрался со Славкой Берсоном.

Берсон обладал множеством достоинств. Во-первых, он был евреем, во-вторых, коренным ленинградцем. При пятидесяти килограммах веса, он легко шел на высоте шесть километров. Имеется в виду первым шел по ледовым стенам Центрального Памира. А еще Вячеслав побывал, наконец, на исторической родине. Друзья потом неоднократно говорили – лучше бы он сидел в родном Питере. Может быть, одухотворенный поездкой, но скорее от безденежья, Берсон сразу по возвращении полез подключать громадный рекламный щит. Подключил, называется. Со щита его согнали менты и сутки продержали в обезьяннике. Уроды отказывались верить очевидному – чистокровный еврей, с израильской визой в паспорте, высотными шабашками зарабатывает на жизнь. Толстобрюхий старлей в засаленном мундире требовал признания, что он де лицо кавказской национальности, похитивший паспорт добропорядочного Берсона. К чести коренного ленинградца надо заметить – сын Израиля оказался стоек и от своих корней не отрекся.

Надрались они с Федотовым разу после 'досрочного освобождения' в этом самом скверике в ста метрах от ментовки. Мероприятию менты не мешали. На вопрос, отчего Славка не уезжает, Борис получил ответ: 'Боб, да ты что!? Там же одни жиды, плюнуть некуда'. Подумав, Славка резонно добавил: 'А тут уродов полная ментовка'.

'Славка остался в России, а мы когти рвем', – от этой незатейливой мысли на душе стало тоскливо, впрочем, ненадолго. Спустя пару минут Федотов себя успокоил: 'Славка еврей, ему можно, а мы люди белые, особые'.

***

Аудиенция была назначена на одиннадцать тридцать. В институт поспели вовремя, но декана физфака на месте не оказалось. На вопрос 'Когда будет?' секретарь лишь развел своими непомерно длинными руками. Поминутно кто-то заглядывал. Студентам требовались направления, преподаватели искали то бумаги, то декана. Обычная суета перед весенней сессией.

Очередной посетитель оказался чуть выше среднего роста. Узкие плечи и длинный сюртук. Испещренное морщинами изможденное лицо. Редкая бородка клинышком и чуть скошенный подбородок. Карие глаза за стеклами пенсне смотрели строго.

– Александр Степанович, к вам посетители, – высоким голосом 'пропел' длиннорукий.

До посетителей дошло – пред ними легенда российского радио.

– Прошу в кабинет.

Прозвучало повелительно и сухо, от того неожиданно. Короткий жест подчеркнул неприязнь.

Кабинет просторный. Слева стол хозяина. К нему буквой 'Т' примыкает второй. Вокруг стулья с резными спинками. Секретер и шкаф с книгами. Через высокие окна льется солнечный свет. На стене портрет Ломоносова, за креслом декана портрет Петра I.

Пройдя к креслу, Попов указал на стулья подле стола.

– Присаживайтесь, господа. Чем обязан?

Опять голос без намека на доброжелательность.

'Какая муха тебя укусила, или это характер?' – зло подумал Федотов

– Александр Степанович, позвольте представиться: ваш покорный слуга Федотов Борис Степанович и мой коллега математик Владимир Ильич Мишенин.

– Странно, странно, и что могут делать в департаменте полиции математики? А вы по какой части будете, Борис Степанович?

Прозвучало со столь откровенной иронией, что Борис на секунду сбился, чем тут же воспользовался Ильич:

– Александр Степанович, мы не из полиции, мы из Москвы.

– Блестящая логика у господина математика. Блестящая! И что же, в полицейском управлении Москвы занялись расчетами 'по электричеству'? – последнее профессор проговорил, будто пародируя невидимого собеседника. – А вы тот самый математик в штате этого почтенного учреждения?

– Александр Степанович, я только однажды считал распространение радиоволн в ионосфере, но там одни частные решения, – выпалил Ильич, в волнении теребя воротник.

– Борис, я ничего не понимаю, – растерянно повернулся к товарищу, Мишенин.

Глядя на Доцента, Федотов про себя чертыхнулся: 'Чтоб тебя всю ночь бабы мурыжили'. План беседы полетел к чертям.

– Представьте, Владимир Ильич, я, честно сказать, также ничего не понимаю, – импровизировал на ходу Федотов. – Я хотел расспросить уважаемого профессора о возможности изготовления радиостанции, но, похоже, нас тут приняли не за тех людей.

– Помилуйте, господа, о каком такой радиостанции вы изволите говорить?

Вопрос звучал высокомерно, но в интонациях уже угадывался некоторый намек на конфуз. Требовалось срочно закрепить успех.

– Да об обыкновенной, Александр Степанович, десяти ватт выходной мощности, с чувствительностью в приеме около микровольта. Построенные по схеме трансивера.

Борис намеренно ввернул терминологию своего времени. Сказанное дало эффект – на лице Попова отразилось явное замешательство.

– Господа, мне кажется, произошло какое-то недоразумение.

Попов встал, растеряно поправил пенсне.

– За вас хлопотало полицейское управление Москвы. Я грешным делом подумал, что вы по поводу недавних печальных событий – профессор намекнул на недавние аресты студентов. Помогите мне разобраться с этой коллизией.

– Фу-ты, ну-ты, 'по электричеству', да это же Гиляровский! – широко улыбнулся Федотов и, видя недоумение, пояснил:

– Александр Степанович, прожив много лет в Чили, мы только недавно вернулись на Родину. За это время все наши знакомства растерлись. От того нам пришлось обратиться за содействием к нашему единственному приятелю, к господину Гиляровскому. А репортер он и в Африке репортер. Видимо, ничего лучшего не придумал, как воспользоваться связями в полиции. Да, чуть не упустил – профессор Умов просил Вам кланяться и почтой отправил рекомендательное письмо.

– Борис Степанович, – ввернул Мишенин, – так мы теперь стали полицейским ищейками? Ты станешь искать волны Герца, а я неопределенные интегралы.

– Покорнейше прошу меня извинить. Последние дни было много работы над новой учебной программой, к тому же постоянные нападки 'вашего' ведомства...

– Какие могут быть извинения, Александр Степанович, это мы виновники курьезного недоразумения. Нам бы обратиться через кафедру физики Московского университета. Бог с ним, давайте я поведаю о цели нашего визита. Видите ли, мы хотим внедрить наше изобретение.

– Борис Степанович, но погодите, вы только что обмолвились о тран-сивере, – с легкой запинкой и явно волнуясь, произнес профессор. – Да и ваш коллега сообщил что-то необычное. Признаюсь, я не все понял. Так что же вы имели в виду?

'Вова, черт бы тебя побрал, простота ты душевная. На хрена ты ляпнул о распространении радиоволн. Договаривались же, что ты молчишь рыбой об лед. Черт, надо уводить профессора от теории к практике, а практикой будет трансивер. А ведь зацепило профессора. Даже сесть забыл. Теперь не просто пора, теперь необходимо находить железобетонное алиби. А железобетона тут пока нет. А если нет, то как получить железобетонное алиби?' Борис про себя каламбурил, лихорадочно прикидывая, как обойти неприятные вопросы.

– Уважаемый профессор, давайте присядем. Все же разговор у нас будет долгий.

– Да-да, конечно, давайте присядем. Впрочем, да что же это я? – вскинулся не успевший присесть Попов. – Вы же только с дороги и проголодались. Я категорически неправ. Господа, приглашаю вас к себе. Разносолов не обещаю, но чем могу, попотчую. А живу я совсем близко.

Став вдруг решительным, профессор увлек гостей к дверям.

Глава 16. В гостях у Попова.

15 апреля.

В Питере, как и в Москве, профессура жила при учебных заведениях. Не случайно до наших дней докатились легенды об особо рассеянных преподавателях, что приходили на лекции при галстуке и в домашних шлепках.

Александр Степанович занимал две квартиры на третьем этаже профессорско-преподавательского корпуса. Супруга с дочерью уехали к родне, за столом прислуживала горничная. Восемь комнат произвели впечатление даже на Мишенина.

О цели визита речь за обедом не велась. Хозяин как умел развлекал гостей, интересовался погодой в Москве и сетовал на возросшие цены. Расспрашивал о 'заграничном' житье-бытье, ему отвечали вдумчиво, но без фанатизма. Мишенин поинтересовался, отчего в городе нет трамваев – пока ехали до института, на ноздреватом Невском льду увидели трамвайную линию, ее как раз демонтировали по причине подступающей весны. Быстрый взгляд на Ильича:

– Полагаю, господин Подобедов и Ко не хотят делиться с владельцами конок или те излишне алчны, – Попов смешно пожевал губами. – Ходят слухи, что в этом году договорятся.

Федотов обратил внимание – так оценивающе обычно смотрят люди искушенные.

Принесли второе. Борис подал горничной тарелку, поблагодарил – и сразу почувствовал на себе такой же короткий взгляд.

'А занятный ты тип, Александр Степанович. Все-то ты замечаешь, все-то ты фиксируешь. Сначала окрысился, полагая, что мы из полиции. Теперь отмечаешь, как я подал служанке грязную посуду. Значит, и наши оговорки не проморгал. С трансивером-то проблем не будет, это всего лишь приемо-передатчик, но Вова лупанул о расчетах радиоволн в ионосфере. Это прокол? Безусловно. С другой стороны, Попов сути сказанного толком не понял. Отсюда напрашивается вывод – господин Хевисайд, конечно, что-то там изучает, но термин 'ионосфера' еще не родился. Черт, в Москве надо было уточнить. Итак, по ионосфере и Вовиным расчетам – все валим на конфиденциальность, мол, был заказ, суть раскрывать запрещено. Отбрешемся, не в первый раз. С Умовым было не проще. Но что за тип этот профессор? Если я вижу привычку педагога и ученого все подмечать, то работаем по намеченной схеме, но если из профа прет крутой лидер, то разговор надо строить иначе'.

Когда экономка унесла самовар, Александр Степанович уточнил:

– Господа, где вам удобнее побеседовать, в моем кабинете или на кафедре?

– Пожалуй, что у Вас будет удобнее, Александр Степанович. Мы же к вам явились частным порядком, – ответил Ильич.

Борис со Зверевым долго тренировали Ильича брать на себя часть переговоров. Не имевший ранее навыков административной работы, Ильич постепенно выработал уверенную и спокойную манеру беседы. Последняя фраза была домашней заготовкой.

– В таком случае прошу ко мне в кабинет.

По фильмам жителю ХХI века кабинеты ученых представляются тесными. Заставленные книжными шкафами и кожаными креслами с, непременным письменным столом, они представляют собой рабочее место владельца. Против ожидания, кабинет оказался просторным. Шкафы и кресла стояли, как им и положено, но тесноты не наблюдалось. Свет давали два больших окна с геранью на подоконниках. Друзья уже успели подметить архитектурную особенность столицы: окна здесь были существенно больше, нежели в Москве. Видимо, сказывался общий дефицит солнца.

Все устроились вокруг небольшого столика. Федотов приготовил свой саквояж. Пытливо посмотрев на гостей, профессор задал резонный вопрос:

– Господа, прошу удовлетворить мое любопытство, где вы изучали электричество?

'Ну, черт! Умов меня третировал, теперь Попов о том же. Умеют же профессора ставить вредные вопросы. Всю жизнь меня достают', – бурчал про себя Федотов.

Задай этот вопрос человек обычный, он бы тут же получил ответ: учился, мол, в Цюрихе. Сейчас подобный ответ не годился – в начале двадцатого века ученые всего мира, так или иначе, знали друг друга: кого-то по работам, кого-то лично. С легкостью можно было оказаться откровенным лгуном.

Почувствовав, что Ильич собирается что-то ответить, Федотов поспешил его опередить:

– Господин профессор, честно сказать, мне крайне неловко отвечать на этот вопрос. Дело в том, что последнее время я все больше прихожу к выводу, что я недоучка.

После такого 'глубокомысленного' ответа Мишенин оторопело уставился на Бориса, а в глазах профессора мелькнула смесь недоумения и неудовольствия.

– Право, странно, – замялся хозяин, – впрочем, если вам неловко, то смею настаивать. Так что Вас ко мне привело?

Борис не торопясь извлек листы бумаги, распаковал радиолампу. Стеклянный баллон с начинкой смотрелся таинственно.

– Если говорить совсем кратко, то мы просим Вас оказать содействие в размещении заказа на изготовление двух радиостанций и принять участие в их испытаниях.

По тому, как озадаченно нахмурился Попов, Борис понял, что опять ошибся с терминологией.

– Господин профессор, я имел в виду изготовить два аппарата беспроводной связи.

В начале века связь по радио велась только в телеграфном режиме. Передатчики были громоздкими. Для их работы требовалась небольшая электростанция. Такие монстры устанавливались на больших кораблях или стационарно. Основным элементом приемника этих станций являлся 'когерер', усовершенствованием которого и прославился Попов.

Передача речевых сообщений была в стадии лабораторных опытов, а кристаллические диоды только исследовались.

Инженеру-обывателю начала ХXI века вклад Попова мог показаться мизерным. Ничего необычного в том не было – посредственность с дипломом не в состоянии оценить титанического напряжения ума ученого, создающего новое.

– Однако! Вы сейчас хотите изготовить два аппарата беспроводной телеграфной связи? – профессор опять пожевал губами. – Должен вас огорчить, господа. Кронштадтская мастерская совершенно перегружена военными заказами. К тому же и штат там крохотный. Хотя с отбытием флота на восток ситуация, может быть, несколько изменилась. Уточню.

Попов на секунду умолк, озадаченно теребя бородку.

– Сейчас же война, господа.

Как бы извиняясь, профессор пожал плечами. Переселенцы ждали продолжения.

– Я могу рекомендовать вам обратиться к господину Дюкрете, но и он сейчас не справляется с заказами. Мне очень жаль, но вам определенно придется направиться к господину Сименсу. Могу в том сделать протекцию, – закончил профессор.

В Москве высказывали подобные сомнения. Но после слов Попова Борис вдруг почувствовал тот азарт, которого ему сегодня так не хватало. Попутно отметил, что Попов имеет контакты и с 'фрицами'.

'Вот тебе и 'однако'. Ты, брат, еще не раз сегодня скажешь 'однако', – вихрем пронеслось в сознании Федотова.

– Господин профессор, не могли бы вы кратко ввести нас в курс дела о возможностях изготовления подобных аппаратов в России?

– Отчего же, конечно, могу. В принципе я уже сообщил вам обо всех товариществах, но вот вам подробности. Собственно отечественным предприятием являются только кронштадтские мастерские. Они подчинены Главному Капитану кронштадтского порта. Кроме того, в Санкт-Петербурге есть представительство мастерских физических приборов господина Дюкрете. Там выпускают аппараты под торговой маркой 'Попов-Дюкрете-Тиссо'. В прошлом году акционерное общество 'Русский электротехнический завод Сименс и Гальске' приступило к выпуску интересующих вас аппаратов. В этом предприятии ваш покорный слуга является техническим консультантом.

Услышанное оказалось большой неожиданностью. Федотов с Мишениным по-новому взглянули на убранство кабинета. Шкафы красного дерева покрыты тонкой резьбой, портреты выполнены маслом. Во всем угадывается достаток.

'Интересно девки пляшут, а наш проф отнюдь не бедняк. Капусту стричь умеет. Надо обладать нешуточным нахальством, чтобы подрабатывать в конкурирующих конторах. Эдакий поворот надо бы учесть', – отметил про себя Борис.

– Господин Попов, насколько я понимаю, Вам не составит труда сделать протекцию в любое из этих предприятий?

– Прежде я хотел бы понять, что именно вы собираетесь заказывать, – косясь глазом на радиолампу, резонно не стал торопиться профессор.

– Извольте, – тут же откликнулся Федотов. – Мы собираемся изготовить два небольших изделия, выполненных по нашим чертежам. Они построены на совершенно новых принципах. Это те самые трансиверы.

Однако! – вновь вставил любимое словечко профессор. – Но, господа, что такое ваш трансивер!? Когерер-то, надеюсь, в ваших аппаратах имеется?

Федотов еще в Москве выяснил, что термин 'радио' в это время уже появился, хотя широкого распространения еще не получил.

– Трансивер – это аппарат беспроводной связи, в приемнике и в передатчике которого, используются одни и те же элементы. Это снижает массогабаритные характеристики изделия, – привычно затараторил Федотов.– Прежде всего надо пояснить принцип действия этого прибора, – Борис показал глазами на лампу. – Без него никакого трансивера не получится.

Борис извлек вторую лампу – выходной триод имел большие размеры. Попов осторожно взял его в руки. Ожидая разъяснений, посмотрел на переселенцев.

– Эти приборы или радиолампы мы назвали триодами. Их назначение заключается в усилении электрических колебаний или сигналов. Термин 'сигнал' нам представляется более удобным.

Лицо профессора выражало смесь скепсиса и любопытства. Переселенцы понимали, сколь трудно в такие моменты скрыть эмоции.

– Прибор, что вы держите в руках, недавно был изготовлен в кабинете физических демонстраций Московского университета, а заявка на привилегию подана всего неделю назад.

О подаче заявки Борис слукавил -они ее привезли с собой, но в данной ситуации надо было подстраховаться.

– Полагаю, что завтра-послезавтра вы об этом прочтете в письме профессора Умова.

Попов, как и любой человек науки, умел слушать собеседников, но после упоминания об изготовлении триодов не выдержал:

– Странно, но почему я об этом не встречал публикаций?

– Александр Степанович, да только неделя, как их изготовили. Откуда же быть публикациям? – воскликнул Федотов. – Кстати, прибор у вас в руках. Вы можете его включить и убедиться в справедливости моих слов.

Федотов понимал, что с языка профессора вот-вот сорвется убийственный вопрос: как могло получиться, что о таком изобретении никто раньше не слышал? Ведь только недалекий человек позволяет себе думать, что, зная идею, можно тут же получить результат. Ученые к таким наивным не относятся. Им известно сколь долог путь от идеи до ее успешной реализации. Как правило, это несколько лет каторжного труда по шестнадцать часов в сутки. Так как же могло случиться, что от заказа на изготовление до блестящего результата прошел всего месяц?

Упреждая эти крайне нежелательные вопросы, Федотов тут же продолжил:

– С вашего позволения сначала я расскажу о физических принципах работы этого вакуумного триода. Данный прибор является развитием прибора господина Флеминга. Давайте вблизи его катода поместим сетку. Это будет третий электрод.

Борис открыл лист со схемой включения лампового триода.

– Если приложить напряжение между анодом и катодом, например, в сто вольт, то через прибор потечет некоторый ток.

– Простите, Борис Степанович, вы имеете в виду осцилляторный вентиль господина Флеминга?

– Ну да. Свой прибор мы назвали триод по числу электродов. Соответственно двухэлектродный прибор Флеминга стали называть диодом. А теперь зададимся вопросом: что получится, если на сетку подать небольшое отрицательное смещение? Извините, я хотел сказать отрицательное напряжение относительно катода,– поправился Борис.– Очевидно, протекающий через прибор ток снизится. Таким образом, меняя управляющее напряжение, мы получаем возможность управления током анода в функции от приложенного к сетке напряжения.

Простите, но как же получить усиление осцилляций? – вновь не удержался Попов.

– Для этого в цепи анода мы ставим некоторое сопротивление, – перехватил инициативу Мишенин. – Обратите внимание, при изменении тока на нем выделяется напряжение осцилляций. Это напряжение равно произведению величины приращения тока на величину сопротивления. В частном случае этим сопротивлением может быть резонансный контур или передающая антенна.