Текст книги "Подбельский"

Автор книги: Борис Расин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Пожалуй, не было такого собрания или митинга в общегородском молодежном клубе на Цветном бульваре, 25, где бы не присутствовал Вадим Николаевич. Да и в создании клуба ему принадлежала немалая заслуга.

8(21) октября 1917 года был днем рождения московского союза рабочей молодежи «Третий Интернационал». Учредительная конференция состоялась на Каланчевской площади, в бывшем царском павильоне Николаевского вокзала1. Доклад о задачах и уставе Союза молодежи сделал Вадим Николаевич Подбельский. Двести юношей и девушек с предприятий Москвы с огромным вниманием слушали представителя Московского комитета партии большевиков. Вадим Николаевич говорил молодежи о задачах, которые стоят перед ней в этот решающий момент борьбы пролетариата за власть.

– Еще на заре революционной борьбы российского пролетариата, на Втором съезде партии, Владимир Ильич Ленин приветствовал оживление революционной самодеятельности среди молодежи и высказался за то, чтобы партия всячески содействовала молодежи в ее стремлении организоваться…

Рабочая молодежь должна весь пламень своего сердца, всю свою энергию отдать борьбе за дело партии. Приближаются решающие схватки. Наша революция зовет молодежь быть в первых ее рядах…

А спустя семь дней юные москвичи по призыву своего только что созданного союза вышли на манифестацию против войны. Из всех улиц и переулков тянулся нескончаемый поток к Скобелевской площади[12]12
  Ныне Советская площадь.


[Закрыть]. По тротуарам стояли цепи красногвардейцев: большевики позаботились, чтобы никто не помешал манифестации молодежи.

– Спокойно идите, наши «хвостики», – ласково сказал старый рабочий, потрепав по вихрастой голове рабочего паренька.

– Мы вас в обиду не дадим, – говорил другой красногвардеец.

– А мы и сами за себя постоять сможем! – неслись бойкие юношеские голоса.

На красных полотнищах виднелись лозунги:

«Война – войне!»

«Миру дряхлому ли спорить с нами, юными? Вперед!»

«Трепещите, тираны! Юный пролетариат восстал против войны».

На Тверской улице с балкона Московского Совета меньшевики и эсеры кричали манифестантам:

– Разойдитесь!

В ответ в рядах демонстрантов зазвучала песня:

 
Смело, товарищи, в ногу.
Духом окрепнем в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе!
 

На Скобелевской площади с балкона гостиницы «Дрезден» работники Московского комитета РСДРП и редакции «Социал-демократа» приветствовали молодежь.

Вадим Николаевич вместе с другими руководителями московской партийной организации встречал демонстрантов. Здесь же на площади состоялся митинг, на котором выступили секретарь Московского комитета партии Влас (В. М. Лихачев), большевики А. Я. Аросев, П. Г. Смидович, представитель Союза рабочей молодежи Сергей Афанасьев.

– Мы заявляем вам, «временные хозяева страны», – сказал Афанасьев, – что на войну мы не пойдем, но будем первыми в рядах борцов за власть Советов.

Колонны демонстрантов ответили дружным «ура».

Ленин поставил перед партией четкую и ясную задачу.

«…вооруженное восстание в Питере и в Москве (с областью), завоевание власти, свержение правительства…

…неважно, кто начнет; может быть, даже Москва может начать…» – писал Владимир Ильич.

Он считал необходимым еще и еще раз напомнить партии, что следует «продумать слова Маркса о восстании», а Маркс говорил, что «восстание есть искусство», – значит надо умело подготовиться, расставить силы. И тогда – «…мы победим безусловно и несомненно».

И все свои силы, энергию отдали большевики, чтобы приблизить час несомненной и безусловной победы, о которой говорил Ленин.

Снова Вадима Николаевича почти ежедневно видели на митингах и собраниях рабочих Москвы. 2 октября в Сухаревском народном доме он читал лекцию «Война и капитализм».

– Стратегия нашей партии, партии большевиков, – борьба за революционный выход из империалистической войны, – которая ведется в мире и в которой погрязла Россия.

Сторонники меньшевиков и эсеров пытались помешать оратору и истерически кричали:

– Воевать до победного конца!

– Нам знакомы эти истерические выкрики. Но ведь каждому понятно, что это демагогия. Да, да, господа буржуазные лакеи. Кому нужна война? Капиталистам! Что дает она трудовому люду? Гибель людей – отцов семейств, кормильцев. И ради кого, ради чего? Народ еще больше обнищал. Он не получил ни мира, ни хлеба, ни земли. Россия идет к катастрофе…

Теперь сотни голосов в одном порыве кричали:

– Долой войну!..

– Но выкрикивать лозунг «Долой войну!», – продолжал оратор, – этого еще мало. Надо действовать. Партия большевиков говорит, что есть один только путь – взять власть, передать власть в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Только такая революция даст народу мир, крестьянам землю и хлеб голодающим. К этому зовет нас Ленин…

– Ленин! Да здравствует Ленин! – кричали участники собрания.

8

Утром 25 октября, когда в Москву поступили сообщения о восстании в Питере, собралось экстренное совместное заседание Московского комитета, областного бюро и окружного комитета РСДРП (большевиков). Было решено создать боевой Партийный центр по руководству восстанием. В «пятерку», как называли московские большевики этот центр, наряду с М. В. Владимирским, О. А. Пятницким, И. Н. Стуковым, В. И. Соловьевым вошел и Вадим Николаевич Подбельский. Уже на следующее утро выяснилось, что «пятерку» следует расширить, включив в нее еще несколько боевых товарищей. Однако по-прежнему Партийный центр по руководству восстанием продолжал именоваться «пятеркой».

В шесть часов вечера на совместном заседании Московского Совета рабочих депутатов и Совета солдатских депутатов был образован Военно-революционный комитет. Он состоял из большевиков Г. А. Усиевича, А. Я. Аросева, С. Г. Будзинского, В. П. Ногина.

Владимир Ильич Ленин дал партии стратегический и тактический план вооруженного восстания. Он требовал от партии создать вооруженные отряды рабочих для наступления и окружения важнейших пунктов, которые прежде всего попытается удержать враг, – юнкерских школ, телеграфа, телефона.

«Погибнуть всем, – писал Ленин, – но не пропустить неприятеля».

В ночь с 25 на 26 октября восстание началось и в Москве.

Член боевого Партийного центра Подбельский вместе с Владимирским, Скворцовым-Степановым,

Ольминским, Ярославским, Усиевичем, Землячкой, Лихачевым, Соловьевым и другими руководил районными штабами, рискуя жизнью, выезжал на самые опасные участки боев.

Вот он на стареньком лимузине трясется по извилистым улицам города, пробирать на почтамт – на Мясницкую. Из окон и с балконов домов юнкера обстреливают проезжающие машины. Вот и большое серое здание почтамта.

– Почтамт взят! – сообщают откуда-то появившиеся красногвардейцы. Но тут же предупреждают: – Идите все-таки осторожно: отовсюду стреляют.

И как бы в подтверждение этих слов, из здания напротив почтамта раздались одиночные выстрелы.

– Держать почтамт крепко, братцы! – напутствует Подбельский командира красногвардейского отряда.

С почтамта надо ехать в Ревком Городского района, который обосновался в трактире Романова, что на углу Сухаревской площади и 1-й Мещанской улицы, а там снова в МК.

Руководство восстанием требовало чрезвычайного напряжения. Голова кружилась от усталости и голода. Вадим Николаевич заезжал в Московский комитет, наскоро рассказывал о событиях, быстро съедал приготовленный чьей-то заботливой рукой бутерброд и тут же засыпал неспокойным сном, чтобы через два-три часа снова быть на ногах.

9

Поздним вечером 31 октября в одной из маленьких комнат верхнего этажа – на антресолях – Московского Совета, где размещался Военно-революционный комитет Москвы, собрались члены комитета и партийной «пятерки».

Прошедший день был исключительно бурным… Около Никитских ворот юнкера предприняли попытку оттеснить сторожевые посты Военно-революционного комитета… На Пресне в нескольких больших домах еще крепко сидели белогвардейцы, и их оттуда пришлось «выкуривать», – целый день палили пушки.

В прокуренной комнате Военно-революционного комитета шел оживленный разговор, каждый старался поделиться своими впечатлениями после трудного и горячего дня.

– Мы сели в автомобиль втроем – я, Подбельский и Бричкина, – рассказывал Василий Иванович Соловьев. – Кто-то посоветовал ехать через Краснохолмский мост. Подъехали к Таганке, а там наши патрули предупреждают: на площади работает чужой пулемет, ехать надо переулками. Где-то в стороне затрещал пулемет. На полной скорости проскочили площадь. Не успели проехать площадь, как нас окликнула застава: «Ваши документы?»

Вадим Николаевич сует десяток документов за всех.

И тут случилось неожиданное – испортился тормоз, и автомобиль помчался вниз. Наши же солдаты открыли по нас стрельбу. Над нами свистят пули. Жуткая минута… С трудом шофер остановил непослушную машину.

– Что вы, дьяволы, едете, как с цепи сорвались? Или вам жизнь надоела? – кричит патруль.

С трудом добрались до Красных ворот. Оттуда пешком дошли до Сухаревки. А там зашли в Городской районный Совет…

Не успел еще закончить свой рассказ Соловьев, как уже начал Борис Михайлович Волин[13]13
  Б. М. Волин был не только сотрудником «Социал-демократа», но и деятельным работником Московского комитета партии.


[Закрыть]:

– Утром мне довелось видеть жуткую картину на углу Милютинского и Мясницкой. Пользуясь наступившим затишьем, улицу переходил красногвардеец из отряда тушинских рабочих. И вдруг в этой тишине раздался одиночный выстрел, и красногвардеец упал. К нему быстро, откуда-то из-под ворот ближайшего дома, подбежала работница-санитарка. Но не успела она и нагнуться, как раздался еще один залп, и она упала, истекая кровью. Это увидели засевшие поблизости красногвардейцы и ответили на коварство юнкеров дружными залпами. Завязался ожесточенный бой. Кто-то сообщил, что юнкера стреляют из бомбомета. Мы отдали распоряжение устроить засаду и уничтожить эту огневую точку. Вскоре она навсегда умолкла. Мы видели, как из чердачного окна, откуда стрелял этот миномет, вывалился, растопырив руки и ноги, человек и грохнулся наземь так, что уже больше никогда не встал…

Увлекшись рассказами, они и не заметили, как неожиданно в комнату вошел солдат и четко, по-военному спросил:

– Товарищи, разрешите доложить? – Не дожидаясь ответа, солдат продолжал: – Мы стоим на почте и на телеграфе. Там чиновники портят все дело: задерживают наши телеграммы и работают только на Керенского. Мы арестовали главарей и приостановили работу телеграфа. К нам надо туда какого-нибудь комиссара, чтобы разобраться во всем.

– Какого-нибудь, не годится, – сказал Григорий Александрович Усиевич. – Надо хорошего, делового, энергичного, да к тому еще смелого.

Несколько человек, как будто уговорившись между собой, посмотрели на Вадима Николаевича Подбельского.

Мысли всех выразил Соловьев:

– Поехать придется вам, Вадим Николаевич.

Подбельский поднялся и вышел в соседнюю комнату. Через десять минут он уже вернулся с мандатом от Военно-революционного комитета, удостоверявшим, что он назначен комиссаром почты и телеграфа города Москвы.

«Пробираться на телеграф было еще довольно трудно, – вспоминал впоследствии Подбельский. – Темень кругом непроглядная. Всюду трещат выстрелы. Кто стреляет, в кого – сразу не разберешь. А пули, должно быть, находили своих адресатов.

Почти на каждом углу – патруль. Проверка документов, обыски.

Мы сели с товарищем-солдатом в санитарную карету и стали пробираться к телеграфу.

На телеграфе караул провел меня в одну из дальних комнат, где, как выяснилось потом, собрался Совет Московского почтово-телеграфного узла.

Я вошел в комнату Совета, отрекомендовался присутствующим и предложил им начать переговоры о дальнейшей работе телеграфа.

Председательствовал на собрании московский почт-директор Миллер.

– Прежде чем вступать в какие-либо переговоры, – сказал он, – мы должны видеть свободными наших арестованных товарищей.

На телеграфе караулом были подвергнуты аресту пять человек, несколько было арестовано, кроме того, на почтамте.

Я заявил, что освободить арестованных без всякого разбора дела не могу ни в коем случае.

Начал допрос арестованных:

– Наши товарищи-солдаты заявляют, что вы умышленно не пропускали телеграмм только что народившейся советской власти и оказывали всяческое содействие провокационным телеграммам свергнутого Временного правительства. Я требую, чтобы вы сказали совершенно определенно: верно ли это или нет?

Допрашивал арестованных я каждого в отдельности. И от всех от них получил один и тот же ответ:

– Да, действительно, до вчерашнего дня Московский телеграф задерживал депеши советской власти. В данном случае мы являлись лишь точными исполнителями Центрального комитета нашего союза, директивы которого для нас обязательны. Но теперь, когда правительства Керенского уже не существует, мы впредь, до созыва Учредительного собрания, будем придерживаться позиции нейтралитета.

В таком же духе я получил заявление и от всего почтово-телеграфного Совета в целом.

Времена тогда были странные: всех арестованных я тут же объявил свободными.

Затем с телеграфа я направился в помещение почтамта с целью освободить задержанных там почтовых чиновников, против которых не было выставлено никаких серьезных обвинений и которые были задержаны караулом больше «на всякий случай».

Я застал всех арестованных на почтамте спящими на диване. Разбудил их, сказал несколько напутственных слов и объявил свободными.

На другой день я снова встретился с Советом Московского почтово-телеграфного узла, с которым у меня начались длинные и нудные переговоры о признании советской власти и ее представителя – комиссара.

Ни я, ни противная сторона не решались обострять отношений. Я был один перед лицом весьма хорошо сплоченной массы саботажников и обманутой ими массы. Они стояли перед лицом явной победы революционных войск в Москве и уже начинали чувствовать себя затравленными…»

10

Молодой редактор усманской уездной газеты Николай Александрович Андреев на рассвете 2 ноября 1917 года приехал в Москву. На привокзальной площади и близлежащих улицах было тихо и безлюдно. Андреев, который не раз бывал в Москве, удивился этой необычной тишине. Чего-то недоставало. И, только пройдя пешком несколько кварталов, он понял: не ходят трамваи, не слышно их пронзительного звона.

Студеный ветерок пробивал легкое пальто, то и дело приходилось тереть застывшие уши. Пешком Андреев добрался до Скобелевской площади. Вот и Московский Военно-революционный комитет.

– Проходи, – сказал Андрееву строгий красногвардеец, внимательно прочитав мандат, извлеченный из-за голенища сапога.

– Вам кого, товарищ? – спросил Усиевич, столкнувшись в темноте коридора второго этажа с Андреевым.

– Мне бы кого-нибудь из Ревкома… Я из Усмани… -

– Тамбовский, значит, – Усиевич, обняв Андреева за плечи, втолкнул его в ближайшую дверь.

– Ну, вот теперь я тебя вижу, земляк, – сказал он, усадив усманского гостя.

– Земляк? – переспросил Андреев.

– Ну, конечно же, земляк,

И он представился:

– Григорий Усиевич…

Андреев рассказал, что телеграфная и телефонная связь с Москвой прервана, в Тамбове засели эсеры, и Усмань оказалась оторванной от событий этих дней, вот он и приехал за новостями.

Усиевич сообщил о победе восстания в Петрограде и Москве, об успехе советской власти в провинции.

– Что же касается саботажа телеграфистов, то я советую поговорить с товарищем Подбельским. Тоже, кстати, земляком.

В коридоре послышались быстрые шаги.

– Не он ли идет? Так быстро ходит только Подбельский.

И действительно – вошел Вадим Николаевич.

– Ты легок на помине, Вадим, – Усиевич поднялся с краешка стола, на котором сидел. – Вот и хорошо, что ты пришел. Представляю тебе, товарищ Андреев из Усмани. А мне пора…

Вадим Николаевич крепко пожал руку усманца и внимательно всмотрелся в его лицо.

– Редактор уездной газеты Андреев Николай Александрович.

– Тамбовцы здесь бывают, – сказал Вадим Николаевич. – Вот весной в «Социал-демократ» заходил ко мне Иван Андреевич Гаврилов с порохового завода. Рассказывал, что они там крепкую партийную ячейку создали.

И Вадим Николаевич вспомнил о встрече с Гавриловым весной 1917 года.

– Сейчас он, кажется, – вставил Андреев, – с нашим Исполатовым в Петрограде.

Вадим Николаевич засыпал гостя вопросами:

– Когда видел Николая Николаевича Исполатова? В Усмани ли Моисеев? Как работает Усманский Совет?

Ответы он слушал внимательно, а когда их поток прекратился, улыбнулся и, как бы оправдываясь перед собеседником, объяснил:

– Это я вспомнил, как здорово мы тогда смеялись, когда Гаврилов рассказывал мне, как они громили там меньшевиков и эсеров. «Долой Кишкиных и Бурышкиных!»[14]14
  Реакционные деятели Тамбова.


[Закрыть] Да?

– Так, Вадим Николаевич, – улыбаясь, ответил усманский редактор.

Подбельский советовал усманцам быстрее передать власть Совету. Что же касается саботажа на телеграфе, то надо срочно самим готовить своих телеграфистов.

– Где остановились? – спросил у Андреева в заключение Подбельский. И еще раз, как и при встрече, внимательно оглядев гостя, добавил: – У нас морозы, а вы так легко одеты…

– Ничего, товарищ Подбельский. Закалка не вредит.

– Остановились где? – еще раз переспросил Вадим Николаевич.

– Нигде! С вокзала пришел сюда…

– Вот что – мне сейчас нужно в Московский комитет. Приходи сюда вечером перед отъездом, часов около девяти. Договорились?

Он быстро, так что Андреев не успел и опомниться, вышел из комнаты.

Вечером, когда Николай Александрович Андреев снова пришел в Ревком, там было полно народу. Входили какие-то люди, стучали машинки, звонил без конца телефон, было накурено и душно. Андреева ждали.

– Ну вот, потеплее оделся! – таким возгласом встретил его появление Подбельский.

– Зашел днем к дядюшке на Маросейку, – объяснил Андреев, – и взял у него пальто.

– А вот шапку не взяли, – вставил Усиевич.

Вадим Николаевич улыбнулся.

– Об этом я позаботился, Григорий Александрович. – И он передал Николаю Александровичу новую котиковую шапку.

Еще раз получив инструкции, как организовать работу Совета в Усмани, Андреев покинул Московский Военно-революционный комитет.

А спустя два дня вернулся в Усмань из Петрограда председатель Совета Николай Николаевич Исполатов. Он был на II Всероссийском съезде Советов, присутствовал при рождении советской власти, слушал Владимира Ильича Ленина и голосовал за первые советские декреты о земле и мире, за первое Советское правительство, образованное под председательством Ленина.

Вечером того же дня власть в Усмани окончательно перешла к Советам.

По примеру Петрограда и Москвы Советы победно шествовали по всей России.

КОМИССАР ПО ДЕЛАМ ПЕЧАТИ

1

Осенью 1917 года в Москве выходило около тридцати газет и не менее ста пятидесяти журналов и справочных изданий. Их разовый тираж составлял огромную по тем временам цифру в несколько миллионов экземпляров. Кроме официальных органов, издавалось большое число газет и журналов различных направлений и оттенков.

Сразу же после победы Октябрьского восстания буржуазные газеты начали лить потоки грязи и клеветы на молодую Советскую республику. Города наводнили различные листовки антисоветского характера. Печать в руках буржуазии становилась опасным оружием, направленным против Советов.

Нужно было быстро и решительно покончить с таким положением и вырвать у буржуазии это оружие. Постановлением Петроградского Военно-революционного комитета был закрыт ряд буржуазных газет. 27 октября (9 ноября) Совет Народных Комиссаров принял Декрет о печати, подтверждавший решение Военно-революционного комитета о закрытии буржуазных газет, призывающих к открытому сопротивлению или неповиновению рабоче-крестьянской власти, клевещущих на эту власть.

В буржуазных кругах поднялся неистовый шум: большевики, мол, нарушают свое основное программное положение о свободе печати. Левые эсеры выступили на заседании Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета в защиту «свободы печати», против декрета Совнаркома, «Защитникам свобод» дал резкую отповедь Владимир Ильич Ленин.

«Мы и раньше, – сказал он, – заявляли; что закроем буржуазные газеты, если возьмем власть в руки. Терпеть существование этих газет, значит перестать быть социалистом».

Суровое предупреждение Советского правительства не повлияло, однако, на буржуазные газеты. Они продолжали свою грязную работу.

Надо было принять срочные меры, чтобы приостановить поток клеветы. Тогда Военно-революционный комитет Москвы решил учредить должность комиссара по делам печати.

Кого назначить на этот трудный пост? Никто из членов Военно-революционного комитета и боевой партийной «пятерки» не сомневался, что иной кандидатуры, чем кандидатура Вадима Подбельского, и искать не следует.

Но встал вопрос: Подбельскому уже поручено руководство Московским почтово-телеграфным ведомством. Справится ли он с двумя такими сложными обязанностями?

Емельян Ярославский, который отлично знал Подбельского по работе в «Социал-демократе», сказал:

– У него богатый опыт организатора партийной печати. Надо еще учесть, что он сам сотрудничал в печати, был редактором в провинции.

– А то, что он справится, у меня сомнения не вызывает, – поддержал Ярославского Иван Иванович Скворцов-Степанов, работавший с Вадимом Подбельским рука об руку в течение всего года. – Он молод, в нем кипит энергия.

Особенно настаивал на назначении Подбельского комиссаром по делам печати Григорий Александрович Усиевич. Он хорошо знал работоспособность Подбельского, его революционную закалку.

Так Вадим Николаевич Подбельский стал московским комиссаром по делам печати.

Через несколько дней – 25 ноября – на заседании Военно-революционного комитета снова обсуждался вопрос о печати. В Московском отделении Петроградского телеграфного агентства засели саботажники: они искажали смысл телеграмм, распускали антисоветские сплетни одну другой нелепее. В отделении нужно было навести порядок.

– Будет хорошо, если мы подчиним Московское отделение комиссару по делам печати, предложил член Военно-революционного комитета Усиевич.

Предложение было принято.

Таким образом, в руках Вадима Николаевича Подбельского с первых же дней Октябрьской революции сосредоточилось управление тремя важнейшими комиссариатами Москвы – почты и телеграфа, печати и телеграфного агентства.

2

Выполнение обязанностей комиссара по делам печати Вадим Николаевич должен был начать с закрытия либерально-буржуазной газеты «Русское слово» – той самой сытинской газеты, в которой еще год назад он сам сотрудничал.

В своем письме московским и питерским большевикам накануне Октябрьского переворота Ленин указывал, что «Московский совет, взяв власть, банки, фабрики, «Русское слово», получает гигантскую базу и силу…». Он считал необходимым закрыть эту газету.

Газета «Русское слово», начавшая антисоветскую кампанию, не выходила по решению Военно-революционного комитета с 26 октября по 7 ноября (по старому стилю).

С 8 ноября Военно-революционный комитет при Московском Совете рабочих и солдатских депутатов разрешил издание всех органов печати без различия направлений. При этом ВРК предложил, чтобы все рабочие и служащие, которые не работали, пока не выходили газеты, получили за это время полную компенсацию. Военно-революционный комитет, восстанавливая свободу политической печати, предупредил издателей: если они станут призывать к свержению Советов, газеты будут немедленно конфискованы, а издатели и редакторы привлечены к суду Революционного трибунала.

Это предупреждение, очевидно, не возымело действия на «Русское слово». Как только был возобновлен выход газеты, она с первых же своих номеров превратилась в одну из наиболее оголтелых клеветнических газет. Каждый день преднамеренно на самых видных местах в ней помещались антисоветские материалы. Казалось, что «столпы журналистики» соревновались в злопыхательстве. Сегодня они спрашивали, что же дадут большевики обманутому им народу, на следующий день пытались доказать, что большевистская власть разваливается. Кугель назвал новый социальный порядок «умиранием России», а Яблоновский, перекликаясь с ним, с сарказмом говорил о «райском житье» в революционной России. Пользуясь богатой информацией благодаря своей разветвленной корреспондентской сети, газета, как бы нарочно, подбирала такие сообщения из провинции, которые дискредитировали советскую власть.

3

Отправляясь к Сытину, Подбельский не на шутку волновался. Как говорить с этим добродушным стариком Иваном Дмитриевичем, как передать ему решение советской власти о закрытии газеты? Как. встретят его сотрудники редакции, со многими из которых он бок о бок работал? «Держись, Вадим! – говорил он себе. – И Сытин и редактор газеты Благов знают, что ты большевик».

Вадим Николаевич помнил, как еще совсем недавно – в 1916 году – вся культурная Россия отмечала пятидесятилетний юбилей издательской деятельности Сытина. За пятьдесят лет сытинское книгоиздательское товарищество стало самым мощным в стране. Оно выпускало более пятнадцати процентов всей книжной продукции России.

Умный, деловой и предприимчивый хозяин, Иван Дмитриевич Сытин взял курс на издание такой литературы, которая находила наибольший спрос у широкого круга читателей. Сытин печатал популярные издания по сельскому хозяйству, издавал журнал «Свобода воспитания», несколько детских журналов, детскую энциклопедию. Более двадцати пяти лет с сытинским издательством был связан Лев Николаевич Толстой. Конечно, Иван Дмитриевич Сытин был крупным капиталистом. Одна только чистая прибыль от его изданий в 1916 году составляла более двух с половиной миллионов рублей.

Маститый издатель, оставшийся простым в общении с людьми, не успевал тогда в день юбилея отвечать на приветствия и пожелания. Подбельский помнил, как стоял Иван Дмитриевич среди друзей, сотрудников, почитателей – большой, коренастый и подтянутый, в сером в полосочку костюме, с зачесанными назад волосами и аккуратно подстриженной бородой – и щурил немного припухшие умные глаза…

Теперь Вадим Николаевич с особой ясностью ощутил, что два года работы у Сытина не прошли для него даром. Ему, комиссару по делам печати, сейчас очень пригодились наблюдения за большой организаторской деятельностью старого издателя, за обычаями и законами буржуазной прессы.

Не могло быть никаких сомнений, что именно в таких больших издателях нуждалась советская власть. Правда, политик Иван Дмитриевич неважный, иначе не дал бы волю злобным писакам на страницах своей газеты. Для закрытия «Русского слова» достаточно оснований, но советская власть не зачеркивает полезную деятельность Сытина, не хочет оттолкнуть его.

По правде говоря, Вадиму Николаевичу не обязательно было самому объявлять издателю решение Исполнительного Комитета Московского Совета. Достаточно дать письменное распоряжение или послать в издательство кого-либо из сотрудников комиссариата. Но Вадим Николаевич, человек прямой и откровенный, решил идти сам. Во-первых, личный приход комиссара подчеркивает важность этого акта советской власти. Во-вторых, и это второе было для комиссара по делам печати, как представителя советской власти, главным – Сытин может быть полезен новому строю; он ценный специалист, и с ним впоследствии можно будет сотрудничать.

Сытину доложили о приходе народного комиссара по делам печати.

Грузный, уже чуть согбенный, Иван Дмитриевич поднялся навстречу комиссару.

– Чем обязан такому высокому гостю?

Потом, как бы невзначай, со свойственным ему лукавством, добавил:

– Батенька, говорите все как на духу, мы, кажется, с вами старые знакомые. Слышал, слышал, что вы теперь комиссар.

Во всем облике Сытина, в его немного нескладной фигуре, в его манере говорить чувствовалась незаурядная сила.

– Иван Дмитриевич, – начал комиссар, решив сразу же изложить существо дела, – я пришел объявить вам решение советской власти закрыть «Русское слово»…

Иван Дмитриевич нахмурился, в его обычно добрых глазах сверкнул злой огонек. Он повернул голову в сторону висевшего на стене большого портрета Антона Павловича Чехова. Это движение как бы говорило: «Знаете ли вы, молодой человек, что это великий Чехов надоумил меня купить «Русское слово», знаете ли вы, что это он привел в мою газету многих выдающихся писателей? А вы хотите закрыть газету…»

Молчание затянулось. Наконец Сытин круто повернулся к Подбельскому и со злостью сказал:

– Я буду жаловаться в правительство, поеду к Ленину!

– Не горячитесь, Иван Дмитриевич, – комиссар старался успокоить старого издателя. – Вы, Иван Дмитриевич, человек деловой. Делаете вы большие дела – я бы сказал, государственные. Так давайте и поговорим с вами по-государственному.

Сытин поерзал на стуле; собеседнику передавалось его волнение. Комиссар продолжал:

– Знаю, вы сейчас думаете: что это, мол, он ко мне пристал, какой, мол, деловой разговор может состояться между большевиком, который выступает против частной собственности, и крупнейшим в России капиталистом – владельцем целого концерна издательств и типографий? Думаете ведь? Верно я говорю, Иван Дмитриевич?

– Предположим, что думаю. Вам разве легче от этого?

– Представьте – легче. Дело в том, что нам нужны вы – у вас большой опыт, авторитет. Почему бы вам в самом деле не сотрудничать с нами?

Лицо Сытина выражало недоумение.

– Интересно, интересно, повторите-ка, повторите…

– Короче говоря, помогите новой, советской власти расширить издательское дело, еще больше печатать нужных нашему народу книг и газет. Вы спросите, Иван Дмитриевич, а как же ваши типографии, ваши вложения, ваши бумажные склады?

– Вот именно. Все отдать вам? Собственно, что я говорю – «отдать», сами ведь возьмете.

– Тяжело, конечно, расстаться со своим добром. Знаю: вы сейчас колеблетесь…

Подбельский поднялся, попросил разрешения закурить. Курил очень редко и обычно тогда, когда волновался. Затянувшись и пустив кольца дыма, он подошел к Сытину и как бы невзначай заметил:

– А в сущности говоря, Иван Дмитриевич, вы большое дело делаете. Подумайте: не стоит ли вам заняться издательским делом в еще большем масштабе, чем до сих пор, но по нашим указаниям. А государство вас хорошо обеспечит.

Иван Дмитриевич слушал, сосредоточенно уставив взгляд в неизвестно для чего выдвинутый средний ящик большого резного письменного стола, в котором лежали аккуратно сложенные бумаги.

Подбельский сказал, что они еще вернутся к этому разговору, а пока – с завтрашнего дня – «Русское слово» не должно выходить.

Сытин ничего не ответил. Прощаясь с комиссаром, он вяло протянул руку. Когда дверь за гостем закрылась, Сытин все еще продолжал сидеть за столом.

В таком глубоком раздумье его застал Федор Иванович Благов.

– Долго вы, Иван Дмитриевич, с комиссаром-то беседовали, – начал Благов, желая поскорее узнать подробности разговора.

– Напротив, мало, очень мало. Мне бы надо много о чем порасспрошать, да вот поди-ка, Сытин растерялся.