Текст книги "Три горы над Славутичем"
Автор книги: Борис Хотимский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
21
ПОЛЯНСКИЙ ОБЫЧАЙ
Когда Брячислав – еще до ухода своего гонцом на Истр – впервой увидал на Киевом перевозе Боянку, дочь перевозчика, то, казалось, не придал тому особой значимости. Но с той поры едва лишь наступала ночь и, отходя ко сну, смежал он веки, тотчас видел желтую косу до пояса. А заслышав где-либо вдали девичье пение, начинал тосковать непривычно и снова вспоминал Боянку, похожие на крылья ласточки ее брови на смуглом скуластеньком личике и все ту же долгую косу. Будто оплела его своей чудесной косой, да день ото дня, ночь от ночи все туже и туже…
Не раз с той поры встречал он ее, возвращаясь с охоты, у перевоза. Теперь Боянка не отворачивалась, глядела без страха своими серо-синими, как днепровская вода, очами в темных ресницах. Бывало глядя так, щурилась – насмешливо, непонятно, будто вот-вот прыснет. То ли солнце слепило, то ли Брячислав смешным виделся.
А что в нем смешного? Раз было решился, набрался духу, предложил ей не чирочка какого-нибудь – лебедя великолепного. За такую птицу на погосте три ромейских монетки серебряных дать могли.
– На что мне? – Боянка перекинула косу, перестала щуриться, глянула безразлично. – Отцу вон отдай, за перевоз.
– Ты и отдай ему! – вскипел Брячислав, швырнув драгоценную птицу к босым ее ногам, побросал в сердцах всю прочую добычу и тут же, не раздеваясь и не разуваясь, только лук со стрелами держа над головой, вбежал по песчаной мели в реку, разбрызгивая воду, кинулся в волну и поплыл на правый берег, загребая одной только свободной рукой. А перевоз был рядом…
– Во дурной! – удивилась Боянка, глядя ему вослед и презрительно пожав плечиком. Глаза ее опять сощурились было насмешливо, но тут же распахнулись, затревожились. Другим уже голосом сказала вслух сама себе: – Утопнет ведь…
От досады даже босою ножкой притопнула. Потом глянула на лежавшую тут же битую птицу, подобрала ее всю – не оставлять же, пропадет! – и потащила к отцу.
После того Брячислав долго не появлялся. Боянка же места себе не находила: неужто утоп, не доплыл? Да нет же, она сама видела, как из воды на правый берег выбрался. А может, простыл тогда в реке и занемог? А может… Ой!
И когда, спустя какое-то время, снова увидела его у перевоза, не смогла, не успела утаить радости в очах, подбежала даже, тронула за рукав, будто не веря, что это он, тот самый…
Брячислав затрепетал весь от ее прикосновения, но виду не подал, спросил небрежно:
– Чего тебе?
– Ты… – Тут она смутилась и, не ведая куда деваться, едва слышно произнесла: – Ты… ты не стреляй больше лебедей.
– Отчего же не стрелять их?
– Красивая птаха. Жалко… Не стреляй, ладно?
Тогда он перестал напускать на себя важность, не удержался и улыбнулся во весь рот.
– Ладно. А гуся возьмешь?
– А что, давай! – Ее глаза, как бывало прежде, сощурились весело. – Отцу отнесу.
У Брячислава в голове шум пошел.
– То не отцу… – начал он и сам себя принудил досказать, – то тебе. Тебе! А отцу… отцу само собой…
Вскоре после разговора отец Брячислава в числе прочих многих ратников ушел вослед за княжеской дружиной – в ромейскую сторону. Ушел и не воротился из последнего своего похода… Не возвращался и князь. А на Горы пришел первый снег…
Зима в тот год выдалась небывало лютая. Поляне отогревались у очагов, не жалели топлива – оно вокруг росло в достатке, за лето наготовили впрок. Молодежь, не признавая мороза, играла, скатывались на санях и просто так с заснеженных откосов, кидались снежками. Озорница Боянка угодила снежком Брячиславу в глаз.
– Как теперь зверя бить буду? – кричал он, дурачась, и погнался за ней. Догнал, повалил в чистый сугроб, визгу и смеху было на все Горы и окрест…
Днепр встал накрепко. Иноземные гости, кто не успел уплыть до ледостава, зимовали на Горах.
Звероловы ходили по свежим следам в сопровождении злобных и голосистых лохматых псов, добывали пушнину. Ходил с ними и Брячислав, после сбывал добытое на погосте у Подольского ручья. Рыбаки терпеливо сидели у лунок, закутавшись в овчины.
Дружинники, оставленные с княжьим братом Щеком, пешие вои да конные ратники – всех не так уж много оставалось – зорко глядели с правобережных высот в заснеженные дали: не зачернеют ли вдоль белого окоема гультяи с гуннами, а то и неведомые пока, но уже страшные обры? Не появится ли сам Кий с дружиной? Никто не появлялся.
Набегали больше из лесов – то древляне, то соседи заболотные. Щек с немногими своими кметами едва успевал отгонять их. Боянку чуть было древляне не умыкнули, да выручил Брячислав, старавшийся теперь, в неспокойное время, почаще находиться при ней, когда свободен бывал от новой службы. Что за служба? А вот какая: Щек, воротясь ранее срока из неудачного полюдья со скудной данью и без многих кметов, набирал новых, взял и Брячислава – в молодшую дружину, отроком. Лук со стрелами у новоиспеченного кмета имелись свои, а выдали ему копье, шелом островерхий, круглый щит из воловьей кожи с медным навершием, ношеный полушубок – с павшего ратника. Да пару новых сапог, в которых на морозе ноги стыли. Пришлось добывать себе валенки. Кормежки Щек дружине не жалел. И был не слишком строг, в отличие от старшего брата своего.
Хотели иные поляне назвать Щека князем своим, отдать ему двор Кия на горе, а добро оставшееся отослать на Истр, где Кий, сказывали, свой город поставил, к ромеям поближе. Поскольку подружился с самим ромейским царем. Но Истр – далеко, Царьгород – еще далее, а Горы – вот они, здесь, на Днепре. Как же быть полянам без князя на Горах? Прежде обходились, правда. Да теперь привыкли, Кий же и приучил. Он же и покинул… Решили созвать сходку.
– При живом старшем брате, – говорил Щек множеству собравшихся на Майдане людей, – негоже другому, младшему, брату двор и место его занимать. Не велит так сотворять наш Полянский обычай!
– А велит ли наш Полянский обычай, – возражали ему, – чтобы князь землю свою на разорение оставил?
– Мыслите, – отвечал Щек, – что старший брат мой оставил свою землю древлянам и прочим на разорение, а сам ушел себе да с ромейским царем, знай, вино попивает? Так ведь мыслите, знаю! А того не уразумели, что о своей, о полянской, земле пекся князь, уходя к ромеям. Там, сговорясь с самим царем ромейским, станет вдвое крепче и сумеет побить небывалую силу обров, идущую к нам из дальних восходных земель. И древлян тогда побьет и любого нашего недруга. Рассудите сами, добро ли все это для земли полянской?
Снежинки падали на бурую соболью шапку Щека с зеленым верхом, покрывали белизной высокие плечи зеленой шубы на соболях, застревали в потемневшей к зиме бородке. Внимали поляне сказанному без крика разумному слову. А Щек продолжал, так же неторопливо, как бы рассуждая сам с собою вслух:
– Ежели забыл князь наш землю свою и отрекся от роду-племени своего, то не оставил бы здесь, на Горах, меня, брата своего. Так или не так?
– Так! – отвечали одни.
– Нет, не так! – кричали другие.
– Верно!
– Ничего не верно!
– А Хорива для чего с собою взял? Хорив оставался бы с нами, показал бы древлянам, где раки зимуют!..
Долго еще шумели. Кое-где, в разных местах Майдана, уже трясли друг дружку за ворот, совали сжатыми рукавицами в багряные замерзшие носы.
Видя такой оборот, Щек тут же принял решение и предложил его сходке. Только тем и унял баламутов.
Порешили послать гонца на Истр – пускай передаст князю Кию волю земли полянской: чтобы шел с дружиной обратно к Горам. Выкликнули, кто пожелает пойти гонцом. Многие отозвались. Но расторопный Брячислав опередил прочих, вызвался первым. Сходка согласилась, ибо отрок так улыбался, что всем понравился. Щек тут же повелел выдать ему коня, а после долго еще беседовал один на один. Отрок оказался смышленым – Щек на него понадеялся…
Воротился Брячислав не скоро, вместе с князем. Уже не отроком пришел – гриднем. И тут же явился к перевозчику Кию, возмужавший, в высоком железном шеломе с бармицей, с нарядным бело-синим щитом, с долгим мечом на поясе. И верный лук при нем, и копье с бело-синим значком, и конь темно-серый в яблоках – загляденье… У Боянки дух захватило, когда увидела.
22
ПОЛЯНА С ДУБОМ
Сперва надо было полдня идти широкой лесною тропой. Миновать великий камень, похожий на отдыхающего быка. Затем – две сосны, переплетенные стволами. И выйти на широкую поляну, щедро облитую солнечными лучами, с матерым дубом посредине.
Здесь, у дуба, Хорив спешился, стреножил коня – пустил траву щипать. Огляделся. Позади был пройденный им лес, за тем лесом – три горы над Днепром, одна – Лысая – своя, другая – Щекова, третья – Киева, да еще четвертая – пустая, где погребают усопших и павших, да еще далее не одна вдоль правого берега… одним словом, Горы! Они были позади. А впереди виднелся березняк с осинником, стволы позеленели от сырости. Далее – болото лесное, за болотом – еще лес, и в том лесу – соседи заболотные. Не такие, как поляне. Злые, дикие. Сказывали, будто прибыли они не так давно сюда, пришли издалека, отколовшись то ли от радимичей, то ли от вятичей. Многие такие, отколовшиеся, приходили из полуночных лесов. Приходили и проходили далее на полдень, только мыто платили полянам за проход мимо Гор. А эти мыта платить не пожелали – Кий не пустил их, так и сидят за болотом, уж которое лето. Да ладно бы смирно сидели – пускай бы, так нет же, озоруют, яко древляне.
Не миновала доля злосчастная и Миланку, пока Хорив в походе долгом был.
Говорил же ей: не ходи в лес одна, умыкнут! Да что теперь винить ее, бедняжку? И не одна она ходила – с подругами. Когда узрели соседей – звероподобных, в вывороченных овчинах, то перепугались и побежали с великим криком. Прибежали, едва дыша, к себе и тогда только спохватились, что Миланки с ними нету. То ли ноги со страху подкосились – отстала, то ли заведомо была намечена. Одно выведали после: умыкнул Миланку сам Урс – князь соседей заболотных.
Все это поведали Хориву, когда воротился вместе с князем к родным Горам. С того часу спать не мог, об одном только мыслил: убить Урса, избавить от него Миланку.
Проще простого, казалось, собрать своих верных отроков да еще у старшего брата дружинников попросить и явиться в становище Урсово. Но неведомы были полянам потайные тропы через болото. Оттого и озоровали соседи – безнаказанные, недосягаемые. Как ромеи в своих крепостях, так и эти в лесу за болотом отсиживались.
Была у них, правда, еще речка, и плавали они по ней на челнах до самого Днепра, но к Горам их не пускали и на погост Подольский тоже, потому что не платили мыта. А добираться до той речки было тоже не просто. Но Кий находил таких, кто знал дорогу, и не раз посылал их гонцами к Урсу, – договориться по-добрососедски. Ни один из тех гонцов не воротился, а ответ находили здесь на поляне, под дубом: шапку гонца, полную нечистот… Кий гневался, не раз намеревался примучить тех соседей заболотных, да все недосуг было, дела поважнее заботили. И держал свой гнев при себе, накапливал, до поры до времени…
Воротившись с Истра, князь послал еще одного гонца. Но не ведал, что с тем гонцом передал Хорив свой вызов Урсу. Кабы ведал князь про то, может, после все иначе обошлось бы… Кто знает? Только не сказал ничего князю Хорив. И не сказал гонец, знавший Хорива сызмальства и поклявшийся, что не выдаст.
Не воротился и сей гонец. Шапку его не подкинули. И Хорив надеялся, что Урс примет вызов. Сегодня в третий раз явился сюда, к дубу. В прошлые два простоял до сумерек, не дождался. Дождется ли сегодня, придет ли Урс? Или подкинут шапку несчастного гонца – тогда хоть кому-то не уйти от Хорива, живьем возьмет!
А солнце ласкало и ласкало поляну. Над множеством цветов – белых, желтых, малиновых – трепыхались пестрые мотыльки, сновали с негромким гудением шмели и пчелы в желтых шароварчиках на задних лапках. Погибать в такой день на такой веселой поляне было бы обидно. Но Хорив не думал о возможной гибели. Он думал о Миланке. И желал лишь одного: чтобы Урс явился.
Он скинул на траву свой черный плащ, под которым хорошо укрываться от непогоды, но не от жары. В жару лучше всего носить светлые плащи, а еще лучше – вовсе без плаща, в одной белой сорочке, расшитой цветными нитями. Сегодня на Хориве была такая сорочка, но поверх нее – кольчуга, и уже нагрелась изрядно. Нагрелся и вороненый шелом с золотой насечкой. Тогда Хорив отошел в тень дуба, чтобы металл остыл. Легкий щит с круглым железным навершием прислонил к стволу. А бывалый прямой меч оставил при себе – все, чем намеревался он встретить Урса. Если тот хоть на сей раз явиться соизволит… Когда, откуда и как приблизился к нему Урс, того Хорив не успел приметить. Будто из-под самой земли, из-под корней дубовых тут же вышел.
Сам не столько высок, сколько широк. Над скуластым лицом – железный шелом в меховой оторочке. Усы – вислые, как у всех антов. Яркий кафтан, у широко расставленных икрастых ног – скинутая медвежья шкура. И на великом деревянном щите намалеван медведь вздыбившийся – знак князя Урса. В волосатой руке с закатанным по-гуннски рукавом – тяжелая секира на долгой рукояти. При поясе – меч в нарядных ножнах. В маленьких желто-зеленых глазках – насмешка. Насмешка и в прозвучавшем густом голосе.
– Здоров будь, молодший братец Киев! – хохотнул коротко и воткнул срамное слово. – Не ждал, что приду? Надеялся, обойдется – и честь не уронишь и живот сбережешь? А я два дня думал и на третий пошел. На тебя поглядеть да себя показать. Вот он я, гляди!
– И ты гляди, Урс, – сумрачно ответил Хорив.
– А что мне глядеть теперь? – Он снова хохотнул и опять срамное слово вставил. – Все увидел. Вижу, не набрал ты еще силенок со мной переведаться. Не будет для меня чести одолеть такого. Так, может, разойдемся, поглядевши? У меня к тебе гнева нету.
– А у меня к тебе есть!
– Ого! Знать, зело страшен твой гнев. Что же мне теперь делать, убогому? Ой, ой, беда! Ох, устрашился я, коленки дрожат! Уж окажи такую милость, не стращай ты меня. Скажи, чем же прогневил я молодшего братца Киева?
– Сам ведаешь, Урс!
– Ведать не ведаю, а догадываюсь. Так ведь, милый ты мой, что с воза упало, то пропало. Чего же ты теперь после сечи секирой машешь?
– А сечи еще не было! – Хорив выдернул из ножен свой меч. – И секира не у меня. Взмахни-ка сам…
Не успел договорить – тяжелая секира полетела в него, едва успел увернуться, и глубоко вонзилась в ствол дуба, не выдернешь. Теперь в желто-зеленых глазках Урса не было насмешки – одна свирепость. С виду неуклюжий, но в движении скорый, он обрушил на Хорива свой меч – подставленный щит тут же раздался надвое.
Тревожно заржал конь Хорива, запрыгал, стреноженный, на месте, кося испуганным глазом на сражающихся.
Оставшись без щита, Хорив кое-как отбил мечом еще один удар, ощутив всей рукой его нечеловеческую силу, а от следующего сумел уклониться. Если отбивать мечом каждый удар Урса, вскоре без сил останешься. Приходилось все чаще увертываться от непрерывно наседавшего ворога, то и дело рычащего срамные слова.
Тут Хорив ощутил такой приступ гнева и ярости, что не стал уклоняться от очередного удара, лишь чуть шагнул в сторону, как учил его Кий, и тут же всею силой своей ненависти послал лезвие меча вперед, навстречу наседавшей темной туше. Урс, только что промахнувшийся и снова поднявший меч для следующего удара, никак не ожидал такого внезапного выпада, не успел ни отбить его, ни прикрыться щитом. А Хорив лишь почувствовал напряженной рукой недолгое сопротивление чужой плоти врезающемуся в нее железу, услышал отчаянный рев вперемешку с обрывками срамных слов и вслед за тем ощутил оглушающий удар по шелому. Выдержал ли вороненый шелом с золотой насечкой, сработанный лучшим кузнецом Подола, цела ли голова, он тотчас не сумел определить…
23
БЕЛЫЙ ВОЛХВ ПРИХОДИТ К ХОРИВУ
Теперь он пришел к Хориву – появился у него на Лысой горе, подобный светлому духу, неведомо откуда, то ли из яра, то ли по воздуху перенесся. При знакомом долгом посохе нездешнего пятнистого дерева, в белом шерстяном плаще поверх белой, до пят, рубахи. Белокудрый, белобородый, белоглазый… Сторожа признала Белого Волхва, пропустила на Хорив двор, за частокол. Псы – цепные и вольно бегающие – подали было голос, но поглядели, потянули носами и притихли, приветливо вертя пыльными нечесаными хвостами.
Хорив был как раз у себя на дворе, в легкой сорочке, заправленной в шаровары, без плаща и шапки. Обучал отроков, как копье копьем же отбить, не покидая строя, по-ромейски. Приметил явившуюся высокую белую фигуру, велел отрокам продолжать науку меж собой, а сам поторопился навстречу старику. Предложил вина привозного ромейского – волхв отказался:
– Мы свое пьем.
– А меду нашего, Полянского?
– Мы, волхвы, свое пьем, – повторил, уточняя. – А мед я только тот потребляю, каким пчела свою детку кормит. Свежий, не хмельной. Сам пригуби, ежели охота, я подожду.
– Один не пью, – проявил себя и Хорив. – Проходи, рад тебе.
– Благодарствую. Я так зашел – мимо шел… Сидеть тут с тобой не стану, дорога долгая, а время коротко. Лучше ты со мной пойди.
Хорив знал, что уговаривать старика – затея пустая. Накинул на плечи свой черный плащ, надел хвостатую шапку из редкой черной лисы, опоясался коротким ромейским мечом. Кликнул было отроков с копьями, но волхв остановил:
– Не надо. Одни пойдем. Или страшишься один ходить?
– Я? – Хорив только дернул черной полоской усов над губой. – Пускай другие страшатся.
Они прошли верхней тропкой, оставив позади себя и Лысую гору Хорива, и соседнюю – Щека, и ту, что за ней, – Киеву. Хорив оглянулся раз и за деревьями не увидел дворов, только дымок над зеленой листвой уходил, чуть клонясь, в высокое лазоревое небо.
– Что головой крутишь? – спросил волхв. – Что учуял?
– А ничего, так…
– Не таись, вижу мысли твои. По родной крови затосковал? Оттого на дворы братьев глядишь?
Хорив промолчал. Ведает ли Белый Волхв то, что ведают они с Кием? Волхвы вроде все ведать должны. А старик принял то молчание Хорива и сказал непонятно:
– Родная кровь… Это, конечно, дело немалое… Комар на лбу у тебя. Не чуешь?
Хорив хлопнул себя по лбу, взглянул на ладонь – размазано пятнышко красное:
– Ого, насосался! Успел…
– А ведь то твоя кровь в комаре была. Твоя, не чужая. А ты его – хлоп! Вот тебе и родная кровь…
Вышел безрогий лось, встал поперек тропы. Эх, надо было лук с собой прихватить! Мечом его не возьмешь, не подпустит так близко, да и мал ромейский меч на сохатого…
– Стой и замри! – повелел волхв, как бывало прежде. И сам спокойно подошел к сохатому. Тот ждал, не убегал. Старик наклонился к раздвоенным копытам, сорвал что-то, предложил зверю. Тот осторожно потянулся немалой своей верхней губой, принял угощение и ушагал в лес.
Хорив вспомнил свой давний приход к Белому Волхву, как обходился старик со всяким зверем, как не кусали его пчелы и не тронули сегодня псы на дворе. Великой премудрости старик! Но куда он ныне направляется? Ведь долго идут уже. Не к пещере волхва – в иную сторону. Может, заплутался? Нет, быть такого не может, волхвы не плутают. А здесь и Хорив не заплутается, места все свои, знакомые.
Знакомые, знакомые места! Вот и великий камень, на отдыхающего быка похожий. Вот и две сосны стволами переплелись. А вот и та поляна, вся обласканная солнцем, с тем самым дубом посредине. А далее – березняк виден с осинником, стволы сырые, зеленые, и за ними – болото, а за болотом… Знать бы ту тропу заветную через топь, одним соседям ведомую! Может, Белый Волхв ее ведает? Может, для того и привел сюда Хорива – показать ту тропу? По которой прошел в последний раз ненавистный Урс – навстречу заслуженной своей гибели. Тропу, по которой перед тем утаскивал проклятый богами Урс бедняжку Милану, и те зеленостволые березки с осинками слышали ее крик отчаянный. А Хорив не слышал, не подоспел на выручку из далеких ромейских земель, с берегов покинутого теперь Истра. Раньше бы покинуть, раньше воротиться!..
Белый Волхв остановился у дуба, повелительно ударил в землю посохом.
– Иди сюда, Хорив! Хочешь – сядь, отдохни. А хочешь – стой. И внимай. Здесь убил ты Урса?
– Здесь.
– Один был?
– Один… Нет, конь еще был со мной. И меч.
– А Урс один пришел?
– Без коня. С мечом и секирой.
– Коня через топь не проведешь… А ведал ли ты, что с Урсом четыре его брата приходили?
– Не ведал.
– Не ведал, так… Оборонила тебя сила небесная, Хорив! Вон в тех кустах сидели братья. Наследили там изрядно, я сам видел.
– Отчего же… отчего же не помогли они Урсу? Да ежели бы Кия или Щека кто вот так… да я бы!..
– Ты бы! – усмехнулся старик невесело. – То ты, а то они. Да ведь ты удружил им, убив Урса. Теперь они третью часть его добра себе возьмут. А старшего вместо Урса князем на сходке назовут. Для чего же им было мешать тебе и помогать Урсу? А ты говоришь, родная кровь…
– Но я избавил от него Милану! – воскликнул Хорив, ничего пока не разумея. – Я отомстил за нее!
– Избавил… Отомстил… – Белый Волхв глядел своими светлыми мудрыми очами из-под седых бровей, глядел отчего-то со строгой жалостью. – А ежели старший брат Урса возьмет себе в жены Милану? Легче ей будет?.. Не дергайся, не возьмет. Никто не возьмет теперь… Эх, Хорив! Много надо терпения, чтобы что-то сделать. Ты терпеливо ждал Урса три дня… Но еще больше требуется порой терпения, чтобы чего-то не делать!
– Не разумею…
– Сейчас уразумеешь, милый. Внимай и молчи. И не шевельнись… Замри…
Будто связали Хорива. Дуб на поляне скорее мог бы пошевельнуться, а он не мог. Старик же начал рассказывать, что после того, как Хорив убил Урса, дикие соседи заболотные на тризне своего князя лишили жизни Милану – погибла бедняжка в великих муках. Он рассказывал долго-долго, ничего не упуская. И каждое его слово было, как тупой нож под сердце.
И тут будто бы развязали Хорива, он вскрикнул тоненько, как младенец, сорвал с себя плащ и шапку, оттолкнулся всею силой от земли, распластался над травой и – как брошенное мощною рукой тяжелое копье – ткнулся головой в неколебимый ствол дуба! Отпрянул и снова – головой вперед, к стволу!..
Кто ведает, сколько лет живут волхвы? Кто ведает, откуда вдруг берутся не свойственные старикам быстрота и сила в их высохших руках? Эта быстрота и сила спасли теперь Хорива: не успела его голова во второй и, надо полагать, последний раз достигнуть ствола, как Белый Волхв перехватил старыми руками молодое тело, прижал к траве. Хорив бился, изгибался, ронял пену, как заарканенный конь, пытался грянуться затылком о землю, но старик придерживал обезумевшую голову несчастного, не допускал до земли. И все бормотал, бормотал что-то… Бормотал, бормотал…
Очнувшись, Хорив встал молча, без суеты. Белый Волхв, тоже не говоря более ни слова, подал ему шапку и плащ. Хорив надвинул шапку и натянул на плечи плащ. Поискал у пояса, спросил глухо:
– Меч где?
– Мне на память оставишь. У тебя другой найдется, а у меня ни одного. Не жалко для меня?
Хорив молча помотал головой: нет, не жалко. Ничего для Белого Волхва не жалко. А старик положил ему невесомую руку на плечо и, глядя в глаза, тихо, неторопливо молвил:
– Пойдешь один, без меча. Никто тебя не тронет в пути, добрая сила оборонит тебя. Ступай же!..
И Хорив, все так же молча, пошел. Обратно. К своей горе, на которой – его двор. На которой – Майдан и капище, и над капищем – боги… Лицо Хорива было теперь будто из дерева вытесано, как у тех богов на Майдане. И под серыми глазами чернота.
