Текст книги "Мендель"

Автор книги: Борис Володин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Казалось бы, чего еще ему было нужно!…

Однако классическая литература, древние языки и математика не самые любимые предметы Менделя. Его привязанность – физика, ведь он был истым учеником Фридриха Франца, внедрившего в Моравии дагерротипию и увлекавшегося наблюдениями за солнечными пятнами. Но после Ольмюца круг его интересов расширился: привлекала ботаника, привлекала минералогия или – если говорить в совокупности – «естественная история». Именно эти дисциплины – никакие другие! – хотел он преподавать. Но Философские классы и Богословский институт – для штатного преподавателя физики это маловато!… Право, все снова складывалось по-дурацки! Он отказался от карьеры богослова, уже обеспеченной, а к тому, ради чего он от нее отказался, все еще не пришел, и ему уже стукнуло двадцать восемь.

Да и коллеги, единодушно ему симпатизировавшие, тоже советовали действовать предприимчивее. Ведь у Менделя не было учительского диплома, а посему, появись обладатель диплома, господину канонику пришлось бы уступить ему место; кроме того, супплент получал лишь 60 процентов полагавшегося по должности содержания. А почему бы, кстати, господину Менделю не получать полный оклад, благо часть своего скромного дохода он отсылает родителям и сестре в Хинчицы?…

Итак, был нужен диплом.

К диплому было два пути.

Один, более сложный и более долгий, – окончить университет.

Другой путь – более краткий – сдать в Вене перед специальной комиссией имперского министерства культов и просвещения экзамены на право преподавать такие-то предметы в таких-то классах, а такие-то – в таких-то.

Эрудиция лучшего из выпускников Троппауской гимназии, Ольмюцких философских классов и Брюннского богословского института казалась добрым цнаймским учителям ослепительной.

– О! Вам ничего не стоит сдать эти экзамены с вашим, патер Грегор, умом! С вашей, господин Мендель, памятью! С вашей, дорогой коллега, начитанностью… Даже особой подготовки при ваших знаниях это, пожалуй, не потребует, – твердили Менделю цнаймские «профессора», и такие же, как он, суппленты, и даже сам господин директор гимназии Шпалек.

А впрочем, не одними благими пожеланиями все исчерпывалось. Есть протокол заседаний цнаймского учительского корпуса, из которого следует, что еще в день представления нового супплента коллегам гимназическое начальство столкнулось с серьезной проблемой. Доктор медицины Ротт, преподававший в Цнайме естественные науки, отказался работать еще в одном классе, в связи с открытием которого и появилась для Менделя вакансия. Когда Ротт отказался, то преподавать естествознание в этом классе вместо него вызвался Мендель. Однако вести сей предмет он имел право лишь временно. Слово протоколу:

«Это обстоятельство (отказ Ротта. – Б.В.), а также назначение к исполнению обязанностей преподавателя гимназии нового члена учительского корпуса требует четкого разделения курса и усовершенствования всего плана учебного процесса, тем более, что, как выяснилось, новый кандидат в учителя г-н Грегор Мендель не прошел по сию пору открытого конкурса на должность гимназического учителя» [34]  [34]Разрядка моя. – Б. В.


[Закрыть].

Не в одних лишь благих пожеланиях было дело, но и в суровой необходимости. Пусть она не всплывала в течение всего года, пока он работал. Но она могла всплыть впереди – эта необходимость иметь диплом!…

Конечно же, дирекция и «корпус» учителей с готовностью снабдили Менделя необходимыми ходатайствами, которые были отосланы по соответствующим адресам в Брюнн – в канцелярию штатгальтера и в Вену – в министерство. По тем же адресам пошло покорнейшее прошение самого соискателя учительского диплома с приложением автобиографии – той автобиографии 1850 года, которая так часто поминалась нами и в которой, если читатель заметил, Мендель, пожалуй, не совсем осмотрительно подчеркивал, что в монастырь он поступил лишь по принуждению обстоятельств, а помыслы его всегда были обращены к науке куда более чем к религии. И почему-то не упомянул, что был приходским священником, а лишь затем подался в учителя.

Может быть, нечто из этого было причиной, что ответ на прошение задержался. А вместо него из каких-то высоких инстанций – то ли венских, то ли брюннских, нам неведомо, – в гимназический директорат поступила бумага, которая свидетельствовала, что вопрос о допущении супплента Менделя к экзаменам еще не решен положительно. В той бумаге содержалось требование представить доказательства благонадежности господина Менделя, в течение года в Цнайме жившего, в Цнайме преподававшего, а следовательно, и находившегося под неусыпным наблюдением соответствующих персон: у одних – по долгу их службы, у других – по доброхотному пристрастию к такого рода деятельности.

Та бумага, пришедшая из официальных инстанций, не сохранилась – во всяком случае, ни Ильтису, ни Кржиженецкому и никому из других биографов ее отыскать не удалось. Зато еще Ильтисом в архиве министерства культов и просвещения был обнаружен ответный документ, скрепленный рядом подписей и гимназической печатью. Он позволяет предположить, какие именно вопросы были поставлены перед лицами, которым надлежало надзирать за каждым шагом нового цнаймского обывателя. И не просто ответить «благонадежен», «не вполне благонадежен» или «неблагонадежен» должны были эти господа. От них требовались тщательные мотивировки каждого из пунктов секретной характеристики.

Вот он, примечательный документ тайных канцелярий Австрийской империи. Примечательно его содержание, примечательна лексика и особенно синтаксис, чиновничий синтаксис, позволяющий уложить в две фразы доводы и заключения, благодаря которым жандармским комарам не удалось и носу подточить:

«Со дня вступления его на отведенную ему учительскую должность упомянутый с каждым днем все в большей и большей степени развивал в себе наиболее положительные качества примерного и основательного учителя молодежи; к тому же упомянутый, используя возможности наглядной и яркой лекции и используя себя самого без отдыха и получая совершенно соответственно этим усилиям результаты, каждодневно доказывал, что он не только хорошо знаком со своим предметом, но и что благодаря постоянному неугасающему усердию и выдержке в деле чтения лекций и в тренировке по заучиванию учебного предмета, а также не в меньшей степени благодаря весьма деятельному влиянию на воспитание чистой морали и религиозности своих учеников проявил себя с особо выдающейся стороны, к чему стремился всеми своими силами.

В отношении же его морально-религиозных устоев, а также патриотических настроений и принципов, кои могут представлять особый интерес, нижеподписавшиеся считают своим долгом клятвенно заверить, что упомянутый всеми своими поступками и действиями доказывал, что он безупречно носит свой сан священнослужителя, что с приличествующим сыну церкви достоинством в разговоре никогда не прибегает к слову, которое, имея в виду морально-религиозные церковные принципы или принципы политические, в какой бы то ни было степени оказалось бы неподобающим или предосудительным для духовного лица; напротив, совершенным своим благонравием и уединенностью, выражавшейся в том, что он ни с кем не имел обыкновения поддерживать общения, кроме как со своими коллегами, и ограничивал свои появления в свете лишь посещениями здешнего Ферейна Любителей Книги, да и то лишь совместно с остальными уважаемыми лицами города, за исключением только еще шестикратного посещения театра, но совершенного им всякий раз в обществе хотя бы одного из коллег,

– выше сообщенные затребованные сведения одновременно с чистой душой подтверждаются местными светскими и духовными властями».

Хорошие люди шили в городе Цнайме!… Хорошие люди были коллегами Менделя по Цнаймской гимназии, хотя по долгу службы им и надлежало наблюдать, не прибегает ли он к «слову, которое, имея в виду морально-религиозные церковные принципы или принципы политические, в какой бы то ни было степени оказалось бы неподобающим…», тем более что такое слово было Менделем произнесено. И более того, оно было зафиксировано. Правда, Мендель не затронул в нем принципов патриотических и не усомнился в существовании бога вслух. Просто Цнайм осчастливило своим посещением «Его Милостивое Епископское Преосвященство, Высокородный Граф Шафготч», и, нанеся подобающий визит своему сеньору, Мендель после визита прищурил глазки и обронил о его преосвященстве неосторожное:

– Ему куда тяжелей таскать свое сало, чем свои мозги!

Как пишет Ильтис, сие высказывание вассала было доставлено Шафготчу «тепленьким». Право, хорошие люди жили в городе Цнайме, в городе на юге Моравии, славном разливанными реками доброго местного вина!…

Но к экзаменам Менделя допустили.

Он претендовал на получение права преподавать физику в старших классах, а в младших – естественную историю.

И, судя по всему дальнейшему, он приступил к экзаменам в полной уверенности в удаче, рассчитывая, как и прежде, очаровать почтенных господ профессоров способностями и эрудицией, накопленной автодидактом.

Он привык к неизменному успеху. Нет ничего опасней такой привычки.

А будь Мендель в те дни менее самонадеянным, его, скромного супплента, должны были повергнуть в трепет уже одни имена экзаменаторов. Председателем комиссии был сам господин бывший министр общественных работ, физик Венского университета Баумгартнер, издатель «Zeitschrift fur Physik». Тот Баумгартнер, чьим учеником был сам господин Франц, добрый ольмюцкий учитель Менделя!… Вторым экзаменатором по физике был господин Доплер, тот Доплер, которому суждено было прославить свое имя знаменитым «доплер-эффектом». Менделю, следившему, во всяком случае, за тогдашней научно-популярной литературой по физике, это имя тоже должно было быть известно. А экзаменатором по биологии был университетский профессор Кнер, автор фундаментальных монографий по ихтиологии и палеонтологии и более – автор учебника по естественной истории для высшей школы. Этот учебник издали недавно. Увы, к моменту экзамена он не дошел еще до маленького Цнайма, до библиотеки гимназии, в которой Мендель учительствовал, до библиотеки Ферейна любителей книги, какою он пользовался. Сей момент был роковым.

Другие члены комиссии числились в звездах подобной же величины.

…На первом этапе испытаний кандидату в дипломированные учителя полагалось представить письменные домашние рефераты по физике и естественной истории.

Первый этап испытаний кандидатов в гимназические учителя производился заочно. Мендель получил из Вены темы рефератов – темы серьезные, трудоемкие.

«Следует рассказать о механических и химических свойствах атмосферного воздуха и на основании первых объяснить природу ветров» – таким было задание профессора Баумгартнера.

Мендель мобилизовал все, что было им слышано, читано и проделано за годы учебы у Фридриха Франца. Он перерыл полки цнаймских библиотек – гимназической библиотеки и библиотеки Ферейна любителей книги.

Он собрал все сведения, какие мог, и все описания опытов, какие знал, видел и делал: опыт Торичелли с ртутным столбом и собственные чисто крестьянские его модернизации – с льняным маслом, водой и свежим молоком.

«Если поднять из долины на гору слабо надутый пузырь, складки на нем разгладятся. Если же надутый горным воздухом пузырь принести в долину, тамошний ветер сдавит его, и пузырь окажется слабо надутым, он сморщится».

Так рассказывал в реферате Мендель о наглядной демонстрации существования давления атмосферы. И быть может, Баумгартнеру или Доплеру при чтении привиделся незнакомый коренастый человечек с надутым пузырем в руке, упрямо топающий из долины на один из бескидских хребтов, дабы собственными глазами увидеть, как давление будет раздувать пузырь изнутри, когда воздух снаружи окажется более разреженным. Боже мой, какое же это истинное чудо, когда ты собственными пальцами осязаешь описанные в скучных учебниках фокусы природы!…

Среди десятка описаний канонических демонстраций разных физических и химических явлений было, например, такое изложение опыта по разложению воды на составляющие ее компоненты:

«Если ствол ружья набить железными опилками и соединить с ретортой, в коей налита вода, а затем одновременно раскалить ствол с опилками и кипятить воду в реторте, дабы пар из нее попадал в ствол, произойдет исчезновение воды и изменение окраски железных опилок. Химическое разложение воды, по-видимому, вызывается тем обстоятельством, что кислород выделяется из воды и соединяется с раскаленными железными опилками в окись железа».

Нет, право же, ни один из химиков не пользовался для такого эксперимента ружьем!… Тогдашние лаборатории знали уже немало специальных и куда более удобных приспособлений – колб, реторт, дутых трубок, банок, ящиков, тиглей, созданных специалистами-стеклодувами, гончарами, медниками и жестянщиками для ученых опытов. И лишь крестьянскому парню, приехавшему на каникулы в свою деревню, могло вздуматься, дабы продемонстрировать соседским мальчишкам чудеса природы и науки, воспроизвести процесс разложения воды и окисления железных опилок в стволе от старого дробовика!…

Собственноручностью исполнения веяло от описанных опытов! Собственноручностью!…

И так как «профессор Цнаймской гимназии Г. Мендель» – именно этот титул с наивной горделивостью поставил он на обложке реферата – столь же подробно описал множество доказательств разного рода механических и химических свойств воздуха и составляющих его газов, а также вполне вразумительно в соответствии с тем, что писалось в заслуживающих доверия книгах, ответил на вопрос о природе ветров, сей труд заслужил благожелательнейший отзыв профессора Баумгартнера и профессора Доплера.

Однако вместе с этим сочинением в Вену в адрес высокой комиссии было отправлено и другое – по естественной истории, где ему следовало:

«…рассказать о вулканических и нептунических процессах и об образовании минералов».

И хотя он был, бесспорно, столь же прилежен в перекапывании библиотечных полок и компилировании сведений, почерпнутых из проштудированных книг, второе его сочинение заслужило резко отрицательный отзыв экзаменатора по естествоведению господина профессора Кнера. И сей отзыв мог бы оказаться роковым уже на этом этапе. Но не оказался.

Из-за Баумгартнера. Баумгартнер был все-таки председателем комиссии и бароном. Он уже побывал в министрах общественных работ, а к этому времени ведал одной из секций министерства финансов. Слово его весило много.

Барону Баумгартнеру крайне понравился реферат этого молодого господина, который по любознательности явно сам проделывал множество физических и химических опытов, чем выказал истинный интерес к познанию природы и известную изобретательность в этом деле.

Приложенные к прошению дипломы и рекомендации свидетельствовали, что кандидат в учителя в прошлом успешно учился. Он хоть и назвал себя на обложке рефератов «профессором Цнаймской гимназии», но тем не менее проявил известную скромность, оценивая свои прежние достижения – в автобиографии, которая, конечно, была прочитана и господином Баумгартнером и господином Доплером. Ими, видимо, с особенной благосклонностью были встречены слова о трудности и ненадежности самообразования, «автодидакта». Всем университетским профессорам такая мысль всегда по душе. Она утверждает их общественную ценность.

Нет, Баумгартнер счел необходимым настоять на том, чтобы автор столь понравившегося ему реферата был допущен ко второму этапу испытаний – к письменным сочинениям по физике и биологии, которые он должен был выполнить в Вене, в присутствии экзаменаторов. И Мендель написал в присутствии экзаменаторов письменные сочинения.

Второе сочинение по физике – теперь уже по физике металлов – было не столь удачно, как первое. Относительно металлов знания «профессора Г. Менделя» были книжны и необширны, и в сочинении уже не звучала наивная радость от собственного общения с изучаемым предметом. В монастыре металловедение как-то было не в моде, а в Ольмюце и в Хинчицах опытов по структуре стали он тоже не делал. Тем не менее профессор Баумгартнер и профессор Доплер сочли возможным допустить кандидата к третьему этапу испытаний, к устным экзаменам.

Но отзыв профессора Кнера на второе сочинение по естественной истории был уже просто разгромным, и неведомо какие дебаты шли за закрытыми дверями комиссии, пока физики и биолог выработали некую общую точку зрения. Но факт есть факт: в августе 1850 года на экзаменах в правительственной комиссии Имперского министерства просвещения провалился прилежнейший из учеников Ольмюцких философских классов, провалился непременный «erster vorziiglicher» и постоянный «primum inter eminentius» – «первый среди отличившихся» из выпускников Брюннского богословского института, чуть было не ставший уже доктором философии. Провалился талантливейший из супплентов, когда-либо пробовавших свои учительские силы в Цнаймской гимназии, которому, по мнению его добрейших коллег, было по колено само синее море. На экзамене по биологии провалился, наконец… но не будем забегать вперед в перечислении достоинств и заслуг Грегора-Иоганна Менделя перед человечеством. Он пока всего лишь кандидат в учителя, который был обязан доказывать комиссии, что его знаний достаточно для преподавания физики в старших классах гимназии, а естественной истории – в младших.

Над этим происшествием много лет спустя долго будут ломать головы биографы Менделя и менее осторожные – из тех людей, что пытаются отыскать проявления гениальности в каждом чихании человека, заслужившего бессмертие, – станут слагать легенды об этом событии.

Итак, что же было известно о загадочном конфликте между Менделем и Кнером?

Во-первых, что Мендель явился на экзамены в каникулярное для членов комиссии время, и Кнер, так говорили, был страшно недоволен, когда его оторвали от отдыха.

Во-вторых, профессор Кнер, как говорили, был известен своими крайними антиклерикальными настроениями. А перед ним предстал в качестве экзаменующегося монах, представитель ненавистного ему лагеря! – эта ситуация так и толкает нарисовать картину красочную и драматичную, однако не имеющую с действительностью ничего общего, ибо монах и антиклерикал, коль речь шла о взглядах, должны были на экзамене найти общий язык. Да, да! Ибо в раскритикованном Кнером первом – домашнем – сочинении о вулканических и нептунических процессах Мендель излагал теорию Канта – Лапласа о происхождении мира и утверждал, что эта теория дает объяснение почти всем основным проблемам геологии, которые трактовал близко к идеям Лайеля, тогда широко популярным. Вот написанные его рукой весьма примечательные строки:

«…Вулканические и нептунические образования еще не достигли своего завершения, и творческие силы Земли все еще находятся в действии. Пока ее огонь горит и атмосфера колеблется, до тех пор история ее творения не завершится».

В этом случае остается предположить, наконец, и такое: мышление Менделя пришлось профессору Кнеру не по душе, ибо молодой монах оказался большим материалистом, чем воинствующий антиклерикал.

Право, биографам было о чем гадать до той поры, пока им был известен только сам факт провала Менделя на экзаменах по биологии и пока дотошный Ильтис еще не отыскал в архивах министерства просвещения упраздненной Австрийской империи педантично «подшитые к делу» подлинники экзаменационных работ одного из многочисленных супплентов, претендовавших на звание гимназического учителя, – мы уже цитировали эти работы. Вместе с ними ведь были подшиты в дело и отзывы на эти работы Кнера, одного из многих экзаменаторов, заседавших в правительственной комиссии. Но когда Ильтис в 1924 году опубликовал результаты своих розысков, все оказалось весьма прозаичным.

Увы, супплент Мендель действительно изложил теорию Канта – Лапласа и идеи Лайеля, и тем не менее в своем домашнем сочинении по естественной истории вечный первый ученик все же не был на должной высоте. Как ни были правильны его исходные посылки, вместо того, чтобы четко отвечать на вполне конкретные вопросы о чередовании геологических эпох, он отделывался уклончивыми общими фразами.

Но если можно еще спорить о том, не был ли профессор Кнер слишком резок в своей оценке первой его работы, то второе сочинение – по зоологии, написанное цнаймским супплентом в присутствии экзаменатора, увы, не может вызвать двух мнений.

Воистину неверен и тернист «путь автодидакта» в науке!…

Мендель должен был дать классификацию млекопитающих и указать хозяйственное значение наиболее важных видов.

Он дал эту классификацию. Дал по старому учебнику. Да и ее переврал изрядно – и по недостатку знаний и от растерянности.

Как все дилетанты, он хорошо знал полюбившиеся ему вопросы биологии. Попади перст экзаменатора в другой пункт программы – в ботанические ее разделы, и Менделю, может быть, удалось бы блеснуть, ведь он так прилежно и долго корпел над ботанико-минералогическими коллекциями патера Талера и над ботаническими книгами библиотеки святого Томаша – в том числе над трудом брата Братранека «Эстетика растительного царства»! Но коллекции были «ботанико-минералогические», а не «зоолого-минералогические»… И на экзамене сработала не случайность, а закономерность. Перст Кнера уперся в «белое пятно» – сначала в одно, затем в другое, – и млекопитающие были поделены Менделем на 1) рукокрылых, 2) зверей с лапами, 3) ластоногих, 4) копытных и 5) «когтеногих». В одну группу («зверей с лапами») он свел кенгуру, зайца и бобра. Слон попал в копытные, к «когтеногим» были причислены три вида: собака, волк и кошка. Дало себя знать и церковное воспитание тоже, ибо экзаменуемый каноник не решился зачислить человека, наделенного бессмертной душою, в отряд приматов вкупе с обезьянами. Хотя до выхода известного Дарвинова труда оставалось еще довольно много времени («Происхождение человека» увидело свет в 1871 году), зоологи-классификаторы давно установили родство между всеми «гоминидами». Кощунственное родство!

…Видимо, прежние успехи и бесконечные похвалы вскружили ему голову, а теперь, в панике, охватившей его в предвидении неизбежного, никогда прежде не случавшегося с ним провала, испытуемый утратил и гладкость слога и остатки здравого смысла, ибо написал, что из этих трех видов лишь кошка единственная, бесспорно, имеет хозяйственное значение, «благодаря тому, что она питается мышами» и «ее мягкая красивая шкурка перерабатывается скорняками». Право, в своей рецензии зоолог был даже к нему снисходителен – и в ней есть строки, свидетельствующие о том, что Кнер понимал, где причина ошибок экзаменуемого. Старые учебники, по которым Мендель готовился, были еще тому виной!… О библиотека Цнаймской гимназии! О библиотека Цнаймского ферейна любителей книги!…

И где-то в той рецензии даже проскочило замечание, что если бы кандидат готовился к экзамену по его, Кнера, учебнику, такой накладки могло не получиться. Но две-три снисходительные фразы не меняли смысла оценки.

Решение комиссии прозвучало для Менделя как приговор.

«Кандидат обладает известными познаниями, однако ему недостает воззрений и, в частности, необходимой ясности в знаниях, вследствие чего комиссия вынуждена пока что отказать ему в праве преподавания физики в прогимназии. Однако, имея в виду совершенно очевидную добрую волю кандидата, позволяющую с полным основанием полагать, что, продолжая учение при надлежащем руководстве, он бесспорно в не слишком отдаленное время достигнет знаний, необходимых для преподавания в гимназии, сочтено целесообразным предоставить кандидату право допущения к повторным испытаниям в означенной комиссии по прошествии года».

Полемика, происходившая за закрытыми дверями, нашла в решении свое отражение. У супплента был защитник – Баумгартнер. Мендель вызвал у него симпатии. И рефератом, и тем, что учился в Ольмюце, где профессор когда-то начинал свою карьеру, и тем, что был учеником его ученика патера иранца, – ведь Баумгартнер узнал обо всем этом. И это он настоял на том, чтобы в решение были внесены слова о способностях и доброй воле кандидата, который при надлежащем руководстве, бесспорно, быстро достигнет нужных знаний и потому, в порядке исключения, может быть сызнова допущен к экзаменам через год. И все же это было катастрофой. Полной катастрофой, ибо, получив официальный отзыв о своих знаниях, которые так восхищали его добрейших коллег по цнаймскому учительскому корпусу, Мендель не мог более преподавать естественную историю и физику в гимназии городка, славного добрым вином. На черта были ему латынь, греческий, математика и литература? На черта?!!

А ведь он так надеялся – скажем прямо – навсегда избавиться от перспективы то ли время от времени, то ли регулярно тарабанить требы. Он так мечтал посвятить себя естествознанию! Сколько страсти было им вложено в слова прошения, обращенного той весной к высокой экзаменационной комиссии!…

«Преисполненный благоговения, нижеподписавшийся полагает, что на сем он может закончить краткий обзор истории своей жизни. Полная невзгод юность его рано познакомила с серьезными сторонами бытия, она же научила его и трудиться. И даже когда ему представлялась возможность вкушать плоды жизни, свободной от забот о хлебе насущном, в нем не угасала мечта зарабатывать на жизнь своим трудом. Нижеподписавшийся посчитал бы себя счастливым, если бы он мог соответствовать требованиям достопочтенной экзаменационной комиссии и достиг бы, таким образом, воплощения своей мечты. Если бы это случилось, он, конечно, не пожалел бы ни сил, ни старания, дабы исполнять свой долг самым пунктуальнейшим образом».

Так надеялся, так надеялся!…

Из Вены он поехал не в Цнайм, а в монастырь.

Он не мог заставить себя показаться на глаза коллегам по гимназии, столь обманувшимся в высоком своем мнении о способностях и знаниях «профессора Г. Менделя». Он лишь отправил почтой своим квартирным хозяевам очередную и последнюю плату за жилье, сообщил, что, увы, возвращается в обитель и будет хранить в душе добрые воспоминания и вечную благодарность за заботы. Еще он просил собрать оставленные им вещички и книжки и переслать их в Брюнн с оказией по тому же маршруту, каким он прежде отправлял свое исподнее, когда оно нуждалось в стирке. Фрау Смекаль в нужный час отправила мальчишку-посыльного в гостиницу «У трех петухов», и вещички были водворены в келье.

Он был разбит происшедшим так, что в пору было противу природы и закона божьего руки на себя наложить.

Период с августа 1850 года по апрель 1851 года – сплошное «белое пятно» в его биографии. Болел ли он с расстройства или все-таки был здоров, молился ли, как подобает честному отшельнику с утра до ночи и снова до утра в своей келье и в часовнях, кляня себя – «Меа culpa! Mea culpa!» – за гордыню, за самонадеянность, или, наоборот, смиренно благодарил бога в молитвах за соответствующее вине наказание и за отеческое вразумление, – мы не знаем.

Это могло происходить, если бы он был таков, каким его рисовали Рихтер и ван Лиерде.

Но весьма вероятно, что, без особого благочестия отработав положенное монастырскому нахлебнику число поклонов и молебствий, вместо всего упомянутого прежде все свои свободные минуты он штудировал учебник по естественной истории, вышедший из-под пера профессора Рудольфа Кнера, и разные другие биологические книжки, которых в библиотеке святого Томаша, между прочим, хватало. Известно, кстати, что всю осень после возвращения он проработал в монастырском саду. Садом он занимался с самого поступления в орден. Прежде садом ведал Талер, теперь он.

Не стоит тратить труда на поиск вещественных доказательств того, что у Менделя на душе в ту пору скребли кошки – эти «единственно полезные в хозяйстве «когтеногие». Однако в какой-то момент он твердо предпочел слезам дело. Есть основания утверждать это. Вот они, основания.

В марте 1851 года заболел доктор Хельцелет, преподаватель естественной истории Брюннского технического училища. Эта фамилия нам встречалась: доктор Хельцелет прежде работал в Ольмюце, и Мендель учился у него в Philosophische Lehranstalt. 3 апреля 1851 года «учительский корпус» – по-нынешнему «педагогический совет» – училища принял решение пригласить для временного замещения профессорской должности каноника монастыря святого Томаша г-на Грегора Менделя.

Протокол этого заседания нашел в 1922 году Рихтер. Судя по его изложению, в протоколе содержатся, право, любопытные подробности. При обсуждении предложения пригласить Менделя в суппленты два члена учительского корпуса – профессор Коленатый и профессор Грубый – расточали кандидату истинные дифирамбы, рассказывая о его выдающихся способностях и уже осуществленных научных работах. И как ни странно, все это говорилось после провала в Вене, и на совете Мендель-естествоиспытатель был назван не менее как «звездой первой величины на ученом небосводе». Обоснований столь высокого мнения Рихтер не привел (может быть, они и в протоколе не зафиксированы). А нам теперь остается только гадать, чем дифирамбы были заслужены.

Погадаем.

Из восьми лет, прошедших от поступления в монастырь, шесть лет – до Цнайма и некое время по возвращении – вперемежку с монашескими упражнениями в благочестии, штудированием халдейского языка, церковного права и технологии богослужений Мендель проработал в монастырском саду и в оранжерее. Работать полагалось всем монахам, а он был сыном садовника и влюбился в природоведение.

А сад отшельнической общины святого Томаша был знаменит и в Брюнне и за его пределами. По авторитетному мнению городских мальчишек, лучших незрелых груш в городе не было. (Груши, если помнит читатель, способны были соблазнить даже будущего святого Августина.) Однако, кроме мальчишек, сад уже через калитку навещали и более солидные господа – известные и в Брюнне, и во всей Моравии, и даже во всей империи специалисты по части помологии, то есть плодоводства. Их интерес был уже не только дегустационным, но и академическим. Не один десяток лет – с тех пор как августинцев переселили из здания, занятого под штатгальтерство, к подножью Шпильберга, здесь выращивались под небом и под стеклянной крышей оранжереи редчайшие сорта. Сад и оранжерея являлись как бы частью знаменитых монастырских ботанических коллекций. Поле для деятельности было. Так, быть может, именно его успехи в помологии и дали профессорам Технического училища право расточать в адрес Менделя такие похвалы?…

Быть может, быть может.

Кроме того, в 1846 году он слушал двухсеместровый курс плодоводства и виноградарства в Брюннском Philosophische Lehranstalt и, конечно, получил очередное свидетельство, сей факт подтверждающее. Не может быть двух мнений насчет того, насколько он был целеустремлен и сосредоточен в изучении этого курса, а практический багаж, усвоенный еще от отца и накопленный за первые годы работы в монастырском саду, вероятно, выделял его среди более молодых слушателей… Быть может, вопросы, которые он задавал лекторам, и споры по разного рода конкретным проблемам помологического дела, которые он заводил с ними, соблюдая, конечно, подобающие ему. как ученику и монаху, рамки почтительности и смирения, – быть может, это заставило увидеть в канонике Менделе потенциальную «звезду первой величины на ученом небосводе» Брюнна?…