Текст книги "Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II"
Автор книги: Борис Штерн
Жанр:
Юмористическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Сашко Гайдамака
ЗДРАВСТВУЙ, ТЕТЯ РОДИНА
Две границы пройдено.
Клочьями рубаха.
Здравствуй, тетя Родина,
я – из Карабаха!
Три границы пройдено.
Складками надбровья.
Здравствуй, тетя Родина,
я – из Приднестровья!
Все четыре пройдено.
Упаду – не встану.
Здравствуй, тетя Родина,
я – с Таджикистану!
ГЛАВА 20. Несколько авторских слов по поводу суперцемента как средства против революции
Булыжник – оружие пролетариата.
И. Шадр
Начинается перестройка бывшей «Русалки». Легальный план для начальства – построить образцово-показательный Дом Терпимости; тайный план для себя – создать космический корабль на горючем из купидонова яда и отправиться на Луну на крыльях любви. «Русалка» перестраивается изнутри и снаружи смешанным предприятием «Шкфорцопф и K°», где «госпожа Кустодиева с одной стороны, и строительный подрядчик господин Блерио с другой стороны, обязуются…» и т. д. – веселая вдова, подписывая договор, вспоминает южно– j российскую легенду, как Семэн и Мыкола заключили договор с Черноморским пароходством о том, что «Семэн з Мыколой с одной стороны, а Черноморское пароходство с другой стороны, обязуются покрасить пароход»; и когда пришло время и приемная комиссия в полном недоумении спросила: «А почему вторая сторона парохода ржавая?!», то получила ответ: «По договору с другой стороны корабль должно покрасить Черноморское пароходство!» Блерио еще плохо владеет южнороссийским языком, но догадывается, что это смешно.
Подпольная типография с «Супер-Секстиумом» уже функционирует, по еще не развернулась во всю мощь: в этой реальности нет программ, дискет, картриджей для принтера, да и попросту требуемой электрической мощности – как только включают лазерный принтер, происходит короткое замыкание и весь Южно-Российск ныряет во тьму. А главное – нет еще хорошо законспирированного подпольного кабинета, и новоявленным сексуалъ-демократам то и дело приходится прятать два чемодана при появлении непрошеных гостей. Нащупывается программа, накапливается опыт. «Амурские волны» еще закрыты для широких слоев населения, но отцов города и нужных людей обслуживают. Зимняя ночь. Генерал Акимушкин выходит отдышаться и покурить, Луна заглядывает в теплый мезонин. Жена генерала уехала на зиму "в Петербург, и генерал, как истинный естествоиспытатель, решил наконец-то провести естественные испытания «Амурских волн». Испытания проходят успешно, генерал не просыхает, генерал неутомим, генерал в восторге от собственных мужских подвигов, генерал не может остановиться (в коньяк ему подливают купидоний яд), третий день все амурские русалки под неусыпным наблюдением хозяйки ублажают жандармского генерала. Лунная команда попряталась, деятельность сексуалъ-дофенистов приостановлена. Третья ночь. Генерал приятно расслаблен. Сколько ж можно! Он демократически покуривает сигару в мезонине с французом Блерио, которому тоже не спится.
«Ходячая голова, – отмечает генерал. – И даже немного понимает по-русски».
На смеси французского с нижегородским генерал пытается прощупать следственную версию о связи господина Бле-Рио с появлением в городе эротических прокламаций и портативной типографии «Супер-Секстиум»; но быстро выясняет, что Блерио не умеет отличить портативную типографию от швейной машинки «Зингер». Версия отпадает, сигара догорает но генералу все равно не спится. Ох, не спится генералу Акимушкину! Головастый иностранец помешан на каком-то совершенно секретном суперцементе.
«В чем секрет-то?» – допытывается генерал.
Но это личная тайна господина Блерио. Своим суперцементом он собирается утереть нос всему миру. Европейские архитекторы насмехаются над господином Блерио. Они утверждают, что городские здания должны строиться из кирпичей, а не заливаться пожарными шлангами в опалубки, как это предлагает Блерио. Американцы тоже хороши – они строят свои небоскребы из стекла и железа. Всеобщее помешательство! Здания из стекла? Что может быть нелепее, особенно в России? Россия прекрасная страна, мсье дженераль, здесь живут свободные, только что раскрепостившиеся люди, у русских руки чешутся построить нечто этакое, невиданное, но они понимают, что здания из стекла строить нельзя. И нельзя не потому, что «нельзя», современная технология позволяет; а нельзя строить дома из стекла, потому что любая революция начинается с РАЗБИВАНИЯ СТЕКОЛ! Читайте философов, мсье дженераль. Булыжник – оружие пролетариата, не забывайте! Американские архитекторы своими стеклянными динозаврами невольно провоцируют в своей стране революцию и гражданскую войну. Представляете, мсье дженераль, как чешутся завистливые руки у пролетариев в грязных спецовках, живущих в ночлежках и бараках, как сладостно им выковырнуть из мостовой обкатанный булыжник и запустить его в прозрачный небоскреб. Нет, нет и нет! Только цемент! Сверхпрочный цемент как вернейшее средство против революции!
Дженераль Акимушкин вполне успокоен этим монологом. Дженераль возвращается в нумер между 12-м и 14-м и, не догадавшись заглянуть под кровать, где прячутся искомые близнецы-чемоданы с «Супер-Секстиумом» – где же их еще прятать, как не в номере жандармского генерала? – выпивает рюмку коньяка «Ахтамар», запивает сельтерской водой «Крем-сода» и закусывает сицилийским апельсином. Вот и весь генеральский завтрак. Ласково похлопывает свою последнюю обессиленную и крепко спящую русалку по обертону (генерал путает обертон с афедроном). Теперь за работу.
«Этот парижский летун не представляет опасности, – размышляет генерал, натягивая сапоги. – Наоборот, его патриотическую идею о сдерживании революции суперцементом – почему бы не заливать мостовые, цементируя булыжники и лишая пролетариат своего естественного оружия? – эту идею следует, пожалуй, обсудить с генерал-губернатором и донести в Санкт-Петербург но начальству. Все путем. Но прокламации?… Они продолжают появляться. Не хорошо-с. Плохо-с. Плохо, что нельзя толком уяснить, какая именно политическая сила расклеивает на стенах Южно-Российска этот порнос. Правда, жандармские эксперты утверждают, что прокламации эти не переходят грань от эроса в порнос, но, на взгляд генерала, – все это суть крамольная порнуха. Зачем ЭТО? Кому ЭТО надо? Мало им водки, теперь хотят развратить народ? Ротмистр Нуразбеков ищет подпольную типографию в стане левого крыла эсеров только потому, что названий других партий он не в силах запомнить. Кто же все же? Анархисты-безмотивники? Из каких же мотивов? Или эти умники-ульяновцы из социал-демократии с их сексуальной теорией „свободы любви и стакана воды“? Эти могут. Петербургские оперативники рассылают по губернским жандармским отделениям штормовое предупреждение о некоей Александре Коллонтай, генеральской дочери, которая мутит воду в этом самом „стакане воды“, – мол, в недалеком будущем для женщины переспать с мужчиной будет что выпить стакан крем-соды. Генеральской дочери легко рассуждать, а каково ему, генералу Акимушкину, расхлебывать эту воду? Не она ли замешана в эротических прокламациях? Черт знает».
Загляни под кровать, генерал!
Но дженераль Акимушкин, отравленный купидоном, на скорую руку вербует господина Блерио в собственного сексота (кличка «Головоногий»), тот «р-рад стараться!» и, не дожидаясь восхода бледного дистрофического солнца, поцеловав пухлую ручку госпоже Кустодиевой, выходит из «Амурских волн» в соленый предутренний туман. «Убрался, старый козел», – с облегчением думает хозяйка и отправляется в комнату Гайдамаки кормить Черчилля с Маргариткой. Чемоданы с «Супер-Секстиумом» появляются из-под кровати, Шкфорцопф садится за свою монографию; строительный прораб Блерио пьет чай с бисквитом и начинает рабочий день. Лунная команда в сборе – правда, О'Павло и Уточкин запропастились в какой-то другой реальности. Ротмистр Нуразбеков здесь же, с ними. Он выходит из «Амурских волн» черным ходом и следует за генералом Акимушкиным на Еврейскую уличу в жандармское управление.
А генерал Акимушкин в глубокой задумчивости, скрипя снегами, идет по улице Дерюжной и с поворотом на Мазарининскую, потирая озябшие руки, держащие за горло весь Южно-Российск, приходит в жандармское управление и усаживается в кресло. Инстинктом естествоиспытателя Акимушкин чует приближение революционной экспедиции на Луну; генерал догадывается, что через год-другой зашлют его с повышением за верную службу в какой-нибудь Изюм-на-Дунае, и тогда закусывать ему не коньяк, а водку, как Овидию на закате карьеры, не сицилийскими апельсинами, а жирной, несоленой, пропахшей болотом дунайской селедкой – что тоже, впрочем, неплохо. Аминь.
КОНЕЦ 5-Й ЧАСТИ
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. ДОМ С ХИМЕРАМИ
Литература есть описание людей, а не идей.
Б. Стерн
ГЛАВА 1. Zigmound Freud
Все это, сударь, заумь и придурь.
А. Дюма-младший
Но подробнее о лечении лиульты Люси. Регент Фитаурари, конечно, перемудрил. Ему не следовало приглашать в лекари к Люське знаменитого Фрейда, родные африканские колдуны на собственной почве вполне могли бы справиться с болезнью лиульты без всякого Фрейда – или, на худой конец, так же не справились бы с болезнью лиульты, как и знаменитый Фрейд, зато имели бы практику. Характеристику Фрейда как врача следует напомнить всем излишне доверчивым богатеньким пациентам (бедных пациентов, как уже сказано, в практике психоанализа не бывает), тем более пациентам-императорам. Мудрые коллеги Фрейда – например, доктор Илья Мечников из Одессы – предупреждали регента, напрямую, как и подобает настоящим врачам, называя вещи своими именами, что «как лечащий врач Фрейд… не стоит, потому что он большой дофенист в прямом и в плохом смысле этого слова, т. е., на причины и на лечение всех болезней смотрит исключительно „снизу“, с пола, с точки зрения органа между ногами; его взгляд закован, обзор ограничен, горизонт придавлен, и поэтому врач не видит дальше собственного обрезанного, скажем так, носа». Но регент не внял Илье Мечникову и пригласил-таки в Офир модного австрийского психоаналитика.
Фрейда же вконец задолбали шуточки в огород психоанализа. Шутили все кому не лень. Отношения врача и пациента окрашены в сексуальные тона, и сублимируются эти тона в конкретном акте расплаты пациента с психоаналитиком в товарно-денежном отношении – то есть оплата труда психоаналитика ОБЯЗАТЕЛЬНА, без гонорара нет психоанализа, бесплатного социалистического психоанализа не бывает. А значит, психоанализ – это область медицины только для богатых.
В Европе происходила война. Размер профессорского гонорара остался в тайне, но можно предположить, что гонорар был такой щедрый, что Зигмунд Фрейд, недолго думая, надел демисезонное пальто и отважился пробраться в Офир из воюющей Австро-Венгрии через весь европейский театр боевых действий. Театр – он и есть театр. Во Фрейда стреляли как чужие, так и свои из всех видов оружия, расставляли на него мины-ловушки, травили газами. В Галиции за ним долго гнался английский танк. Это громыхающее чудовище появилось в тот момент, когда на греко-хорватской границе Фрейд присел за кустиком, чтобы справить большую нужду; и танк представился Фрейду гигантским драконом, собравшимся изнасиловать Фрейда тут же, за кустиком. У Фрейда от страха случился запор. Вздулся живот, мучили газы. В Средиземном море Фрейда упорно преследовали – сначала французский цеппелин, потом германская субмарина. Дьявольский цеппелин напоминал ему раздутую женскую грудь, а субмарина – распухший мужской фаллос. «Weil ich ein dummer Deutscher bin, – думал Фрейд. – Sehr gut!»[31]31
Это из-за того, что я глупый немец… Очень хорошо! (нем.)
[Закрыть] Фрейд был типичным мелким буржуа в котелке – a'propos,[32]32
Кстати (фр.).
[Закрыть] шляпа-котелок напоминала ему короткий кондом-наперсток. Фрейд всего боялся. Эти пограничные дела с буквой в фамилии – «о» или «е»? Вечно испорченные документы. «Кто вы, доктор Фрейд? Или Фройд? Или Фреуд?» Профессор боялся самолетов, пароходов и железных дорог. Гудок парохода напоминал ему неприличный звук кормового орудия. А прямоугольные бипланы, перетянутые шпангоутами, напоминали ему не летающие этажерки, как всем нормальным людям, а панцирные кровати из публичных домов Вены. Но особенно Фрейд боялся железных дорог. В двухлетнем возрасте Зигмунд ехал с матерью в купе и впервые увидел ее обнаженной; это произвело на пего такое впечатление, что железные дороги заняли достойное место в теории психоанализа. Подумать только! Фрейд писал:
«Необходимость связывать поездку по железной дороге с сексуальностью исходит, очевидно, из сосательного характера двигательных ощущений. Если к этому прибавляется вытеснение, которое превращает в противоположное так много из того, чему дети оказывают предпочтение, то те же лица в юношеском или взрослом возрасте реагируют на качание тошнотой, сильно устают от поездки по железной дороге или проявляют склонность к припадкам страха во время путешествия и защищаются от повторений мучительного переживания посредством СТРАХА НА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ». (Выделено Freud'oM.)
Подумать только: «НЕОБХОДИМОСТЬ СВЯЗЫВАТЬ ПОЕЗДКУ ПО ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ С СЕКСУАЛЬНОСТЬЮ»! Подумать только: «…ИЗ СОСАТЕЛЬНОГО ХАРАКТЕРА ДВИГАТЕЛЬНЫХ ОЩУЩЕНИЙ!» Подумать только, что бы Фрейд написал, если бы он, как Сашко Гайдамака, путешествовал по железной дороге в теплушках, на товарняках, в тендерах или на крышах вагонов? Какой украинской селянке с торбой придет в голову необходимость связывать поездку из Вапнярки в Киев с сексуальным характером двигательных ощущений?
Так или иначе, избежав многих явных и скрытых сексуальных опасностей, Фрейд все-таки добрался до Офира. Стражники-украинцы даже не взглянули на него: «Проходи», но врата, настроенные на инфракрасные половые кванты, поначалу не хотели его пропускать, захлопывались прямо перед ним, игриво норовя защемить мужское естество Фрейда, как видно, чувствовали к Фрейду корпускулярное сексуальное предрасположение. Однако все обошлось, Фрейд снял пальто, разбежался и проскочил. Его устроили все в том же отеле «Амбре-Эдем», все в том же люксе, который помнил халдейские и этрусские ругательства послов царя Соломона и стихи Николая Гумилева, и закрыли все окна защитными сетка-ми, чтобы, не дай Бог, Черчилль не повторил нападения. Потом повели к нгусе-негусу Фитаурари. Фрейд спросил негуса:
– Вы уже советовались с кем-нибудь по поводу болезни лиульты?
– С колдуном, – ответил Фитаурари.
– Представляю, какую глупость он вам сказал!
– Он посоветовал обратиться к вам.
Фрейд проглотил и принял к сведению эту шутку, и его повели в дворцовую бухгалтерию к казначею, где выдали; щедрый аванс. Потом он осмотрел лиульту, взял мочу на анализ (какой уж там анализ в полевых условиях) – разглядел на просвет, понюхал и сказал:
– Es gefallt mir nicht… Sehr gut![33]33
Мне она не нравится… Очень хорошо! (нем.)
[Закрыть] Все ясно. С детства навязчивый интерес к бананам, которые напоминают этой даме известно что. Дайте ей больших апельсинов, она их никуда не сможет засунуть.
Фрейд ошибся. О, как он ошибся! Он, теоретик женских губ, плеч, сисек-масисек, ягодиц и влагалищ, забыл – не знал? не подозревал? – что эти самые влагалища умеют расцветать, распускаться и растягиваться так, что могут пропустить голову младенца, а уж заглотить способны несоразмерные объекты – вроде удава, глотающего крупного ангорского кролика. Или Фрейд попросту плохо знал женщин? Фрейд ошибся в апельсинах, апельсины Люська тоже любила – она выбирала апельсин побольше и пооранжевей, с толстой кожурой в пупырышках, засовывала в себя и млела; потом ей и шоколадные конфеты перестали давать – она их тоже запихивала куда ни попадя, и поэтому от нее всегда вкусно пахло бананами, апельсинами и шоколадом.
– Mit Liebe ist alles möglich! – сказал Фрейд. – Тяжелейшая форма обонятельно-сексуального невроза. Sehr gut![34]34
С любовью возможно все!.. Очень хорошо!
[Закрыть]
Фрейду показали Люськино письмо-щасте. Австриец прочитал, нахмурился, а само письмо случайно засунул в свой докторский саквояж. На следующий день письмо из сака исчезло. Устроили обыск и нашли письмо наколотым на золотом гвоздике в уборной нгусе-негуса, измятое и нещасное. Фрейд уединился с письмом на целую неделю, перевел его на немецкий (briefgluck), английский (letter-happiness), фраицузский (lettre-bonheur), итальянский (lettera-felicita) и русский («письмо-щасте»), сделал сто двадцать копий, пошел на почту и отправил сто двадцать заказных писем-щастев своим друзьям и знакомым в разные части света – за счет национальной казны, разумеется.
Зигмунд Фрейд тоже хотел «щастя». Он был нещастлив вообще, а сейчас в особенности, потому что к его доминантному, постоянному «не-счастыо» прибавилось в результате танкового нападения рецессивное страдание от непроходимого запора прямой кишки. Фрейд никак не мог вылечиться. Живот вздулся, его распирало газами. Слабительное не помогало, пурген закончился, да и здесь, в Африке, европейские лекарства бездействовали или, что еще хуже, действовали наоборот. Фрейд давно заметил, что запоры вообще плохо поддаются психоанализу, хотя и происходят в одной из сексуальнейших частей человеческого тела. «Почему так? – размышлял Фрейд. – Не потому ли, что запор внизу происходит от запора вверху? Другими словами, запор в жопе происходит от несварения не в желудке, а в голове?» К сожалению, Фрейд всегда был зоологически серьезен, а ведь еще Свифт глазами Гулливера заметил но другому поводу – но поводу расследования преступлений (цитата исключительно важна):
«Поскольку люди никогда не бывают так серьезны, глубокомысленны и сосредоточены, как в то время, когда сидят на стульчаке, рекомендуется тщательно исследовать продукты пищеварения подозрительных лиц и на основании их цвета, запаха, вкуса, густоты и степени переваренности составить суждение об их мыслях и намерениях».
Фрейд даже втайне от всех, даже втайне от самого себя – а психоанализ такая резиновая штука, что позволял обдурить и самого себя, – сходил за советом к местному колдуну, авось поможет.
Колдун известен – Мендейла Алемайеху, он жил на задворках Амбре-Эдема. Фрейд застал его в neglige[35]35
Неглиже (фр.).
[Закрыть] и за странным занятием: стоя, что называется, раком, в белом длинном Переднике спереди и с голой черной задницей сзади, колдуй Усердно пропалывал детской мотыжкой гороховые грядки на Делянке размером 35x7 метров, огороженной невысоким плетнем из камыша, и при этом напевал па смеси английского, французского и немецкого:
Grandma semer pois, Pryg-scok, pryg-scok. S'effondrer plafond, Pryg-scok, pryg-scok.[36]36
Примерно соответствует детской русской песенке: Баба сеяла горох, Прыг-скок, прыг-скок. Обвалился потолок, Прыг-скок, прыг-скок.
[Закрыть]
Фрейд, обращаясь к черной zjop'e колдуна, представился каким-то вымышленным именем «господин Такой-то» и для начала поинтересовался, чем это колдун тут занимается. Психоанализ у колдуна тоже работал, Мендейла сделал вид, что поверил вымышленному господину Такому-то, и не подал виду, что знает о существовании всемирно известного доктора Фрейда. Колдун, не разгибаясь, ответил, что он, колдун, решил проверить на горохе классический эксперимент основателя генетики австро-венгерского монаха Грегора Менделя. Фрейд удивился и ответил, что он что-то слышал о своем соотечественнике. Да, да, он определенно что-то слышал о Менделе.
– Кажется, это тот австрийский монах, который ввел в биологию новые понятия: доминантный признак и рецессивный признак? – уточнил Фрейд.
– Йес, – ответил колдун на плохом английском, – Большими латинскими буквами А, В, С, D, Е, F, G Мендель обозначил доминантные, господствующие признаки; а малыми а, b, с, d, e, f, g – рецессивные, подавленные. Все правильно. Во втором поколении наряду с доминирующими признаками вновь появляются рецессивные в ясном среднем отношении 3:1.
Фрейд удивился такой осведомленности колдуна в основах генетики и сказал на это, что вот уже вторую неделю он, Фрейд, posrat'b не может.
Колдун Мендейла заинтересовался и выпрямился. У Фрейда заурчало в животе, он деликатно отвел взгляд, его смутил длинный, ниже колена, клеенчатый передник колдуна, из-под которого свисал этот самый доминантный признак. Колдун подтянул к себе мотыгой тыквенную миску с мясом и с отборным отварным горохом и тушеной черной фасолью, сделал знак следовать за ним и отправился искать место в тени. Фрейд пошел за ним, глядя в его черную zjop'y. Колдун был невысокий и коренастый, с кожей такого абсолютно-черного: цвета, что тени на его лице не могли обозначиться, все лицо было сплошной черной тенью, ну a zjop'a смотрелась как плоская черная сковородка. Курчавый объёмный купол черепа напоминал астрономическую обсерваторию, в расплющенном носу зияли широкие ноздри, в правую продырявленную ноздрю был продет янтарный мундштук. На запястьях и шее Мендейлы болтались кривые бараньи рога. При виде колдуна дети со всех ног бросались к матерям. Колдун любил детей. Он уселся под сикоморой, съел все мясо из миски, а горох и фасоль предложил Фрейду. От колдуна несло потом, Фрейд отказался, его чуть не вывернуло наизнанку. Тогда колдун выдернул из ноздри янтарный мундштук, достал из кармана передника кисет с ядом купидона и закурил.
«У Мендейлы был такой вид, словно в детстве в мальчишеской драке ему вмазали по носу кулаком. Сплоховали. Надо было посильнее, и не кулаком, а дубиной, и не по носу, а по макухе», – так впоследствии Фрейд описывал колдуна.
«У Freud'a был такой пришибленный вид, будто при зачатии его отец вдруг решил обойтись coitus interruptus,[37]37
Коитус интерруптус – прерванный коитус, прервать коитус (лат.).
[Закрыть] но Зигмунд – вернее, гомункулус, названный впоследствии Зигмундом, – в последний миг все же успел вырваться на свободу…» – так рассказывал колдун о Фрейде.
Колдун, конечно, был польщен посещением всемирного светила, но виду не подал. С запором он решил дело по-военному – клин клином: заставил Фрейда съесть полное блюдо мендельского гороха с черной фасолью и запить кокосовым молоком с арахисовым маслом. Весь следующий день Фрейд не выходил из отеля, то и дело напрягался, густо краснел и стрелял из кормового орудия длинными пулеметными очередями из непереваренного гороха с фасолью. Ночью, когда кончился последний патрон и задний ствол очистился, начался белый понос из кокосового молока, и Фрейд до утра не выходил из золотого туалета; зато наконец почувствовал себя счастливым, что еще раз подтвердило теорию психоанализа о сексуализированности человеческого счастья.
Утром он вызвал портье и попросил:
– Bringen Sie mir, bitte, bier, wurstchen und sauerkraut. Sehr gut?[38]38
Принесите мне, пожалуйста, пива, сосиски и кислую капусту. Ладно? (нем.)
[Закрыть]
И получил в ответ:
– Еще чего? Где я тебе возьму все это?
