Текст книги "Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II"
Автор книги: Борис Штерн
Жанр:
Юмористическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
В недрах каждого хохла скрывается много сокровищ.
А. Чехов
– Так и запишем, – повторил майор Нуразбеков, но ничего записывать не стал. – Вот как славно мы о Гумилеве поговорили. Правильно. Вы с Гумилевым не знакомы, откуда. А Скворцова Николая Степановича – знаете?
– Тоже поэт? Не слышал.
– Не поэт. Человек такой: Скворцов Николай Степанович. Знаете такого?
Гайдамака задумался, прикрыл ладонью глаза и забормотал, забормотал, мучительно вспоминая:
– Скворцов, Скворцов, Скворцов…
– Ну, зачем же так откровенно дурака валять? – поморщился майор Нуразбеков. – Вы же прекрасно знаете Николая Степановича Скворцова. Вот и отвечайте: знаю.
– Ну, я с ним, в общем, свиней не пас, но знаком немного… ик-к… Вот только имени-отчества не помнил и не сразу сообразил, о ком речь, товарищ майор, – Гайдамака в свою очередь влепил для проверки «товарища майора» и стал ожидать ответной реакции.
– Ну, и какое у вас о нем сложилось впечатление? – никак не отреагировал на «товарища» товарищ майор, хотя мог бы ответить классически: «Тамбовский волк тебе товарищ». Значит, пока «товарищ» прошел обоюдно.
– Ну, трудно сказать…
– Ну, скажите, попробуйте, – майор Нуразбеков подрезал очередное «ну», как теннисный мячик.
– Ну, какой-то он весь такой… – прямоугольно отбил подачу Гайдамака, путаясь в местоимениях и боясь даже подумать о той десятитысячной пачке из скворцовской запазухи. Кто его разберет, этого восточного телепата, – может быть, он мысли читает. По спине бить – рад стараться, товарищ майор! Смотри, как бы в морду кулаком не заехал. Знает он о трех сторублевках или не знает?
– Ну, какой?
– Ну, какой-то не такой…
– Ну, подберите слово: какой? – опять сделал подачу майор Нуразбеков.
– Ну… Примороженный он какой-то. Вот, точно: примороженный! – отбил подачу Гайдамака.
– Ну, вспомните хотя бы: кто вас познакомил? Где, когда и как вы познакомились со Скворцовым? Кто, где, когда и как?
– Ну, не помню я! – взмолился Гайдамака и даже обрадовался: правду он говорит: ну, не помнит он! Начал припоминать: – По пьянке, что ли? Или на каком-нибудь собрании? Да, на собрании.
– На партийном собрании?
– Нет.
– Верно, вы беспартийный. Значит, на профсоюзном?
– Нет… Не помню. Да, вспомнил! На каком-то торжественном собрании!
– Ну, положим, на торжественном собрании трудновато познакомиться. Все сидят, спят, читают… Или Скворцов к вам умышленно подсел?
– Ну, значит, в антракте. Или после собрания, когда все пошли водку пить. Нет, он не подсаживался.
– Ну, на каком именно собрании?
– Ну… В честь чего-то там.
– Ну, вспомните. Когда именно и в честь чего именно там?
– Ну их же до черта этих собраний! Мы же с этих собраний не вылезаем… Ну, не помню я! Кажется, в честь наступающего ше-сти-де-ся-ти-пя-ти-ле-тия чего-то там… – Гайдамака чуть свой длинный язык не сломал.
– В честь шестидесятипятилетия Великой Октябрьской Социалистической Революции? – помог ему майор Нуразбеков, отбрасывая теннисную ракетку.
– Точно! Вспомнил! В честь Великого Октября! Еще помню – мокро было, слякоть. И холодно. Погода шептала: «Займи и выпей». Вот я у Скворцова и занял пятерку!
– В ноябре позапрошлого года, перед тем как Леонид Ильич умерли?
– Ну, – опять подбросил мячик Гайдамака.
– … гну, – беззлобно выругался майор и потянул носом. – Вы что, выпили с утра?
Гайдамака смутился.
– Для храбрости? – догадался майор.
– Для бодрости.
– Это одно и то же. Странно, чего вам бояться? Нет, в самом деле, интересно! – оживился майор Нуразбеков. – Почему все так боятся нашу контору? Вот вы, лично… Объясните между нами, девушками: ведь вы лично ничего такого не совершали в смысле опасности для нашего государства, а боитесь! Не пойму: в чем тут дело, а?
«Бэ, – подумал Гайдамака. – Дурак он, что ли? Не-ет, вумный шайтан, все прекрасно понимает, но девочкой прикидывается, вызывает на откровенность».
– Впрочем, для безопасности нашего государства вы тоже ровным счетом ничего не сделали, – продолжал майор Нуразбеков, не дождавшись ответа. – Вообще-то, за вами числятся всякие-якие антисоветские мелочишки, но это уж как водится – все мы не без греха.
– А что за мной… ик… числится? – полюбопытствовал Гайдамака.
– Перечислить? Да вы сами знаете. Опять замолчали.
«Ни черта он не знает про те сторублевки, – твердо решил Гайдамака. – Чепуха. Откуда? Свидетелей не было. Ждет, когда я сам на себя клепать начну. Тут-то он на меня по совместительству всех собак и навешает. Фиг ему!»
– Перечислить, что ли? – опять с сомнением переспросил майор Нуразбеков, подошел к окну, растворил пошире, высунулся но пояс, задрал голову и внимательно осмотрел палящее и выгоревшее от солнца небо над Одессой. Потом свесился и стал изучать внизу на углу улиц Карла Маркса и Бебеля потных прохожих, которые увязали в расплавленном от августовской жары асфальте.
ГЛАВА 5 Встреча с Дуче, после которой Гамилькар принимает решение убить Муссолини– Завтра у меня встреча с Муссолини, – как бы между прочим сказал Гамилькар.
Графиня Л. К. засуетилась и послала будущего прадеда африканского Пушкина в Бонцаниго, в аптеку дядюшки Джузеппе Верди, за вином и колбасой.
Встреча Гамилькара с итальянским премьер-министром состоялась в его римской резиденции, в Венецианском дворце. У входа во дворец два охранника с разводящим играли в «морру», выбрасывая пальцы на счет «три». В кабинете Муссолини висели портреты Карла Маркса и его собственный. Бенито Муссолини, бывший репортер какой-то утренней бульварной газетенки, неспешно застегиваясь и надевая на громадную лысину белую фуражку яхтсмена (при военном-то френче!), вышел из-за обширного стола навстречу Гамилькару; любовница премьер-министра Кларетта Петаччи спрыгнула со стола, подтянула чулки, поправила юбку и, виляя бедрами, удалилась в боковую дверь.
Пока они сходились посреди кабинета, Гамилькар никак не мог вспомнить, кого Муссолини ему напоминает. Наконец вспомнил – Муссолини разительно походил на телохранителя Ленина матроса Жириновского, который в Горках возил вождя в каталке по 40-градусному морозу и угощал Гамилькара водкой «из горла», вот только Жириновский был вечно непричесан, а Муссолини – лысый.
Дуче встретил Гамилькара точно посреди кабинета. Правым кулаком, покрытым волосами, он дружески заехал Гамилькару в солнечное сплетение, а левой ладонью похлопал Гамилькара по спине. Муссолини был большим шутником и корчил из себя великого дофениста. Такой вот Я! Недавно на вопрос американского корреспондента Хемингуэя: «О чем вы сегодня будете говорить в парламенте?», Бенито похлопал себя по заднице и ответил: «Сегодня моя zjhopa будет разговаривать со скамейкой». («В переводе это означало, что сегодня он выступать не будет, – объяснил Хемингуэй, – хотя настоящий, уважающий себя дофенист знает цепу крепкого словца и таким весомым классическим непечатным словом, как zjhopa, разбрасываться не станет».)
Гамилькар вспомнил прием у Врангеля и начал с купидонов. Звероферма на севере Офира очень заинтересовала Муссолини, как в свое время Врангеля. Дуче тут же отведал ножку купидона, причмокнул, облизнулся, закатил глаза и не без юмора воскликнул:
– Брависсимо! Это именно то, чего не хватает моему народу и моей славной непобедимой армии.
Муссолини утер рукавом френча жирные губы и принялся расспрашивать: поддается ли мясо купидона длительной консервации? Каковы темпы роста и созревания половозрелой птицы? Что есть купидон в зоологическом смысле – страус, что ли? Как он чувствует себя в макаронах по-итальянски с уксусом и красным вином?… Муссолини со своим внезапным интересом к купидонам теперь стал похож на Хрущева с его кукурузными пожарами – оба были огнеопасны, у обоих было предрасположение к внезапному возгоранию от, казалось бы, негорючих материалов, – и не удивительно, в конце концов, между Хрущевым и Муссолини было много общего – от внешности до характера.
– Эфиоп твою мать! Ты сказал: Офир?! – вдруг дошло до премьер-министра. – Значит, ты не эфиоп, а офирянин? – обрадовался Муссолини, будто не знал этого. – Я рад, что ты не эфиоп. Эфиопия варварская страна, недостойная находиться среди цивилизованных народов.
Он оставил купидонов в покое и потащил Гамилькара к громадной политической карте мира.
– Смотри сюда: вот Италия… – Муссолини обвел жирным указательным пальцем зеленый иберийский сапог и сделал значительное лицо – т. е. скорчил одну из своих знаменитых рож: выгнул толстую нижнюю губу наизнанку и выпучил глаза. – А вот Офир… – Указательный палец переплыл синее Средиземное море и вторгся в Африку. – Где тут Офир… не могу найти… Ладно, предположим, что сейчас Офир находится здесь… – Палец Муссолини оставил отпечаток синей типографской краски на африканском роге. – Я – Бенито, ты – Гамилькар, нам надо объединить наши усилия. – Он многозначительно посмотрел в глаза Гамилькару и нанес ему легкий крюк в челюсть. – Фашизм – это большая семья. В семье все любят и слушаются папу.
Затем Муссолини намекнул, что Гамилькар мог бы при случае – конечно, с помощью дуче – занять место самого офирского Pohouyam'a.
– Место? – переспросил Гамилькар.
– Да. Трон, – уточнил Бенито.
– Стуло, – сказал Гамилькар на суржике.
«Кто он такой, Муссолини? – не понимал Гамилькар. – Настоящий последователь дофенизма или обычный проходимец и маргинал? Клоун или корчит из себя клоуна?»
– Смотри: вот Хартум, – объяснял Муссолини. – В 3650 километрах от истоков почти под прямым углом в Белый Нил вливается с востока из Эфиопии Голубой Нил; его вода более темного цвета, и на протяжении 15 километров можно еще различить неперемешанные воды двух рек. Лишь соединившись, оба притока образуют, наконец, собственно Нил, и их особенности, их мощь создают самую удивительную реку планеты. Голубой Нил можно считать матерью Нила и плодородия в Египте, причиной нильского паводка, тогда как Белый Нил – отец его жизнеспособности, папа, наделяющий выносливостью и равномерностью, которые не дают всем землям на севере погибнуть летом от жажды.
«Великий географ», – подумал Гамилькар.
– Голубой Нил приносит в общий котел Большого Нила 51 400 миллионов кубометров воды, что составляет 57 процентов всего количества воды в Ниле, – прикидывал Муссолини. – Однако Голубой Нил начинает играть главенствующую роль лишь во второй половине года, во время сильнейших ливней в Офире. Исток Голубого Нила – река Атбай из озера Тана. Ниже по течению Нил принимает воды последнего значительного притока – реки Атбара. Она несет огромное количество почвы, смываемой с Офирского нагорья, – еще больше, чем Голубой Нил, – и потому арабы называют ее также Бахр-эль-Асуад, или Черная река. Помнишь – Черная речка, Пушкин, дуэль?
«Пушкинист», – подумал Гамилькар.
Стратегический план Муссолини был прост, как веник: захватить истоки Голубого Нила. Это означало: контроль над Египтом, а значит, контроль над всей Африкой, а значит, контроль над всем миром. Захватить Эфиопию, потом Офир и озеро Тана (об Офире и озере он умолчал, но Гамилькар разбирался в карте) – значит захватить Африку. Подкопать гору и пустить Ак-бару в Индийский океан – вот его стратегический план.
«Пустить Нил в Индийский океан. Захватить Африку, – меланхолично подумал Гамилькар. – Убить Муссолини».
– Что станет с Египтом, если однажды сюда не придет паводок, несущий плодородный ил? – продолжал Муссолини. – Засуха, голодомор. В древней легенде говорилось о том, что паводок зависит от великодушия офирского негуса, которого звали Лаллибелла. Однажды Нил обмелел, послали в Офир патриарха с дарами. Негус принял его и спросил, что ему нужно. Патриарх поведал, что Нил пересыхает и людям от этого большой урон. И тогда негус приказал вновь открыть перегороженную долину, и вода в Ниле поднялась на три локтя и оросила все нивы египетские. Патриарх же вернулся и встречен был с большими почестями. Дурак Лаллибелла, – сказал Муссолини, хватаясь за свою огромную лысую голову с шишками. – Какой дурак этот Лаллибелла!
– Местность, где находятся водопады, – объяснял Муссолини, водя пальцем по карте, – наклонена к востоку; и если бы вот эта гора не противостояла этому вот уклону, Нил потек бы на восток, а не в Египет. Если эту гору пройти насквозь – не так уж велика работа, лет на десять, по сколько новых рабочих мест, какая занятость черного населения! – то весь Нил можно было бы отвести в Индийский океан, и тогда вся Африка наша! Я начну Великую Географическую войну! Я – мы с тобой! – будем держать в руках всю Африку, Средиземное море – а это вся Европа, весь арабский мир – а это Штаты и Англия. Но все это грязная политика. Моя великая гуманитарная цель – раскопки райского сада. Найти Офир и раскопать Эдем!
«Такое вот», – подумал Гамилькар.
– Тебя не вдохновляет такая программа?!
Крупное тело Муссолини ни секунды не оставалось в покое – он надувал щеки, оттопыривал нижнюю губу, ковырял в носу, таращил глаза, чесал ягодицы, пожимал плечами. Прощаясь, Беиито доверительно пнул Гамилькара коленом под зад. Муссолини ни секунды не верил, что Гамилькар офирянин, он думал, что Гамилькар эритреец, сомалиец или эфиоп; и выдал ему все свои планы. Хитрый Муссолини часто выдавал свои планы. Верх хитрости – говорить правду так, чтобы тебе не верили. Mundus vult decipi – ergo decipiatur.[18]18
Мир желает быть обманутым, пусть же его обманывают (лат.).
[Закрыть] Муссолини обращался с толпой, как разъяренный лев, но в частной беседе был настоящей овечкой, особенно с иностранцами: он был готов раскрыть всем свои карты, а затем тут же маскировался, принимая позу великого государственного деятеля, который говорит то, что думает, и не беспокоится по пустякам.
«Разве это не обман? – подумал Гамилькар. – Chest un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme.[19]19
Это шулерство вовсе не похоже на образ действий великого человека (фр.).
[Закрыть] Если человек тебе лжет, сделай вид, что поверил лжи, и обмани его».
Гамилькар не был черным расистом, но все же не переносил, когда дорогу ему перебегала белая кошка. «Все-таки надо его пощупать», – решил Гамилькар и па прощанье больно ущипнул Муссолини за задницу.
Муссолини вытаращил глаза и никак не ответил. Гамилькар вышел из резиденции, вытирая пальцы носовым платком. Задница у дуче была тугая, как бегемотова кожа, но он сумел ущипнуть больно. Такая задница могла использовать всю Африку как гальюн. Дуче следовало убить.
ГЛАВА 6. КомпроматБросая камешки в воду, гляди на круги, ими образуемые, – иначе такое занятие будет пустою забавою.
К. Прутков
Майор Нуразбеков вернулся к столу, закурил новую сигарету и вынул из голубой папки отпечатанную страницу:
– Ну, пожалуйста… Сами на компромат напросились. Вот, например… Это вы сказали в ноябре позапрошлого года в пьяной компании: «Брежнев умер, и мне что-то нездоровится»? И все вокруг смеялись при этом.
– А что тут смешного? – прикинулся Гайдамака. – Ничего смешного не вижу.
– Вот и я не вижу. Ну, про Брежнева – это еще туда-сюда, сойдет, пропустим мимо ушей, Брежнев – уже пройденный этап. А вот что это вы несли в ресторане «Подсолнух» насчет пана Щербицкого? Какая у него жопа? Напомнить? «Жирная» – так вы сказали. Хороший, мол, амортизатор для наших дорог… А вот перл: «Везде дураки засели, ряхи отъели, гнать их надо сраной метлой». Это как?… Или вот интересная цитатка: «Сквегной догогой идете, товагищи!» Кто это сказал после партхозактива? Кого это вы «пегедгазнили»? Кого перефразировали?… Молчите?… Да, а почему ваши дорожные рабочие бастуют, как на гнилом Западе? А вы им за это «андроповку» выставляете и обедами кормите. Да за такие выступления плюс за поддержку забастовки плюс за скрытый саботаж с вами в 37-м, знаете, как поступили бы?… Что прикажете делать с этим компроматом? Распустились, ядри вашу творческую интеллигенцию! Ну, положим, вы не творческая интеллигенция, а рабочая кость – тем более! – Майор Нуразбеков потряс компрометирующей бумагой, смял ее и швырнул Гайдамаке. – Читайте, читайте! Так и быть, дарю! Используйте ее по назначению.
Гайдамака расправил бумагу и принялся разбирать куриный почерк майора. Так, почитаем, что о нас пишут в КГБ…
«нтсвтск прпгнд гтц»
Ясно: «антисоветская пропаганда и агитация»… Этот майор Нрзб писал без гласных и заглавных букв, как древний еврей, хоть и слева направо. Почерк был не куриный, а еще круче – вроде двойной колючей проволоки вперемешку с зигзагами кривой сердечной аритмии.
«жрн жп пн щрбцкг…», «врн дрг дт тврщ», «бржнв…», «ндрпв…», «чрннк…» и т. д.
Про жирный амортизатор пана Шербицкого все правильно записано. И про Брежнева, и про Андропова, и про Черненко – все верно. Нет, все-таки наши чекисты сейчас хорошо работают – культурно, грамотно, чужих слов не шьют. Что было, то было – все это Гайдамака не один раз вслух говорил на людях, будто его черти за язык тянули. Постой, помолчи, послушай, что говорят другие. А то, что товарищ майор любезно подарил ему компромат на подтирку, – хороший признак. Значит, не нужен уже компромат майору? Целый час уже прошел, даже больше. Наверно, сейчас отпустит домой с Аллахом. Скажет: «Идите и не грешите, товарищ Гайдамака! Эй, Вова, кто там у нас следующий?» Отпустит, отпустит, куда он, сука, денется? Напугал пациента для профилактики и отпустит. За длинный язык сейчас не сажают – если, конечно, язык не подкреплен делами. Слово и дело надо различать, не при Бироне живем, а, слава Богу, при Константине Черненко. Он же, Гайдамака, конечно, в жизни всякое языком молотил, но никогда ничего такого не делал в смысле опасности для нашего социалистического отечества. Наоборот: хай живэ социалистический лагерь! За длинный язык сейчас не сажают, а просто выгоняют с работы. Да он и сам уйдет, надоело дураком прикидываться. Так, глядишь, не заметишь, как в дурака превратишься – привычка, как известно, вторая натура. Сам, сам подаст заявление и уедет в Нижневартовск за длинными сторублевыми купюрами с портретом отца-основателя в овале. Или в Нарым. Или в Надым. Там тоже дороги плохие и дураков хватает. Интересно, кто там следующий после него на допрос к товарищу майору? Кому там на 12.00 назначено?
Ох, и подотрется он той компрометирующей бумагой – подотрется как надо, с большим мазохистским удовольствием – даже Гаргантюа с Пантагрюэлем, знавшие в этом деле толк, такими бумагами не подтирались – куда им! – и воду за собой три раза спустит, чтоб уж концов от той поганой бумаги не осталось. Все-таки подлец Скворцов. Сволочь. Настоящий хрен из-за бугра, все про него выложил! Впрочем, у американских шпионов свои резоны. А может быть, и не Скворцов раскололся? Откуда Скворцову знать, какой амортизатор у пана Щербицкого, если про жопу Щербицкого Гайдамака при Скворцове не распространялся? Где ж это он разболтал государственную тайну?… Вспомнил: в районной прокуратуре!
«Вышинский, сука, раскололся! Не выдержал допросов при ясной Лупе! – догадался Гайдамака. – И про забастовщиков только Вышинский знал. Вот кто после меня придет на допрос – Семэн с Мыколой. А эта говняная бумага – всего лишь черновая выписка из протокола допросов районного прокурора Вышинского. Апрельские тезисы. У майора таких бумаг – хоть задом ешь. А „Дело“ с американским шпионом в унитазе никак не утопишь».
– Коньяк с Иваном Трясогузом где пили? Здесь у нас внизу, па углу Маркса с Привозом? – спросил майор.
«Все знает! – обалдел Гайдамака. – Следил он за нами, что ли?… Недаром Ванька предупреждал!»
– А вы что думаете? – читал мысли майор Нуразбеков. – Думаете, я тут на чердаке сижу и ничего не знаю? Высоко сижу, далеко гляжу! У меня долг службы такой – все знать. Думаете, я тут с вами в допросы начну играть, жилы из вас тянуть и по морде бить? Много чести! Отвечайте: какой коньяк пили? Молдавский?… Молдавский, молдавский, чую! Амбре какое! И охота вам по такой жаре такую дрянь пить? Вы два но сто выпили, а Трясогуз, конечно, сразу целый стакан засосал?… И объяснил, что в КГБ нужно дураком прикидываться?
«Ох, и вумный монгол!» – ужаснулся Гайдамака:
– И «Красной Шапочкой» закусили, волки?… Завидую я вам, птички божьи. Сейчас бы мне принять грамм сто пятьдесят армянского коньячка и в постельку на бочок.
– С какой-нибудь Красной Шапочкой, – с опаской пошутил Гайдамака.
(Еще шутит!)
– Оно бы не плохо, по мне сейчас не до Красных Шапочек. Выспаться хочу. А тут сиди с вами.
– Что, плохо с похмелья? – от всей души посочувствовал Гайдамака, страстно желая перевести разговор с опасного пана Щербицкого и сквегной ленинской дороги к нейтральным красным шапочкам и молдавскому коньяку. – Так я могу за бутылкой сбегать!
Гайдамака с готовностью хлопнул по своему карману и тут же с досадой вспомнил, что все деньги в спешке отдал Андрюхе Лукьянеико, ни рубля себе не оставил, даже на обратную дорогу.
– Ну-с, и где мы будем распивать эту вашу бутылку? – очень заинтересовался майор Нуразбеков. – В женском туалете, что ли? Или прямо здесь, на моем рабочем месте?… Вы что думаете, я тут по ночам в КГБ коньяк распиваю и пульки расписываю? – рассердился майор. – Работаю я здесь! Ночные допросы веду при ясной Луне, бля! Разбирайся тут с вами! Вы летописи писали когда-нибудь?
– Я не понимаю, о чем вы спрашиваете, – сказал Гайдамака.
– А вот о чем. – Майор вынул из голубой папки очередной лист и прочитал: – Называется так: «Летопись, от».
– От кого? – спросил Гайдамака.
– Просто: от. «От» – и все. Часть речи такая, вроде «бля». Засорение языка. Летописец ставит «от» в конце каждой фразы или периода, как выдох.
Ужасное подозрение возникло у Гайдамаки.
– Сидите, слушайте и поймете, от. – И майор стал читать что-то совсем уж несусветное:
«В лето 6562 от сотворения мира. От. В те времена Лысая гора еще не была историческим местом. Отец Павло, который потом сделался святым, каждую ночь обходил монашеские кельи, желая знать, как проводят монахи время. Если услышит, как кто-либо беседует, собравшись вдвоем или втроем, то он тогда стукнет к ним в дверь, дав знать о своем приходе, и отойдет. А наутро, призвав к себе, заводил разговор с притчами да намеками. От. Одевался он так, что даже нищие принимали его за своего; а Гайдамака сказал, что многие святые во все времена носят латаные штаны, хотя вполне могут купить себе приличный костюм. От. Одно из трех: то ли они прикидываются, то ли им наплевать на свою внешность, то ли латаные штаны нужны им как символ во имя. Так сказал Гайдамака. „Труд облагораживает человека“, – говорил ему отец Павло, а Гайдамака отвечал: „Если трудно, значит, плохо. Облагораживает безделье“. От.
Однажды незадолго до пасхи Гайдамака с братией угощались телом и кровью господней, тут отец Павло опять стукнул в дверь и ушел, а утром сказал Гайдамаке: «У тебя, брат, сердце ржавою коростой обросло. Сущий диавол! Зачем ты из монастыря колхоз устраиваешь и братию смущаешь? Не лучше ли тебе уйти от нас, пока я княжью дружину не вызвал?» Гайдамака осерчал и ответил: «Я свободен, я и пойду!» – «Иди, иди… от», – был ответ отца Павла с осквернением уст».
– Вам что-то непонятно? – спросил майор. Гайдамака пожал плечами. Подозрение перешло в холодную уверенность: отец Павло предал, написал компромат, его слог. Майор усмехнулся и продолжил чтение:
«Гайдамака и пошел, куда глаза глядят. Не успел он спуститься к Днепру, как вдруг из оврага, который впоследствии станет Крещатиком, выехали ему навстречу три добрых молодца в полном богатырском параде с кистенями в руках. От. Посреди Гайдамака узнал своего оруженосца Алешку Поповича, а по бокам двух братьев Свердловых. Пока он рассуждал как бы половчее вооружиться, они дорогу к Днепру перекрыли – ни пройти, ни проехать. В ответ на эту демонстрацию Гайдамака вырвал с корнем молодой дубок и потряс им, очищая корни от земли. На Свердловых это произвело впечатление, теперь можно было поговорить. „Зачем ты, Алешка, в богатырское вырядился, костюм оскверняешь?“ – спросил Гайдамака, хотя уже понимал, в чем тут дело. Оруженосец смутился, но ответил нагло: „Зовут меня теперь не Алешка, а Алексей Алексеич. Меня вчера сами Илья Иваныч Муромец под богатырскую присягу привели“. – „За что же тебе такая честь без кандидатского стажа?“ – удивился Гайдамака. „А за подвиги мои богатырские. – Тут Алешка стал загибать пальцы. – За победу над Васькой Прекрасным, да за победу над Змеем Тугариным, да за победу над разбойниками в грязях смоленских… да за открытие Сибири, от!“ – „Ты что болтаешь, дурень? Это же мои подвиги!“
Майор взглянул на Гайдамаку, прервал чтение и спросил:
– Что с вами?
Икотка прошла, но навалилось кое-что похуже – у Гайдамаки потемнело в глазах, и всеми фибрами живота он почувствовал, что от внезапного липкого страха перед ночными допросами при ясной Луне, бля, ему уже не сдержать в желудке опять взбунтовавшуюся конину, которая уже съела гороховый суп и красную шапочку, набралась сил и хитроумно решила на этот раз прорваться на волю не вверх и вперед, а с тыла – вниз и назад.
– Можно мне в туалет сходить? – жалисно попросился Гайдамака, хватаясь за живот.
– Облегчиться, что ли? Оправиться? Почему же нельзя, если приспичило? Сходите. Только добро зря для храбрости переводите.
– А это… Сопровождающего не надо?
– Еще чего! Вы что, арестованный? Или собственноручно не сумеете спустить штаны?
– Так я ж не знаю, где тут в вашей конторе мужской туалет, – скорчился Гайдамака. – Ничего не вижу, бля, аж круги в глазах!
Сорное словечко «бля», как блоха, уже успело перепрыгнуть на него с майора Нуразбекова.
– Верно, мужской гальюн далеко, не добежите, – прикинул товарищ майор, с садистским наслаждением наблюдая за муками Гайдамаки. – Да уж не дизентерия ли у вас? А может, холера? Могу вас в госпиталь…
– Нет, не холера, – простонал Гайдамака. – Суп гороховый, с салом.
– И с коньяком. Зажигательная смесь Молотова, Что же с вами делать?… Эврика! А вы – в женский туалет! Рядышком! Запросто, безо всяких там фрейдистских комплексов. Вот, возьмите ключ. Не стесняйтесь, туда никто не ходит, кроме меня. Посадили тут, понимаешь, у параши, бля, к летучим мышам поближе. Стойте! Стоять! Ладно, так уж и быть, дарю. – Майор вынул из папки и протянул Гайдамаке несколько отпечатанных страниц. – Забирайте свой компромат и используйте его по назначению, я в него все равно не верю. Кстати, и ознакомьтесь, почитайте – вы там долго будете заседать… в честь Великого Октября, – передразнил майор Нуразбеков.
