Текст книги "Предшественники Дарвина в России (Из истории русского естествознания)"

Автор книги: Борис Райков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Торф, который Ломоносов называет «подземным экономическим сокровищем», произошел из растений (§§ 149–151). При обугливании торфа на глубине без доступа воздуха, «в глухом огне», по выражению Ломоносова, образовался каменный уголь (§ 154). Чернозем произошел в результате «согнития» животных и растений (§§ 123–125). Янтарь – не что иное, как смола от погребенных древних растений, в которую иногда попадали насекомые в то время, когда эта смола была еще жидкой, и т. д. (§§ 156, 157).

В настоящее время многие из этих истин известны даже школьникам. Но не то было во времена Ломоносова. Так, немецкий ученый Вернер, крупнейший минералог конца XVIII в., живший после Ломоносова, учил, что все горы – водного происхождения и обязаны своим возвышением неравномерному размыву земной поверхности.

Окаменелые раковины, находимые в горах, не только современники Ломоносова, но даже более поздние ученые считали то следами «всемирного потопа», то искусственной «игрой природы», то, наконец, принимали их за предметы, случайно занесенные путешественниками с морского берега, и т. д. Даже такой крупный ученый XVIII в., как французский натуралист Бюффон, не знал, что минералам свойственна постоянная кристаллическая форма, и считал ее случайным признаком. Относительно образования янтаря, каменного угля, нефти и т. д. не только в XVIII в., но и много позднее высказывались самые фантастические соображения, тогда как Ломоносов сумел близко подойти к истине.

Таким образом, вместо «мечтательных догадок» и «пустых забабон», как выражается Ломоносов, он внес в геологическую науку множество новых и весьма плодотворных идей, основанных на точных фактах. Эти идеи предвосхитили позднейшие открытия и созвучны нашей современности.

Важнейшей идеей, которая пронизывает все изложение Ломоносова и выражена с отчетливой ясностью, является идея вечного движения и непрерывного развития в природе, в противоположность взглядам большинства современников Ломоносова, которые рассматривали природу как нечто неподвижное, раз навсегда данное.

Заметим, что такой взгляд не является у Ломоносова случайным, эпизодическим. Он вытекает из основных предпосылок его мировоззрения. Ломоносов был убежденным материалистом. Он считал, что в основе всего существующего лежит материя: «Материя – то, из чего состоит тело и от чего зависит его сущность». Одним из основных свойств материи, по Ломоносову, является движение: «Движение не может происходить без материи». Где нет движения, где царствует абсолютный покой – там величайший холод, смерть. Основа мира, по мнению нашего гениального ученого, – движущаяся материя. Последнюю Ломоносов представлял себе в виде мельчайших «нечувствительных частичек» или корпускул. «Нечувствительными» Ломоносов называл эти частички потому, что их нельзя обнаружить с помощью органов чувств. В основе явлений природы лежит взаимная связь и движение этих корпускул, которые позднее стали называть атомами.

Таким образом, мировоззрение Ломоносова можно охарактеризовать как механический атомизм. На этом атомистическом принципе Ломоносов и хотел построить объяснение всей природы, но ранняя смерть помешала ему осуществить это намерение.

Из этих основных принципиальных установок Ломоносова и проистекает его взгляд на природу как на постоянно изменяющееся и развивающееся целое. «…Твердо помнить должно, – писал он, – что видимые телесные на земли вещи и весь мир не в таком состоянии были с начала от создания, как ныне находим; но великие происходили в нем перемены… Когда и главные величайшие тела мира – планеты и самые неподвижные звезды изменяются, теряются в небе, показываются вновь, то в рассуждении оных малаго нашего шара земного малейшие частицы, то есть горы, могут ли от перемен быть свободны?

Итак напрасно многие думают, что все, как видим, с начала творцом создано. Будто не токмо горы, долы и воды, но и разные роды минералов произошли вместе со всем светом, и потому-де не надобно исследовать причин, для чего они внутренними свойствами и положением мест разнятся. Таковые рассуждения весьма вредны приращению всех наук, следовательно и натуральному знанию шара земного, а особливо искусству рудного дела, хотя оным умникам и легко быть философами, выучась наизусть три слова: бог так сотворил, и сие дая в ответ вместо всех причин» (О слоях земных, гл. IV, § 98).

Это замечательное место в трактате Ломоносова с полной ясностью показывает, что он стоял на точке зрения исторического развития лика Земли и распространял идею развития не только на историю земной коры, но и на весь мир, на все «видимые на земли вещи», следовательно, и на мир живых существ – животных и растений.

Не ограничиваясь этим, Ломоносов смело противополагал свою точку зрения метафизическому взгляду на видимый мир как на результат сверхъестественного творческого вмешательства высшей силы. Этот взгляд, который в науке принято теперь называть креационистским (от латинского слова creatio, что значит сотворение), был господствующим не только в XVIII, но и в первой половине XIX в.

На этом фоне научная позиция Ломоносова была действительно явлением необыкновенным. Отсюда видно, насколько он обогнал свое время.

Исторический подход к явлениям природы сквозит во многих высказываниях Ломоносова. Можно сказать, что вся его геология становится понятной только с точки зрения «преобращения великия натуры», пользуясь его собственным выражением (§ 161): горы медленно возвышались, «понуждаемые внутреннею силою», земные слои при этом «сворачивались с прежнего положения», каменные породы «выпучивались, трескались, производили расселины, наклонные положения, стремнины» и т. д.

Ломоносов особенно интересовался вопросом о том, как попали на высокие горы раковины морских моллюсков: «Морские черепокожные на вершинах гор лежащие, в том что они родились на дне морском, не сомневается ныне никто больше, кроме людей, имеющих весьма скудное понятие о величестве и древности света», – так пишет Ломоносов по этому поводу. Он объясняет этот феномен, поражавший людей его времени, тем, что окаменелые раковины очутились на высоте вследствие поднятия осадочных слоев в процессе горообразования. А такое объяснение предполагает наличие двух условий: во-первых, большой продолжительности существования земного шара, во-вторых, грандиозных изменений, имевших место на его поверхности.

В трактате Ломоносова блестящая научная логика сочетается с неподражаемой силой и энергией ломоносовского слога. Виден не только великий ученый, но и первоклассный литературный мастер. Конечно, изложение Ломоносова не свободно от ошибок. Мы на них останавливаться не будем: если некоторые его объяснения оказались неверными и исторически не оправдались, то это нимало не снижает того положительного и основного, что мы находим в его научных работах.

В общем, по взгляду Ломоносова, «свет имеет великую древность», лик земли многократно менялся, на месте морей появлялась суша, и наоборот, земные пласты постепенно поднимались и изгибались, образуя горные складки, изменялся климат, изменялись флора и фауна, «слоны и южных земель травы на севере важивались» (§ 183), и т. д. Словом, перед нами картина развития Земли и жизни на ней, набросанная уверенной рукой, притом в такое время, когда ни научной геологии, ни эволюционной теории еще не существовало.

Таковы основания, по которым мы можем с полным правом поставить нашего гениального ученого во главе ряда ранних русских трансформистов. Он первый среди русских ученых стал мыслить природу в движении. Вместе с тем он был основоположником материализма в русском естествознании и объяснял природу естественными законами.

С отрадным чувством гордости за русскую науку вспоминаем мы о трудах Ломоносова и их значении для нашей родины.

Эволюционная идея в трудах академиков Петра Палласа и Каспара Вольфа

Краткие сведения о жизни и трудах академика Палласа. Монография Палласа о зоофитах. Статья Пал– ласа об уродливом поросенке. Каспар Вольф и его трактат о произрождении животных. Борьба Вольфа против преформизма. Неизданные работы Вольфа об уродах.

Кроме Ломоносова, эволюционные взгляды высказывали и некоторые другие русские академики XVIII в. Сюда надо отнести биолога-путешественника Палласа и анатома Вольфа.

Петр Паллас (1741–1811) – один из самых замечательных ученых XVIII в. Его справедливо ставят наряду с Линнеем и Бюффоном. Специальностью Палласа была зоология, но он много сделал и в области ботаники, занимался также и многими другими отраслями науки.

Паллас родился в Германии, а в Россию приехал в 1767 г. 26 лет от роду по вызову русской Академии наук. Более сорока лет научной работы посвятил он России, которая сделалась его второй родиной. Деятельность Палласа развернулась уже после смерти Ломоносова, в 60—70-х годах. Он прославился прежде всего как путешественник, который в течение шести лет (1768–1774) объехал со своими спутниками значительную часть восточной России и Сибири вплоть до китайской границы. Он изучил эти малоизвестные тогда места в географическом, зоологическом, ботаническом, геологическом, этнографическом и экономическом отношениях. Его экспедиционные наблюдения оставили крупный след в науке и не потеряли своего значения даже до настоящего времени. Описание этого путешествия на русском языке составило пять больших томов (1773–1788). Дальнейшая жизнь Палласа была в значительной мере посвящена обработке материалов, собранных им во время этого путешествия, в результате чего Паллас напечатал ряд специальных монографий ботанического и зоологического содержания.

Как ученый Паллас отличался не только своей неутомимостью в области исследовательской работы, но смелостью и широтой своих научных взглядов. В особенности интересно, что Паллас не остался чужд идеям трансформизма. Уже его ранние работы, написанные еще до приезда в Россию, отразили его взгляд на мир животных как на нечто целое, изменяющееся во времени, но связанное постепенными переходами. Так, например, изучая в начале 60-х годов полихет, Паллас сближает их с членистоногими, с одной стороны, и с кишечнополостными, с другой: «Таким образом, насекомые, – писал он в 1766 г., – связываются, по-видимому, в один непрерывный ряд через афродит, нереид и змеек[2]2
  Афродита (Aphrodis), нереида (Nereis) и морские змейки (Serpula) – различные виды морских червей из группы полихет.


[Закрыть] с животно-растениями»[3]3
  Под животно-растениями (Zoophyta) Паллас разумел различные группы губок и кишечнополостных.


[Закрыть].

В своей большой монографии о зоофитах (1766) Паллас изобразил животный и растительный мир в виде дерева с ветвями, отходящими от общего ствола: «Лучше всего система организованных тел, – пишет он, – может быть представлена в виде дерева, которое непосредственно от корня, от простейших животных и растений, дает двойной, различным образом сближенный ствол – животный и растительный. Из них первый продолжается через моллюсков к рыбам, отделяя между тем боковую ветвь – насекомых; отсюда идет к амфибиям; и в высшей вершине будет содержать четвероногих; птиц же покажет также боковой ветвью, ниже четвероногих…» Ствол состоит из групп, близко родственных друг другу, ветви же представляют группы, связанные боковым родством.

Паллас рисовал родословное дерево не в идеальном метафорическом плане, как, например, строил «лестницу существ» известный естествоиспытатель XVIII в. Шарль Бонне. Паллас полагал, что древовидная схема отражает действительные кровно-родственные отношения между группами живых организмов. Он различал в своем сочинении воображаемые «идеальные» сходства между животными, о которых говорил Бонне, и истинное родство. «Начиная с простейшего, – писал он, – природа постепенно изменяет и преобразует органы сообразно их назначению и постепенно привносит в простое строение нечто новое, улучшает его».

Описывая в 1772 г. уродливого поросенка, у которого рыло было вытянуто наподобие хобота, Паллас высказывал по этому поводу такие соображения: «Имеются известные отклонения в строении многих животных, которые всегда повторяются на один и тот же лад, и подобным образом возникают родственные виды, из которых в течение столетий через длинный ряд поколений, пожалуй, действительно могли образоваться различные виды. Таким образом, весьма вероятно, что многие близкородственные виды, наблюдаемые нами в животном и растительном царствах, могли иметь именно такое происхождение».

Петр Паллас в молодости.

К сожалению, Паллас во второй половине своей деятельности в силу причин, нам недостаточно известных, но, вероятно, не имевших с наукой ничего общего, отошел от своих эволюционных воззрений.

Гораздо более последовательным в своих взглядах оказался другой русский академик, современник Палласа – Каспар Вольф (1733–1794), выдающийся анатом и эмбриолог, который также был выходцем из Германии и натурализировался в России, где жил в течение 27 лет, до самой смерти.

Вольф напечатал в 1759 г. замечательный трактат на латинском языке под названием «Теория произрождения». В этой книге молодой автор изложил свои взгляды на органическое развитие. Он выступил горячим защитником «эпигенеза», т. е. развития путем закладки новых частей, и ярым противником общепринятой в его время реакционной теории «преформизма». По теории преформизма, зародыши организмов, скрытые в половых органах, предобразованы, т. е. вполне сформированы, но так малы, что неразличимы даже вооруженным глазом. Следовательно, организмы не развиваются, но только увеличиваются в размерах.

Научные воззрения, изложенные Вольфом в его книге, сводятся к тому, что тела растений и животных на начальных стадиях индивидуального развития не являются сложными, но представляют скопления однородного вещества, в котором постепенно возникают мельчайшие элементарные образования, которые Вольф называл пузырьками или шариками. Из этих пузырьков и их видоизменений и образуются органы животных и растений. Таким образом, всякое развитие происходит путем закладки новых частей. Такое развитие Вольф и назвал эпигенетическим, а теорию произрождения объяснил как науку о возникновении и формировании органических тел.

В своей книге Вольф резко выступил против традиционного взгляда на природу, как на нечто неподвижное и неизменное. Он называет такое воззрение на природу «жалким» и противопоставляет ему идею творческой природы, которая подвергается вечным изменениям благодаря присущим ей силам; она разрушает и творит, «создает бесконечные видоизменения и вечно показывает себя с новой стороны».

Работа Вольфа, переизданная в переработанном виде на немецком языке (1764), восстановила против него консервативных немецких ученых. Автор подвергся гонениям и предпочел в 1767 г. уехать из Германии в Россию, где получил звание академика Петербургской Академии наук и принял русское подданство.

Каспар-Фридрих Вольф. Снимок с силуэта работы худ. Антинга 1784 г.

В своих рукописных сочинениях, написанных в России, Вольф отстаивал взгляды, высказанные им в молодости, и значительно углублял их. Руководствуясь своими многолетними исследованиями, посвященными анатомии человеческих уродов, которые он проводил в академической Кунсткамере, Вольф пришел к мысли, что уродства – не случайные явления: они свидетельствуют, по его мнению, о непрерывном творчестве природы и являются как бы попытками такого творчества в разных направлениях – в данном случае – неудачными. Отклонение, будучи наследственным, может стать нормой.

В связи с этим Вольф отрицал неизменность естественно-исторических видов, хотя и признавал их значительную устойчивость. По его мнению, вид представляет собою такое естественное явление, в котором устойчивость сочетается с изменчивостью, причем эти изменения, при известных условиях, могут передаваться по наследству. Таким образом, кроме старых стабильных видов, могут путем преобразования, появляться и новые.

Свою теорию об изменчивости и наследственности Вольф не успел разработать до конца, и его мысли остались в черновых набросках и не увидели света. Однако он, без сомнения, представляет собою одного из наиболее проницательных и глубоких трансформистов XVIII в., значительно обогнавшего свое время и подготовившего почву для развития эволюционных воззрений.

Афанасий Каверзнев

Сведения о жизни и годах учения Каверзнева. Пребывание за рубежом. Возвращение на родину. Дальнейшая судьба Каверзнева. Диссертация Каверзнева об изменчивости животных. Влияние на животных климатических условий, пищи, одомашнения. Кровное родство между видами. Анонимный перевод диссертации Каверзнева на русский язык.

Лет через двадцать после смерти Ломоносова выступил со своими прогрессивными взглядами на изменчивость животных другой представитель группы русских ученых XVIII в. – молодой биолог, по специальности пчеловод, Афанасий Каверзнев. К сожалению, его научная деятельность продолжалась недолго, причем его труды оставались долго неизвестными и только в наше время стали общественным достоянием.

Афанасий Аввакумович Каверзнев происходил из духовного звания, родился в конце 40-х годов XVIII в. в Смоленской области, учился в местной духовной семинарии. Как отличный ученик он попал в число молодых людей, посланных в 1771 г. Вольным экономическим обществом в Саксонию для обучения пчеловодному делу. В течение года он проживал вместе со своим товарищем в г. Малом Будишине в районе Верхней Лузации, населенном славянским племенем вендов, или лужицких сербов. Его наставником в пчеловодном деле был известный саксонский пчеловод Адам Ширах.

Окончив курс обучения у Шираха, который дал блестящий отзыв о занятиях своего русского ученика и был удивлен его дарованиями, Каверзнев должен был вернуться в Россию. Но он настолько заинтересовался естественными науками, что стал упорно добиваться от Вольного экономического общества разрешения остаться за границей на более долгий срок, чтобы поступить для продолжения образования в Лейпцигский университет. Разрешение было дано, и с осени 1772 г. Каверзнев был зачислен в число студентов указанного университета. Он с жаром принялся за ученье и, не удовлетворяясь читаемыми в университете курсами, стал заниматься у некоторых профессоров приватно. В числе последних был биолог Натанаэль Леске, который, несмотря на свою молодость, выделялся среди других профессоров Лейпцигского университета. Он написал, между прочим, очень хороший для своего времени двухтомный курс естественной истории, который был впоследствии переведен на русский язык академиком Николаем Озерецковским под названием «Начальные основания естественной истории» (1791).

Русское издание диссертации Афанасия Аввакумовича Каверзнева.

Леске был очень разносторонним ученым и выдающимся университетским преподавателем. Он занимался минералогией, ботаникой, зоологией, медициной, а также сельскохозяйственными науками, в том числе и пчеловодством. Словом, это был энциклопедист в науке. Зимою Леске читал лекции, летом экскурсировал со своими слушателями в природу. Студенты почитали его очень высоко.

Леске полюбил своего русского ученика, несмотря на то, что последний был чужеземцем, и восхищался его выдающимися способностями. Сохранился отзыв Леске об университетских занятиях Каверзнева, где лейпцигский профессор пишет о замечательной «остроте ума» Каверзнева и сообщает, что последний выделялся среди немецких студентов и служил для них примером подражания. Между прочим, в этом отзыве указано, что наш соотечественник не только обучался у Леске, но был и сотрудником в его ученых работах.

В лейпцигский период своей жизни Каверзнев написал две работы различного содержания и значения, судьба которых также была совершенно различна.

Первая работа была посвящена пчеловодному делу. Автор перевел на русский язык с немецкого довольно большое руководство по пчеловодству, составленное Адамом Ширахом. Рукопись перевода была послана в Петербург, и Вольное экономическое общество охотно напечатало это сочинение отдельной книжкой в 1775 г. Перевод Каверзнева сделан удачно, хорошим литературным языком. В свое время эта книга сыграла немаловажную роль в истории русского пчеловодства.

Совершенно иной теме была посвящена вторая работа Каверзнева, которую он напечатал в Лейпциге на немецком языке под заглавием «Von der Abartung der Thiere», или в русском переводе – «О перерождении животных». Это была ученая диссертация, посвященная теоретическим вопросам биологии, причем автор развил в ней мысли о том, что виды не являются постоянными, как учил Линней, но обладают способностью изменяться и продуцировать формы, отличные от родительских. Таким образом, молодой русский биолог вступил на путь отрицания библейской легенды о том, что все живые твари были созданы чудесным образом в готовом виде, и заявил себя сторонником идеи трансформизма. О содержании этой работы и обстоятельствах ее появления в печати подробнее сказано ниже.

В апреле 1775 г. истек последний срок пребывания Каверзнева за границей. И хотя он всякими правдами и неправдами старался оттянуть отъезд на родину, чтобы продолжать свои научные занятия, Вольное экономическое общество потребовало его возвращения «неотменно». 14 сентября 1775 г. Каверзнев вместе со своим товарищем Бородовским прибыл морем в Петербург.

Возвращение молодого ученого в Россию не было особенно радостным. Его сильно смущали два обстоятельства. Во-первых, его беспокоила изданная им в Лейпциге диссертация об изменчивости животных. Он сделал этот шаг самостоятельно, не уведомив о нем свое начальство, причем напечатал книгу за свой личный счет. Изложенные в ней мысли коренным образом расходились с общепринятыми тогда взглядами, а главное – противоречили «священному писанию». Каверзнев имел все основания опасаться, что его поступок будет строго осужден правительством. Поэтому он предпочел скрыть свое произведение и, вернувшись в Россию, не заикнулся о нем ни одним словом. При тогдашней разобщенности научной работы в разных странах это ему легко удалось.

Второе обстоятельство, которое не без основания беспокоило Каверзнева, заключалось в том, что, живя за границей, он наделал долгов, с которыми не сумел расплатиться из тех небольших средств, какие Вольное экономическое общество высылало ему на прожитие. Не нужно думать, что Каверзнев тратил деньги на развлечения. Из сохранившихся в архиве данных видно, что он жил весьма скромно, даже скудно. Деньги (почти половину) он тратил на дополнительную оплату профессорам за приватные занятия науками, что он делал по собственному желанию. Кроме того, он израсходовал значительную сумму на покупку книг и на печатание своей диссертации.

Каверзнев получал из России по 300 р. в год, а долгов у него накопилось перед отъездом на сумму 370 талеров[4]4
  Стоимость немецкого талера в то время равнялась примерно стоимости одного рубля серебром.


[Закрыть]. Немецкие кредиторы (портной, трактирщик, башмачник и др.) оказались людьми весьма энергичными и настойчивыми. Они обратились с жалобами и требованиями уплаты денег в русское посольство в Дрездене. Таким образом дело о долгах Каверзнева получило официальный ход, сделалось известным в Петербурге и даже дошло до императрицы Екатерины II.

Эта история окончилась для молодого ученого весьма печально. В наказание он был совершенно отстранен от научной работы и отослан на родину в Смоленск, на канцелярскую службу с окладом в 250 р. в год. Это была не только крайне несправедливая, но и совершенно безрассудная кара. Ученых людей в России в то время было очень немного, а для того, чтобы быть смоленским приказным, не нужно было ездить учиться в Лейпциг, достаточно было окончить в Смоленске семинарию.

Попав в глухую провинцию в качестве штрафного канцеляриста, Каверзнев оставил научные занятия, которые при данных обстоятельствах стали для него невозможными. Так рушилась в условиях царской России блестяще начатая ученая карьера Каверзнева, которую предсказывал ему профессор Леске.

Из сохранившихся скудных сведений о дальнейшей судьбе Каверзнева видно, что он навсегда остался на Смоленщине. Сперва служил в городе – в приказе общественного призрения, затем, в конце 80-х годов XVIII в., вышел в отставку и поселился в 25 верстах от Смоленска в небольшой усадьбе Колычево, доставшейся ему от жены, где занимался сельским хозяйством и пчеловодством.

В 1812 г. во время вторжения в Россию войск Наполеона именьице Каверзнева было совершенно разграблено неприятелем. Это так подействовало на жену Каверзнева, что она умерла от потрясения, оставив его вдовцом с малолетними детьми. Он обратился к правительственной помощи, прося устроить дочерей в учебные заведения на казенный счет, но получил отказ. Сведений о дальнейшей судьбе Каверзнева нам найти не удалось, год смерти его остался неизвестным, но можно с большой вероятностью предположить, что он умер в 20-х годах XIX в.

Перейдем теперь к рассмотрению упомянутой выше диссертации Каверзнева «О перерождении животных» для того, чтобы выяснить, что он внес нового в понимание этой проблемы по сравнению со взглядами его предшественников и современников.

В начале своего изложения автор ставит вопрос о том, остаются ли виды животных постоянными и неизменными, какими мы их видим в настоящее время. Другими словами, правильна ли принимавшаяся тогда всеми естествоиспытателями доктрина Линнея, что видов имеется столько, сколько их вышло из рук создателя. «Чтобы вполне удостовериться в этой истине, – пишет Каверзнев, – необходимо лишь выяснить, приносят ли животные, размножаясь, только себе подобных детей, или же их дети в отношении телесного сложения, естественного поведения, образа жизни и т. д. время от времени более или менее утрачивают сходство со своим видом».

Для ответа на поставленный таким образом вопрос Каверзнев обратился к изучению домашних животных как лучше известных человеку. Он рассматривает с этой точки зрения собак, быков, баранов и других животных и выясняет, что породы, имеющие, несомненно, общее происхождение, иногда настолько резко расходятся в своих признаках, что их можно было бы принять за совершенно различные виды.

«Кто бы мог подумать, – пишет, например, автор, – что большой дикий муфлон является предком всех наших овец? Разве не отличаются последние значительно от первого в отношении телесного сложения, волос, проворства и т. д.? Но несмотря на то, что наши овцы так далеко отстоят от природы муфлона, он спаривается с ними и производит плодовитое потомство. Если даже самих домашних овец из различных областей сравнить друг с другом (о диких и говорить не приходится), то найдутся между ними такие, которые не имеют никакого сходства между собой. Даже в одной и той же стране встречаются овцы, различные по своему сложению, шерсти и величине, что известно каждому, несколько знакомому с естественной историек и сельским хозяйством» (стр. 19–20).

«Если сравнить между собою быков, – читаем в другом месте, – то между ними обнаруживается самое большое различие, так что в иных случаях между ними нельзя усмотреть никакого действительного сходства. У одних имеются рога, другие – безроги, как, например, в Исландии; одни имеют ровную спину, другие несут на плечах большой горб, как в некоторых северных областях, а также в Азии, Африке и Америке. Только европейские быки лишены горбов. У многих имеются длинные волосы, которые так мягки, как тонкое руно; другие имеют длинные или короткие и притом мягкие или жесткие волосы. Между ними есть такие, которые по своему росту относятся друг к другу почти как кошка к лошади. Именно это различие в величине, отклонения в сложении тела, их приуроченное или дикое состояние дали людям основание присвоить быкам различные наименования. И хотя все эти животные в отношении своих размеров, своей природы и телосложения кажутся далеко отстоящими друг от друга, однако они бесспорно принадлежат к одной и той же породе» (стр. 22–23).

О собаках читаем следующее: «Часто в одной и той же стране одна собака совершенно отличается от другой, а в отдаленных странах собачий род выглядит, так сказать, непохожим на самого себя. Однако даже те собаки, которые по всем статьям наиболее отличны друг от друга, приносят тем не менее при спаривании потомство, которое оказывается плодовитым: таким образом, очевидно, что все собаки, как ни отличны они друг от друга, составляют всего лишь одно единое племя» (стр. 17–18).

«Подобные и, быть может, еще большие различия, или, скорее, перерождения, – заключает Каверзнев, – можно было бы установить у лошадей, кошек, свиней и всех других животных, если бы меня не удерживала от этого заранее установленная краткость данного сочинения».

Приводя эти примеры, Каверзнев тем самым отвечает на поставленный им вначале вопрос о том, правильно или неправильно учение о неизменности вида. Ответ, как видно, получается отрицательный. Дети не всегда похожи на родителей, они приобретают новые признаки, в результате чего возникают формы, резко отличные от исходных. Следовательно, доктрина Линнея не верна и виды изменчивы.

Любопытно, что Каверзнев применил здесь тот же прием доказательства, что и Дарвин. Последний описал, как известно, разнообразие голубиных пород, указав при этом, что любой орнитолог принял бы этих птиц за особые виды, если бы не было известно, что все они произошли от общего предка – дикого ливийского голубя.

Итак, животные формы изменчивы или, применяя старинное выражение Каверзнева, способны перерождаться. В чем заключается причина этого явления?

Каверзнев дает на это вполне определенный ответ: животные способны изменяться под влиянием условий существования, иначе, под воздействием внешней среды, в которой они живут. Вот какие соображения мы находим у Каверзнева по этому поводу: «Известно, что наша земля имеет столько климатов, сколько областей, столько погод, сколько местностей. Каждая область имеет свои особые продукты и, по большей части, своих животных, которые всегда находятся в связи со свойствами земной поверхности, производящей пищевые средства» (стр. 12).

«Существуют три причины изменчивости животных, – продолжает автор, – две естественные, а именно – температура, зависящая от климата, и характер пищи, а третья возникает непосредственно от гнета порабощения. Действия, которые производит каждая из этих трех причин, заслуживают особого рассмотрения» (стр. 13–14).

Таким образом, по мнению Каверзнева, климатические условия, связанные с переменой пищи и температуры, вызывают изменения в организме. Третья причина изменчивости, о которой он упоминает, т. е. влияние одомашнения животных, приручения их человеком, сводится к воздействию тех же факторов, так как прирученные животные получают иные условия существования, чем те, какие они имели в природе. В других местах своей работы Каверзнев упоминает, кроме того, об изменяющем влиянии воздуха и рельефа местности.