Текст книги "Великие романы"

Автор книги: Борис Бурда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Наполеону приходится туго: вечное военное счастье его подвело и дало опасное ощущение безнаказанности. Он решил, что может объединить против себя всех, а это не проходит даром. Даже шведы под руководством Бернадота воюют против Наполеона в знаменитой Битве народов, но воюют без усердия. Бернадот надеется, что после поражения Наполеона ему достанется его место – ведь должен же будет кто-то управлять Францией после падения Наполеона, почему не он?

После падения Парижа он с Дезире спешит туда. Напрасны расчеты – французы считают его предателем. Типичными для отношения к нему были слова французского офицера Марбо: «Именно француз, корона которого была добыта французской кровью, и нанес нам последний удар». Жена маршала Лефевра при людях, в лицо назвала его изменником. В общем, престол ему даже не предложили – это было бы непрочно. Австрия даже поставила под сомнение его права на шведский престол, но Россия и Англия отказались устранять человека, с которым уже обо всем договорились. Бернадот возвращается в Стокгольм, столицу своего королевства, Дезире чуть задерживается в Париже, и тут – ба-бах: Сто дней! Париж снова в руках Наполеона, супруга короля-предателя – тоже! Что делает Наполеон? А ничего! Наверное, слишком был виноват Наполеон Бонапарт перед Дезире Клари, чтобы причинить ей хоть малейшее зло… Кстати, она задержалась в Париже на несколько лет и вернулась к супругу далеко не сразу. Поговаривали, что она была влюблена в Эммануила де Ришелье, бывшего одесского градоначальника, буквально преследуя его, где бы он ни находился. Он даже называл ее «моей безумной королевой». Впрочем, некоторые говорят, что дело тут было не в любви, а как раз в лоббировании интересов супруга – Ришелье ведь был премьер-министром Франции. В общем, то ли любовь прошла, то ли задание было выполнено, но в итоге королева Дезидерия возвращается в Стокгольм, к своему королю Карлу-Юхану – имя Бернадоту пришлось поменять, не будет же король Швеции зваться Жан-Батист.

В 1818 году король Карл XIII умирает, Бернадот занимает престол, и жизнь в Швеции становится благополучной и спокойной. От попыток вернуть Финляндию и взять у России реванш за Полтавскую битву Бернадот навсегда отказался, как и обещал. Отторгнутую было Шведскую Померанию он получил обратно, но, понимая, что удержать ее все равно проблематично, выменял ее у Дании на Норвегию – оказавшимся в лагере побежденных датчанам спорить не приходилось, хорошо еще, что не забрали просто так. Норвежцы пробуют отстоять независимость, но Бернадот почти бескровным походом быстро ставит на этих амбициях крест. Обратите внимание – это последняя война Швеции до настоящего времени, скоро будет двести лет без войны! Все это время шведы ничего не захватывали у соседей – почему не обеднели, а скорей наоборот? Нам пока не понять.

Все в порядке, с соседями мир, Норвегия удержана, воинственные шведские офицеры, гроза Европы, радуются успехам детей – торговцев и фабрикантов. Швеция внедряет промышленные новинки, роет каналы, изобретает шведскую спичку и шведскую стенку, и все это делается под руководством короля, не знающего по-шведски ни единого слова, общающегося с миром через своего министра Маркуса Брахе, да еще и часто болеющего, за что злоязычные оппозиционеры прозвали его правление «постельным». Но Швеция накапливает подкожный жирок и вовсю славит своего короля Карла – Юхана! Сам король, правда, иногда волнуется – незнакомая страна, непонятный язык, не строят ли против него заговоры, не волнуется ли народ? Однажды он даже спросил напрямую испанского посла Морено, пробывшего в Швеции достаточно долго, что ему нужно делать, чтобы не бояться в Швеции за свою жизнь. Дипломат дал добрый совет: «Используйте галоши, сир. Это самый лучший способ сохранить жизнь в этой стране». Такой же южанин, как Бернадот, посол достаточно настрадался от шведской погоды и знал, что посоветовать земляку. Оценив галоши, он обул в них и свою гвардию – до сих пор можно увидеть эту экзотическую деталь формы на них зимой. На вопрос: «Зачем гвардейцам галоши?» – Бернадот дал многозначительный ответ: «Чтоб Европа никогда больше не слышала грохота шведских сапог». А жизнь королевы Дезидерии была спокойна и безмятежна, восемьдесят один год прожил на свете ее супруг, девяносто лет – она сама! Их сын Оскар I взошел на престол безмятежно и совершенно законно. Его потомки правят Швецией и сейчас, и все эти годы Швеция живет в мире, и шведские сапоги не грохочут по дорогам соседних стран, причем не только в галошах дело. А ждал ли престол Франции сына Наполеона и Дезире Клари? Боюсь, что нет. Кто из них троих был счастливее всех? Не спрашивайте – не знаю! Знаю одно – правильно сделала Дезире Клари, что не унижалась перед «маленьким капралом», не боролась за него. Не хочешь – не надо! Найдется лучший, причем обязательно найдется. Надо только его не пропустить. Даже если твой избранник, вообще говоря, по законам тебе не положен. Но об этом – следующий рассказ.

ПЕРИКЛ, СЫН КСАНТИППА, И АСПАЗИЯ, ДОЧЬ АКСИОХА Жениться можно на ком угодно

Чуть ли не самая большая проблема в оценке любимых существ, разделяющая поколения отцов и детей, заключается в том, что молодежь больше всего интересует само упомянутое существо, а старших – его родители. Конечно, совершенно понятно, что их привлекают те, кто ближе им по возрасту, но и это еще полбеды. Их интересуют какие-то никчемные, с точки зрения их деток, вещи. Ладно, можно понять, что им по барабану, насколько охотно и с удовольствием она обнимается и целуется, не говоря уже о вещах более интимных – в конце концов, это их напрямую не касается, оставим снохачество казачеству. Но они интересуются вещами, не имеющими к интимной жизни вообще никакого отношения: местом работы предков существа, им любопытно их социальное положение, местожительство и национальность – это уже как водится, круг знакомств и возможные связи – ну, без этого вообще никак и вообще непонятно что!

Само любимое существо способно возбудить их любопытство только в случае наличия, как минимум, приводов в правоохранительные органы – вот тогда-то наслушаетесь мрачных прогнозов вдоволь. Ну и конечно же нравственность вашей подруги больше волнует почему-то не вас, которого это непосредственно касается, а их, причем требования к ней такие, что вас бы они явно не устроили – боюсь, что даже и после свадьбы. Что же касается, как говорится, женщин с прошлым, тут они совершенно категоричны – если у женщины есть прошлое, у нее не должно быть будущего! Кстати, совершенно так же, как и родня, ведет себя окружающее человека общество, перемывая в своих пересудах возможной кандидатуре не только косточки, но и более чувствительные органы. Есть ли в этом хоть какой-то смысл? К сожалению, да – любая информация полезна, если правильно ее применять. Но чем больше само чувство, тем меньше значения имеет все, что копошится в отдалении.

Кстати, верите ли вы, что над каким-то родом может тяготеть проклятие? Древние греки, например, верили. А если действительно может, кому оно больше повредит: незначительным представителям этого рода или самым выдающимся? Афиняне были уверены, что именно на самых заметных оно и скажется сильнее всего – могущественный род Алкмеонидов тому примером. Сторонники некоего Кимона как-то хотели захватить в Афинах власть, но проиграли и кинулись к алтарю богини, прося милостивого суда, – алтарь был священным местом, около него их нельзя было убивать. «Хорошо, – сказали их противники, – вы под защитой богини, идите на суд, вас не тронут». Они привязали к алтарю длинную нитку и пошли на суд, держась за эту нитку – чтоб считалось, что они по-прежнему держатся за алтарь. И вдруг нитка порвалась! «Богиня не хочет их спасать!» – воскликнул их враг Мегакл, накинулся на них вместе со своими сторонниками и перебил без всякого милосердия. Ясно, что им бы любой повод сгодился, и если бы нитка не порвалась, я тоже несколько сомневаюсь, что они, бедняжки, ничего бы не придумали. Но через некоторое время, как и у нас часто бывает, убитых стали жалеть, а Мегакла ругать – воля богини, мол, не от нитки зависит. И его род, Алкмеониды, многие сочли проклятым родом. А проклятия умеют ждать и выбирают самых достойных. Проклятие подождало, пока в роду Алкмеонидов родится великий Перикл. О том, как проклятие поразило его любовь, я и расскажу.

Прежде всего зададим себе еще один не утративший актуальности с тех времен вопрос – хватит ли одному мужчине восьми женщин или нужно девять? От отношений зависит. Вот древним грекам их жен не хватало – они были неинтересные. Греки сами лишали их всякой инициативы и привлекательности, ничему не учили, не давали и рта раскрыть. Прав у них не было практически никаких, для суда они просто не существовали, не имея права даже выступить в свою защиту. Замуж их брали в пятнадцать лет, выдавая за тридцатилетних. Перед замужеством они приносили в жертву богине свою куклу: мол, детство кончилось. А замужних греки запирали в гинекеи – это то же, что и гарем, только по-гречески, не выйти, слова ни с кем не сказать, рожай себе детей, пряди шерсть, вари еду да сиди тихо. Это в жаркой-то Греции мучиться в запертом гинекее? Изверги, и все тут! Вот такая, видите ли, демократия. У рабов – никаких прав, у неафинян – минимальные, а женщины как раз где-то посередке между ними.

А как же тамошние мужчины, часто весьма неглупые, с такими женами не вешались? Так были же гетеры – по-гречески «подруги». Веселые, образованные, остроумные – в общем, как японские гейши. Вовсе не обязанные спать с каждым – им надо было понравиться. Но они разрешали себе нравиться конечно же не бесплатно – напиши на стене, с кем желаешь свидания, обязательно укажи, сколько дашь, если она согласна, если ее устроят и цена, и кандидатура, она подпишет внизу, когда приходить. Для тех, кому был нужен только секс, была масса соответствующих заведений с рабынями, совсем дешево и каждому доступно. У гетер явно искали чего-то большего.

Была ли эта профессия престижной? В общем, скорее да – скажем, великий комедиограф Менандр, которого процитировал Цезарь, сказав перед переходом Рубикона: «Жребий брошен», прожил всю жизнь с гетерой Гликерой, и никто на него за это заявлений в древнегреческий местком не писал – дело явно обычное и совершенно не осуждаемое. Но вот великий судебный оратор Лисий не осмелился ввести основательницу знаменитой коринфской школы гетер Никарету и ее коллегу Менатеиру в свой дом, чтоб не рассердить жену и мать. Но мало ли какая склочная родня бывает и у знаменитых судебных ораторов! Так что профессия гетеры считалась в те времена высокооплачиваемой, не очень трудной, достаточно творческой и совершенно не позорной. Тратили на гетер меньше, чем на законных жен, а удовольствия явно получали больше.

Перикл, сын Ксантиппа, из того самого рокового рода Алкмеонидов, уже в силу того, что делал политическую карьеру в условиях демократии, в бытовых вопросах не выпендривался и ходил, как все, по камушкам. С нашей точки зрения, демократия в Афинах была во многом весьма условная и до невозможности суверенная. Если бы на афинские выборы на машине времени прилетели наблюдатели, что из ОБСЕ, что из СНГ, то замечаний избирательному процессу накидали бы уйму. Как же это так – иностранцы, метеки, которых в Афинах существенно больше, чем граждан, не голосуют (это как раз прибалты, может быть, и одобрили бы)! Женщины не голосуют, более того, они такие забитые, что даже и не рвутся к избирательным урнам. А о рабах вообще не поднимают вопроса и удивленно спрашивают, а как насчет мелкого рогатого скота, клопов и тараканов – их участие в голосовании считается столь же необходимым. Но тысяч двадцать полноправного электората, аккуратно сующего свой нос куда получится, в Афинах имелось, и зря его раздражать было непонятно кому нужно. Поэтому Перикл женился на такой же клуше, как и вся афинская верхушка, она родила ему двух сыновей и сидела дома тихо-тихо, что уже было не худшим вариантом. Иногда лучший способ помочь – это не мешать.

И тут как раз прибыла в Грецию из города Милета, это в нынешней Турции, необычайной красоты барышня с красивым именем Аспазия. Говорят, что у нее была феерическая биография: в детстве ее похитили людокрады – этот бизнес в Греции был практически легальным – и продали учиться на гетеру, а она оказалась такой круглой отличницей, что некий богатый афинянин за успехи в боевой и политической подготовке выкупил ее из рабства. В Афины она прикатила вместе с коллегами из Коринфа якобы основывать школу риторики – ну, что это была за риторика, сами понимаете… Но без риторики не обходилось тоже, приходить послушать речи приезжих чаровниц, а особенно хозяйки заведения, приходили даже женщины, которым основная деятельность этой интеллектуальной компании была совершенно не нужной и даже в каком-то смысле конкурентной. Чему же учила Аспазия? Да невероятным для того времени вещам: что при заключении брака с мнением женщины тоже следует считаться, что муж должен разрешать жене свободно высказывать свои мысли, что у женщины тоже есть права (в этом и сейчас не все уверены). В общем, молодой афинский философ Сократ, сын Софрониска, который всегда подозревал, что его супругу Ксантиппу, которая беспрерывно ела его поедом, надо было воспитывать как-то иначе, пришел от ее слов в такой восторг, что уговорил и Перикла послушать.

Перикл, как законодатель Афин, вовсе не запрещал упомянутый сервис – он помнил слова великого законодателя Солона о том, что гетеры нужны, чтоб афиняне не начали от скуки жен друг у друга отбивать. Более того, предпочел сам ознакомиться – довольны ли клиенты, нет ли злоупотреблений?.. Результаты превзошли все его ожидания. Хозяйка салона была умна, красива, весела, необыкновенно обаятельна, а то, что она была лет на двадцать младше Перикла, это ведь тоже только плюс. В общем, стратегу понравились не только речи, но и особа, их произносящая. И это несмотря на то, что любой древнегреческий кадровик, увидев личный листок по учету кадров Аспазии, за голову бы схватился: гражданство милетское (это как для современного москвича, скажем, туркменское), была рабыней, содержит плохо замаскированный притон… Да политику лучше на персиянке жениться!

С мужским сердцем – как с маслом на сковородке: загорелось – жди беды! Познакомился с гетерой, ну и живи себе счастливо, зачем семье страдать? А Перикл решил сделать то, чего ни один грек не делал! Во-первых, развестись – ну, это легко было, мужчина у греков был все, а женщина ничто, развелся без труда. Даже не развелся, а спросил супругу, он ведь был человек вежливый: «Дорогая моя, не хочешь ли выйти за другого, я вот тебе вполне приличную кандидатуру подыскал!» Это совершенно не было диковинкой, муж жене хозяин, моя вещь, захочу – вообще в зеленый цвет покрашу! Но во-вторых, он захотел жениться на Аспазии – а вот это был уже сущий кошмар! И даже не в том дело, что она гетера – у греков это была нормальная работа, не хуже других, еще не каждую возьмут… Хуже то, что Аспазия ведь не афинянка, она из Милета, а эпигамии между Милетом и Афинами нет, жениться в принципе нельзя – считается не совсем законным. Более того, сам же Перикл настоял на принятии закона, чтоб афинским гражданином считался только сын афинянина и афинянки, – хотел народу угодить, ведь всем полноправным гражданам город выдавал содержание, меньше граждан – больше получает каждый. Принятие такого драконовского закона, как и положено, сопровождалось целой кучей репрессий и доносов, четыре тысячи пятьсот человек за его нарушение просто продали в рабство – четверть афинских граждан, вот такая демократия. Так что дети Перикла и Аспазии по афинскому закону вообще никто и гражданами-то не считаются. Ничего не помогло, женился, если не по бумагам, так фактически – любовь зла что в Европе, что в Азии, полюбишь и козла, и тем паче Аспазию. А любил он ее так, как в старой советской песне поется, помните – «Я ее целовал, уходя на работу»? Он первый начал это делать, жену перед уходом из дому целовать, и это так удивило афинян, что даже в историю попало.

Брак Перикла и Аспазии был своего рода героизмом. Враги бьют в слабое место. А у Перикла, стратега Афин, да еще во времена тяжелой войны со Спартой, врагов было – ешь не хочу. Они, чтоб ему досадить, против Аспазии процесс в суде начали: ремесло у нее сами знаете какое было, а к ней в гости наши жены ходят – значит, она их развращает, а с ней мужья – значит, и их, а они к нам – значит, и всех нас. И вообще дочек именем муз назвала – святотатство, хотя все так делали. И все на таком же уровне. Вплоть до обвинения в том, что когда она стала чуть постарше, то, чтоб Перикл не очень скучал, специально нанимала (в те времена скорее покупала) в дом красивых служанок. Ну конечно надо было специально подбирать уродин, а то под суд! Казалось бы, от такой чуши легко защититься: развращала, говорите, – а доказательства где? Но в том-то и дело, что в Афинах женщине в суде вообще выступать было нельзя! За Аспа-зию заступился сам Перикл и еле добился прекращения обвинения. Говорят, даже плакал прямо на суде, и судьи не выдержали – Перикла в Афинах уважали. А врагам радость, сами понимаете. Перикла через его друзей они и доставали, к нему самому придраться кишка была тонка.

Кстати, именно Перикл построил великий Парфенон, и не все были с ним согласны – идет война, деньги на оружие нужны, причем ведь это не только Афин деньги, но и их союзников… «Хорошо, – сказал Перикл, – я сам за все заплачу и на свои все дострою, хоть разорюсь, но на всех зданиях так и будет написано, что я это построил, а не Афины». «Ни за что!» – закричали все, потому что понимали, что Акрополь будет славой мира на века. Что же касается союзников, то Перикл объявил, что Афины не собираются отчитываться перед ними, на что они тратят общую казну их военного союза. Защитить защитим а куда деньги потратим – наше дело. Вот такая демократия. Не говоря уже о том, что Перикл все равно в Афинах что хотел, то и делал – в частности, потому что был прекрасным оратором и мог убедить народ в чем угодно. Его политический противник, вождь аристократов Фукидид, оставивший нам прекрасную историю тех времен, ставшую классической, писал об Афинах времен Перикла: «На словах это была демократия, на деле – правление одного человека». Только ли Перикла? Все сходятся на том, что Аспазия помогала ему писать его лучшие речи.

Но те, кто не мог справиться с Периклом, добрались до его друзей. На Фидия, украсившего храм великолепной статуей Зевса, подали в суд – мол, украл золото, которое из казны отпустили на одежду Зевса. Фидий как чувствовал и специально сделал все так, что эту золотую одежду Зевса можно было снять и взвесить – оказалось, что все до копеечки на месте. Но враги не успокоились и обвинили его в богохульстве – преступление страшное, а свидетелей найти можно, были бы денежки… Фидия схватили и бросили в тюрьму. Перикл, наверное, его бы освободил, но Фидий возьми там и помри вроде бы от болезни, но почему так кстати? И не кричите: «Тирания!» – решение приняли безупречным демократическим путем судьи, избранные народом, о них еще дальше будет. Демократия по сравнению с тиранией – как гоночный «феррари» рядом со стареньким «Запорожцем». На «феррари» ехать и быстрее, и удобнее, но если не умеешь водить – разобьешься скорее и будет больнее. Особенно с такой странной демократией, как афинская в те времена.

В принципе большинство неприятностей Перикла и Аспазии проистекали от причин, самим Периклом и созданных, – жаловаться не на кого и все справедливо. Перикл сам ведь настоял на законе о гражданстве – народу это понравилось: не примажутся, мол, чужаки, лимита, мигранты, инородцы к нашей сытной пайке. А теперь оказалось, что сын его – не афинский гражданин и стать им по закону не может. Ну, закон законом, а первый человек в городе, как вы понимаете, равнее других – добился Перикл и этого немыслимого дела, внесли его сына от Аспазии, тоже Перикла, в списки граждан, разумеется, совершенно незаконно. Какое будет ребенку от этого счастье – чуть позже. Да и добился он такого послабления только после смерти двух сыновей от первой жены. Сказать Периклу напрямую «Пусть твой проклятьем заклейменный род угаснет» тогда было некому.

Война Афин и Спарты была не столь уж редким в истории сражением слона с китом – гениальным строителям кораблей и крепостей было не так легко выяснить отношения с непобедимым сухопутным войском. В городе спартанцам афинян не взять, крепости брать они совсем не умеют, но в открытом поле им равных нет – вот спартанцы и начали разорять поля афинян, выманивать их на классическое сухопутное сражение, которое спартанцам выгодней. Ан нет – Перикл не давал, он правильно считал, что сражаться надо там, где выгодно тебе, а не противнику. Но от жуткой скученности в Афинах началась чума. Или не чума – поди пойми, что называли чумой при тогдашнем состоянии медицины. Умер от этой чумы и Перикл, а когда перед смертью все друзья причитали и хвалили его, успел сказать: «Не за то хвалите – главное, что ни один афинянин не надел по моей вине черного плаща». Траурной одежды то есть. Перикл правил по воле народа, добиваясь своего голосованиями а не казнями и пытками. Поэтому при нем Афины цвели и побеждали. А что после него будет? И вообще, где же проклятие? Все люди смертны. Но жизнь-то Перикл прожил хорошую – с любимой женщиной соединился, сына от нее узаконил. Сейчас увидим, на какое же счастье это все было…

Конец войны Афин и Спарты достаточно прочно связан с сыном Перикла – но как страшно и причудливо! Сын Перикла был одним из полководцев в победоносном для афинян сражении при Аргинусских островах, где они разбили спартанцев в пух и прах. Вот только беда: страшная буря раскидала афинские корабли, и не всех своих убитых они смогли собрать и похоронить – никакой возможности не было. И теперь слушайте и представьте себе – афиняне за то, что не похоронили своих убитых, которых никто найти и похоронить не смог бы, присуждают своих победивших полководцев к смерти и казнят, в том числе и сына Перикла. Остаются одни бездарности, которые вскоре позорно проигрывают Спарте сражение при Эгоспотамах. Страшно даже говорить, как именно: разбрелись от боевых кораблей кто куда, бельишко постирать да супчик сварить, – тут спартанский полководец Лисандр и взял их практически голыми руками, уж с дисциплиной у спартанцев никогда не было проблем. Афинам пришел конец, больше они никогда не поднимутся до высот, на которых удерживал их Перикл. В итоге дойдет до того, что некий европейский путешественник XIV века, добравшийся до Аттики, с удивлением писал, что город Афины, прославленный в древности, оказывается, еще существует…

Вот оно, проклятие Алкмеонидов, – как страшно оно поразило Периклов род! А афинян-то за что – они ведь не Алкмеониды? А за их собственную глупость и зверства – чтоб думали, за что голосуют… Давайте запомним этот прискорбный нюанс демократии и подумаем – а все ли мы сделали, чтоб с ним не столкнуться? А Перикл его знает! Во всяком случае, давайте подумаем – а много ли толку было в идиотских запретах, которые двое любящих все равно нарушили, и от травли, которой их подвергли? В итоге всем стало плохо – и тем, кого травили, и тем, кто травил. Кому нужны общественные нормы, от которых всем только хуже? Мелким людишкам, которые не способны ничего создавать а только разрушать и пакостить. Не хотите об этом подумать и готовы их поддерживать? Тогда мы сами подумаем, кто вы такой. Правда, они опасны и могут натворить немало беды. Но об этом – следующий рассказ.